Лингвистические идеи книги «Марксизм и философия языка»
Книга «Марксизм и философия языка» имела необычную судьбу во многих отношениях. После выхода она получила в основном отрицательные отзывы, а затем была прочно забыта. Однако в 1973 г. по инициативе Р. Якобсона она появилась в английском переводе и стала популярной на Западе, ее переводили на многие языки. У нас она не переиздавалась с 1930 до 1993 г., но в самое последнее время появились два ее новых издания и готовится третье.
Сложные проблемы связаны с авторством книги. Ее автором в первом издании обозначен Валентин Николаевич Волошинов (1894–1936). Это был ленинградский ученый широкого профиля, по преимуществу литературовед, к моменту выхода книги — аспирант Ленинградского института литератур и языков Запада и Востока, позднее вплоть до своей ранней смерти — доцент Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. Однако в 60-е гг. стало известно, что к авторству книги имел отношение и друг В. Н. Волошинова, известный литературовед, автор популярных книг о Ф.М. Достоевском и Ф.Рабле Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975). Сейчас иногда книгу считают единоличным его сочинением и даже издают под его фамилией. Точное разграничение авторства вряд ли возможно, но все имеющиеся данные дают основание считать книгу сочинением двух авторов. В некоторых отношениях судьба книги схожа с судьбой одного из главных объектов ее критики — «Курса общей лингвистики», как известно, фактически написанного не одним Ф. де Соссюром. Отметим, что ни В. Н. Волошинов, ни М. М. Бахтин не были профессиональными лингвистами и данная книга для обоих — основная публикация по проблемам языка.
Книга состоит из трех частей: философско-методологической (там в основном сосредоточена и проблематика, связанная с марксизмом), историко-лингвистической и конкретно-лингвистической, посвященной проблеме несобственно-прямой речи. Позиция авторов по отношению к развитию мирового языкознания содержится в основном во второй части книги, о которой дальше и будет идти речь. В книге дается краткая история основных лингвистических направлений в европейской и отечественной науке. В отличие от аналогичных очерков, исходивших из структуралистского лагеря, где особенно противопоставлялись друг другу наука XIX в., прежде всего в младограмматическом варианте, и новая, структурная лингвистика (см. рассмотренные выше работы В. Брёндаля и В. Матезиуса), здесь выделяются два иных направления в науке о языке разных эпох, именуемые «индивидуалистическим субъективизмом» и «абстрактным объективизмом».
Первое направление в своих истоках возводится к романтизму, его основателем признается В. Гумбольдт, к нему отнесены, в частности, X. Штейнталь и школа К. Фосслера. Истоки второго направления, более древнего, авторы книги видят еще в античности, далее оно развивалось «на французской почве» (видимо, имеется в виду прямо не названная грамматика Пор-Рояля) и, наконец, получило законченное выражение у Ф. де Соссюра, Ш. Балли, И. А. Бодуэна де Куртенэ и др. Младограмматизм же расценивается как направление, имевшее «по отношению к двум разобранным направлениям, смешанный или компромиссный характер».
Если для В. Брёндаля или В. Матезиуса структурная лингвистика прежде всего отделялась от языкознания XIX в. преимущественным вниманием к синхронному, а не историческому исследованию, то в книге «Марксизм и философия языка» главное различие двух направлений видится в ином. «Индивидуалистический субъективизм», по мнению ее авторов, исходит из четырех следующих «основоположений»:
«1) язык есть деятельность, непрерывный творческий процесс созидания… осуществляемый индивидуальными речевыми актами;
2) законы языкового творчества суть индивидуально-психологи-ческие законы;
3) творчество языка — осмысленное творчество, аналогичное художественному;
4) язык как готовый продукт… как устойчивая система языка (словарь, грамматика, фонетика) является как бы омертвевшим отложением, застывшей лавой языкового творчества, абстрактно конструируемым лингвистикой в целях практического научения языку как готовому орудию».
А «основоположения» «абстрактного объективизма» определяются так:
«1) Язык есть устойчивая неизменная система нормативно тождественных языковых форм, преднаходимая индивидуальным сознанием и непререкаемая для него.
2) Законы языка суть специфические лингвистические законы связи между языковыми знаками внутри данной замкнутой языковой системы. Эти законы объективны по отношению ко всякому субъективному сознанию.
3) Специфические языковые связи не имеют ничего общего с идеологическими ценностями (художественными, познавательными и иными). Никакие идеологические мотивы не обосновывают явления языка. Между словом и его значением нет ни естественной и понятной сознанию, ни художественной связи.
4) Индивидуальные акты говорения являются, с точки зрения языка, лишь случайными преломлениями и вариациями или просто искажениями нормативно тождественных форм; но именно эти акты индивидуального говорения объясняют историческую изменчивость языковых форм, которая как таковая с точки зрения системы языка иррациональна и бессмысленна. Между системой языка и его историей нет ни связи, ни общности мотивов. Они чужды друг другу».
В целом здесь в суммарном виде прежде всего противопоставлены точки зрения К. Фосслера и Ф. де Соссюра (см. особенно конец пункта 4 в характеристике «абстрактного объективизма»: тезис о «чуждости друг другу» системы и истории языка многие соссюрианцы не поддерживали). Но в целом действительно здесь выделены многие существенные характеристики гумбольдтовской традиции, с одной стороны, и структурализма, с другой. Отмечены, в частности, подход к языку как к energeia и как к ergon; рассмотрение языка «изнутри», с учетом позиции носителя языка, и исключительно извне; изучение «индивидуальных актов говорения» и ограничение объекта исследования языком в соссюровском смысле.
Авторы книги «Марксизм и философия языка» до конца не солидаризируются ни с тем, ни с другим направлением, но главный объект их критики — «абстрактный объективизм» в его современном, соссюровском и послесоссюровском виде. Ни по одному из параметров он не оказывается более правым по сравнению с другим направлением.
«Абстрактный объективизм» возводится к «филологизму», который, по мнению авторов книги, «является неизбежной чертою всей европейской лингвистики, обусловленной историческими судьбами ее рождения и развития… Лингвистика появляется там и тогда, где и когда появились филологические потребности». В связи с этим упоминаются Аристотель и александрийцы. Такое высказывание не вполне точно: как мы упоминали, александрийцы описывали склонение и спряжение не столько в языке Гомера, сколько в койне, тогда еще вполне живом языке. Однако далее помимо задачи толкования текстов на непонятном языке упоминается и другая: «Лингвистическое мышление служило еще и иной, уже не исследовательской, а преподавательской цели: не разгадывать язык, а научать разгаданному языку». Подчеркивается, что две эти задачи, действительно игравшие первостепенную роль при формировании лингвистических традиций, были связаны с овладением «чужим языком»: мертвым языком письменных текстов либо престижным языком культуры, отличным от материнского (вспомним, что античная и арабская традиции развились именно тогда, когда соответственно греческим и арабским языками стали овладевать носители иных языков). Авторы книги несколько переоценивали роль «филологизма» (к тому же к XX в. в основном уже преодоленного) для «абстрактного объективизма», но верно оценивали другую черту, общую для европейской традиции и структурализма: ориентацию на текст как на исходную данность, анализ как основной метод. Текст мог быть классическим памятником или множеством фраз, произнесенных информантом, но в любом случае — это некоторый объект, отделенный и от говорящего, и от самого лингвиста. Структурная лингвистика лишь четко сформулировала такой подход и очистила от традиционной непоследовательности.
Авторы книги подвергают сомнению саму объективность существования языка в соссюровском смысле: «Субъективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка — продукт рефлексии над языком, совершаемой вовсе не сознанием самого говорящего на данном языке и вовсе не в целях самого непосредственного говорения». Такой «продукт рефлексии» если и имеет какую-то ценность, то только для «расшифровывания чужого мертвого языка и научения ему». Но они не нужны ни носителю языка, ни ученому, ставящему задачу «понимания и объяснения языковых фактов в их жизни и становлении». Абстрактная языковая система «уводит нас прочь от живой становящейся реальности языка и его социальных функций».
По мнению авторов книги, из всего многообразия проблем, связанных с языком, «абстрактный объективизм» выделяет лишь одну проблему — «критерий правильности». Эта проблема имеет лишь педагогическое значение: данный критерий нужен, когда речь идет об обучении языку. Но «нормально критерий правильности поглощен чисто идеологическим критерием: правильность высказывания поглощается истинностью данного высказывания или его ложностью, его поэтичностью или пошлостью и т. п. Язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения».
«Абстрактный объективизм» критикуется за многое: за неучет реальных процессов говорения и слушания, за вырывание языковых явлений из реального контекста, единственно важного для носителей языка, за неспособность оперировать более чем рамками отдельного предложения («построение же целого высказывания лингвистика предоставляет ведению других дисциплин — риторике и поэтике»), за отрыв языковой системы от процесса ее становления и т. д. Присутствует и традиционное для противников структурализма обвинение последнего в «неисторизме», хотя, как уже говорилось, перенос внимания на синхронию не считается в книге основополагающей чертой данного направления, а возможность строго синхронного подхода к речи в «Марксизме и философии языка» как раз допускается. В книге нет термина «семантика», однако подчеркивается особое внимание «абстрактного объективизма» к языковой форме, особенно звуковой, при неспособности изучать «идеологическое наполнение» языка. Если отвлечься от иных терминов, речь здесь идет об игнорировании семантики в структурализме.
По сути все обвинения в адрес «абстрактного объективизма» и прежде всего структурализма сводятся к одному большому: он не может ответить на многие вопросы, связанные с «человеческим фактором» в языке. И действительно, в рамках структурализма (как, впрочем, и предшествовавших ему направлений) не удавалось построить ни полноценной семантики, ни лингвистики речи, ни разработанной социолингвистической теории, ни методов анализа текста, ни многого другого. От некоторых задач (скажем, от социолингвистики) большинство структуралистов отвлекались сознательно, от других, как от семантики в европейском структурализме, не отказывались, но структурные методы объективно мало что могли здесь дать. В этом смысле критика В. Н. Волошинова — М. М. Бахтина была вполне серьезной.
Тем не менее их подход был несомненно максималистским. Сужение объекта исследования в структурализме дало возможность создать теорию оппозиций, дистрибуционный анализ и многое другое, без чего мы уже не можем представить себе лингвистику сейчас, какими бы устаревшими сейчас ни казались многие методологические положения структурализма. И ответить на те вопросы, которые ставила книга «Марксизм и философия языка», можно было лишь имея хоть какой-то ответ на вопрос «Как устроен язык?», на котором сосредоточились структуралисты. Кроме того, некоторые структуралисты выходили за рамки «абстрактного объективизма», достаточно назвать учение об актуализации у Ш. Балли, функциональный подход у пражцев. У В. Н. Волошинова — М. М. Бахтина верно отмечены многие недостатки структурного подхода к языку, но полное его отрицание или даже ограничение его применимости изучением мертвых языков не были продуктивными решениями.
«Индивидуалистический субъективизм» оценивается в книге гораздо выше: «Индивидуалистический субъективизм прав в том, что единичные высказывания являются действительною конкретною реальностью языка и что им принадлежит творческое значение в языке… Совершенно прав индивидуалистический субъективизм в том, что нельзя разрывать языковую форму и ее идеологическое наполнение. Всякое слово идеологично и всякое применение языка — связано с идеологическим изменением». Школа К. Фосслера вообще оценивается в книге намного выше соссюрианства, одно из главных ее преимуществ видится в том, что «школа Фосслера интересуется вопросами пограничными». Пограничные между лингвистикой и другими науками вопросы, исключавшиеся из ведения лингвистики структуралистами, особо интересовали авторов книги, как уже говорилось, не лингвистов по преимуществу. Эти пограничные вопросы, в частности, понятие темы высказывания и особенностей несобственно прямой речи, составляют основной предмет позитивной части книги.
«Индивидуалистический субъективизм» критикуется не за то, что это «субъективизм», а за то, что он «индивидуалистичен», что он «игнорирует и не понимает социальной природы высказывания и пытается вывести его из внутреннего мира говорящего». Также говорится и о стремлении обоих лингвистических направлений исходить из монологического высказывания, игнорируя диалог.
Книга «Марксизм и философия языка» появилась не ко времени. В 1929 г. у «абстрактного объективизма» еще много было резервов развития, тогда как школа К, Фосслера, на которую в книге возлагаются наибольшие надежды, скоро сошла на нет. Еще более четверти века задача разработки собственно лингвистических процедур языкового анализа оставалась приоритетной, обособление лингвистики от других наук было более важным, чем задача интеграции лингвистики с другими науками. Для решения многих вопросов, которые ставятся в книге, тогда еще не пришло время. И неудивительно, что многие такие вопросы в ней в большей степени ставятся, чем решаются. Также неудивительно, что книгу надолго забыли.
Однако после формирования генеративизма ее тематика стала вновь актуальной. Отказ от рассмотрения языка «в себе и для себя» и, если угодно, возврат к «индивидуалистическому субъективизму» у Н. Хомского дал возможность вновь обратиться и к «социальной природе высказывания» и к «речевому взаимодействию», долго не изучавшимся. Лингвистика текста, прагматика, изучение дискурса — все это имеет прямое отношение к проблематике книги. И о ней закономерно вспомнили.