Олимпийские игры: из афин в европу
В свое – собственно олимпийское – время значимое воздействие Олимпиад охватило и религиозную жизнь (олимпизм способствовал созданию общегреческой так называемой олимпийской религии), и политику (идея священного перемирия – экехерия – прекращение всех военных конфликтов во время состязаний, объединение страны), и экономику (развитие общенационального рынка), а также общественную мысль, педагогику и мораль. В искусстве Олимпиады утверждали образ «калос кагатос» (прекрасная душа в прекрасном теле), в политической жизни внедряли полисное гражданское демократическое мировоззрение. Олимпиадами мерялось время истории. В Древней Греции богов можно было ублажить, принеся им в дар музыку, танец, поэзию, драматическое представление или атлетическое состязание. Однако спорт не стал видом искусства наравне с музыкой, танцем, поэзией или драмой. В той мере, в какой древнегреческие атлетические празднества были религиозным ритуалом и артистическим выражением, они переставали быть спортом в современном понимании.
Исследователи также указывают на генетическую близость спортивных состязаний и погребальной обрядности, взять хотя бы игры, устроенные Ахиллом после погребения Патрокла. По мнению культуролога В. Михайлина, это был способ праздничного перераспределения удачи и в то же время способ ритуального восстановления справедливости и «очистки» места[159]. Знаменательной стала история с сыном Тантала Пелопсом (давшем имя полуострову Пелопонес), который выиграл преступным путем в соревнованиях с Эномаем его дочь Гипподамию и землю, а затем учредил для «очистки» проклятого «наследства» раз в четыре года игры, ставшие Олимпийскими.
Согласно другим вариантам мифологии, Игры учредил – либо Геракл, либо сам Зевс в знак победы над своим кровожадным отцом Кроносом (а Геркал лишь возобновил их в 776 г. до н. э., победив жестокого царя Авгия и установив четырехлетний цикл). Общий мотив один – все известные игры (к примеру, Пифийские) учреждались и проводились в местах, пограничных между враждебными территориями. Олимпия расположена на границе между Элидой и Аркадией и представляла собой арену затяжных боевых действий между элейцами, аркадянами и лаконскими дорийцами. Место проведения зимней Олимпиады в Сочи в 2014 году тоже оказалось на аналогичной границе…
Спортивные игры стали составной частью древнегреческой общественной педагогики, основанной на героическом примере. «Как средневековье при своем конце завещало нам «Подражание Христу», так греческое средневековье передало классической Греции через Гомера это „Подражание Герою“»[160]. Именно в этом глубинном смысле Гомер стал воспитателем Греции, представляя уму читателя-воспитанника идеализированные образцы героического, а вечность его творений свидетельствует о реальности высшей награды – славы. И, как свидетельствует история, его уроки были усвоены, героические примеры неотступно преследовали умы греков. Александр Великий, как позже – Пирр, видел себя в мечтах новым Ахиллом. Множество греков вслед за ним училось у Гомера «презирать долгую и тусклую жизнь ради славы краткой» – но геройской. Спорт при этом был один из главных путей достижения славы как мерила доблести (αρετή), высшего жизненного идеала смельчака и героя. Не зря в VIII песне «Одиссеи» (145-149) сын царя феаков Лаодам приглашает Одиссея попытать свои силы в гимнастическом турнире и изведать ту великую ни с чем не сравнимую славу, которую дают доброму мужу быстрые ноги и крепкие руки. Ханс Гумбрехт связывает начало европейской поэзии с восхваления атлетов в пиндаровских одах, оговариваясь следующим образом. «Конечно, как только мы беремся понять эти велеречивые стихи, мы осознаем, что атлеты, прославляемые в них, никогда на самом деле не выходят на первый план, по крайней мере не так, как это представляет себе современный человек. Их имена и состязания, которые они выигрывали в Олимпии и Дельфах, редко когда фигурируют в темах научных исследований. Тексты Пиндара состоят из запутанных, иногда с трудом понимаемых схем, основанных на мифологии и теологии, из генеалогий семей атлетов и историй городов, за которые они выступали, – некоторые ученые между тем даже рассматривают эти поэмы как наиболее подлинные свидетельства о древнегреческой космологии, имеющиеся у нас. Спортивные достижения на стадионах и в гимнасиях упоминались лишь изредка, и то либо в незначительных, либо в самых общих описаниях»[161]. Примером тому могут послужить строки из олимпийской песни «Ферону Акрагантскому, на победу в колесничном беге»:
Счастье победы
Смывает труд состязанья.
Богатство, украшенное доблестью,
Ведет мужа от удачи к удаче, от заботы к заботе,
Сияет звездой,
И нет сияния, свойственнее человеку.
То есть, вместо подробных красочных описаний колесниц и состязаний, читатель знакомится прежде всего с желании поэта вознести хвалу участникам действ. При этом довольно обыденно – без какой-либо образной многозначительности – выглядят списки, просто-напросто педантично перечисляющие множественные триумфальные победы пиндаровских атлетов. Вот – Диагор Родосский, который не только превосходил всех в кулачных боях в Олимпии, но и
Четырежды был счастлив на славном Истме
И раз за разом – в Немее и кремнистых Афинах.
Знала его и аргосская медь,
И аркадские и фиванские выделки,
И уставные борения беотян,
И Пеллена,
И Эгина,
Шестикратного победителя;
Не иное гласит и в Мегарах каменная скрижаль.
Доминантными темами в похвальных одах Пиндара атлетам V века до н. э. были религиозный восторг и воспевание культуры.
Известно, что олимпийские празднества длились пять дней и состояли из множества сменяющих друг друга спортивных состязаний и религиозных обрядов, не так уж отличавшимися друг от друга. Первый день доставался глашатаям, музыкантам и спортивным соревнованиям юношей. Второй день отводился конным скачкам, гонкам на колесницах (в том числе с мулами в упряжке), а также проходящим на полуовальном стадионе главном мероприятии – пятиборье (пентатлон), состоявшее из состязаний по бегу на стадию, прыжков в длину, метания диска, метания копья и борьбы. В третий день происходили гонки, не входившие в пятиборье. Четвертый день посвящался борьбе, кулачному бою и панкратиону (крайне жесткому виду борьбы и рукопашного боя), соревнования по которым проводились на палестре, прямоугольной обнесенной аркадами площадке. На задворках стадиона зрители наблюдали за состязаниями по бегу гоплитов – забегами на средние дистанции для тяжеловооруженных воинов.
На всех панэллинских играх атлеты выступали обнаженными, и это, как отмечает X. Гумбрехт, играло культурную роль, а не было знаком архаического состояния общества. Перед соревнованиями атлеты натирали свое тело маслом, что некоторыми историками трактовалось как вид соревновательной стратегии и способ повышения результативности (в особенности в состязаниях по борьбе). Масло придавало обнаженным телам атлетов блеск отраженного солнца, и сам этот осязаемый ореол выделял их из ряда обычных людей, превращая в прекрасные живые скульптуры[162]. Из других удивительных с точки зрения современного болельщика особенностей тогдашних игр было полное отсутствие командных видов спорта. Каждый, а особенно владельцы лошадей, мулов и колесниц могли принять участие в состязаниях и пополнить ряды олимпийских чемпионов.
Среди всех религиозных обрядов, исполняемых в Олимпии, особенно выделялись: жертвоприношение мертвым, происходившее на второй день, жертвоприношение Зевсу с последующим пиром для всех атлетов на третий день и заключительное пиршество после объявления победителей на пятый день. В оде «Ферону Акрагантскому» Пиндар попытался зафиксировать эти последние моменты безграничного восторга и гордости, в их созвучии со славой, даруемой одними только богами:
Счастье победы
Смывает труд состязанья.
Богатство, украшенное доблестью,
Ведет мужа от удачи к удаче, от заботы к заботе,
Сияет звездой,
И нет сияния, свойственнее человеку.
Остановимся подробнее на видах и принципах античного спорта. Борьба (греч. πάλη, παλαισμοσύνη, μονοπάλη; лат. lucta, luctatio, luctatus) признавалась в древности самым интеллектуальным из всех видов соревнований. Ведь здесь наряду с физической силой большую роль играло умение перехитрить и обыграть противника. Борьба воплощала высшую форму состязательности, к которой в архаическую и классическую эпохи чувствовал себя причастным каждый эллин. Поэтому борцовские реалии и терминология получали большое отражение в греческой литературе, а через ее посредство проникали в самые разнообразные области античной культурной жизни: риторику, литературную критику, образование и даже эротическую сферу. Из борьбы были заимствованы и получили распространение в литературе такие слова и выражения, как λυγίζειν («изгибать, вертеть, поворачивать»), λυγισμός («изгибание, изворот»), μέσον εχειν («держать посередине»), άττοτριάζειν («утраивать»), τριακτήρ («трижды, т. е. окончательно победивший»), άτρίακτος («трижды непобежденный»), νώτα κονίειν («испачкать спину прахом»), ές γόνατα πίπτειν («падать на колени»), έμβάλλειν («нападать с фронта»), παρεμβολή («атака сбоку») и др[163]. В программу Олимпийских игр борьба входила не только в качестве самостоятельного вида спорта, но и как составная часть пентатлона. Техника борьбы также использовалась и панкратиастами.
В Олимпии состязания в борьбе среди мужчин были введены на 18-й олимпиаде (708 г. до н. э.), а среди мальчиков – на 37-й (632 г. до н. э.). Соревнования в борьбе проводились по определенным правилам, которые могли иметь отличия в зависимости от времени и места проведения состязаний. Кроме того, правила поединка иногда определялись предварительной договоренностью атлетов. В то же время имеющиеся свидетельства позволяют составить вполне целостное представление о своде правил, принятых в этом виде спорта.
Важнейшим элементом борьбы был бросок, прием, имеющий целью вывести противника из равновесия и вынудить его к падению на землю. Римский врач Гален называет спортивную борьбу словом καταβλητική («искусство бросать»), происходящим от греческого глагола καταβάλλειν («бросать, кидать»), который является наиболее общим термином для обозначения этого технического действия. Для победы борец должен был трижды бросить своего противника. Правило трех бросков нашло отражение и в древнегреческих текстах. Так Сократ в диалоге Платона «Евтидем» (277 d) уподобляет критический момент в споре Евтидема и молодого Клиния схватке двух борцов, один из которых кидается на своего противника, чтобы бросить его в третий раз и одержать решительную победу. Даная реалия борьбы стала также причиной появления в древнегреческом языке глаголов τριάζειν, άποτριάζειν («утраивать»), существительного τριακτήρ («трижды, т. е. окончательно победивший, победитель») и прилагательного άτρίακτος («трижды непобежденный»), значения которых тесно связаны с понятиями «победы» и «поражения», в том числе и в борьбе.
Бросок засчитывался, если противник падал на спину, живот или плечи. Касание же земли коленом не влекло за собой поражения. Оно лишь ставило спортсмена в неблагоприятное положение. Отсюда произошла еще одна связанная с борьбой метафора древнегреческой литературы, которую можно найти, в частности, у Геродота. В VI книге «Истории» (27) писатель, повествуя о злоключениях Хиоса, отмечает, что проигрыш морского сражения поверг город на колени (ές γόνυ την πόλιν έβαλε), после чего он стал легкой добычей для Гистиея. В ходе выполнения бросков и других технических действий борцам разрешалось захватывать руки, ноги, туловище и шею противника. Основной целью последней разновидности захватов было удушение (αγχειν). Использование в античной борьбе подобных приемов свидетельствует, что победы можно было достигнуть не только тремя успешными бросками противника, но и в случае добровольного признания одним из борцов своего поражения. Было еще также правило, согласно которому победителем мог стать атлет, выбросивший своего противника за пределы площадки, предназначенной для борьбы.
Сенека, описывая обычаи спартанцев, обращает внимание на принципиальное различие в присуждении победы в борьбе, кулачном бою и панкратионе. В отличие от правила трех бросков, поединок в кулачном бою и панкратионе продолжался до сдачи одного из атлетов. По словам Сенеки, добровольное признание поражения было причиной того, что спартанцы запрещали своим юношам участвовать в состязаниях по кулачном бою и панкратиону, чтобы вожможная привычка сдаваться не подорвала моральные устои Спартанского государства и не сказалась на его международном авторитете. К числу запрещенных приемов относились удары и укусы противника. В 80-е годы XX века в Олимпии был найден декрет конца VI в. до н. э., запрещающий борцам выполнять болевые рычаги пальцев рук (terminus technicus: στρεβλοΰν – «крутить, выворачивать»). Судьям при этом разрешалось бить нарушителей прутом. Но с V в. до н. э. декрет не исполнялся. По сообщению Павсания (VI, 4, 3), двукратный чемпион Олимпийских игр первой половины V в. до н. э. сицилийский борец Леонтиск «прославился» тем, что выламывал пальцы своим противникам, таким образом, вынуждая их сдаваться.
В борьбе применялись и другие виды болевых рычагов. В комедии Аристофана «Всадники» (263) встречается выражение άποστρέψας τον ώμον («загибать назад плечо»), которое схолиаст считает метафорой, взятой из борьбы: «Аристофан, упомянув используемые в борьбе приемы, указал на насильственные действия героя, совершенные им против людей»[164]. Техника борьбы состояла из разнообразных по структуре движения приемов, которые имели в древнегреческом языке и общее наименование πάλαισμα («борьба, хитрость, уловка») или σχήμα («наружный вид, образ, форма»). В латинском языке выполняемые борцами технические действия обозначались существительным numerus («число, последовательность»).
Античные атлеты вели борьбу не только стоя, но и в партере, которой уделялось особое внимание во время тренировок. В ряде мест античной литературы она непосредственно связана с процессом обучения. Борьба в партере ассоциировалась не только с борьбой как таковой, но и с любовно-эротической сферой (как гетеро-, так и гомосексуальной). Подобная двусмысленность привела со временем к возникновению таких новообразований, как clinopale и έπικλινοπάλη («постельная борьба»), которые были построены на игре слов πάλη («борьба»), κλίνη («ложе, постель») и κλίνειν («склонять, наклонять»). Борьба в партере или ее имитация с партнером была своего рода терапевтическим упражнением, которое часто рекомендовали своим пациентам античные врачи. В данном случае немалое значение имел не только характер технических действий, выполняемых в этом единоборстве, но и представление о целительных свойствах пыли (κόνις) и глины (πηλός), которыми была покрыта площадка для занятий.
Неотъемлемой частью античной борьбы были захваты. Эти технические действия обозначались в древнегреческом языке существительными λαβή («захват, рукоятка, место, за которое можно ухватиться»), αμμα («узел»), глаголом περιτιθέναι («помещать вокруг, обхватывать»), а также словами πλέκειν («плести»), συμπλέκειν («сплетать, связывать, pass, схватываться, вступать в рукопашный бой»), περιττλέκειν («оплетать, обвивать, обхватывать»), διαπλέκειν («переплетать»), έμττλέκειν («вплетать»), συμπλοκή («сплетение»), περιπλοκή («обхват»), προσπλοκή («обхват, прихватывание»), άμφίπλεκτος («со всех сторон сплетающийся, переплетающийся»).
Из всех разновидностей захватов в античной литературе чаще других упоминаются захваты за туловище. Для их обозначения в греческом языке использовались следующие слова и выражения: μέσον λαμβάνειν («брать за середину»), μεσολαβεΐν («захватывать за середину»), μέσον εχειν («держать посередине») и διαλαμβάνειν («брать посередине, обхватывать, перехватывать»). Захват за туловище ставил спортсмена в крайне неблагоприятное положение, и потому умение избежать подобной ситуации ценилось очень высоко. В надписях на памятниках победителям данное их достижение отмечалось эпитетом άμεσολάβητος («не схваченный за середину»). Ряд терминов борьбы, обозначающих захват за туловище, стал метафорами древнегреческой литературы чаще всего подобные переносы встречаются в комедиях Аристофана. Образ схваченного за туловище борца мог составлять часть сложной метафоры, которая, к примеру, появляется в стихах 36-37 IV Немейской оды Пиндара. Соперники поэта уподобляются морю, которое, словно атлет, захватило его за туловище: «Хотя соленая глубина моря удерживает тебя за туловище, тем не менее сопротивляйся коварным замыслам»[165].
Ничуть не меньшей популярностью в античной борьбе пользовались и захваты за шею с целью удушения противника. К ним примыкал и захват под названием κλιμακίζειν (букв, «выполнять лестницу»), который Поллукс упоминает в составленном им списке терминов борьбы (III, 155). Атлет, сидя на спине своего противника, осуществляет удушение, надавливая предплечьем на его шею, а ногами на нижние ребра. В «Суде» (δ 583) и словаре Гесихия (δ 1053; к 2994) мы находим два соответствующих этому глаголу существительных κλΐμαξ и κλιμακισμός («лестница»). Слово κλΐμαξ встречается также у Софокла в описании борьбы Геракла и Ахелоя (Trach. 520-522): «Были сплетенные «лестницы»,/ были страшные удары лбов/ и стоны обоих борцов». Этот поединок нередко изображался на памятниках античной вазописи. Сравнение литературных и художественных источников помогает в данном случае понять значение глагола κλιμακίζειν и соответствующих ему существительных.
По ходу поединка атлет варьировал типы захватов. Такие его действия обозначались в греческом языке глаголом μετατιθέναι («перемещать, переставлять»). В античной борьбе были разработаны и различные способы освобождения от захватов противника. Их общим наименованием служили слова λυγίζειν («изгибать, вертеть, поворачивать») и λυγισμός («изгибание, изворот»). Эти борцовские термины употреблялись и в переносном значении. В стихах (97-98) первой «Идиллии» Феокрита, в которых Афродита насмехается над страданиями охваченного любовью Дафниса: «Не ты ли, Дафнис, хвастал, что освободишься от захватов Эрота? А теперь не жестокий ли Эрот освободился от твоих?». В качестве этих же метафор обозначали также разнообразные увертки и ухищрения, к которым прибегают софисты для извращения истины.
В античной борьбе применяли различные способы выведения противника из равновесия – толкания (ώθεΐν – «толкать, отталкивать»), затягивания (ελκειν – «влечь, тащить, тянуть») и переводы в партер (σπαν – «тащить, вырывать, выдергивать»). Основу же техники борьбы того времени составляли броски (termini technici: греч. καταβάλλειν – «бросать, кидать», лат. abicere – «бросать, отбрасывать»). Среди них -бросок через бедро (την εδραν στρέφειν – «поворачивать таз»), бросок с захватом руки на плечо (εις ΰψος άναβαστάσαι τον άντίπαλον – «поднять противника в высоту»), бросок с захватом обеих ног, бросок наклоном, бросок с падением на спину с упором ноги в живот (ύπτιασμός – «откидывание (тела) назад»). Кроме того, античные борцы применяли такие приемы, как подножки (ύποσκελίζειν – «ставить подножку»), подсечки (подсечка в колено сзади: ϊγνύων άφαίρεσις, ϊγνυών ύφαίρεσις – «отнятие подколенков»; боковая подсечка: παρεμβολή – «атака сбоку»), обвивы (άγκυρίζειν – «бросать противника изгибом колена», άγκύρισμα – «бросок изгибом колена») и зацепы (παραπλαγιασμός – «бросок в сторону», παρακαταγωγή – «сведение вниз в сторону», μεταπλασμός – букв, «перелепливание»).
Лексика античных борцов включала в себя ряд слов и выражений, для которых подобрать современные эквиваленты не просто. Сфера их употребления не ограничивалась техническим языком атлетов. Такие слова и выражения проникали в произведения древнегреческой литературы. Существительные έμβολαί, συστάσεις, παραθέσεις, которые встречаются в конце одной из «Застольных бесед» Плутарха (638 f), уже многие годы служат источником затруднений для переводчиков и комментаторов этого произведения, обозначая различные способы вхождения в тот или иной прием. При этом σύστασις и παράθεσις характеризуют позиции атлетов, а εμβολή предпринимаемые ими атакующие действия. Термин σύστασις (букв, «совместное стояние») указывает на фронтальную направленность движений борцов, стремящихся осуществить захват различных частей тела противника. Описание подобной позиции присутствует в «Илиаде» Гомера, который в XXIII песни поэмы уподобляет состязающихся в борьбе Одиссея и Аякса стропилам, поддерживающим крышу дома: «Тяжкими руками взяли друг друга в объятья, словно стропила, которые превосходный строитель приладил к высокому дому во избежание насилия ветров». Вот так, схватка как прочность, застывшая на мгновение диалектика в высшей своей красоте. В метафорическом значении существительное σύστασις встречается и в «Ипполите» Еврипида, где оно характеризует гнев и нападки Тесея на собственного сына (983-984): «Отец, гнев и противостояние твоего сердца ужасны»[166].
В отличие от σύστασις термин παράθεσις («боковое положение») указывает на то, что атлет находится сбоку от своего оппонента. Подобный способ вхождения в прием изображен на аттическом краснофигурном килике 430 г. до н. э. из Британского музея (Е 84). Терминологическое значение παράθεσις подтверждает и сохраненившийся в Оксиринхском папирусе (III, 466) фрагмент античного учебника по борьбе, в котором в форме даваемых спарринг-партнерам указаний содержится описание как приемов, так и соответствующих им контрдействий. В 17-й строке этого фрагмента встречается глагол παρατιθέναι, от которого и образовано существительное παράθεσις. Речь идет о захвате за голову, для осуществления которого борцу рекомендуется повернуть туловище практически под углом в 180° по отношению к своему противнику: «Встань к нему боком и правой рукой выполни захват его головы». Более детальное описание подобной техники есть у Эпиктета (Diss, ab Arr. dig. Ill, 26, 22), где защищающемуся от атаки противника борцу предписывается встать к своему оппоненту под углом в 90°, захватить его за голову и затем для завершения приема еще больше повернуть свое плечо.
Основное значение глагола έμβάλλειν, равно как и однокоренного с ним существительного εμβολή, связано с выбрасыванием или выставлением вперед некоего объекта и отсюда с нападением или атакой. К примеру, έμβάλλειν и его производные используются, когда речь идет о таране одного корабля другим или о нападении быка. В терминологическом употреблении эти слова обозначают применение атакующих действий во фронтальной плоскости. Подтверждение этому находится в романе Псевдо-Лукиану романе «Лукий, или Осел», в восьмой, девятой и десятой главах которого описывается любовный поединок между Лукием и Палестрой, имитирующий борьбу двух атлетов. При этом в десятой главе девушка берет на себя роль наставника, а молодой человек – ее ученика: «Сначала, действуя систематически, затяни, словно узел (т. е. крепко возьми захват), затем, отклонив [меня] назад, атакуй с фронта, не ослабляй захвата, не оставляй свободного пространства!»[167].
Кулачный бой (греч. πυγμή, πυγμαχία, πύκτευσις, πυκτοσύνη; лат. – pugil(l)atus), считаясь в древности наиболее опасным из греческих единоборств, вплоть до начала эллинистической эпохи был любимым занятием эллинской аристократии, особенно среди проспартански настроенных представителей афинского «высшего света». Кулачный бой упоминается в «Илиаде» Гомера (XXIII, 652-699), занимая достойное место среди других видов спорта, в которых состязаются герои на похоронах Патрокла. Победа в кулачном бою фактически приравнивалась поэтом к воинской доблести и наряду с ней признавалась высшим воплощением конечной цели устремлений «героической» эпохи. В Олимпии состязания в этом виде спорта среди мужчин начали проводиться на 23-й олимпиаде (688 г. до н. э.), а среди мальчиков – на 41-й олимпиаде. Первым победителем во взрослой категории был Ономаст из Смирны, а в детской – Филет из Сибариса. Создателем кулачного боя как искусства считался Пифагор с острова Самос, который стал победителем на 48-й олимпиаде (588 г. до н. э.)[168].
В античности не было ринга в современном понимании этого слова. Но при необходимости судьи могли ограничить площадку для поединка. В отличие от современного бокса кулачный бой не имел раундов. Впрочем, атлеты могли по обоюдному согласию прервать поединок, чтобы восстановить дыхание и отдохнуть. Продолжительность поединка специально не регламентировалась. Бывали случаи, когда кулачные бойцы состязались в течение всего дня. Атлет объявлялся победителем, если он отправлял противника в нокаут, или если его соперник признавал свое поражение. Сохранились свидетельства о существовании, по крайней мере, двух стилей античного кулачного боя – ионийского, в котором предпочтение отдавалось интеллектуальной составляющей, и аркадского, где большую роль играли телесная мощь и сила духа бойца.
Для зрителей притягательность состояла, прежде всего, в самом присутствии – физическом присутствии – сияющих атлетических тел в момент их высочайшего мастерства. Зрительская роль свидетелей величия подчеркивалась тем фактом, что Олимпийские игры были соревнованием, ориентированным прежде всего на победу. Ни в одной другой западной культуре победа не переживалась столь остро, как в Древней Греции. Только победитель завоевывал право надеть лавровый венок. Утешительных призов за вторые и последующие места – аналогов нашим серебряным и бронзовым медалям – не было, как не было и статистики по индивидуальным достижениям атлетов. Победитель забирает все – этот принцип относился и к неспортивным мероприятиям в Древней Греции, например к сочинению и постановке трагедий и комедий в Афинах, имевшим вид состязания между драматургами) и к ораторскому искусству (так, признание вины или невиновности на греческом суде определялось в конечном счете на основании превосходства в красноречии). Победы и почести, заслуженные в Олимпии, давали атлетам, их семьям и их родным городам право похваляться, которое они использовали без всякого стыда, что плохо увязывается с нашим идеализированным представлением о древнегреческой культуре.
Окажись же современный зритель на настоящем античном состязании, вряд ли ему было бы там так же уютно, как при созерцании прекрасных античных статуй в музее. Ведь античные игры отличались высоким уровнем физической жестокости, что тогда отнюдь не воспринималось как нарушение каких-то правил. Примером может послужить панкратий (pancration), объединявший борьбу и бокс. По уровню допустимой жестокости панкратий сильно отличался от позднее разделившихся вольной борьбы и бокса. Так, Леонтис из Мессины, дважды выигрывавший на соревнованиях по борьбе в первой половине V в. до н. э., получил олимпийскую корону не за победы, а за то, что он, бросая своих противников, ломал им пальцы. Аррахион из Пигалии, дважды олимпийский победитель в панкратий, в 564 г. до н. э. был задушен во время его третьей попытки выиграть олимпийскую корону. Впрочем, перед смертью ему удалось сломать своему противнику палец ноги, и тот от боли вынужден был сдаться. Судьи объявили Аррахиона победителем посмертно, а соотечественники впоследствии установили его статую на рыночной площади.
Да, участник соревнований должен был считаться с риском быть убитым или раненым. В панкратий конкуренты боролись каждой частью тела – руками, ногами, локтями, коленями, шеями и головами. В Спарте они использовали как оружие ноги. В панкратий противникам позволялось выдавливать друг другу глаза, ставить подножки, хватать за ногу, нос и уши, ломать пальцы и руки, применять удушение. Если кому-то удалось повалить противника, он имел право сидеть на нем и бить его по голове, лицу и ушам, пинать и топтать его. Судья при этом всегда присутствовал, но не устанавливал для подобных действий никакого ограничения по времени. Борьба продолжалась, пока один из противников не сдавался. Правила были традиционные, неписаные, недифференцированные и в своем применении гибкие.
Рисунки на греческих вазах, по наблюдению Н. Элиаса, изображают боксеров в традиционной позиции близко друг к другу – так, что каждый расположен впереди, рядом или даже позади другого. Это оставляет мало возможностей для работы ног, что играет важную роль в современном боксе, позволяя боксерам быстро перемещаться, уклоняясь от удара. У греков, согласно кодексу воина, это вело к позору. Боксеры, подобно воинам, должны выдерживать драку, а не уступать дорогу. В таком типе бокса победа или поражение являлись кульминацией, и этот решающий миг составлял самую существенную часть состязания. Результатом нередко были серьезные повреждения глаз, ушей и даже черепа. Известна история о двух боксерах, которые согласились обмениваться ударом на удар без защиты. Первый был поражен ударом по голове, которая, однако, осталась без серьезных повреждений. Когда второй противник понизил бдительность, другой ударил его под ребра вытянутыми пальцами, разорвал кожу, вытащил внутренности и тем самым убил его[169].
В таком виде – с некоторой вариацией стандартов жестокости – Олимпийские игры существовали более тысячи лет. По образу греческого образовался римский атлетический спорт, хотя гладиаторские бои проходили в ином стиле (не агонального ритуала, а зрелища). На цирковых аренах люди, вооруженные короткими мечами, сражались с другими людьми, вооруженными сетями и трезубцами, или люди сражались против зверей. Аудитория разжигалась и самыми невероятными зрелищами, введенными с легкой руки безнравственных императоров. Так, в 90 году н. э. император Домициан начал тешить публику боями карликов с женщинами. Гладиаторы были почти поголовно рабами, а не гражданами, и это представляло полную противоположность гражданскому пафосу древнегреческого спорта. В обоих случаях игры были привилегий мужчин.
Сенека, умерший за несколько лет до постройки Колизея, выделялся тем, что не жаловал гладиаторские игры, рассматривая их как симптомом морального упадка в империи. Сенека был близок взглядам среднего интеллектуала наших дней во мнении, что сражения гладиаторов есть «чистое убийство», потворствующее низшим инстинктам толпы. Однако, как отмечает X. Гумбрехт, он поразительным образом не обращает внимания на другие ключевые аспекты, которыми прельщались римляне в своем наслаждении гладиаторскими боями, – аспекты, удивительно родственные некоторым мотивам собственной стоической философии Сенеки. Очарование, которое он упускает из виду, но которое многие другие авторы (Цицерон и даже кое-кто из Отцов церкви) не оставляли без внимания, заключалось в том, что древние римляне называли «моментом истины», имея в виду тот момент, когда один из бойцов проигрывал поединок и оказывался лицом к смерти при всеобщем обозрении[170].
Этот момент истины притягивал исключительное внимание толпы не к победителю, но к побежденному, который – по крайней мере на несколько мгновений – на глазах у всех пребывал перед лицом смерти. От поверженного бойца ожидалось проявление хладнокровия в подобных мучительных обстоятельствах, нужно было показать лицо «застывшее словно лед», «твердое словно камень», непроницаемое словно маска. «Считается, что исконным значением слова persona в латыни была «маска», и, пожалуй, не будет выглядеть притянутым за уши предположение, что в древнеримской культуре такое сохранение лица в присутствии потенциальной опасности, угрозы собственной гибели, и привело к становлению понятия «личность» (person). В таком толковании гладиаторских игр само сражение с присущей ему несправедливостью было лишь церемонией открытия – необходимой предпосылкой достижения момента истины. Демонстрация хладнокровия перед лицом столь мрачной неизвестности была способна преобразить поверженного гладиатора в истинного героя представления – героя не в смысле полубога, а в смысле образца физической силы, необходимой для мужественного преодоления человеческой слабости. Этот источник очарованности, возможно, не был частью сознания среднестатистического римского зрителя, но уж наверняка увеличивал интенсивность его переживаний…Приписывая роль главного действующего лица поверженному гладиатору, а не победителю и придавая должное значение театрализованной схватке между предсмертной агонией и самообладанием, такой взгляд на гладиаторские игры помогает нам представить, как древние римляне относились к пребыванию на волоске от смерти. Лучшее, что мог совершать человек в том ненадежном мире, – переносить свои страдания со стоическим спокойствием»[171]. Остается добавить, что подавляющее большинство сражений (примерно в пропорции 10 к 1) заканчивалось помилованием побежденного воина.
Итоги размышлениям о собственно античном спорте как таковом и его особой эстетической составляющей хотелось бы подвести также с помощью X. Гумбрехта, предлагающего рассматривать понятие художественного произведения все же отдельно от спортивного агона. По этому поводу актуализируются кантовские категории возвышенного как «абсолютно великого, по сравнению с которым все остальное мало», и прекрасного. «Удовольствие от прекрасного всегда связано с представлением о качестве, тогда как удовольствие от возвышенного связано с представлением о количестве… Кант связывает понятие возвышенного с природой «в своем хаосе или в своем самом диком, лишенном всякой правильности беспорядке и опустошении». Возвышенное – это то, что угрожает овладеть нами, и поэтому оно вызывает „мгновенное торможение жизненных сил» тогда как прекрасное «непосредственно ведет к усилению жизнедеятельности“»[172].
Большинство моментов, вызывающих зрительский восторг, подпадают, по мнению X. Гумберхта, под определение прекрасного, а не возвышенного. И, несмотря на свою количественную природу, возвышенное имеет мало общего с рекордами и их установлением, ведь рекорды по определению относятся к тому, что сравнительно велико, но не абсолютно велико. Таким образом, возвыше