Кризис национально–культурной идентичности: факторы, следствия, сценарии выхода

Уязвимость национально–культурной идентичности определяется, прежде всего, ее родовой, этнической составляющей. Как уже отмечалось, национально–культурная идентичность в значительной степени преображает энергетику рода, в том числе и его деструктивные импульсы. Однако природное начало, встроенное в экзистенциальные глубины человека и в структуру ментальных матриц, несет неустранимую опасность соскальзывания на более примитивные и древние уровни идентичности, в том числе на деградирующий уровень идентичности по критерию «крови и почвы». «Самосознание лич­ности непременно включает в себя сознание этно­культурной идентичности, в том числе в тех случаях, когда последнюю в силу традиции словоупотребления не принято обозначать как национальную»[33].

Таким образом, в связке «национально–культурное» опасности разрушения в большей степени подвержена вторая составляющая – именно распадающаяся культура становится причиной соскальзывания в язычество.

Вторая опасность исходит из смысловой ограниченности пространства национально–культурного, в котором зона и репертуар (или банк) формул «смысла» жизни минимален. «Особое место и роль национальной идентичности определяются тем, что она, как прави­ло, прямо замкнута на чувство нравственного досто­инства», (А.А.Гусейнов). Но это чувство, которое значимо в границах конкретной нации, не предполагает ответа на ключевые экзистенциальные вопросы о смысле жизни: зачем ты в этом мире? Во имя чего все эти невзгоды и лишения человека и всего рода человеческого?

Третья опасность обусловлена остротой момента: сегодня зона национально–культурной идентичности, с одной стороны, является основным объектом сегодняшних информационных войн, в рамках которых идет целенаправленное разрушение ценностно–нормативного ядра национальных культур и ментальных матриц, консолидирующих народ и превращающих его в субъекта истории и культуры[34], с другой стороны, становится площадкой для реализации деструктивных и античеловеческих проектов (ярким примером является сегодняшняя Украина). Национальная символика и чувство национального единства целенаправленно эксплуатируются и используются элитой для формирования «национальных химер», в которых национальное подменяется этническим, родовым. Разрушению национально–культурной идентичности способствует целенаправленная политизация этнических идентичностей игроками глобального мира. В системе гуманитарного знания, в том числе в рамках социобиологических концепций культурологии и антропологии, происходит биологизация этнического феномена, все более популярными становятся концепции «культурного» и «символического» расизма[35].

Активная биологизация этносов, составляющих основу наций, происходит и в политической плоскости – когда этносы наделяются биологическими критериями различий, характерными для расизма. Подобного рода проекты, разрушая национально–культурные основания идентичности, формируют псевдоэтническую общность «мы», в пространстве которой зарождаются массовые энергии и настроения шовинизма и ксенофобии, выступающие благодатной почвой формирования практик геноцида. «Национальная идеология» такой общности стимулирует агрессивные формы противостояния «они» по этническому признаку, неизбежно скатываясь к нацизму. Дело в том, что без агрессии по отношению к внешним врагам «национальная химера» не может долго существовать – не пожирая других, она неизбежно начинает пожирать себя (что мы наблюдаем сегодня на Украине). В такого рода политических проектах ультранационализм (а в реальности - нацизм) становится не только искусственным способом консолидации общности «мы», но и средством легитимации внутренних репрессий и внешней экспансии (борьбы за территорию и ресурсы).

Существует точка зрения, что кризис национально–культурной идентичности болезненно переживается европейской цивилизацией. Его острота определяется значимостью данного критерия в системе культурных оснований и личностных идентификаций - национальная идентичность не просто осознается личностью, она является «более интим­ной и ранимой структурой, чем такие формы иден­тичности, как социальная, профессиональная, терри­ториальная», «представляет собой ментальный и ду­шевный строй индивида, входит в неотчуж­даемое личностное ядро «я–сознания», в смысловую основу жизнедеятельности индивида в обществе (т.е. в том числе и гражданскую)[36].

Последствия разрушения базовых оснований национально–культурной идентичности для социума имеют предельно негативный (в некоторых случаях – катастрофический) характер. Во–первых, распадающийся социум соскальзывает на более низкие и примитивные уровни идентичности (в том числе по критерию «почвы и крови»), усиливающие и провоцирующие межэтническую враждебность. Да, национально–культурное «снимает» этнический фактор, интегрируя его «кровь» и «тело» в область духовного, но природа, почва, факт рождения не устранимы и непреодолимы – они ждут своего часа, взрываясь в ситуации кризиса идентичности[37]. Во–вторых, размываются основания гражданской солидарности и ответственности. На индивидуальном уровне это проявляется в снижении степени политической мобилизованности граждан и превращении их в индивидуализированную массу. В–третьих, расширяется пространство и репертуар нетрадиционных самоидентификаций и «негативных» идентичностей, выполняющих компенсаторные функции в ситуации «идентификационной пустоты» (сюда можно отнести различного рода виртуальные сообщества, субъекты которых лишены всяческих идентификационных признаков). В–четвертых, тревогу вызывает рост «контр–идентичностей», разрушающих культурные матрицы наций и основания государственного устройства. «Возникает контр–идентификационный мейнстрим активного меньшинства, поддерживаемый усилиями внешних сил и националистических групп. Некоторая часть населения присоединяется к протесту в надежде уменьшить злоупотребления властей. Такой эффект «слияния» усилий получил название «цветная» («оранжевая») революция по имени романтизированных знаков (апельсин, мак, роза и т.д.), символизирующих ненасильственное сопротивление народа»[38]. В–пятых, на развалинах идентичности и руинах распадающегося социума стремительно растет интерес к этнической составляющей человеческого бытия – языку, фольклору, быту, традициям и обычаям, идет активное возрождение язычества, с его расовыми архетипами и этническими стереотипами. Сегодня мы наблюдаем активное возрождение язычества в его ценностно–нормативной и ритуальной составляющей (элементы которого активно интегрируется идеологией «новых правых»). В культурное пространство возвращаются, казалось бы, давно вытесненные архаичные дискурсы и практики: мифы, древние формы религиозных культов, алхимия, астрология, магия, активно утверждающие себя на пространстве европейской культуры и в российских реалиях. Похоже, «европейский гуманист» забыл, что игра в язычество уже стоила человечеству огромных жертв, ибо на этой почве была рождена самая страшная политическая и духовная химера – германский нацизм.

Однако в структуре индивидуального сознания кризис идентичности не всегда осознается в таком качестве. Коварство духовного кризиса – в его призрачности, неявности: общественное самосознание не всегда способно осознать и квалифицировать происходящее как кризис, в результате чего защитные силы культуры не стимулируются и постепенно гаснут. При этом неспособность культуры сохранить жизненно важные параметры в пределах исторически сложившейся нормы приводит к дезорганизации системы, которая может принять необратимую форму, ведущую к катастрофе и гибели системы. Надвигающаяся катастрофа становится фактором саморазвития лишь в том случае, если мы видим ее нарастание и приближение, можем представить себе сроки и последствия ее наступления[39]. Духовный кризис, порождая внутреннюю дезорганизацию общества, снижает полноту жизни, лишает энергии и смысла человеческую активность.

В ситуации кризиса национально–культурной идентичности потенциально существует два глобальных исхода (или сценария развития):

Первый исход: в природу, в род, в язычество, дионисийскую стихию. Но в эту «стихию» Европа уже давно вошла, начиная с эпохи Реформации и Просвещения, которая обозначила поворот европейской цивилизации в противоположную сторону от Нагорной проповеди Христа – этического ядра христианской культуры. И результаты этого «поворота» весьма плачевные – именно языческая стихия стала мировоззренческой основой формирования расизма, составившего идеологический каркас самого страшного в истории политического проекта – национал–социализма. Погружение в «родовые стихии» сформировали ментальную основу соответствующих теорий и практик, и прежде всего расизма и геноцида. И сегодня нацизм на пространстве европейской культуры возникает в вакууме национально–культурной идентичности, в ситуации распада антропологических и ментальных матриц, на расчищенной культурной площадке, переживающей кризис аномии.

Второй исход: восхождение к вселенскому мессианизму, имперскому духу[40]. В таком случае общность «мы» – этноса, нации – вырастает до общности «мы–мира», «мы–цивилизации». И этот универсалистский вектор заложен в самой природе национально–культурной идентичности. С одной стороны, «индивида вне нации не су­ществует. В этом смысле нация не является предметом выбора»[41]. Это так, но, с другой стороны, чувство национальной общности «мы» можно снять на более высоком уровне идентичности, который «обещает» и гарантирует более высокое чувство достоинства, смысла и миссии. Именно в синтезирующем (маргинальном, посредническом) характере национально–культурной идентичности, с одной стороны, содержится опасность соскальзывание в национализм и шовинизм (который иногда маркируется как «этнический национализм»). С другой стороны, полюс культурного, основу которого составляет религиозная универсальность, содержит потенциал выхода на универсализм (в том числе в форме национальной идеи и имперской идеологии).