Ценность человека и его самоидентификация в первобытных сообществах

Для людей первобытного сообщества факт собственной окультуренности имел громадное значение. По-видимому, основная причина этого состояла в понимании того, что только этот путь позволит выжить. И потому, кроме подчеркивания своей особости сравнительно с остальными, это понимание рождало еще и столь долго сохраняющийся у человечества настрой на неизменность, неизменяемость, принципиальную консервативность бытия. Основным аргументом для утверждения истинности того или другого положения, действия, обычая долгое время в жизни человечества оставался аргумент, что так заповедано предками.

Это же составило и основу общей нелюбви человечества ко всякого рода новизне. Не только традиционное общество имеет такую тенденцию, но и до сегодняшнего дня новое, в особенности в сфере взаимоотношений людей, принимается чрезвычайно трудно, если вообще принимается. Так, например, такая развитая страна как Япония всеми силами противится хотя бы каким-то изменениям в области межличностных взаимоотношений, да и вообще во всей сфере быта и культуры страны, стремясь сохранить тот тип жизни, что был у народа многие и многие века. Сопротивление настолько мощное, что создаются

школы для научения тех японцев, которые в силу обстоятельств, либо довольно долго прожили вне своей страны, либо, что значительно хуже, родились за ее пределами. Когда они возвращаются, их ждут эти школы, для того чтобы сделать из них настоящих японцев. А именно, – насадить, привить им те нормы бытия, что существуют неизменно вот уже многие тысячелетия.

В первобытности эта тенденция понятна: слишком большой риск. Ведь то, что от нового будет какой-то толк еще неизвестно, а вот разрушить основы социальности, которые только и составляют возможность существовать в этом мире, оно может. Потому человечество так медленно развивалось, в особенности в рассматриваемую эпоху, и потому же долгое время человечество вынуждено было камуфлировать новое под старое. Камуфляж шел отнюдь не как сознательное действие обмана. Только то новое могло быть принято, которое сумело проявить и доказать свою теснейшую связь и единосущность с уже утвержденным.

Общая консервативная установка человека первобытности есть то основание, на котором произрастает и такая характерная норма, как уважение к старости. Во-первых, потому что старики были носителями социальности, а еще потому, что любое традиционное общество имеет единственный источник научения уму-разуму, – это собственный опыт. Потому, – чем старше, тем мудрее, а, следовательно и уважение выше. И потому в те времена в моде была солидность как свидетельство прожитых лет.

Ценность собственной социальности была столь высока, а консервативность столь сильна, что она не позволяла признать нечто другое в той же мере ценным. Только то, что есть здесь и сейчас может быть принято как истинное, любое отклонение – негативно. Это стало основой требования неизменности, жесткой затвержденности поведения человека того времени. Вариативность деятельности не только не приветствовалась, но жесточайшим образом каралась по вышеприведенным причинам. Канон поведения и деятельности был не просто жестким, он был единственно возможным. Всякая норма бытия была не просто единственной, она была единственной в том виде, в котором она задавалась. Насаждение именно такого типа поведения было основой воспитания достойного члена общины. И именно в этом жестко затверженном виде ценность того или иного действия расшифровывалась членами сообщества. Иначе, любое, даже малое изменение в действии, делало воплощенную в нем ценность неузнаваемой.

Не нужно понимать это так, что будто кто-то в общине насаждал жестко заданные нормы, тогда как остальная часть стремилась к более свободным формам самовыражения. Вовсе нет. Способы реализации были очень небогаты, и они и мыслились единственно возможными. И нарушения, если они происходили, носили совершенно случайный характер. Сами эти нарушения были просто убийственны для нарушителя. Особенно выразительно это видно в случае нарушения табу. Человек, сотворивший это по неведению, переносил совершенно невероятные муки, которые иногда даже вели к смерти.

Другим следствием такой жесткости была полная неспособность восприятия иного типа бытия, а потому и негативное отношение представителей одного племени к представителям другого племени. Общий тип отношений между племенами был таков: мы – хорошие, культурные, они – плохие, некультурные. Некультурность других состояла только в том, что они были не таковы как мы. Неважно, может эта их инаковость способствовала выживанию и укоренению человека в большей степени, чем привычный для данного племени тип бытия. Это не имело значения. Плохи уже потому, что другие. Думается, что именно этот тип восприятия, родившийся в столь отдаленные времена и сохранившийся до сих пор, и составляет основу всякого национализма и расизма.

Самовосприятие человека данной эпохи носило совершенно специфичный характер. Кроме отмеченного ранее стремления слиться с природой, что было характерно на “макроуровне”общины, в индивидуальном плане человек не отделял себя от родовой общины. Он был в социальном плане с нею слит. Не просто представитель данной общины (в таком случае есть уже понимание индивидуальной жизни), а именно слиянный с нею во всех аспектах своей жизни человек. Первое деление общества на “мы”и “они”именно это и фиксирует. Индивида еще нет, он всеми своими помыслами, действиями, ожиданиями, чувствами, и прочее и прочее, – есть “орган” рода. Нет смысла говорить о порабощении индивида или о коллективизме, что иногда еще встречается в литературе. Ни того, ни другого здесь нет. Ибо порабощение предполагает некое насилие над человеком, тогда как здесь эта слиянность столь естественна, что если бы можно было представить первобытному человеку ту свободу, которой пользуется современный человек, то он воспринял бы ее как кошмар. Первобытному человеку комфортно в тех условиях, он не просто не хочет других, он и помыслить их себе не в состоянии. Ему совершенно необходима та слиянность, в которой он пребывает. Наверное, это возможно – представить процесс становления человека в истории как аналогию процесса индивидуального становления человека. Как маленькому ребенку для своего развития некоторое время совершенно необходима слиянность его с матерью, отцом, семьей, так и всему человечеству, чтобы прийти к человеку, как отдельному автономному существу, нужно было пройти стадию вот такой слиянности. Стадию, когда по словам А. Ф. Лосева, “личность еще не проснулась”. Не могло быть речи и о коллективе, так как последний предполагает единение отдельных личностей по тому или иному поводу. Здесь же совершенно нерасчленная форма. Она как кокон, в котором человек в качестве личности вызревает, чтобы потом, когда это свершится, отделиться и навеки потерять благостное ощущение слиянности и единения. Уже в античности раздадутся голоса, тоскующие о “золотом веке”, когда все были вместе и не противостоял человек человеку.

Не нужно думать, что это было совершенно беспроблемное, в плане взаимоотношений людей, время. Нет, конечно. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что нормы взаимоотношений уже существовали. Но регулировали они

отношения людей, имея в виду не интерес отдельного человека. Они были достаточно ритуализованы. Основные значимые в жизни общины действия были строго очерчены, по большей части по существу, но и довольно часто по форме проявления. Смысл заданного значения действия имел в виду интерес сообщества, а не отдельного человека. И регуляция поведения предполагала, что люди будут и должны себя вести таким образом и порядком, чтобы интерес всех был соблюден. Можно подумать, что это очень жесткое давление на человека, но между тем, интерес общины в целом состоял, в первую очередь, в том, чтобы сохраниться, а значит и сохранить жизни ее членов. В сферах же, где интерес сообщества не был четко выражен, или вовсе не был выражен никак (в понимании современников), вариативность и индивидуальность поведения вовсе не подавлялась. Выше уже говорилось о способах украшения себя, которые для определенных церемоний были жестко фиксированы, так как определенные виды украшений несли в себе смысловую нагрузку. И в сакральное время вольности были недопустимы. Тогда как обычное время позволяло действовать с большей свободой.

Что-то похожее выразилось и в развитии так называемого первобытного искусства. Никакого искусства в нашем понимании тогда не было и быть не могло. Характер изобразительной, песенно-танцевальной (если ее можно так назвать) и иной прахудожественной активности, видимо целиком, определялся ритуально-магическими представлениями и необходимостью практической. Обрядовые пляски первобытных людей, наскальные изображения животных, орнаменты, театрализованные действа – явно связаны с производственно-охотничьей магией, с культом плодородия (женские статуэтки – “неолитические Венеры”). Во всем этом недаром видится синкретизм религиозного, практического и зачатков эстетически-художественного начал. Последнее есть, ибо есть зримый, слышимый механизм передачи духовного опыта. Есть эмоциональная окрашенность изображений, их выразительность, выразительность движений, ритмичность, образность, иногда, пожалуй, даже поэтичность И, по-видимому, наряду с очевидной традиционностью изображений, движений, образов – во всем этом проявлена и первичная потребность в самовыражении, удовлетворяя которую человек развивает художественные средства, художественные и иные языки. Создавая их, сохраняя и их и результаты деятельности (осуществленной с их помощью), как ценности, значимые даже более, чем современные музейные, человек начал утверждать таким образом свою ценность, ценность своей человеческой сущности.

Конечно, ценность человека в первобытности определялась именно в связи с ценностью той общины, к которой он принадлежал. “Патриотизм” покоился на определении собственной значимости в связи с чем-то, какой-то организационной структурой, к которой “я” принадлежу. И чем в большей степени человек соответствовал стандартам, задаваемым данным сообществом, тем в большей степени он был ценен не только в восприятии современников, но и в собственном. Ценность личности таким образом, определялась внешним образом. Но надо

иметь ввиду, что община – это единственное, что действительно было ценно для человека того времени. То единственное, где он становился человеком, хотя бы и в формах, которые будто бы отрицали в нем и человеческое и индивидуальное, так как стандартизировали его проявления, четко задавали набор определенных функций, которые были необходимы человеку в его служебной, по отношению к общине, деятельности. Тем самым человек как бы оказывался в совершенно сервильной позиции, где не могло быть и речи об индивидуальном развитии.

А между тем, только таким путем и могло что-то состояться в плане индивидуального развития. Человек ведь становится человеком только на пути служения чему-то большему его самого. Этот путь есть путь созидания не только того большего, чему человек служит, что он силою своего духа созидает, но это тот же путь на котором он может состояться сам, на котором он самосозидается. Только в контексте значимого действия реализуется человеческое в человеке.

Заканчивая рассмотрение древнейшей эпохи с точки зрения развития культуры, можно подвести следующие итоги. Во-первых, первобытность, будучи первой стадией развития человека, задала основные формы культурной реализации человека. Именно здесь были созданы важнейшие механизмы самосозидания человека и общества.

Долгим и тяжким путем наши прародители создали механизм веры, позволивший людям создать все, что было создано. Далее, громадную роль играет конструкт, который не совсем точно можно было бы назвать системой ценностных ориентаций в мире, позволяющий человеку выяснить для себя степень значимости того или иного действия или вещи. Механизм передачи опыта и знаний, структурирование времени на будни и праздники, создание запредельных для опыта, но ценностно-значимых форм опознания мира природы и мира человека, начальные еще смутные и амбивалентные формы эстетического освоения мира, становление норм взаимоотношений между людьми, – взаимоотношений между людьми и созданными ими же богами, – не только создали человека, но и оставшись базовыми, задали определенный путь становления человечества в целом.

Когда мы в конце ХХ века рассматриваем период становления культуры, надо помнить об опасностях, которые подстерегают исследователя на этом пути, о чем предупреждал еще Тайлор. Во-первых, об опасности недооценки архаических культур, когда европейцам индейцы или бушмены кажутся людьми, которые ниже их по культурному развитию. Во-вторых, об опасности и переоценки, когда идеализируют первобытную в основе “мораль”, создавая образ суперблагородного индейца. Воспевают естественную простоту нравов и красоту “райской”жизни в нетронутой природе. Тайлор, например, писал о племени караибов, которое отличали одновременно и поражающая европейца честность и настолько же поражающая утонченная жестокость в мучении военнопленных. Что касается вообще ценностей культуры, всегда надо помнить о том, что их реализация в первобытности настолько непохожа на нашу, что иногда их просто трудно узнать.

Тем не менее, становление культуры, появление ее ценностей – относятся именно к первобытности. Конечно, культура, рождаясь, очевидно проявляется на своем низшем витальном уровне, когда у людей естественно доминирует потребность в собственной жизни. Но если сравнивать с цивилизованными народами, и эта потребность существенно иная – не столько в жизни отдельного человека, сколько – рода, племени. И ценности начальной ступеньки культуры выступают как значимости, значимые для рода (племени) нормы жизни, поведения, отношений.

Конечно (еще и потому, что мало достоверного материала) очень трудно судить о проявленности высших уровней, тонкостей культуры: о зачатках любви, совести, деликатности, тактичности, о действительной ценности добра, красоты в нашем современном их понимании. Однако наследие архаических культур, первые шаги цивилизации в жизни первобытных племен – очевидны. Это ведь и амулет в космическом корабле и татуировки и боязнь темноты. Вообще, чем большее значение имеет жизненная ситуация (роды, похороны, заключение брака, смерть, болезнь), тем заметнее следы первобытности: ее обрядов, ритуалов, символов. Люди и сейчас создают мифы, пляшут над трупами врагов, преклоняются перед кровавыми вождями, падают ниц перед чудотворцами, якобы дающими мгновенное исцеление, внимают гадалкам.

В известных смыслах архаичное в жизни (и в цивилизации и в культуре) сохранилось, изменяясь. И это тем более заметно при рассмотрении особенностей культуры древних цивилизаций, самых близких к архаике, тех сообществ, в которых уже можно увидеть то, что относится к цивилизующим действиям и то, что представляет собой собственно культуру, притом, что то и другое остается тесно взаимосвязанным.

1. Ильин И. Основы христианской культуры // Собр.соч. М.: Русская книга, 1993. Т.1. С.291.

2. Цит. по: Пушкин в портретах и иллюстрациях. М., 1953. С.145.

3. Мамардашвили М. Введение в философию. – В кн.: Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.10.

4. Там же. С.19.

5. В философии и культурологии давно муссируется мысль о том, что вообще автором текста является не сам создатель (писатель, драматург, композитор), а читатель, зритель, слушатель, создающий на основе первичного текста и своего жизненного опыта новый действительный текст, новый смысловой образ.

6. Мамардашвили М. Введение в философию - В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.24.

7. Муравьев В. Внутренний путь // Вопросы философии. 1992. № 1. С.107.

8. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.111–112.

9. Там же.

10. Леви-Строс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984. С.154.

11. Там же.

12. Лосева И. Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии, 1992. №7. С. 64.

13. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

14. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. М. Мамардашвили. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.18.

15. Цит. по: Лосева И.Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии. 1992. №7. С.65.

16. Лосев А. Ф. Диалектика мифа. – В кн.: А. Ф. Лосев. Миф – Число. – Сущность. М.: Мысль, 1994. С.14.

17. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. М. Мамардашвили. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.13.

18. Там же. С.14.

19. Об этом подробнее в кн. Дж. Фрезер Золотая ветвь. М., 1986.

20. Элкин А. П. Австралийские аборигены. – В кн. Магический кристалл. М., 1994. C.135.

21. Вильчек Вс. Алгоритмы истории // Нева. 1991. №7.

22. Фрезер Дж. Цит. соч.

23. Малиновский Б. Магия, наука и религия. – В кн. Магический кристалл. М., 1994. С.96.

24. Там же. С.97.

25. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.39–40.

26. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.130.

27. Элкин А. П. Указ.соч. С.161.

28. Там же. С.161.

29. Элкин А. П. Указ.соч. С.166.

30. Малиновский Б. Указ.соч. С.89.

31. Там же.

32. Эванс-Причард Э. Колдовство. Оракулы и магия у азанде. - В кн.: Магический кристалл. М., 1994. С.64.

33. Бакли У. Австралийский Робинзон. М., 1966.

34. Леви-Строс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984. С.155.

35. Риттер Э.А. Зулус Чака. М., 1989. С.38.

36. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.170.

37. Там же. С.97.

38. Леви-Строс К. Цит. соч. С.157.

39. Леви-Строс К. Цит. соч. С.109.

40. Там же. С.154.

ГЛАВА ВТОРАЯ.