Самая тяжкая потеря человека при слиянии с толпой — это отказ от разумности

В уединении человек способен критично мыслить, разделять реальное и желательное, проверять экспериментально и логически те или иные доводы, соотносить их со своими убеждениями. В толпе человек подобен спящему или загипнотизированному: в голове свободно сочетаются несоединимые образы и идеи, резко повышена внушаемость, не различаются внешняя и внутренняя реальность, активизируются автоматизмы, шаблоны мышления и поведения, легка смена целей и настроений. Сам Лебон объяснял происходящее тем, что люди различаются по своему личному опыту, полученному при формировании сознания. Бессознательное же у всех общее. Поэтому и возможна толпа: в ней как бы срезаются разные по мыслям головы, но остаются одинаковые по автоматизму тела — с общими страстями, страхами и надеждами. Вполне логичным является и вывод Лебона, что толпа консервативна. Совершив насилие, она может смести какое-либо препятствие на пути социального развития. Но она восстанавливает архаический способ социального взаимодействия — шаблонного, ориентированного на упрощенную интеллектуальную модель.

Сама толпа неустойчива. Она существует только в момент совместного стихийного действия. Ее склонность к росту является также причиной ее будущей гибели: она просто не сможет найти объекта для приложения своих гигантски возросших сил. Иррациональность поведения толпы может концентрироваться только в момент взрыва, когда все силы устремлены в одном направлении. Затем придется возвращаться в более рациональное бытие, где существуют устойчивые институты власти. Это государственный аппарат, армия, сословное объединение, силы местного самоуправления, и, наконец, группы, объединенные на рациональной основе (научные учреждения, финансовые корпорации, производственные объединения). Взрыв эмоций может оттеснить логику, математику, технологическую дисциплину, правовые отношения, но отменить их не смогут никакой гнев и никакой восторг. Рано или поздно наместо побоища, устроенного толпой, вступают стройные ряды солдат, налоговых инспекторов, врачей и учителей.

ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

Попытку психологического объяснения феномена толпы предпринял Фрейд. Он выводил поведение в толпе из вытесненного амбивалентного (двойственного) отношения к отцу. Младенец ревнует к отцу мать, хочет его заменить при ней. Но здесь же как бы приравнивает себя к отцу (отождествляет себя с ним). Впоследствии человек как бы разделяет эти два чувства по разным епархиям. Любовь к отцу переносится на вождя толпы, а принадлежность к ней трактуется как отождествление себя с другими и через это — с отцом, вождем. Чувство же соперничества переносится на «чужих», которые и становятся объектом ненависти и нападения. Эмпирической проверке такая головокружительная гипотеза принципиально не может быть подвергнута. Она является красивой легендой в мифологии фрейдизма. Но важно то, что Фрейд и его современники Г. Тард и У. Макдаугалл связали существование толпы с лидером определенного типа и способствовали разработке идей, объясняющих суть тоталитарной власти[100]. Однако это уже сфера политического конфликта.

Более убедительными в объяснении поведения в толпе являются когнитивистский и интеракционистский подходы. Неблагоприятная ситуация, невозможность справиться с возникшими затруднениями (в преодолении голода, страха и т. п.) порождают защитные реакции. Создание образа врага сплачивает группу под лозунгом обороны. Наличие даже небольшого, но объединенного общей эмоцией сообщества оказывает сильное влияние на окружающие его «людские единицы». Картина реальности — это продукт внутригруппового обмена информацией, когда одни сведения воспринимаются как значимые, а другие — нет. Образ реальности формируется во взаимодействии и взаимном согласовании интерпретаций действительности. Находясь в ситуации неопределенности, личность вдруг не получает от образовавшейся группы «возбужденных» подтверждения своих рациональных установок. Мало того, группа выступает как носитель другой — истерической — интерпретации происходящего. В состоянии когнитивного диссонанса, и притом с неподтвержденной другими картиной реальности, личность начинает испытывать дереализацию и деперсонализацию.

Критичность сознания снижается, а внушение через групповое влияние усиливается.

Оказавшись в толпе, критически мыслящая личность рискует очень многим, если идет на прямой спор с ней. Чтобы уменьшить ущерб, который может принести агрессивная толпа, следует представить ей разумные действия как выражение ее воли. А затем ждать, когда произойдет естественный распад ситуативно собравшейся толпы, и искать рациональные подходы.

Классическим примером такого поведения служат действия некоторых руководителей городских комитетов во время Великой французской революции. Когда разъяренная толпа приволакивала к зданию ратуши обнаруженного «шпиона», представитель городского комитета выходил на площадь, благодарил людей за бдительность, обещал воздать «предателю» должное, уводил его внутрь здания и после распада толпы выпускал его через заднюю дверь.

КЛАССОВАЯ БОРЬБА

И конфликты СОЦИАЛЬНОГО ПЛАНИРОВАНИЯ

Рынок и демократия — формы саморегуляции общества. Но в условиях неопределенности они могут разрешать возникающие конфликты и не лучшим образом. Поэтому и возник соблазн заменить их более надежным механизмом — плановым управлением.

Марксистская доктрина плановой экономики была опробована на просторах рухнувшей Российской империи, а затем еще в 70 странах мира. И везде она принесла лишь беду. Отмена частной собственности, превращение населения в исполнителей правительственных распоряжений, подгонка потребления к снабжению — все это вполне сознательно планировалось конструкторами нового режима. Было провозглашено «единственно правильное», «научное» управление обществом, которое и должно привести людей из царства необходимости в царство свободы. В результате же при всех национальных различиях страны «социалистического лагеря» фатально обретали казарменный дух. Декоративное представительство нации в парламенте уже никого не убеждало. Укреплялась лишь диктатура номенклатуры (чаще всего партийной). Ухудшались экономические, социальные и технические показатели развития. По уровню жизни, долголетию населения, снижению детской смертности, потреблению продуктов питания, качеству промышленных изделий, производительности труда страны социализма все больше отставали от западных стран.

Жители социалистических стран уже в 1980-е гг. начали осознавать, что при капитализме живут богаче. Критиковались непорядки внутри страны. Но сохранялось несколько иллюзий. И одна из них — та, что все-таки государство заботится о «простом человеке», обеспечивая социальное равенство и давая ему определенную свободу. Да, может быть, не до конца учитываются «вершинные» потребности — в свободе высказывать новые идеи, получать любую свежую информацию, создавать независимые общественные организации, искать новые художественные формы. Может быть, свобода духовной элиты и была стеснена, но для «масс» были созданы благоприятные условия развития (дома пионеров, путевки в санатории), хоть и в узких границах. Однако свобода неделима. За впрессовывание большевистского мифа в жизнь заплатила вся нация и «массы» в том числе.

В большевистской идеологии прошлое представало как арена классовой борьбы. Класс, занявший экономические высоты, становился господствующим. Политика лишь оформляла экономическую мощь, переводя ее в государственную власть. Правительственный аппарат существовал как инструмент насилия эксплуататоров над эксплуатируемыми. Жизнь нации представлялась бесконечной войной. Социалистическая революция должна уничтожить классовую борьбу, ибо в результате нее «прогрессивный класс» (пролетариат) станет у власти и будет сотрудничать с другим трудящимся классом (крестьянством) и прослойкой людей умственного труда (интеллигенцией). Такова логика этого мифа.

И действительно, после «полной окончательной победы социализма» официальная партийная пропаганда стала отрицать какие бы то ни было серьезные социальные конфликты (кроме борьбы с «отмирающими», эксплуататорскими в прошлом группировками). Но действительное социальное напряжение только нарастало, уходя из-под какого бы то ни было рационального контроля. Индустриализация была осуществлена за счет ограбления крестьянства. Возможность обеспечить хоть какой-то прожиточный минимум в стране создавалась за счет того, что часть населения была отправлена за колючую проволоку концлагерей. Рабский труд погибающих заключенных позволял хоть как-то сводить концы с концами в сфере экономики.

Военно-промышленный комплекс пожирал львиную долю скудного бюджета страны. Болезненно тучнела теневая экономика. Правящая элита превращалась в замаскированный класс номенклатуры со спецраспределителями и спецобслуживанием.

Коррупция все больше разъедала государственный аппарат. Власть предержащие изредка роняли несколько слов о «встречающихся недостатках», но значительно большие усилия тратили на борьбу с «очернительством». Проблемы, вызывающие социальную напряженность, затушевывались, зародыши социальных конфликтов насильственно подавлялись. Однако латентная конфликтность общества нарастала, и сдерживать ее рост становилось все труднее. Колхозная деревня не могла прокормить страну, дефицит захватывал все новые виды товаров, падала покупательная способность рубля, все сильнее становился контраст столицы и провинций. Апокалипсисом XX века стал чернобыльский атомный взрыв. 200 Хиросим из-за неувязки во взаимодействии десятка инженеров и техников! Но это лишь поверхностный слой катастрофы, ибо были разрушены все многочисленные барьеры обеспечения безопасности: социальные, научные, технологические, экономические, образовательные и, конечно же, нравственные.

Теоретический марксизм определял свободу как осознанную необходимость. Марксизм на практике тяготел к такому истолкованию: нужно поставить людей в такое стойло необходимости, чтобы у них отпала тяжелая обязанность выбирать. Тогда люди, лишенные хлопот выбора, свободные от него, свободно пойдут по предначертанному им пути. Более извращенное понимание свободы трудно представить.

Самая уязвимая точка в марксистской теории находится в зоне социального познания. Марксизм не уважает ни человека, ни общество как реальности. Все дифирамбы поются обществу будущего и человеку будущего, каковых еще только выделают из исторического сырья вооруженные марксизмом революционеры. В их голове сложился идеальный план преобразования общества. И власть нужна, чтобы заставить людей стать исполнителями этого плана (диктатуру пролетариата Ленин мыслил как власть, не ограниченную абсолютно никакими законами). Большевики не скрывали, что делят население на ведущее меньшинство (партия) и ведомое большинство. Они верили в интеллектуальную мощь высших органов партийной власти, способных решить сложнейшие и все изменяющиеся проблемы социальной жизни. В полемике с марксистами уже в начале XX века С. Л. Франк прямо говорил, что самонадеянные и амбициозные строители запланированного будущего берут на себя непосильную познавательную задачу. Приближаться к ее решению может лишь все общество с его огромным потенциалом многомиллионных интеллектов.

«Плановое» общество похоже на системы механического управления. В отличие от этого демократия и рынок ориентированы на самонастраивающиеся системы, где даже самый мелкий элемент в условиях неопределенности ищет лучшее для себя решение и вступает в - согласованное взаимодействие с другими элементами. «Думает» вся система, на всех уровнях, в каждой точке. А это значит, что каждый элемент обладает зоной свободы для поиска оптимального решения в условиях неопределенности.