Политические следствия состояния военной организации и военных технологий
Исторически вероятность народного правления отчасти обусловлена текущим состоянием военной организации и военных технологий. От характера военной организации и приемов ведения боевых действий в известной мере зависит, поставлены ли вооруженные силы под гражданский контроль и вовлечены ли сами контролирующие их лица в демократический процесс. Тенденция к использованию демократического процесса в управлении государством усиливается в периоды, когда военная организация и военные технологии требуют привлечения на военную службу значительной доли населения.
Один автор предложил даже ввести такой показатель, как коэффициент военного участия, который связывает степень включения населения в военные дела с вероятностью установления самоуправления и утверждения личных прав [Andreski 1968]. Хотя этот “коэффициент” исходит из наличия более жесткой зависимости, нежели та, которую можно подтвердить на основании исторических свидетельств, приблизительная корреляция указанных параметров действительно прослеживается — по крайней мере, в Западном мире. Чем больше военное превосходство зависело от способности государства мобилизовывать на военную службу значительное число легковооруженных пехотинцев, тем выше были шансы на народное правление_1_.
Для того чтобы понять, почему, например, демократия сложилась в Греции в начале V в. до Р.Х., а не раньше, или почему ее не было в Англии и Франции XIII столетия, следует принять во внимание, помимо всего прочего, существовавшие тогда военную организацию и военные технологии. Со времен Гомера и до VII в. до Р.Х. в греческих городах-государствах господствовала знать. Во многом это объяснялось преобладавшей в ту эпоху технологией ведения боевых действий. Важнейшие атрибуты воина — лошадь или боевую колесницу –могли позволить себе лишь аристократы. Наличие у знати более совершенных средств силового подавления в военных операциях обеспечивало ее доминирование и в политической жизни, поскольку ей не составляло труда запугать плохо организованные группы рядовых общинников, которые были гораздо хуже вооружены — зачастую только дубинками да сельскохозяйственными орудиями.
Но в VII в. до Р.Х. военное и политическое превосходство аристократии было поколеблено в связи с появлением новой и более эффективной боевой силы: пехоты — знаменитых гоплитов, изображенных на бесчисленных греческих вазах. Снаряжение гоплита — шлем, щит, латы, наколенники и копье — могли приобрести многие состоятельные общинники, у которых к тому же было достаточно свободного времени для тренировок, необходимых для отработки приемов натиска и отпора в плотном дисциплинированном строю гоплитской фаланги. И хотя мы не знаем деталей данного процесса, влияние на политическую жизнь общинников, от чьей лояльности и бесстрашия теперь зависело будущее полиса, все возрастало_2_. Ниспровержению правления аристократии часто содействовали популярные в народе тираны, которые, по всей видимости, опирались на поддержку класса гоплитов [Ste Croix 1981: 282]. В конечном счете демократия обязана своим появлением страте гоплитов [Fine 1983: 59-61, 99-100; Sealy 1976: 30, 57]_3_.
В Афинах упрочению демократии способствовало еще одно военное новшество: рост афинского флота означал, что даже тот, кто был слишком беден, чтобы обзавестись экипировкой гоплита, мог теперь служить гребцом на галерах — как свободный человек, а не раб. “Тем, кто водит корабли, — писал памфлетист V в., — принадлежит власть в государстве” [цит. по Finley 1973: 50].
Решением проблемы гражданского контроля над военными структурами стала для греков народная милиция. Она могла быть быстро мобилизована в случае войны и столь же быстро расформирована в мирное время. Более того, ею руководили генералы, избиравшиеся народным собранием. В результате на протяжении двух веков существования в Афинах данной политической системы ни один политический лидер просто не мог сколько-нибудь долго править без народной поддержки. Даже в краткие периоды крушения демократии в 401 и 404 гг. до Р.Х. олигархи почти сразу же были отстранены от власти, не сумев получить устойчивой поддержки вооруженных сил в лице граждан из гоплитской пехоты или флота, а также их выборных генералов. Когда афинская демократия в конце концов попала под власть военных, принуждение исходило не от внутренних, а от внешних сил — сперва от Македонии, а затем от Рима_4_.
Хотя военная организация и военные технологии Римской республики по многим параметрам отличались от греческих, решение было по существу тем же: первоначально римские легионы состояли из гражданской милиции, включавшей обычных граждан_5_. Но когда со временем гражданская милиция превратилась в постоянное и независимое военное образование, сформированное из профессиональных солдат и даже наемников, а использование насилия с привлечением легионов и “банд профессиональных головорезов” стало обыденным явлением в римской политической жизни, республика оказалась обречена [Finley 1983: 117-118]. Честолюбивые вожди, зачастую сами военачальники, обнаружили, что они легко могут конвертировать военные ресурсы в политические. После замены республиканского правления принципатом преторианские когорты, выполнявшие в годы республики функции личной охраны генералов, превратились в активную политическую силу. Вместе с пограничными легионами они участвовали в политических репрессиях и терроре, а иногда даже возводили на престол и смещали императоров. Тем самым было положено начало тому, что современные авторы называют “преторианством”, — вмешательству военных в управление и подчинению ими исполнительной власти [Huntington 1957, 1968; Nordlinger 1977; Perlmutter 1977].
В средние века вследствие изменений в военной организации и технике превосходство тех немногих, кто мог себе позволить иметь специально обученную лошадь и снаряжение конного рыцаря, было восстановлено. Солдат-горожанин утратил былое значение, и вместе с ним на многие века ушли в небытие исторические возможности для демократического или республиканского правления в большей части Европы. Но в швейцарских кантонах, где сохранилась всеобщая воинская повинность, гражданская милиция, вооруженная пиками и защищавшая местность, рельеф которой был крайне благоприятен для действия пехоты, сумела победить конных рыцарей. Поэтому неудивительно, что соборная демократия укоренилась в горных кантонах, которые столетия спустя составили ядро Швейцарской Конфедерации.
В XIV и XV вв. вооруженные длинными луками английские пехотинцы, доказав уязвимость конных рыцарей, разрушили военные основания феодализма. С изобретением мушкета, а затем — и ружья значение пеших солдат еще больше возросло. В XVIII в. военная организация и военные технологии начали напрямую зависеть от привлечения внушительных масс пехотинцев, чьи ряды могли быть пополнены только путем подключения к военной службе всего мужского населения. Еще через полвека или около того именно общая численность легковооруженных солдат, при условии примерно одинаковой подготовки, стала играть решающую роль в сражении — грубое и жестокое достижение принципа большинства. Но преимущество абсолютных чисел можно было увеличить за счет преданности (commitment), а ту, в свою очередь, — через пробуждение чувства верности стране или нации_6_. Однако ощущение принадлежности к нации — привилегия, за право пользоваться которой от человека ожидали определенных жертв, — могло оправдать выдвижение им широких требований, включая требование справедливой доли в управлении. Гражданин-солдат был одновременно и солдатом, и гражданином, т.е., как минимум, мог претендовать на участие в голосовании [Janovitz 1978: 178-179]. Страны, обладавшие массовыми армиями, обнаружили, что они вступили в эру демократических революций. Именно в тех исторических условиях, когда военная организация и военные технологии оказались более благоприятными для демократии, нежели это было на протяжении многих предшествовавших веков, <...> в одной стране за другой складывались институты полиархии.
В Соединенных Штатах возможности для управления с помощью принуждающего насилия были ниже, чем в каком-либо ином государстве мира за всю историю человечества, быть может, за исключением Швейцарии. Как мы вскоре увидим, постоянный контингент военных был там крайне невелик. Кроме того, военная организация и военные технологии создавали преимущества для пехоты, вооруженной мушкетами и, позже, ружьями. Эти виды оружия были так легко доступны и имели столь широкое распространение, что Америка фактически представляла собой нацию под ружьем. Без согласия управляемых здесь в известном смысле вообще была невозможна никакая система правления, поскольку никакое правительство не могло быть навязано народу Соединенных Штатов вопреки сопротивлению большинства.
Однако состояние военной организации и технологии, в целом столь благоприятное для полиархии в Северной Америке и Европе, еще раз изменилось — теперь в худшую сторону. Военное превосходство постепенно перешло от многочисленных легковооруженных армий к войскам, оснащенным новым и дорогостоящим оружием с возросшей разрушительной силой — тяжелой артиллерией, минометами, пулеметами, танками, самолетами и военными кораблями, к которым со временем добавилось и ядерное оружие. В отличие от пик, мушкетов, длинных луков или ружей, эти виды вооружения никогда не смогут рассредоточиться по отдельным домохозяйствам. Будучи сконцентрированы в относительно немногочисленных руках, они обеспечивают гигантскими ресурсами принуждающего насилия меньшинство, желающее и способное задействовать их в политических целях. Увеличившиеся возможности для создания и использования бюрократических организаций (“рационально-легальная бюрократия” М.Вебера) вкупе с новыми средствами надзора еще больше подготовили почву для централизованного принуждения. Эффективность централизованной полицейской системы сегодня гораздо выше, чем когда-либо ранее в письменной истории.
Таким образом, вследствие развития военной и полицейской организации и соответствующих технологий потенциал централизованного принуждения в XX в. во много раз превосходит имевшийся в XVIII и XIX вв., а быть может — и во все другие времена. Тем не менее в этом столетии не только сохранились старые полиархии, но и возникли новые. Но если подобные явления не связаны с состоянием военной организации и военных технологий, то в чем их причина?