Укрощение силового принуждения

Чтобы не допустить использования военных и полицейских структур для разрушения демократического правления, демократические государства прибегают к различным средствам, а зачастую — и к комбинации средств.

1. Демократическое государство может лишить военные и полицейские структуры их способности к принуждению или свести ее к минимуму. Иногда вооруженные силы упраздняются полностью. Япония, где в 1930-е годы военные превратились в могущественного политического актора, провозгласила в своей конституции 1947 г. (принятой главным образом под влиянием оккупации страны Соединенными Штатами), что навсегда отказывается от создания армии, а также военного флота, как морского, так и воздушного. Несмотря на то что значение этого конституционного положения было ослаблено последующим развитием национального “полицейского резерва”, а затем — и “национальной службы обороны”, оно предотвратило возрождение вооруженных сил как весомого политического актора в новой полиархии. Коста-Рика, где избранные народом правительства действовали начиная с 1889 г., за исключением тех двух коротких периодов, когда их приводили к власти военные, завершила второй такой период ликвидацией своих вооруженных сил (в 1948 — 1949 гг.) [Blachman, Hellman 1986: 156-160].

Хотя Соединенные Штаты, в отличие от Японии и Коста-Рики, никогда формально не распускали свои вооруженные силы, на протяжении большей части национальной истории те оставались крайне маленькими. До самой второй мировой войны Великобритания и США содержали крошечные постоянные армии, полагая свою морскую мощь достаточной для предотвращения агрессии. Но военный флот плохо приспособлен к задачам принуждения граждан собственной страны. В 1830 г. в Соединенных Штатах соотношение между занятыми на военной службе в целом — включая армию, флот и морских пехотинцев — и населением страны составляло 1 к 1080, а применительно к армии — 1 к 2073, причем армейским офицером (а их было всего 627) служил лишь каждый 20575-й американец. Эти пропорции были типичны для США (в мирное время) с 1789 г. до середины ХХ в. Так, цифры, характеризующие масштабы американских вооруженных сил в 1860 г., т.е. в канун гражданской войны, не многим отличаются от вышеприведенных. К моменту начала в 1939 г. второй мировой войны совокупная численность вооруженных сил США достигла 334473 человек при населении в 131 млн. Количество армейских офицеров не превышало 15 тыс., или одного на 9 045 жителей_7_.

2. Демократическое государство может рассредоточить контроль над военными или полицейскими структурами, распределив его между многообразными органами местного управления. Например, в большинстве англоговорящих полиархий полицейские службы, как правило, находятся под местным контролем_8_. Исторически и в Великобритании, и в Соединенных Штатах на формирования местной милиции или милиции штатов были частично поделены даже сухопутные силы. В период утверждения в додемократической Британии верховенства парламента местная милиция служила противовесом постоянным войскам во главе с офицерами-аристократами. Она укомплектовывалась за счет местных жителей, которые входили в ее ряды недолго и исключительно в целях защиты своей территории. Милиция не была интегрирована в регулярные подразделения вплоть до конца XIX в. [Perlmutter 1977: 40]. В США на протяжении всего XIX столетия милиции отдельных штатов оставались независимыми в своей практической деятельности образованиями под руководством властей соответствующих штатов. В Швейцарии конституции 1848 и 1874 гг. (вторая из них действует и поныне) запрещали Конфедерации создавать постоянную армию и предусматривали вместо этого учреждение гражданской милиции, управляемой в мирное время кантонами.

3. Вооруженные силы могут быть сформированы из индивидов, разделяющих гражданские и демократические ориентации населения в целом. Как мы видели, именно такое решение было найдено в Афинах, где гоплиты на суше и гребцы на море были обычными гражданами, которые мобилизовывались на короткий срок для защиты полиса. Аналогичным было решение в додемократической Европе XVII и XVIII вв._9_, а также в Швейцарской Конфедерации, где, согласно конституциям 1848 и 1874 гг., действует всеобщая воинская повинность. За исключением высших офицеров и небольшого числа других штатных сотрудников, занятых на профессиональной основе, швейцарская армия по-прежнему комплектуется за счет граждан, проходящих срочную службу. В большинстве других европейских стран со времен второй мировой войны сухопутные силы состоят преимущественно из лиц, призываемых на короткий срок, т.е. из гражданских в форме.

4. Обеспечению гражданского контроля [над вооруженными силами] со стороны демократически избранного руководства может способствовать и воспитание профессиональных военных, особенно офицеров. Конечно, сам по себе военный профессионализм не гарантирует гражданского, а тем более демократического контроля. Но обычно он ведет к формированию устойчивых представлений о режиме, которому военные должны сохранять верность и повиновение и который они обязаны защищать. Естественно, эти представления варьируются в зависимости от режима. Профессиональный солдат революции может быть предан идее будущего режима, который еще предстоит создать. В демократической стране кадровые военные не просто подвергаются, подобно другим категориям граждан, первичной гражданской социализации, вырабатывающей в них веру в легитимность конституционного порядка и приверженность идеям и практикам демократии. Их убежденность в необходимости подчиняться конституционно избранному демократическому руководству может быть усилена благодаря усвоению профессионального кодекса военных.

Однако при определенных обстоятельствах гражданский контроль над профессиональными военными учреждениями оказывается под угрозой. Это происходит, например, когда профессионализм создает глубокий социальный и психологический разрыв между кадровыми военными и гражданским населением, как это было в Бразилии в 1950-е и 1960-е годы, где военные превратились в обособленную социальную группу, своего рода касту, оторванную от сообщества гражданских лиц [Stepan 1973: 64]. Такая угроза возникает также, если профессиональные военные считают, что гражданское руководство ставит под удар их фундаментальные интересы. В подобной ситуации они, скорее всего, будут сопротивляться гражданскому контролю или даже попытаются полностью от него освободиться, как в Бразилии в 1964 г., в Гане в 1965 г. и в Аргентине в период с 1955 по 1983 г. [Nordlinger 1977: 66-78; Stepan 1971: 153; 1973: 50-65]. Сложности в осуществлении гражданского контроля также возрастают по мере расширения и усложнения военных учреждений. Так, министру обороны США крайне трудно контролировать гигантские по своим размерам военные структуры, и еще труднее это делать Конгрессу.

Наконец, военачальники могут отвергнуть гражданский контроль, полагая, что политика демократически избранного руководства чревата подрывом стабильности, процветания или даже жизнеспособности той системы, которую они обязаны охранять, — будь то государство, нация, общество или конституционный строй. Во многих латиноамериканских странах конституции даже возлагают на военных определенную ответственность за обеспечение законности и порядка, а также надлежащего функционирования самой конституции. В случае Бразилии, как отмечает А.Степан, это означает, “что при любом конфликте между президентом и законодательным органом гражданские лица обращаются к армии с призывом выполнить свои конституционный долг по защите прерогатив Конгресса” [Stepan 1971: 75]. Массовые беспорядки, гражданские конфликты, партизанская война, острая поляризация, непрерывный экономический кризис, предполагаемый или действительный приход к власти лидеров или движений, идеологически неприемлемых для армии, — все это может вызвать военный переворот, подобный имевшим место в Бразилии в 1964 г., в Чили и Уругвае в 1973 г. или в Аргентине в 1976 г._10_

В одни времена и в одних регионах (например, в классической Греции или в Европе и Америке XIX в.) доминирующие формы военной технологии и организации благоприятствовали народному правлению, а в другие (скажем, в Греции примерно до 650 г. до Р.Х. и в средневековой Европе) — крайне затрудняли его. Военные технологии и организации нынешнего столетия_11_ в целом не способствуют народовластию. Но несмотря на это в мире не только сохранились старые полиархии, но и появились новые. Отсюда следует, что преобладание того или иного типа военной технологии и организации не может служить адекватным обоснованием наличия или отсутствия полиархии.

Не вызывает сомнений, что гражданский контроль над армией и полицией — необходимое условие полиархии, а его слабость — весомая причина существования недемократических режимов во многих странах. Но для появления полиархии его недостаточно, ибо в некоторых недемократических системах тоже установлен гражданский контроль над военными и полицейскими силами. Более того, недемократические правители часто используют находящиеся в распоряжении армии и полиции исключительные ресурсы принуждения для укрепления своего владычества. Поэтому очевидно, что мы не можем объяснить наличие или отсутствие в стране полиархии с помощью одного только гражданского контроля.

Другими словами, хотя сосредоточение принуждающего насилия и контроль над ним составляют часть искомого объяснения, они его далеко не исчерпывают.

Наши рекомендации