Г.Федотов Трагедия интеллигенции

Душа интеллигенции, этого создания Петрова, есть вместе с тем ключ и к грядущим судьбам русской государственности и общественности Худо ли это или хоро­шо, но судьбы Петровой России находятся в руках ин­теллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна эта интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам запад­ный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть глав­ный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то, как высоко и значительно это историческое призвание ин­теллигенции, сколь устрашающе огромна ее историче­ская ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным! Вот почему для патрио­та, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интелли­генции, и вместе с тем нет заботы более томительной и тревожной, как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просве­щенным разумом, твердой волею, ибо, в противном слу­чае, интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию. Многие в России после революции, в качестве результата ее опыта, испытали острое разоча­рование в интеллигенции и ее исторической годности, в ее своеобразных неудачах увидали вместе с тем и несо­стоятельность интеллигенции. Революция обнажила, под­черкнула, усилила такие стороны ее духовного облика, которые ранее во всем их действительном значении уга­дывались лишь немногими (и, прежде всего Достоевским), она оказалась как бы духовным зеркалом для всей Рос­сии и, особенно для ее интеллигенции. Замалчивать эти черты теперь было бы не только непозволительно, но и прямо преступно. Ибо на чем же и может основываться теперь вся наша надежда, как не на том, что годы обще­ственного упадка окажутся вместе с тем и годами спа­сительного покаяния, в котором возродятся силы духов­ные и воспитаются новые люди, новые работники на русской ниве. Обновиться же Россия, не может не об­новив (вместе со многими другими) прежде всего и свою интеллигенцию. И говорить об этом громко и открыто есть долг убеждения и патриотизма. Критическое от­ношение к некоторым сторонам духовного облика рус­ской интеллигенции отнюдь не связано даже с каким-либо одним определенным мировоззрением, ей наиболее чуждым. Люди разных мировоззрений, далеких между со­бою, могут объединиться на таком отношении, и это луч­ше всего показывает, что для подобной самокритики пришло, действительно, время, и она отвечает жизненной потребности хотя бы некоторой части самой же интелли­генции.

Характер русской интеллигенции вообще складывал­ся под влиянием двух основных факторов, внешнего и внутреннего. Первым было непрерывное и беспощадное давление полицейского пресса, способное расплющить, совершенно уничтожить более слабую духом группу, и то, что она сохранила жизнь и энергию и под этим прессом, свидетельствует, во всяком случае, о совершенно исключительном ее мужестве и жизнеспособности. Изо­лированность от жизни, в которую ставила интеллиген­цию вся атмосфера старого режима, усиливала черты «подпольной» психологии, и без того свойственные ее духовному облику, замораживала ее духовно, поддерживая и до известной степени оправдывая ее политический моноидеизм («Ганнибалову клятву» борьбы с самодер­жавием) и затрудняя для нее возможность нормально­го духовного развития. Более благоприятная внешняя обстановка для этого развития создается только теперь, и в этом во всяком случае нельзя не видеть духовного приобретения освободительного движения. Вторым, внут­ренним, фактором, определяющим характер нашей интел­лигенции, является ее особое мировоззрение и связанный с ним ее духовный склад. Характеристике и критике этого мировоззрения всецело и будет посвящен этот очерк. Я не могу не видеть самой основной особенности ин­теллигенции в ее отношении к религии. Нельзя понять также и основных особенностей русской революции, если не держать в центре внимания этого отношения интел­лигенции к религии. Но и историческое будущее России также стягивается в решении вопроса, как самоопреде­лится интеллигенция в отношении к религии, останется ли она в прежнем, мертвенном, состоянии, или же в этой области нас ждет еще переворот, подлинная рево­люция в умах и сердцах.

Рядом с антихристовым началом в этой интеллиген­ции чувствуются и высшие религиозные потенции, новая историческая плоть, ждущая своего одухотворения. Это напряженное искание Града Божия, стремление к испол­нению воли Божьей на земле, как на небе, глубоко отличаются от влечения мещанской культуры к прочно­му земному благополучию. Уродливый интеллигентский максимализм с его практической непригодностью есть следствие религиозного извращения, но он может быть побежден религиозным оздоровлением.