Дохристианские верования и представления

Христианское и языческое – совместность несовместимого.«Двоеверие» – так определялось до недавнего времени безоговорочно состояние религиозности в русской народной среде. С одной стороны, русский человек по преимуществу был православным христианином – верил в Бога, молился, посещал церковь, праздновал христианские праздники, соблюдал посты, обращался в затруднительных случаях к своему духовному пастырю и т.д. Но с другой стороны в его иррациональном сознании большое место занимало язычество – он верил в колдовство и в порчу, вступал в контакты с «нечистой силой» языческого происхождения – домовым, лешим и т.п., клал собрату, отправлявшемуся на «тот свет» в гроб теплую одежду, пищу и табак и т.д., перечисление такого рода явлений можно продолжать очень долго.

Справедливость определения «двоеверие» применительно к комплексу иррациональных представлений в народной культуре подвергается в настоящее время сомнению, но вряд ли это справедливо. Может быть, действительно, в советской этнографии намеренно выпячивалось языческое и неправомерно заслонялась роль христианского, но наличие того и другого несомненно. В народном сознании эту двойственность отразила пословица «Бога моли, но и черта не гневи», причем под «чертом» понималась вся совокупность языческого, в первую очередь его демонологические олицетворения.

Роль христианства безусловно была велика. Большое значение имело посещение храма, по очень точному определению «синтеза искусств» (Г.Федотов), благодаря чему русский человек знакомился с монументальной архитектурой, профессиональными скульптурой, живописью, пением, слово пастыря доносило до него философские истины, выстраданные человечеством на протяжении тысячелетий. У русского человека появились христианские патроны-покровители, особую роль среди которых играл св. Николай Мир Ликийский, считавшийся заступником всего русского народа, он же был защитником всех путешествующих и особенно мореплавающих, св.Петр считался покровителем рыбаков, свв. Косма и Дамиан – кузнецов и всех «рукомесленников», свв. Варвара и Параскева-пятница – женского труда и т.д.

Даже у крестьянской животины были свои покровители из предстоятелей перед Богом:

Трудничкам-рабам Христовым,

Попаси вам, Господи Бог!

Фрол-то ваших лошадок,

Власий ваших коровок,

Настаcья ваших овечек,

Василий свинок,

Никитий ваших гусяток,

Сергий ваших утяток,

Варвара ваших куряток.

Святой Егорий в поле сам он отпущая,

А в дом принимая.

От зверя ли бегучева,

От твари ползучева,

От лихова человека,

От ненавистова глаза

Помилуй, Господи!

После принятия христианства начался процесс постепенного включения православия в систему традиционных форм духовный культуры, что привело к определенному с и н к р е т и з м у христианства и предшествующих верований. «Бытовое православие», «народное христианство» - так определяется состояние религиозности в народной среде. В день первого выгона приглашали священника кропить скот «святой водой», его катали по полю, чтобы оно было урожайным, в церкви освящали первые плоды в спасовы дни, после чего разрешалось их вкушать, события далекой христианской истории оказывали влияние на повседневный быт – в память о страстях Господних по средам и пятницам постились, обряжались в одежду старую и неукрашенную, в день Усекновения главы Иоанна Крестителя не ели скоромного, старались ничего не резать, особенно круглое, в пастушеском «обходе» вместе с традиционными атрибутами, такими как нож, топор, хлеб, использовались христианские культовые вещи – крест, икона, языческие по сути заговоры называли «молитвами».

По мере вытеснения язычества отчасти происходило перенесение атрибутики и функций славянских божеств на святых христианского пантеона: Перуна - на Илью Пророка, Велеса/Волоса – на св. Власия, Мокоши – на свв.Варвару и Параскеву-пятницу, впрочем, имя Мокоши кое-где бытовало.

Распространение христианства существенно повлияло на картину мира в народном сознании, хотя не изменило его кардинально.

Мир и человек в традиционных представлениях. В мифо-ритуальных представлениях русского народа мир имел сложную структуру и состоял из определенных частей, нахождение в каждой из которых требовало следования особым правилам поведения. Мир, в котором обитал человек, делился на две части: одну - человеческую, освоенную, свою, представлявшую собой пространство культуры, и другую - не человеческую, чужую, не окультуренную, пространство природы.

Дом и селение были самыми существенными воплощениями пространства человека, лес, водные просторы, а после выхода на юг в заокские земли – поле как открытая местность вообще, а не пашня, – воплощали собой пространство природы. Околица селения, иногда четко маркируемая оградой, указывала границу этих миров.

Впрочем, и за пределами селения были локусы окультуренного пространства, те, которые преображались деятельностью человека, – пашня, пожня, дорога. Проникновение в мир природы, за пределы пространства селения, было для человека обыденным, повседневным: в будни – по хозяйственным делам, в праздники – для гощения в другом селении. Однако, выходя за пределы своего селения и оказавшись в чужом для себя мире, человек подчинялся другим законам, это требовало от него особого поведения, и не только рационального, но и ритуального.

В мироздании/космосе, по народным представлениям, был еще и третий мир - «иной», «потусторонний», «тот свет». Он ассоциировался с миром мертвых (хотя это была не единственная его характеристика), поэтому локусом его в этом мире считалось также кладбище. Представления о нем отличались противоречивостью, отсутствием логической взаимосвязи.

Наиболее системно эти взгляды выразились в представлениях о неком пространстве под названием вырей/ирий/ириний. Ирий мыслился как некая страна (являющаяся в то же время воплощением мирового дерева), находящаяся на юге, куда улетают на зиму перелетные птицы. В ирии есть деревья, на которых висят человеческие души, птицы их захватывают с собой и приносят на «этот свет», где души вселяются в новорожденных младенцев. У ирия есть ворота, ключами от них ведает птица определенного вида, в том числе и кукушка, она закрывает ворота после отлета птиц и открывает, когда они прилетают обратно. Этим объясняется то, что кукушка позже всех прилетает весной и раньше других птиц улетает осенью.

Особая роль, которую играет эта птица в представлениях и обрядах русского народа, в том числе и связанных с ирием, однако, определяется не столько этой, сколько другими особенностями ее поведения – не вьет гнезда, не выводит птенцов. По ассоциации с человеческими нормами поведения то, что у нее нет дома и семьи – главных признаков «нормального» состояния, кукушка воспринималась как «мертвая» птица, поэтому ей и была отведена роль ключника ворот загробного мира.

Вместе с тем традиционные обряды позволяют реконструировать иные представления о потустороннем мире, противоречащие характеристикам ирия. Так, одна из локализаций его - не юг, а север, что вытекает из предписания невесте, находящейся в лиминарном, а потому «мертвом» состоянии, принимать пищу, облачившись в зимнюю одежду, сидеть в ней за столом во время свадебного пира, а также из традиции везти покойника на кладбище независимо от времени года на санях, из запрета на использование для постройки дома дерева, упавшего при рубке на север, во избежание смерти его жильцов и т.д.

Реконструируется и еще одна горизонтальная локализация мира мертвых – западная. Она характерна для христианских представлений и выражается в предписании хоронить умершего головой в этом направлении. Но западная локализация присутствует и в традиционных представлениях, в частности, в запрете спать на закате солнца, объясняющемся явно, что спящий не уподоблялся мертвому – усопшему, и «по ошибке» не оказался бы на «том свете».

В то же время ряд сакральных норм свидетельствует о вертикальной локализации потустороннего мира, это либо семантический низ, либо семантический верх. О помещении этого мира в семантическом низу говорит ингумация умерших, она, правда, предписывается христианством, но реконструируется и по нормам традиционной обрядности – невеста спускалась в голбец для принятия пищи, при выносе покойника гробом стучали о порог, «вытрясая душу». Но одновременно обрядность связывает потусторонний мир с семантическим верхом: если человек умирал тяжело, прорубали отверстие в перекрытии жилища либо имитировали это действие, на кладбище вешали полотенца на деревья.

В ряде обрядовых предписаний отразились представления о воде как субстанции мира мертвых. К таким предписаниям относятся омовение новорожденного, новобрачных и новопреставленного для умерщвления их предыдущего состояния; этим же объясняется требование обязательного утреннего умывания, поскольку сон рассматривался как временная смерть; помещение сосуда с водой около покойника для отправления его в потусторонний мир. Об этом же свидетельствует и лексика: славянские навь – мертвец, и нава – гроб, по предположению ряда исследователей, восходят к индоевропейскому nava – корабль, судно, и когда-то погребение представляло собой пускание умершего по воде на плавающем средстве. Не случайно представление о воде связывались с миром мертвых, ибо ее свойства казались странными - неизвестно откуда притекшая и неизвестно куда утекающая субстанция, способность виртуально путем отражения воспроизводить окружающий мир, в том числе и человека, но в перевернутом, т. е. обратном реальности виде, а это в архаическом сознании и есть одна из характеристик потустороннего мира. Недаром зеркало занимало такое большое место в сакральных представлениях, ибо оно обладает качествами воды.

Кроме прочих потусторонний мир наделялся еще одной характеристикой - темнотой, что явствует из метафорического выражения появиться на белый свет, означающим рождение человека, из предписания зажигать огонь около лежащего в доме покойника, чтобы ему была видна дорога на «тот свет» и др.

Противоречивость представлений о потустороннем мире, скорее всего, объясняется трансформациями мировоззренческих парадигм, когда одна система космогонических представлений сменялась другой, удерживавшей, однако, в силу консервативности обрядовой жизни действия, отражавшие прежние верования.

Сообщение мира человеческого с потусторонним миром могло осуществляться разными путями. Одним из материальных средств этих контактов было дерево, в первую очередь дуб. Это видно из предписания о необходимости наличия деревьев на кладбище, уже упомянутого запрета использовать при постройке дома упавшее на север дерево, из выражения дуба дал как эвфемического обозначения смерти. Входом на тот свет мыслилось отверстие, поэтому в обрядах часто использовались предметы с проемом – дупло дерева, устье печи, ручка двери, хомут и т.д., в том числе vulva женщины, поскольку оттуда в «этот» мир приходило потомство. Потусторонний мир – локус, где известно прошлое, настоящее, а главное – будущее, оно актуальнее всего для человека, ибо знание о нем будет определять стратегию его действий.

Поэтому и придавалось огромное значение информации с «того света», по народным представлениям, передаваемой по разным каналам. Она могла сообщаться через поведение животных и птиц: кукушка числом звуков сообщает о том, сколько лет осталось жить человеку, собака воет – к покойнику, кошка умывается – к гостям, Примечательно, что в этом отношении животным была тождественна определенная категория людей, известных под названием кликуш, юродивых и т.п. Как психически больные, они не считались полноценными людьми, но в их бессмысленных словах, невразумительных выкриках старались угадать предсказание будущего.

Представителем «того света» считался странствующий человек, временно или постоянно, поскольку он не только чужой, не член своего коллектива, человек, пришедший со стороны, но и личность, находящаяся вне социума. В лексике русского языка понятие «странный» человек буквально означает «странствующий». И он для народного сознания был странным в прямом смысле этого слова, реально или ему приписывалось отсутствие семьи, дома, хозяйства, стабильного местообитания. Эти характеристики наиболее отчетливы у нищих - милостыня нищему считалась ценностью, отправляемой на «тот свет». Тяжелейшим грехом считалось украсть у нищего, потому что таким образом посланное на тот свет и отмеченное знаком смерти возвращалось обратно, неся ауру смерти. Известен случай, когда самосуд над таким вором закончился тем, что тот умер от избиения. Поэтому за магическими услугами часто обращались к странствующему человеку – тому же нищему, богомольцу, или к «бродячим» специалистам в той или иной производственной сфере – плотникам, коновалам, портным, печникам и др. Из потустороннего мира информация могла приходить через сон – по его содержанию судили о будущем.

Контакт с потусторонним миром, - чтобы получить помощь или информацию о будущем в процессе гадания - осуществлялся посредством ритуальных действий. Индивид изменял свой облик, демонстрируя отказ от христианского и человеческого, – снимались кресты и ладанки, развязывались пояса, женщины распускали волосы, сбрасывали одежду или оставляли ее минимум. Но, поскольку такой индивид оставался все же представителем человеческого мира, предпринимались защитные меры – осеняли себя крестным знамением, вставали в середину круга, очерченного ножом или кочергой и т.п.

Местом контакта обычно служили либо маргинальная зона человеческого пространства – росстань, баня, подполье, чердак, ворота, либо семантически значимое место за его пределами – перекресток дорог, межа, родник, пень больших размеров. Время окказиональных контактов определялось обстоятельствами, но зачастую они имели календарную приуроченность (например, гадания), и эта приуроченность диктовалась тоже маргинальными временными периодами, в частности, зимним и летним солнцеворотами. Вызов потусторонних сил осуществлялся при помощи определенной вербальной формулы, чаще всего заговором, сообщение о необходимости контакта производилось манипуляцией с той или иной вещью, в том числе животным или птицей, что особенно характерно для гадания. Ответ давался по содержанию сна, результатам жребия, поведению живого существа, характеру звуков и т.д.

Демонологические представления – общие черты.Большое место в традиционной картине миразанимали представленияо демонических существах - олицетворениях болезней, духах-хозяевах местности и т.д. Общим их названием было нечисть, нежить, черти, бесы, немытики. В народном сознании все они связывались с христианством и были воплощением Сатаны/Дьявола или его помощников. Но в их названиях проглядывают более древние, чем христианство культы. Так, слово «бес» существовало в древнеславянской мифологии, оно возводится исследователями к балто-славянскому boid-s – «гадкий», «отвратительный», «вызывающий страх», «приносящий беду».

Черт в дохристианские времена, видимо, мыслился как дух «черты» – охранитель границы - переход таковой, как в пространстве, так и во времени считался очень опасным из-за злокозненности этого духа. Название «немытики» отражает представление о воде как субстанции, смывающей ауру предыдущего состояния, в том числе и сна, уподобляемого смертному. Человек должен умываться, нечистая же сила как атрибут потустороннего мира, мира мертвых, не придерживается этой нормы. Считалось, что если перед едой не умыться, то невидимые немытики сядут тут же и будут есть, что потребует дополнительных расходов. Согласно народным представлениям нечистая сила всегда находится рядом с человеком, но как бы в ином пространстве, некоем «четвертом измерении», для установления контактов с нею нужны особые магические действия.

Но кроме общей массы нечистая сила могла конкретизироваться в соответствии занимаемым ею локусом, имея соответствующее название – домовой, рижник, полевик и др. «Слово – сила»: будучи сказанным, оно вызывает материализацию обозначаемого им явления. Поэтому опасались произносить название того или иного духа, заменяли его словом «хозяин».

Народные представления о существовании демонического пантеона представляли собой мифо-ритуальное отражение расчлененности мира, в первую очередь на две части - мир природы и мир культуры. Мир природы – это прежде всего ландшафт и стихии, они и вызвали к жизни лешего как хозяина леса, полевика – как хозяина поля, водяного и русалок – воды. Мир культуры – прежде всего постройки разного назначения, и их языческое сознание населяло духами – домовыми и дворовыми, овинниками и рижниками, гуменниками, банниками. Это были общераспространенные духи, но верили и в имевших локальный характер, например, связываемых с водной стихией (мошанник, обережной, болотяник и др.). В определенных ситуациях, согласно народным представлениям, некоторые духи могли покинуть свой локус, переместиться в другой. Так, русалки, основным местом обитания которых была вода, в летнее время выходили в леса и поля, кикимора, жившая на болоте, могла вместе с мхом быть привезенной в крестьянскую избу, где становилась женой домового.

«Собственный» облик духов обычно мыслился как антропоморфный, и в то же время они наделялись животными чертами – небольших размеров, заросшие шерстью, с хвостом, противоположность человеку подчеркивалась синим цветом крови, перепутанностью в деталях одежды и т.д.

Духи дома и хозяйственных построек. Домовой – дух дома, именовать его могли и по-другому, в том числе, из-за боязни вызвать его появление. Кроме хозяин использовались названия он, сам, дедушка, а также доброжил и доброхот (помогает семье, в доме которой живет), жиловик или жировик (от слова «живущий»), «лизун», «постен» (либо находящийся у стены, либо от слова «тень»), «суседко», «батанушка», «карнаухий» (иногда считалось, что у него нет уха). Место обитания домового чаще всего связывалось с печью – подпечек, печной столб, но также с чердаком или с подпольем (голбцом), т. е. либо с сакральным центром жилища, либо с верхним или нижним мирами. Но иногда место обитания домового локализовалось у порога или в других местах дома. Кроме домового в некоторых местах бытовали представления о еще одном домашнем духе – дворовом или хлевном, местом его обитания были хозяйственные строения, если же его не было, «забота» о хозяйственных строениях ложилась на домового.

«Обычный» облик домового характеризовался двумя чертами - антропоморфностью и старостью. Перед людьми он мог предстать в образе седого старика, одетого в длинную белую рубаху, с непокрытой головой, или в свитке желтого сукна и большой лохматой шапке со свалявшимися волосами на голове и в бороде, или маленьким, неповоротливым, с седой бородой. Утверждалось, что по праздникам он ходит в синем кафтане с алым поясом, а в будни – в коротком смуром зипуне, все тело у него покрыто шерстью, отсутствуют брови. Но он может открыться и в ином облике, в частности, знакомого человека, например, домашние знают, что хозяин в отъезде – и вдруг он явится им сидящим в шапке на обычном месте за работой, что не к добру, а именно к смерти хозяина. Домовой может предстать в облике умершего человека, животного – кошки (обычно черной), собаки, коровы, змеи, лягушки. Поэтому не рекомендовалось причинять без нужды какой-либо вред животным. Рассказывались многочисленные поучительные истории об этом. Так, в одном доме убили змею, тут же пол покрылся сметаной, а вскоре в семье умерло три человека. В другом доме убили крысу – и пали все коровы. Домовой может принять облик неодушевленного предмета – кома снега, катящегося по дороге, клочка сена, что летит по ветру, мешка с хлебом.

Домового можно увидеть, пользуясь разными способами. Например, стоя на 3-й ступени лестницы, ведущей в хлев, посмотреть либо через хомут, либо назад через расставленные ноги. Или в пасхальную ночь сесть между любимыми лошадьми домового, надеть на себя лошадиный хомут и накрыться бороной зубьями к себе. Знаковый смысл этих предписаний довольно прозрачен: хомут – вход в потусторонний мир, которому принадлежит домовой, а борона имеет защитные свойства, так как состоит из крестов.

Представления о домовом отразили социальные функции его образа – идеального хозяина. Часто он мыслится как семейное существо, его жена – доманя, домаха, маруха, иногда кикимора. У них есть дети, поэтому иногда в подполе (на чердаке) можно услышать их возню и плач. Домовой следит за нравственностью в семье хозяев дома, наказывает за сквернословие, хозяйственную нерачительность, его гнев вызывает женщина, появившаяся простоволосой. Забота о доме, выполнение обязанностей домочадцами, угождение домовому (то же, что требуется в отношении самого хозяина) – залог мира с ним, гарантия помощи от него. Если домовой в ладу с хозяевами, то убирает по ночам в доме, ухаживает за домашними животными, заплетает гривы лошадям, пересыпает в закромах хлеб, отчего его количество увеличивается; если не доволен хозяевами, то бьет посуду, сталкивает обитателей жилища с лестницы, может наслать на хозяйский хлеб в закромах мышей и крыс, заставляет петуха кукарекать не во время.

Одна из функций домового – предсказание судьбы всей семье или тому или иному ее члену. Так, если он «является» покрытым густой шерстью, то это к богатству, а голым – к бедности. Стук домового ночью – предупреждение о беде. Он наваливается на человека во время сна и начинает душить, если мохнатый и теплый – к богатству, голый и холодный – к бедности. Или его надо спросить: «К добру или к худу?», и он ответит. Вой на чердаке считается плачем домового, что предвещает покойника в избе, если он там поет и скачет – к радости, например к свадьбе, заиграл заслонкой в трубе – к суду из-за какого-нибудь дела, обмочил кого-то ночью – к болезни этого человека.

Особая забота домового – домашняя скотина. Он любит определенную масть животных, и, покупая их для хозяйства, надо это учитывать. Нелюбимой домовым скотине живется плохо. Купил мужик вороную лошадь, приходит по утрам в конюшню, а та стоит вся взмыленная, точно на ней всю ночь ездили. Это мучил ее, заезжал домовой, недовольный мастью. На самом деле причиной такого состояния животного могло быть нападение ласки – мелкого хищного зверька, но и сама ласка могла считаться воплощением домового. Поэтому при приобретении нового животного домового спрашивали о любимой им окраске, и была уверенность, что он обязательно ответит (например: «Хоть старую, да чалую»). Считалось, что домовой не любит белых кошек, белых собак, сивых лошадей, новорожденных телят и овец. Поэтому последних сразу несли в дом, и там сначала совали головой в устье печи, это называлось водомлять.

Чтобы умилостивить домового в заговенье перед Масленицей ему ставили остатки скоромной пищи под комягой (деревянная колода для кормления скота) или на столе, делали относы – клали в сенях или другом каком месте хлеб-соль в белой тряпке, прошитой красной ниткой. В дар ему также подносили нюхательного табаку (иногда помещая его в ясли), разноцветные лоскутья, горбушку хлеба от непочатого каравая, копейку с изображением коня и т.п. При этом произносилось: «Царь дворовой, хозяин домовой, соседушко-доброхотушко! Я тебя дарю-благодарю: скотинку прими – попой и накорми!».

При переселении в новую избу, довольные домовым хозяева брали его с собой, для чего совершалось ритуальное действие определенного характера. Например, на хлебной лопате приносили из старого дома горшок с кашей или углями, который ставили в печь, или, впустив в новое жилище петуха и курицу, зайдя в него и поставив икону на божницу, открывали голбец и говорили: «Проходи-ка, суседушко, братанушко!». В первый день пребывания в новой избе хозяйка отрезала краюху хлеба и клала ее на печь – «домовому-доможилу». Недружелюбного к хозяевам, пакостливого домового оставляли на старом пепелище, где он, по народным представлениям, начинал выть и плакать по ночам, пугая людей, заставляя их обходить это место.

Разного рода неприятности в доме приписывались козням домового, и, если они становились нестерпимыми, хозяева начинали бороться с ним, стараясь изгнать со двора. Средством для этого могли быть «куриный бог», мертвая сорока, медвежья или козья шерсть, лутошка (липовое полено, с которого снята кора для плетения лаптей), подвешенная на шнурке от штанов, сосновая или еловая ветка с особой хвоей, она называлась матка, куриная лапа, вихорь, ведьмина метла, воткнутый под дверью нож. Для этой цели могли пригласить сергача – бродящего с медведем ради пропитания мужика, медведя заводили в хлев, чтобы домовой убежал оттуда. Тыкали навозными вилами в нижние бревна хлева, приговаривая: «Вот тебе!» или били в полночь левой рукой по углам двора треххвостой плетью, в которую вплетена была нитка из савана мертвеца, залепленная воском.

Представления о других духах дома имели локальный по территории их распространения характер. Таковы подполянник, хлевный запечник, сысуй и др. Запечник, по народным представлениям, был существом с веселым характером, раздухарившийся, он начинал бить у хозяйки посуду. Сысуй, или сысой, севернорусских помещался в самой печи, хозяева, уходя из дома, должны были закрыть ее устье заслонкой, чтобы этот дух не покинул жилища. У южнорусских существовали представления о помощниках домового, которых называли кургуруши, или коловерши,похожие на кошку, они по ночам из других домов таскали деньги и припасы. Но иногда коловерш представлялся в виде змеи. Считалось, что его можно получить, если вынашивать под мышкой куриное яйцо в течение трех лет. Существовало представление о жихаре – злом духе, который крадет детей из зыбки. Чтобы ему помешать, рядом с младенцем клали ножницы или веретяной камень (напрясло), а под зыбку на пол – старый веник.

Разнообразны были духи хозяйственных построек.

Овинником (подовинником) назывался дух хлебосушильного строения. Там, где для сушки хлеба использовали ригу, дух соответственно назывался рижником, в некоторых местах верили в существование духа всего гумна - гуменника. «Вот он сидит в нижней части строения, где разводят теплины и днем пекут деревенские ребята картошку, - сидит в самом углу подлаза, днем и ночью. Увидеть его можно лишь во время Светлой заутрени Христова дня: глаза его горят калеными угольями, как у кошки, а сам он похож на огромного кота, величиной с дворовую собаку - весь черный и лохматый» – таков овинник в одном из описаний «свидетелей».

Взаимоотношения крестьянина с этим духом, как и с домовым, складывались на «обоюдной» основе. Считалось, что мужику, дружному с ним, он будет заправлять, т. е. увеличивать количество хлеба в его закромах. Но поскольку овины нередко горели, то в крестьянской среде овинник обычно представлялся духом злобным, недаром в некоторых местах ходили топить и чистить овин вдвоем-втроем. Для защиты от него рисовали кресты по углам постройки. Чтобы овин не загорался, в нем вешали икону Богоматери Неопалимой Купины. Знали, что этот дух не любит «ночлежников», т. е. ночующих в нежилых строениях путников и «давит» их насмерть. Но можно было попросить у него разрешения переночевать, обратившись с «молитвой»: «Овинный батюшко, постереги от всякого зла, от всякого супостата раба Божия».

По народным представлениям овинник запрещает сушить хлеб в так называемые «заветные» дни, к ним относили Воздвиженье, Покров, Михайлов день, иногда и другие. Перед тем как затопить хлебосушильное строение, просили разрешения у духа, заканчивая топку, благодарили. В народном календаре были дни «именин» этого духа, различающиеся в разных губерниях России. Один из них приходился на день Агафона-гуменника (22 августа/4 сентября), в этот день, одевшись в тулуп наизнанку и вооружившись кочергой, сторожили гумно от другого духа – лешего, который в этот день якобы выходит из леса и раскидывает снопы по гумнам. К именинным дням овинника относили также Феклу-заревницу (24 сентября/7 октября), когда обычно начинали обмолот хлеба, и Покров (1/14 октября). В такие дни духу делали жертвоприношения, оставляя пироги в подлазе овина, или на пороге строения отрубали голову петуху и кропили кровью по углам.

В Васильев вечер (в ночь на 1/14 января) девушки гадали у овина на замужество, для чего голыми задами становились к окну сушила и спрашивали: «Овинник-родимчик, суждено что ли мне в нынешнем году замуж идти?». Считалось, что если по заду он погладит мохнатой рукой, то замуж выйдет, а если голой – будет в девках сидеть.

Банник (баенный, байнушко) – один из самых «отчужденных» от человека домашних духов, что определялось местоположением бани, стоявшей обычно на границе усадьбы, т. е. двух миров, а часто и около воды – субстанции, связанной с миром мертвых. Гигиеническое значение бани трудно переоценить, но и посещение ее часто было связано с неприятностями: в ней можно угореть, ошпариться кипятком, обжечься о раскаленную печь-каменку, а то и лишиться жизни, если баня загорится, а при топке по-черному бани горели часто. Все эти несчастья приписывались злобности духа, обитавшего здесь. Поэтому относились к нему с большой опаской, посещение бани обставлялось многими запретами и предписаниями, сама баня была местом не только мытья, но и рождения потомства, гаданий девушек, посвящения в колдуны.

В бане не вешали икон, не рисовали на ней крестов, когда шли в баню, то лишний раз смотрели, висит ли на груди нательный крест, чтобы баенник не разозлился и не навредил, хотя в некоторых местах было другое предписание - крест снимать, чтобы не раздражать духа. Вход в баню делался низкий, чтобы сохранять тепло, но эта особенность интерпретировалась и по-другому – волей-неволей при входе приходилось нагибаться, как бы делая поклон баеннику. Влезая на полок париться, говорили: «Крещеный на полок, не крещеный – с полка», потому что именно полок считался обычным местопребыванием духа. В бане нельзя было шуметь, громко разговаривать, пить воду, приготовленную для мытья (как и из рукомойника), потому что она считалась нечистой. Если банник «привиделся» во время помывки, надо было убегать от него особым образом – задом наперед.

Мыться в бане можно было только по определенным дням, в обычное время – в субботу, но в году было еще несколько дней, когда мытье в бане считалось обязательным – Чистый Понедельник, Чистый Четверг и др., кроме того, в некоторых местах в баню нужно было идти после похорон. Существовал определенный порядок посещения бани – сначала мылись мужики, затем бабы с детьми, а так называемый «третий пар» оставляли баеннику. Перед уходом для него ставили шайку теплой воды, клали веник со словами: «Тебе баня на стоянье, а нам на здоровье». Путнику нельзя было ночевать в бане, а если не было другого пристанища, то он должен был просить у баенника разрешения.

Считалось, что этого духа можно увидеть, для чего надо зайти в баню ночью и, наступив одной ногой за порог, снять с груди крест и положить его под пятку. Когда строили новую баню, то баеннику делали жертвоприношение – душили черную курицу и закапывали ее под порогом строения. После этого уходили задом наперед, отвешивая поклоны. Лучшим днем этого обряда считался канун Чистого четверга.

В ряде мест существовало представление еще об одном духе бани – обдерихе, верили, что она задирает человека, неосторожно остановившегося на ночлег в бане.

Духи природы.Духи природы были тоже разнообразны, в первую очередь они связывались с тремя важнейшими стихиями – лесом, водой и полем.

Леший (лесовик, ёлман, долгий, бука, вольный, праведный и др.) – дух леса, в русских заклинаниях он часто именовался лес праведной, в народных представлениях был самым положительным из «природной» нечистой силы.

Облик его рисовался по-разному, но считалось, что сущность его антропоморфна, например, это седой старец, нагой и волосатый, с белыми волосами и зелеными глазами. Однако ему приписывались и особые внешние характеристики - кровь синяя, нет бровей и ресниц, не отбрасывает тени, может изменять рост – то станет величиной с деревья, то становится настолько мал, что скрывается в траве. В то же время верили, что леший может принимать облик разных животных – красного петуха, волка, зайца, медведя, «предстать» перед человеком в виде мха, дерева – ели или сосны, в некоторых местах ель считалась любимым деревом лешего, есть рассказ, как он за срубленную ель у мужика овин сжег.

Леший может подшутить над людьми, любимая его проделка – заманить путника вглубь леса, чтобы тот заблюдился, для чего «обратившись» приятелем-мужиком или ямщиком, он предлагал подвыпившему крестьянину довезти его до своей деревни, а когда завозил в глухое место, исчезал. Проделав такую шутку, он от удовольствия смеялся, хлопал в ладоши. Но зверь оказавшегося в лесной чащобе не трогал, потому что тот находится под защитой лешего. Выйти из леса заблудившийся человек мог «переменой» – вывернув одежду наизнанку, надев правый лапоть на левую ногу, а левый – на правую, запахнув кафтан направо, перекрестив оборы на лаптях сзади и т.п., т. е. став «не человеком» и для лешего «своим».

Леший, по народным представлениям, не любит остановившегося в лесу на ночь человека – путника, охотника, лесоруба, гнев свой выражает тем, что шумит в лесу, трясет избушку, в которой остановился человек, срывает с нее дверь. Во избежание всех этих страхов …… должен был просить дозволения переночевать «хозяина», поскольку самого имени духа не рекомендовалось произносить, утверждалось, что «лучше скверное слово сказать, чем лешего поминать, который так и льнет».

В народной среде верили, что лешие могут собираться вместе, кумиться и брататься, пировать, устраивать свадьбу лешака с лешачихой (вместе с тем зафиксировано поверье, что леший может похищать женщин, жить с ними, и те будут рожать от него детей). Свадебный поезд леших оставляет полосу вырванных с корнями деревьев, нельзя отдыхать летом на лесной дороге – лесная нечисть затопчет насмерть. Если в свадебный поезд попадает молния, то все участники его превращаются в россомах. Плод семьи лешего – человекообразное уродливое обжорливое существо, леший и лешачиха стараются подменить им в колыбели лежащего там младенца. Существо это называлось обмен, или усилок, потому что он силен, «как конь». Однако у него нет никаких признаков разума, до 11 лет он живет в человеческой семье, а затем убегает в лес. Воспитатели его богатеют, потому что в благодарность «усилок» приносит им деньги.

Если завести дружбу с лешим, он будет помогать мужику – нагонит на него во время охоты зверя, собьет недруга с дороги, поможет отыскать в лесу корову или лошадь, свою и даже соседа, за что мужик получит вознаграждение. К лешему обращались в случае потери скотины в лесу и даже при болезни. В одном из фольклорных рассказов повествуется, как баба в полдень искупалась в лесном озерке, чего нельзя было делать, и заболела. Тогда по наущению «знающего» человека она пошла в лес, встала на перекрестке, держа яйцо в левой руке, и произнесла: «Кто этому лесу житель, кто содержавец – тот дар возьмите, а меня простите во всех грехах и во всех винах, сделайте здраву и здорову, чтобы никакое место не шумело, не болело». Яйцо оставила на перекрестке. И выздоровела.

Для того, чтобы увидеть лешего, надо было в ночь перед Ивановым днем срубить в лесу осину так, чтобы она упала на восток, встать на пне срубленного дерева лицом в эту же сторону, нагнуться и, глядя между ногами, сказать: «Дядя леший, покажись, не серым волком, не черным вороном, не елью жаровою: покажись таким, каков я» – и леший выйдет в образе мужика. Атрибутивная сторона этих обрядовых действий весьма прозрачна: дерево как дорога в потусторонний мир, истинное местообитания «нежити», причем определе