Что касается победителей, то им, напротив, предоставляется право защищать свое благополучное пространство от втор- жения мировых изгоев.

Примером такого подхода являются Шенгенские (1995) соглашения, отразившие готовность интегрированного Ев- ропейского сообщества блокировать наплыв «пришельцев» из «третьего», а так же из бывшего «второго» мира. Позиция историзма прямо противоположна: она связана с готовнос- тью сообща преобразовать бытие всего человечества как то- тальной структуры, которую невозможно разделить в про- странстве. Эта нераздельность судьбы восходит к библейско- му понятию первородного греха, тяготеющего как проклятие над всеми людьми, а не только над «худшими». Совместность вины означает и совместность спасения — такова интенция христианского сознания, сегодня забытая адептами сепарат- ного спасения. Будущее есть наиболее убедительная версия совместного спасения, лежащая в основе гуманистического историзма.

Таким образом, мы видим, что апелляция к качественно иному будущему и дистанцирование по отношению к насто- ящему вовсе не является признаком архаики. Точнее: это такая «архаика*, которой суждено поправлять современ- ность в самом уязвимом пункте — там, где она расходится с гуманистическими новационными дерзаниями классическо- го модерна, ориентирующегося на совместный прорыв чело- вечества в лучшее будущее. Подлинный модернизатор — не тот, кто восхваляет настоящее и приспосабливается к нему. Модернизатор — это тот, кто находится в загадочном сгово- ре с будущим против самоуверенного настоящего, не знаю- щего своих пределов.

Здесь уместно уточнить структуру проективного созда- ния. Оно было бы сугубо волюнтаристским, если бы свое противопоставление настоящему основывало только на по- летах собственной фантазии. На самом деле в нашем страст- ном обращении к будущему видны следы какой-то носталь- гии, какого-то «воспоминания» о лучшем, достойном, под- линном. Отнюдь не всегда эта ностальгия касается какого-то конкретного периода или явления прошлого. В более общем

А. С. Панарин

Случае «ностальгичность» проектирующего сознания носит, скорее, априорный характер, коренится в глубинных архети- пах культуры. В этом смысле мы говорим о вере в будущее.

Здесь, несомненно, имеет место некоторая таинственная симметрия: наша вера в будущее выступает во всей своей до- стоверности тогда, когда чаемое будущее представляет собой не простой продукт нашего воображения, нашей мечты о счастье, а опирается на некоторые ценностные нормативы культуры, закрепленные в коллективной памяти в виде кате- горического императива (чаще всего — нравственно-религи- озного типа). Эта структура проективной способности исто- рического воображения, обращенного в будущее, ко много- му обязывает современную теорию модернизации. Сегодня она предпочитает «качать права» современности, нигилисти- чески пиная прошлое. Но современность нельзя абсолюти- зировать — ее правота не абсолютна. Как только современ- ность мнит себя абсолютной, она немедленно вырождается, выливаясь в такие предосудительные практики, на фоне ко- торых «проклятое прошлое» начинает выигрывать. Кажется, именно это происходит сегодня в России на фоне так назы- ваемых «реформ».

Совсем другое дело, если современность выступает не только от собственного имени, а адресуется к целостности нашего бытия, к инвариантам и императивам, передаваемым как длительная историческая эстафета. Тогда наш проект бу- дущего выступает как воплощение «вековых чаяний», как требование самого бытия.

Вот почему западная теория модернизации, навязывае- мая Востоку пришлыми миссионерами, сегодня встречает сопротивление. В Индии, Китае, ряде мусульманских стран ныне предпочитают говорить о реконструкции собственной цивилизационной традиции.

В этом случае проект будущего обретает имманентный характер нашего будущего, выстр данного собственным на- родом на основе великой письменной (религиозной) тради- ции, императивы которой конвертируются в проект. При этом обязательно присутствует момент «феноменологичес- кой редукции»1 кажущаяся самодостаточной, пытающаяся

Искушение глобализмом 267

Нас засосать современность как бы «выносится за скобки», для того чтобы великий текст прошлого и веления будущего столкнулись напрямую.