Мечта становится реальностью

Каждый вечер в течение недели я смотрела фильм и решила, что не могу больше находиться в Берлине. В сопровождении брата, с которым, к сожалению, виделась лишь изредка и которому теперь приходилось поддерживать меня при ходьбе, я отправилась к озеру Карерзее,[66]что в Доломитовых Альпах, безотчетно надеясь встретить там актеров или режиссера, создавшего этот фильм. Действительность не обманула моих ожиданий. Я не могла наглядеться на причудливые скалы, густые леса, нежно-зеленые стройные лиственницы и озеро в обрамлении лохматых елей, похожее на отливающее разными цветами крыло бабочки. Будто воскресли почти забытые сказки моего детства.

Четыре недели провела я в этом волшебном мире. А в день отъезда из гостиницы «Карерзее» произошла встреча, о которой я так мечтала. В холле гостиницы вывесили плакат с объявлением, что сегодня вечером будет показан фильм «Гора судьбы» и на демонстрации будет присутствовать исполнитель главной роли Луис Тренкер.[67]Я и мечтать не могла о таком везении.

После ужина, затаив дыхание, следила за развитием сюжета, хотя знала фильм почти наизусть. Едва сеанс закончился и в зале снова стало светло, я заковыляла к кинопроектору. Рядом с ним стоял мужчина, в котором я узнала исполнителя главной роли.

— Господин Тренкер? — робко спросила я.

Он бросил взгляд на мою элегантную одежду, затем кивнул и ответил:

— Это я.

От моего смущения не осталось и следа. Восторг от фильма, гор и игры актеров так и бил из меня ключом.

— В следующем фильме я буду играть вместе с вами, — с апломбом заявила я, словно на свете нет другой такой само собой разумеющейся вещи.

Тренкер озадаченно посмотрел на меня и рассмеялся:

— Н-да, а по скалам-то карабкаться можете? Такой элегантной фройляйн, в общем-то, нечего делать в горах.

— Научусь, обязательно научусь — я могу научиться всему, чему захочу.

Но острая боль в колене вывела меня из состояния эйфории и отрезвила.

По лицу Тренкера скользнула легкая улыбка. Отвесив ироничный поклон, он отвернулся.

Я крикнула вдогонку:

— По какому адресу я могу написать вам?

— Тренкер, Боцен,[68]этого достаточно.

Возвратившись в Берлин, я ему написала и попросила передать мои фотографии и вырезки из газет режиссеру. С большим нетерпением ожидала я ответа. Но напрасно.

От Гюнтера Рана, своего спасителя в трудных жизненных ситуациях, я узнала, что в ближайшее время Фанк приедет из Фрайбурга, своего родного города в Шварцвальде, в Берлин. Он намерен провести переговоры с киностудией УФА по поводу нового фильма. Тут уж я Гюнтеру не дала покоя. Сам он Фанка не знал, но его хороший друг снимался в роли лыжника в сенсационном спортивном фильме «Чудо лыж». И Ран сумел-таки устроить мне встречу с Фанком.

В солнечный осенний день я вошла в кондитерскую «Румпельмайер» на Курфюрстендамм. Там я должна была встретиться с режиссером. Об опознавательном знаке мы не договаривались. Я несколько раз оглядела помещение, и мне показалось, что узнала доктора Фанка. За круглым столом сидел мужчина средних лет и помешивал ложечкой в чашке.

— Извините, вы доктор Фанк? — спросила я.

Он встал и в свою очередь поинтересовался:

— А вы фройляйн Рифеншталь?

Мы сели, и я заговорила первой. Вначале я еще чувствовала себя скованной из-за мрачности собеседника, но постепенно становилась все оживленней и говорила со все возрастающим увлечением. Фанк молча сидел, почти не отрывая глаз от чашки кофе. Только задал мне вопрос, чем я занимаюсь. Выходит, Тренкер не послал ему моего письма с фотографиями. Как-то неуверенно он начал рассказывать, что должен снимать картину УФА, но темы еще нет. Я не решилась просить его дать мне роль, сказала лишь, что с большим удовольствием приняла бы участие в его следующем фильме — в любом качестве.

Затем мы попрощались. Франк попросил прислать ему снимки и статьи в газетах о моих вечерах танца, а я дала ему свой адрес. И вот я снова стояла одна на Курфюрстендамм. Было семь часов вечера. И какое-то предчувствие говорило, что вскоре должно произойти нечто судьбоносное. Боли в колене, которые так и не уменьшились, вынудили меня к немедленному действию. Нельзя было терять ни дня. Тут мне вспомнился доктор Прибрам. С ним — молодым хирургом и врачом-ассистентом знаменитого профессора Бира — я познакомилась в теннисном клубе «Рот-Вайс» и несколько раз рассказывала о своих болячках. Он обещал сделать снимок колена. Возле кондитерской стояла телефонная будка. Я попыталась дозвониться до клиники доктора Прибрама, к счастью, он сам подошел к телефону.

Добравшись на такси до больницы, я стала уговаривать доктора сделать рентген уже этим вечером. Я просила, плакала, умоляла до тех пор, пока он в конце концов не сдался. Наконец-то я получила точный диагноз: в мениске из-за трещины образовался хрящевой нарост величиной с грецкий орех, который необходимо было удалить. Тогда еще подобной практики не было, а Прибрам и его шеф специализировались в основном на операциях по удалению желчных камней. Но узнав, как обстоят дела с моим коленом, я не хотела больше ждать. Сейчас я уже не помню, как мне удалось уговорить врача прооперировать меня на следующее утро. «Не менее десяти недель проведете в гипсе, — предупредил доктор, — и может случиться так, что функции колена не восстановятся окончательно». Но в тот момент для меня не было выбора: либо — либо! Иначе я теряла шанс отправиться в горы. Я сообщила об операции только Фанку, послав обещанные снимки и статьи из газет.

Той же ночью я приехала в клинику и уже в восемь часов утра лежала на столе. Когда начал действовать эфирный наркоз, я, счастливая, внутренним взором видела — словно в танцующем хаосе — кадры из «Горы судьбы»: высокие скалы, облака и — Гулью — судьбоносную скалу-иглу. Она внезапно возникла передо мной и медленно подалась назад, угасая, словно растворяясь в воздухе.

Я погрузилась в глубокий сон.

«Святая гора»[69]

На третий день после операции медицинская сестра сообщила, что ко мне пришли. Я посмотрела на нее с недоверием, так как никто не знал, где я нахожусь. Тут в палату вошел Фанк, выглядевший бледным и утомленным, будто не спал всю ночь. Сестра оставила нас одних.

— Возьмите это, — сказал он, — я написал для вас за последние три ночи.

И протянул сверток. Я медленно развернула бумагу — там оказалась рукопись. На первой странице я прочла: «„Святая гора“. Написано специально для танцовщицы Лени Рифеншталь».

То, что я испытала, невозможно передать словами. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Как случилось, думала я, что желание исполнилось так быстро, желание, о котором даже и словом не обмолвилась.

Пролежав три месяца, три несказанно долгих месяца, я так и не была уверена, сможет ли нога двигаться, как прежде. В это время Фанк репетировал со мной одну сцену за другой. У меня создавалось такое впечатление, что он совершенно не сомневается в успехе операции. На тринадцатой неделе мне наконец разрешили встать. Врач и сестра помогли сделать первые шаги. И мне повезло: колено сгибалось и я могла двигать ногой без всякой боли. Доктор Прибрам сиял, но не мог даже представить, как я ему благодарна.

Между тем начали падать первые снежинки, медленно и как-то незаметно, — мелкий берлинский снег, ни на что не годный. Единственный снег, который я видела до сих пор. Как все теперь должно измениться!

В моей личной жизни тоже наступил перелом. От своих друзей я узнала, что Отто Фроитцгейм, мой жених, пока я находилась в клинике, во время турнира в Мерано[70]вступил в связь с коллегой-теннисисткой. Они целую неделю жили в одном номере! Как ни странно было сознавать, но я восприняла подобное известие за знак судьбы, дающий, наконец, возможность освободиться от этого человека — решение, для которого мне раньше не хватало силы. Однако даже теперь я страдала при мысли об окончательном разрыве.

Фроитцгейм не хотел верить, что наши отношения окончены, и ежедневно посылал письма и цветы. Однажды он появился перед моей дверью и попросил разрешения войти. Никогда бы не подумала, что Отто будет так за меня бороться. Чтобы не оказаться снова в его власти, я решила не открывать дверь. Слыша мои рыдания, он не уходил и умолял мягким, соблазнительным голосом: «Лени, впусти меня. Лени, Лени…»

Я впилась зубами в руку, чтобы приглушить рыдания, но дверь не открыла. Это было очень непростым решением. Когда шаги удалились, я проплакала до самого утра.

Фанк, посещавший меня ежедневно, удивился моему печальному виду и заплаканному лицу. Он засыпал меня вопросами — и наконец услышал печальный рассказ. Но когда, утешая меня, притянул к себе, стало ясно, что вопреки моим надеждам им двигали отнюдь не дружеские чувства. Освободившись из его объятий, я дала понять, что это должно прекратиться.

Незадолго до Рождества нужно было прибыть во Фрайбург, где Фанк хотел сделать пробные снимки в своем павильоне. Этих съемок я боялась, так как от них зависело, действительно ли мне достанется главная женская роль.

Накрасилась я, как привыкла делать перед выступлениями на сцене, но очень обрадовалась, когда Фанк пояснил, что актеры должны отказаться от косметики. Ему нужны естественные лица. На следующий день, впервые увидев себя на экране, я ужаснулась. Разочарование, которое переживают многие киноактеры, не обошло и меня. Я казалась себе чужой и безобразной. Пробы были повторены и, к моему изумлению, на сей раз удались. Фанк объяснил, какую роль в фильме играет свет: любое лицо, в том числе и ненакрашенное, можно сделать на много лет моложе или старше только за счет изменения освещения.

Режиссер остался доволен новыми кадрами.

Я получила договор с гонораром звезды — 20 000 марок. Кроме того, УФА на все время съемок предоставляла пианиста, чтобы мне не пришлось прерывать танцевальные репетиции, и брала на себя оплату доставки пианино в горные хижины, где нам предстояло жить. После удачно прошедшей операции я больше ни секунды не думала о прекращении своей карьеры танцовщицы, но собиралась сняться только в одном фильме, чтобы познакомиться с миром гор, особенно с миром гор Фанка.

Съемки были рассчитаны на три месяца.

Тренкер и Фанк

Фанк пригласил меня на несколько дней во Фрайбург, пока не приедет исполнитель главной мужской роли Луис Тренкер. С ним нужно было обсудить сюжетную канву фильма. В доме матери Фанка я познакомилась с необычайно богатой, очень интересной библиотекой, в которой были представлены почти все знаменитые поэты, писатели, философы. Брать в руки книги, большинство которых было искусно переплетено в кожу, доставляло эстетическое наслаждение. Сестра Фанка была не только талантливой переплетчицей, но и придумывала названия его фильмов, а для немого кино заглавие являлось особенно важным. Кроме библиотеки в доме было множество оригиналов рисунков и гравюр современных художников, таких как Кете Кольвиц,[71]Георг Грос[72]и других. Фанк стал моим духовным наставником. Он был не профессиональным кинорежиссером, а геологом — увлекался горами и фотографией. Учился в Цюрихском университете одновременно с Владимиром Лениным и даже был с ним знаком.

В детстве Арнольд постоянно болел. Страдал тяжелой формой астмы, и ему приходилось то и дело заново учиться ходить. В одиннадцать лет мальчика отправили в Давос,[73]где он быстро выздоровел. Это произвело на него такое впечатление, что он уже не мыслил себя без гор. Он приехал в Цуоц в Энгадине[74]учиться в школе и оставался до ее окончания, все свободное время посвящая бегу на лыжах, восхождению на горы и фотографии. Ему было двадцать шесть лет, когда началась Первая мировая война, и он служил в контрразведке, где сотрудничал со знаменитой немецкой шпионкой по кличке Мадемуазель Доктор. После войны вместе с друзьями основал «Фрайбургское общество горных и спортивных фильмов», для которого и снял свои первые, ставшие знаменитыми документальные фильмы: «Борьба с горой», «Новое чудо лыж» и его вторую часть — «Охота на лис в Энгадинском национальном парке». В этих лентах не было никакого сюжета, и тем не менее благодаря новаторской съемке и изощренной технике монтажа они были увлекательней, чем многие игровые картины. Фанк первым стал снимать видовые фильмы и первым сделал замедление и ускорение съемки изобразительным средством.

Клубящиеся облака, игру солнечного света и перемещения теней над горными вершинами и скалистыми обрывами можно было увидеть только в его фильмах. Успеха приходилось добиваться в тяжелой борьбе. Прокатчики не хотели брать его фильмы — считалось, что необходима захватывающая фабула. Но Фанк верил в свою правоту. Он арендовал кинозалы и сам демонстрировал фильмы. Их успех превзошел все ожидания. Даже УФА предложила ему тысяч марок для съемок фильма о горах, правда, при условии, что в нем будет сюжетная линия. Так возникла «Святая гора».

Чем ближе я узнавала Фанка, тем глубже было уважение к нему, восхищение им как гениальным пионером кино и интеллектуальной личностью, но как мужчина он меня, увы, не привлекал.

К сожалению, Арнольд день ото дня все сильнее влюблялся. Он засыпал меня подарками: книгами в дорогих переплетах, уникальными изданиями Гёльдерлина[75]и Ницше,[76]гравюрами на дереве Кете Кольвиц, графикой современных художников, таких как Цилле[77]и Георг Грос. Такие отношения угнетали меня. Когда до начала съемок я хотела возвратиться в Берлин, Фанк упросил ненадолго остаться — до приезда моего партнера Тренкера.

Новое несчастье чуть было не воспрепятствовало началу съемок. Хотя я и занималась самыми разными видами спорта, но еще никогда не ездила на велосипеде, которые во Фрайбурге были почти у каждого жителя. Однажды утром Фанк преподнес мне сюрприз — велосипед. Мы покатили вверх по улице к одной из красивейших смотровых площадок высоко над городом. Кажется, она называлась «Посмотри вокруг». Там, наверху, Фанк собирался учить меня езде. Я сделала несколько кругов, но оказалась не слишком искусной наездницей. Руль не слушался, каждое дерево словно притягивало к себе. Неожиданно велосипед повернул в сторону круто спускающейся улицы, и я с ужасом обнаружила, что затормозить не удается. Более того, скорость все увеличивалась и увеличивалась. Сзади я услышала перепуганный голос Арнольда: «Остановитесь, остановитесь!»

Поскольку затормозить я не смогла, то стала просто-напросто уворачиваться от повозок, ехавших в гору. Каким-то чудом это удалось. Когда же я оказалась внизу, на оживленных улицах, несчастья было уже не избежать. Разминувшись с несколькими автомобилями, я прямехонько устремилась на большую пивную повозку, запряженную двумя лошадьми, — и в следующее мгновение лежала вместе с велосипедом у них под брюхом.

В сознание я пришла только на вилле Фанка. К счастью, все окончилось легким сотрясением мозга и ссадинами на коже.

На следующий день приехал Луис Тренкер. Он был общительным, веселым, блистал остроумием, не то что при встрече в гостинице «Карерзее». С первой же минуты мы нашли общий язык, будто много лет были друзьями. Фанк принес из подвала несколько бутылок редких вин, для меня это было рискованно, так как спиртное я переношу только в малых дозах — достаточно одного бокала пива, чтобы на меня навалилась усталость. Но, шалея от радости общения с Фанком и Тренкером, от разговоров о нашем фильме, я поучаствовала в «пробе вин» от начала до конца.

Было уже за полночь, когда Арнольд, оживившись, предложил выпить шампанского на брудершафт и чокнуться за удачу фильма. Когда он вышел из комнаты, Тренкер обнял и поцеловал меня. Виновато тому было шампанское, или радость от предстоящей работы, или же сама атмосфера, но, охваченная доселе не известным мне чувством, я впервые испытала удовольствие в объятиях мужчины. Когда Фанк возвратился и увидел нас, лицо его побледнело. Я высвободилась из рук Тренкера, поняв, что произошло нечто, угрожающее нашим планам. Неужели рухнет моя мечта сыграть в «Святой горе»? На какое-то мгновение воцарилась нестерпимая тишина. Тренкер встал и проговорил:

— Уже поздно, мы уходим, я провожу Лени до гостиницы.

Фанк возразил:

— Нет, я сам провожу Лени.

Тренкер, довольный, что может уйти, сказал, пожимая мне руку:

— Завтра утром перед отъездом в Боцен я зайду к тебе.

Я бы предпочла пойти с ним, но неудобно покидать Фанка в таком состоянии. Едва мы остались одни, Арнольд дал себе волю и разрыдался как ребенок. Из малопонятных, бессвязных слов я узнала, сколь велико было его чувство, какие планы он строил, о чем мечтал, как ужасно ранило мое объятие с Тренкером. Я попыталась утешить беднягу. Он стал гладить мне руки и вымолвил:

— Ты — моя Диотима.[78]

Это было имя моей героини в «Святой горе». Подавая пальто, он проговорил:

— Пойдем в гостиницу, тебе нужно отдохнуть. Прости меня.

Мы молча шли по улицам — воздух был холодным и влажным. Неожиданно возле небольшого мостика Фанк остановился, издал глухой крик и быстро побежал по склону, собираясь броситься в реку. Я догнала его, обвила руками за шею в отчаянной попытке удержать и стала громко звать на помощь. Фанк был уже почти по пояс в воде, моих сил не хватало, чтобы вытащить его на берег. Но я как клещами вцепилась руками в него. Потом послышались крики. Все произошло очень быстро. Мужчины вытащили страдальца из воды; он дрожал от холода и уже не сопротивлялся. Мы доставили Арнольда на такси во фрайбургскую больницу. У него началась горячка, он бредил. Мне разрешили остаться, пока больной не заснет. Подавленная, несказанно опечаленная, я поехала в гостиницу. Что будет дальше? Как мне быть? В сложившихся обстоятельствах о съемках не могло быть и речи. Всё это вопросы — и нет на них ответа. Так я промучилась до рассвета.

Рано утром в дверь постучали. Когда я открыла, передо мной стоял Тренкер. Одно мгновение мы смущенно смотрели друг на друга, потом обнялись, я расплакалась и рассказала, что мне пришлось пережить ночью.

— Он сумасшедший, — раздраженно заявил Тренкер. — Не беспокойся, ему скоро станет лучше. Я это знаю, так уже было однажды во время съемок, и в более тяжелой форме.

— А наш фильм?

Тренкер пожал плечами:

— Надо подождать, пока он успокоится.

Тут дверь, которую я по легкомыслию не заперла, открылась, и вбежал разъяренный Арнольд. Он словно одержимый вцепился в Тренкера, а тот, будучи сильнее, схватил безумца за руки и крепко держал. Но Фанк вырвался и снова набросился на соперника. Началась отвратительная драка, которая становилась все ожесточеннее. Я попыталась разнять мужчин, плакала, умоляла перестать — всё напрасно. Тогда я подбежала к окну в эркере, распахнула его и вскочила на подоконник, будто собиралась выброситься. Это подействовало. Драка прекратилась, и Фанк покинул номер.

Не попрощавшись с Фанком, я ближайшим поездом уехала в Берлин в полной уверенности, что все кончено. Но мои страхи оказались напрасными. Вскоре принесли цветы и записку от Арнольда и письмо от Луиса. Мой режиссер, кажется, примирился с тем, что я видела в нем лишь друга.

Тем не менее не нужно быть пророком, чтобы предвидеть — на съемках возникнут сложности. Моя озабоченность усилилась еще больше, когда я узнала, что Зокаль, о котором я ничего не слышала после нашей размолвки в Цюрихе, участвовал с долей в 25 процентов в финансировании «Святой горы». А кроме того, еще и купил общество «Берг унд шпортфильм гезелльшафт» Фанка вместе с принадлежавшей тому копировальной фабрикой во Фрайбурге. Фанк ничего не говорил мне об этих сделках с Зокалем. Мои опасения, что при работе над фильмом будет еще немало сюрпризов, только усилились.

Тем временем подготовительные работы продвинулись настолько, что съемки должны были начаться в первых числах января в Швейцарии, в Ленцерхайде.[79]Только теперь до меня дошло, что я не имею никакого представления о спуске с гор на лыжах. В те времена, почти шестьдесят лет назад, лыжи еще не были так популярны, как сегодня. Но мне не хотелось осрамиться, и потому я решила тайком брать уроки у Тренкера, который до работы над фильмом намеревался вместе с оператором Шнеебергером[80]провести съемки в Доломитовых Альпах. И я решила поехать в Кортину. Еще ни разу в жизни не видела я гор в снегу. Еловые леса в белоснежном уборе пробудили во мне воспоминания детства. От красот зимнего ландшафта захватывало дух.

Тренкер и Шнеебергер согласились давать мне уроки. Отыскались и лыжи. Первую попытку мы сделали на перевале Фальцарего. Мне показали, как делать повороты в тогдашнем стиле, — при этом я чаще лежала на снегу, чем стояла на лыжах. Через несколько уроков мне разрешили совершить коротенький спуск. Я направила лыжи вниз и наслаждалась чувством полета, пока не заметила, что скорость увеличивается, — затормозить у меня не получалось. Склон становился все круче, спуск все быстрее и быстрее — пока наконец я не упала.

Мои учителя оказались рядом и стали помогать выбраться из сугроба. Проклятье — я почувствовала острые боли в левой ноге и стоять не могла. Никакого сомнения: нога сломана. Что за несчастье! Как теперь сказать Фанку? Через несколько дней в Ленцерхайде предстояли самые важные, да и самые дорогостоящие съемки. На покрытом льдом озере были построены фантастические дворцы. Их возведение съело треть всей сметы.

Тренкер спустился вниз в Кортину, чтобы раздобыть сани. Уже стемнело и стало сильно холодать. Шнеебергер взял меня на закорки и побрел по глубокому снегу. Начинался буран, лодыжка сильно болела. Мы то и дело проваливались в снег и падали и в конце концов сдались, — дрожа от холода, стали ждать сани. Меня мучило горькое раскаяние.

На следующее утро на ногу наложили гипс. Оказалось, что у меня перелом левой лодыжки в двух местах. Рекорд — пять переломов за один год! Я испытывала адские муки, в основном из-за того, что ждала серьезнейших упреков со стороны Фанка, который еще ни о чем не знал. На машине, а потом на поезде мы доехали в Ленцерхайде. Из Кура[81]позвонили режиссеру. О том, что, собственно, произошло, он узнал лишь при встрече на вокзале. Фанк был бледен как полотно. Фильм держался на мне и рушился вместе со мной. Что станет, если я не смогу работать? Полностью масштабы катастрофы удалось оценить лишь на озере. Ледовые сооружения высотой примерно в пятнадцать метров были готовы. Мороз формировал их в течение нескольких недель. Съемки могли бы начаться немедленно — а я неподвижно лежала в гипсе. Все были в отчаянии.

И еще хуже: подул фён,[82]и за шесть дней все великолепие, плод полуторамесячных трудов, растаяло. На озере, еще покрытом льдом, остались только руины. А тут еще одна беда: Ганнес Шнейдер,[83]которому также предстояло сыграть важную роль в фильме, катаясь на лыжах, поскользнулся, сорвался вниз и получил перелом бедра в четырех местах. В течение нескольких недель его жизнь была в опасности. Словно этого было мало, вышел из сгроя и Эрнст Петерсен,[84]племянник Фанка, исполнитель, наряду с Тренкером, второй главной роли. При съемке бешеного спуска на лыжах он перед самой камерой наехал на камень, скрытый слоем снега. Пролетел, переворачиваясь в воздухе, пятнадцать метров и приземлился, сломав ногу. И наконец — прямо какая-то дьявольщина! — от несчастного случая пострадал еще и Шнеебергер, наш оператор. Он воспользовался невольным отпуском для поездки в Кицбюэль, чтобы принять участие в первенстве Австрии по скоростному спуску. Качество снежного покрытия на трассе было ужасным: проступали камни, мелкий кустарник и песчаные проталины. Снежная Блоха, как его прозвали за отчаянные прыжки, в те времена один из лучших горнолыжников Австрии и Швейцарии, попытался перепрыгнуть препятствие, развил бешеную скорость — перевернулся несколько раз в воздухе и остался лежать с травмой позвоночника.

Так наш съемочный лагерь превратился в лазарет. В течение нескольких недель решали, быть ли вообще «Святой горе». Прошел слух, будто УФА собирается прекратить работу над фильмом. Мы потеряли почти всякую надежду. Шесть недель бездельничали в Ленцерхайде, не в состоянии снять хотя бы один-единственный метр пленки. Тем временем фён быстро слизывал снежный покров. Безжалостная, коварная погода.

Но вот неожиданно подул ветер с северо-востока, и установились морозы. Температура упала, рабочие начали восстанавливать ледовые сооружения. Врач снял у меня гипсовую повязку, и я заковыляла.

Прошли первые съемки — ночью на озере в Ленцерхайде. Вспыхнули прожектора и осветили площадку. Было ужасно холодно, обрывались кабели, штепсельные розетки и камеры замерзали. Но, несмотря на все напасти, работа продолжалась. Спокойствие и самообладание Фанка были уникальны. Съемками я была очень увлечена. Фанк знакомил меня с особенностями режиссуры. Он учил, что одинаково хорошо нужно снимать все: людей, животных, облака, воду, лед. Главное при этом, говорил Фанк, превзойти средний уровень, отойти от привычных представлений и по возможности увидеть все новым взглядом.

Мне разрешалось смотреть в видоискатель камеры, находить интересные ракурсы, знакомиться с негативами и позитивами, с действием цветных фильтров и объективов с разных фокусных расстояний. Я почувствовала, что кино могло бы стать для меня серьезным занятием, новым содержанием жизни. Одновременно стало ясно, что один человек здесь ничто, это работа коллективная. Самый лучший исполнитель роли не покажет, на что способен, если никуда не годится режиссер, итоговый результат зависит от качества проявки отснятого материала на копировальной фабрике, но и самая лучшая проявка может ничего не дать, если плохо сработал оператор.

Не справится со своей задачей кто-то один — под угрозу будет поставлен весь фильм.

Еще две недели мы пробыли в Ленцерхайде и затем сделали перерыв. До конца съемок «Святой горы» было очень далеко. В качестве нашего следующего местопребывания Фанк выбрал Зильс-Марию в Энгадине. Там мы поселились в небольшом пансионе. Было начало апреля, все гостиницы закрыты, местечко казалось вымершим. Волнения последних месяцев, когда мы все время беспокоились, что съемки вот-вот прекратятся, заставили все наши личные проблемы отойти на задний план. Но они не исчезли. Гарри Зокаль часто приезжал в Ленцерхайде и при всякой возможности пытался вновь сблизиться со мной. Я спросила: «Ты сменил профессию? — Он служил в Австрийском кредитном банке в Инсбруке. — Или работа в кино не более чем увлечение?» «Съемка одного фильма, — сказал он, — для меня в тысячу раз интереснее, нежели все банковские операции». Я же не сомневалась, что он прежде всего искал моей близости.

Добиться моего расположения пытался и Фанк. Все чувствовали, как сильно он страдал. Поэтому мы с Тренкером старались скрывать наши чувства, уже давно переросшие простую симпатию. Все это создавало труднопереносимую напряженность. Прежде всего для меня. Порвав с Фроитцгеймом, которого, как ни странно продолжала любить, я надеялась благодаря Тренкеру избавиться от моей зависимости.

Тренкер и Зокаль уехали. Состояние Фанка изменилось: он снова повеселел. Теперь нас осталось всего семеро, и я уже принадлежала к «старому штабу». Быстро привыкла к этой новой, простой жизни вдали от цивилизации. Теперь в Зильс-Марии надлежало в первую очередь серьезно научиться кататься на лыжах. В качестве учителя Фанк выбрал нашего кинооператора. Переломы лодыжек сделали меня неуверенной в себе. Шнеебергеру приходилось быть весьма терпеливым. Но с каждым днем мое обучение шло успешнее.

Я узнала, какое терпение требуется при натурных съемках. Солнце нам большей частью не помогало. Проглянет на мгновение и, только мы соберемся снимать, тут же исчезнет. Так продолжалось в течение многих часов, пока мы в конце концов не упаковывали камеру и не отправлялись с посиневшими носами и ушами назад в долину. Но бывали дни, когда нам везло и мы возвращались с великолепно отснятым материалом.

До сих пор я любовалась скалами только снизу, а теперь предстояло провести съемки рядом с хижиной Форно высоко в горах. От Малой[85]путь вверх шел по долине. Наша группа состояла из пяти человек — Фанка, Тренкера, возвратившегося из Боцена, Шнеебергера, носильщика и меня. Припекало весеннее солнце. Это была моя первая вылазка в горы, лыжи мы подбили тюленьим мехом. От бесчисленных серпантинов я вскоре устала, со лба ручьями катил пот, ноги все больше наливались свинцом. Наконец крутой последний склон — и вот мы наверху. Панорама грандиозная! Для съемок в этот день было поздно, так что нам пришлось отложить начало работы до следующего утра. Необжитая хижина была как раз таких размеров, чтобы вместить всех. Мы развернули хлеб и сало, разожгли огонь, пошли истории о восхождениях, но вскоре всех нас охватило одно-единственное желание — как можно быстрее заснуть.

Так как хижина еще не успела прогреться, а одеял у нас было мало, то мы сняли только сапоги. Носильщик спал на скамье; в хижине было две кровати, которые располагались одна над другой. Как-то Фанк их распределит? Было бы естественно, если бы на каждое спальное место легли по два человека. Фанк настоял на том, что будет спать один, на верхней кровати. Тренкер, Шнеебергер и я должны были втроем разместиться на нижнем матраце. Мы закутались каждый в два одеяла и легли. Я не могла заснуть, Тренкер тоже. Временами, когда Фанк беспокойно ворочался на своем ложе, я слышала скрип деревянных досок. Первым заснул Шнеебергер. Я лежала между ним и Тренкером и не решалась пошевельнуться. Но после нескольких часов бодрствования усталость, должно быть, одолела меня. Тут мне показалось, будто слышны какие-то шорохи, но я снова заснула. Когда я проснулась, то заметила: голова моя лежит на руке Шнеебергера. Приподнявшись на кровати, я с испугом обнаружила, что место слева от меня пусто. Я посветила карманным фонарем по всему помещению, но так нигде и не увидела Тренкера. Что случилось? На меня напал страх. Может, во сне я повернулась в ту сторону, где лежал Шнеебергер, Тренкер ложно истолковал это и приревновал? Если он действительно собрался и уехал, то это чистейшее сумасшествие. Я разбудила Шнеебергера и Фанка. Они убедились, что рюкзака и лыж Тренкера в хижине нет. Неужели он спустился вниз по глетчеру? Все мы были очень озадачены. Фанк стал упрекать себя за то, что в последние дни ради шутки заставил Тренкера ревновать к Шнеебергеру. Мне не раз уже доводилось замечать у Фанка некую садистскую жилку, да и мазохистскую тоже. Теперь мы оказались в ужасной ситуации. Я не знала за собой никакой вины, в то время мои чувства к Тренкеру были еще ничем не омрачены, к Шнеебергеру я испытывала всего-навсего дружеское расположение, но вот Фанк привел меня в бешенство. Не дразни он Тренкера, как Мефистофель, всего этого бы не случилось.

В мрачном настроении, все еще поеживаясь от холода, пили мы утренний кофе, как вдруг дверь распахнулась, в хижину ворвался солнечный свет, а следом со смехом и словами «Мир вам!» ввалился Тренкер. У нас гора с плеч упала. Тренкер сделал вид, будто у него хорошее настроение, подхватил Фанка на руки, громко прокричав: «Фанкетони, ты уж скорей всего начал думать, что я больше не возвращусь, ха-ха-ха, как бы не так».

Меня он как бы не замечал. У Фанка же в мыслях было одно: как можно быстрее заполучить на пленке сцену со мной и Тренкером. Еще до захода солнца съемки были закончены, и мы стали готовиться к спуску в долину.

Тренкер отправился первым. Пока Шнеебергер с Фанком укладывали в рюкзаки кинокамеру со всем, что к ней прилагается, поднялась буря. Впервые в жизни я увидела, как быстро меняется в горах погода. Только что светило солнце, и вот уже на хижину обрушился ледяной ураган. Ни о каком спуске не могло быть и речи. Непогода должна была застать Тренкера на пути к Малое, но, как опытный альпинист, он-то уж разыщет дорогу вниз. Мы проводили без него время, как могли. Фанк пытался поднять настроение мрачным юмором. Ночь нам, конечно, снова придется провести здесь. Теперь распределение спальных мест не вызвало никаких сомнений. Я буду спать внизу, Фанк и Шнеебергер наверху. Ветер дул все сильнее. Прошло уже двое суток, наши запасы и дрова заканчивались; к длительному сидению мы были не готовы. Ели мы совсем мало, но все же вскоре не осталось ни крошки хлеба. Я понимала, что мужчины не хотят спускаться из-за меня. Одни, несмотря на бурю, они давно бы уже были внизу. Однако их рыцарским порывам пришел конец, когда опустели рюкзаки. Короткое совещание — и через несколько минут мы уже были готовы к старту. Иного выхода не было. Фанк с носильщиком поехал вперед, Снежная Блоха, лучше всех стоявший на лыжах, должен был опекать меня. Место встречи — Малоя.

Уже в считанные секунды обе фигуры исчезли: их поглотила снежная буря. Мы со Шнеебергером стояли у двери хижины. Одежда не защищала от холода. Ресницы и волосы тотчас заиндевели. Перед нами простиралась непроглядная пелена. Блоха схватил меня за руку, и мы заскользили вниз, в неизвестность. Не было видно ни зги. Мне было совершенно непонятно, как мы найдем путь.

«Держать ноги вместе!» — прокричал Снежная Блоха. И тут же я заметила, что мы летим над движущейся массой снега. Потом ногам снова стало легче. Вдруг мне показалось, что я стою на месте. В то же мгновение на бешеной скорости я полетела кувырком, несколько раз перевернулась, приземлилась возле какой-то скалы и в испуге почувствовала, как мое тело скользит вместе со снежной массой. «Лавина!» — крикнула я что было силы. К счастью, это оказался небольшой снежный оползень. Лёжа по горло засыпанная снегом, я увидела смутно вырисовывавшуюся фигуру Шнеебергера, направлявшегося на помощь. Он откопал меня и стал растирать руки. Но на меня напал страх, и спускаться дальше я не хотела. Я боялась лавин и скал, а больше всего — нового перелома. Снежная Блоха ухватил меня за руку, и мы снова понеслись вниз по глетчеру, часто едва не задевая за скалы, выныривавшие в самую последнюю секунду из непроницаемой серой завесы. Я висела в руках Шнеебергера как тряпичная кукла. Неожиданно мы въехали в лес, буран ослабел, видимость улучшилась.

Еще несколько полян и дорог, и мы прибыли в Малою. Тренкер уже уехал.

Танец или фильм

Нашей следующей целью был Интерлакен.[86]Там нужно было снять весенние кадры. Какой контраст: снежные бури у хижины Форно, а здесь усыпанные нарциссами луга!

Но снова на горизонте взошла несчастливая звезда, сопровождавшая этот фильм. Руководство студии УФА отозвало Фанка для отчета в Берлин. Ожидалось, что работы над фильмом будут прекращены, потому что из-за несчастных случаев не удалось осуществить зимние съемки, а оставлять нас на вторую зиму в высокогорной области никто не хотел. Мы жили в Интерлакене со Шнеебергером и Беницем, нашим молодым помощником кинооператора.

Была потеряна половина зимы, а теперь уходила и весенняя натура. Тогда я решила действовать на свой страх и риск. У нас оставалось еще 600 метров пленки и пустая касса. Пришлось мне заложить свои украшения, взять на себя ответственность и попытаться заменить Фанка. Это был мой дебют в роли режиссера!

В Лез-Аване, на лугах с цветущими нарциссами, мы за три дня сняли все сцены. С большой опаской отправили отснятый материал в Берлин. Но ожидавшегося нагоняя не получили. Вместо этого пришла телеграмма от Фанка: «Поздравляю. УФА в восторге от материала. Фильм будет сниматься до конца».

Ликованию нашему не было предела.

Вскоре прибыли деньги, и мы смогли заплатить за гостиницу. Во Фрайбурге я арендовала небольшую мансарду, откуда каждый день ездила на копировальную фабрику. В небольшом просмотровом зале Фанк проверял материал, который был отснят за прошедшие пять месяцев. Для меня это стало первыми уроками мастерства. Тогда еще в ходу было проявление с использованием рамки, которое давало возможность обрабатывать отдельно каждый кадр. Благодаря этому достигались превосходные результаты; можно было даже вытянуть недоэкспонированные или переэкспонированные сцены. От Фанка я научилась также монтажу уже обработанного материала — деятельности, от которой я приходила в восторг. Чего только нельзя было собрать из разных сцен! Это так захватывающе! Создание фильма — творческий процесс колдовской силы. Как выяснилось, в свои двадцат