Вопрос о предшественниках 6 страница
Эта интерпретация могла бы также придать смысл утверждениям Соссюра относительно транскрипции, вероятно, не содержащим в себе
двусмысленности (К. О. Л. 18, № 105). Тогда как это было бы совершенно невозможно (как мы увидели в соответствующем примечании) для чисто фонетической транскрипции транскрипции последовательности фонем (в соссюровском понимании этого термина) могут быть однозначными и являются таковыми, поскольку они базируются на взаимно однозначном совпадении между графемами и фонемами. Конечно, можно найти относительно однозначные транскрипции; когда учитываются типы фоно-акустических реализации в соответствии с фонемами того или иного языка, то есть фонетические транскрипции предполагают фонетический анализ. Если точка зрения Соссюра заключается в этом, двусмысленность значения термина слуховой (acoustique), естественно, не способствовала приданию ей ясности.
[114] Утверждение Соссюра о примате акустики (без выявлений ее двусмысленности) дало возможность Якобсону (1929 = 1962. 23, № 18) использовать этот тезис, развитый впоследствии, в известной теории distinctive features, имеющей акустико-слуховую базу. Историческое значение соссюровского тезиса о примате акустики подчеркивалось (при другом понимании) Malmberg 1954.17-19,21-22. Открытие Соссюра еще более замечательно тем, что он не был знаком с работами по акустической фонетике, начатыми Г. Л. Ф. Гельмгольцем благодаря его резонатору (1856) (Die Lehre von den Tonempfindungen. Braunschweig, 1863; On the Sensation of Tone. London; New York, 1895) и продолженными Э. Германом (см.: Trendelenburg F. Manual of Phonetics, Гаага. 1957. С. 19-21) ά Hugo Pippin.
[115] О том, что касается замечаний относительно имплицитного анализа, подразумевающего изобретение алфавитного письма, см. (помимо библиографии, названной в прим. 97): Meillet A. Apercu d'une histoire de la langue grecque. 1-е изд. Париж, 1913; 7-е изд. 1965. С. 59-60; и особенно Meillet A. La lanque et l'ecriture//Scientia. 1919.13:90. 290-293, где, возможно, слышатся отзвуки соссюровского учения (а также К. О. Л.).
Что касается определения фонемы, оно соответствует тому, о котором мы говорили выше, прим. 111. И именно с него, как мы подчеркивали, началось то, что мы могли бы назвать (если бы наше уважение к участникам не стало тому препятствием) комедией двусмысленности. На полях доклада Матезиуса на втором конгрессе лингвистов (Mathesius 1933) В. До-рошевский атаковал это определение фонемы, утверждая, что оно отсылает к «минимальной неделимой единице», к фонеме не в соссюровском смысле этого термина. Балли, доказывая, что ошибка была допущена уже издателями, соблаговолил спуститься на арену, дабы защитить мэтра (Bally 1933, 146): он заявил, что Соссюр имел здесь в виду не фонему—функциональную единицу, а звук, единицу исключительно фонетическую, что совершенно верно; но вместо объяснения того факта, что существует другое использование терминологии, присущее Соссюру, называвшему фонемой фонетическую единицу (а «единицей» («unite») или «минимальным неделимым элементом»—функциональную единицу
языка), Балли добавил, что этот отрывок является результатом «ошибки редакции». В действительности, здесь нет никакой «ошибки». В 752 В Engler читаем: «Фонема—сумма акустических впечатлений и артикуляционных актов, единица, которую слышат и произносят, причем одно определяет другое». Преувеличивая с самыми наилучшими намерениями, Балли добавляет: «В процессе ознакомления с трудом мэтра мы понимаем, что подлинным определением фонемы является звук, имеющий функцию в языке, функцию, определяемую в основном его дифференциальным характером». Однако это верно для единицы языка, которую мы называем фонемой (и которая названа фонемой в К. О. Л. лишь вследствие ошибки издателей: см. выше прим. 111 и К. О. Л. 118, № 235), а не для того, что Соссюр называл фонемой. Своей «защитой» Балли увеличил двусмысленность интерпретации, уже допущенную Р. Якобсоном. Последний, в свою очередь, имел полное право на эту ошибку, поскольку исходил из текста К. О. Л. и, в отличие от Балли, не имел перед глазами рукописей. Исходя из этого текста, он отмечал (1929= 1962), что из отрывка А10. Л 45 следует, что характер фонемы определяется тем, что она является наименьшим элементом фонетической цепочки, из К. О. Л. 48— тем, что она является одновременной комбинацией релевантных признаков, а.тК.О. Л. 118 —тем, что она является единицей «оппозитивной, отрицательной и относительной».
Можно задаться вопросом, не является ли излишним столь подробное толкование двусмысленности, допущенной Якобсоном, ведь, в конце концов, две характеристики, приписанные им тому, что он называет фонемой (и с полным правом, учитывая состояние текста К. О. Л, считает, что Соссюр также называл это фонемой), являются в точности двумя характеристиками той «минимальной неделимой единицы», которую Соссюр не называл фонемой, но которая, однако, стала законной матерью, в концептуальном плане, фонемы Сепира, лингвистов Пражской школы, всей постсоссюровской лингвистики. Однако мы считаем необходимым настаивать на этой двусмысленности: соединив две уже упомянутые характеристики (лишь одна из которых, первая, является также характеристикой того, что Соссюр называл фонемой) с характеристикой фо-но-акустической единицы, присущей фонеме Соссюра, Якобсон пришел к концепции фонемы (и в основном означающего) как совокупности фоно-акустических характеристик, остающихся постоянными в фонетических реализациях, что не позволяет спутать их с другими элементами системы. При этом фонема, или, в более общем смысле, означающая единица, теряет свою характеристику чистой формы и принимает характеристику «фонетической абстракции».
Вероятно, можно добавить, что придание двусмысленности понятию фонема у Соссюра способствовало появлению другой двусмысленности: мнения о том, что у Соссюра фонология обозначает синхроническое исследование системы дифференциальных минимальных элементов (фонем, в постсос-сюровснэм смысле). Речь идет о двусмысленности, которой не избежал даже
Е. Alarms Lhrach. Fonologia espanola. 2-е изд. Мадрид, 1954. С. 23. Мы говорим об этом постольку, поскольку, возможно, эта двусмысленность сыграла определенную роль в перевороте значения термина фонология в процессе перехода от Соссюра к Пражской школе (№ 103). Помимо двусмысленности термина фонема, общая двусмысленность могла быть увеличена смешением недиахронного характера учения постсоссюровских структуралистов и вневременного характера фонологии Соссюра: «Фонология находится вне времени», читаем в К. О. Л. 39.
[116] Фраза «Их перечень...» добавлена издателями, поскольку один из них хотел придать К. О. Л. вид готового учебника по общей лингвистике. Полный список трудов, названных издателями в примечании, таков:
SieversE.,GTvaiaz..O.Ph(m. 5-е изд. Leipzig, l90\·,JespersenO.Lehibuch d. Phon. 2-е изд. Leipzig, 1913; 5-е изд. 1932; Roudet L. Elements de phonetique generate. Paris, 1910.
В лекциях Соссюр утверждает (709 Engler): «Сегодня большой прогресс. Фитор (Victor) в Германии; Поль Пасси во Франции» (или еще 709 С Engler. «Фитор (Германия), П. Пасси во Франции реформировали идеи»). То есть издатели с пользой могли бы назвать Victor W. Ele-mente der Phonetik des Deutschen, Englischen und Franzosischen. 7-е изд. Лейпциг, 1923; и, особенно, замечательный том ученика Соссюра Pas-syP. Petite phonetique comparee des principal es langues europeeimes. Лейпциг, 1901, по-видимому, вдохновивший Соссюра на признание первостепенной важности в артикуляции полости рта (не совсем ясное в К. О. Л. 48, первый абзац, более ясное в 777 В Engler).
[117] Точные данные о труде Есперсена см. выше, № 116. Malmberg 1954. 22, утверждает, что на с. 118 и ел. находится не только расплывчатая идея, но и первая систематизация релевантного признака. Вполне возможно, что эти страницы были прочитаны и оказали определенное влияние как страницы, на которых говорилось о «дифференциальных элементах» минимальных единиц (как в случае с Лепши (Lepschy) в 1965.24, note 7, находившимся под впечатлением от Якобсона и не знавшим о Годеле), то есть о релевантных признаках фонемы в постсоссюровсном смысле; но что бы мы ни говорили (см. выше №111,113,115), эти утверждения по Сос-сюру действительно касаются дифференциальных элементов различных видов фонетических единиц.
[118] О первоисточниках абзаца см. выше № 112. О ротовой артикуляции см. Grammont 1933. 59.
[119] Этот и следующие абзацы главы—одна из немногих частей К. О. Л., приписанная одному из авторов, в данном случае—Ш. Балли (S. М. 97). Вся эта глава важна для современной теории слога (Malmberg 1954. 23-27). Звуковые сегменты (фонемы в соссюровском смысле) живут, если так можно выразиться, в слоге. Так, в последовательности английских фонем/m//a//i//t///г//е//i//п/можно выделить две различные последовательности, в зависимости от того, идет ли речь о /mai trein/ или о Anait rein/. В первом случае мы имеем ai «fully long», t «strong», r «voicelesse»;
во втором — ai «shorter allochrone», t «weak», r «fully voiced», либо «нерелевантные» варианты с точки зрения Пражской школы, дающие, однако, в плане нормы ценную информацию о слоговой (а значит, монемной) структуре, как это произошло в итальянском языке в реализации ип 'arnica (подруга) и ипа mica (крошка (хлеба)) и в других подобных случаях (см.: MalmbergB. Remarcs on Recent Contribution to the Problem of the Syllable. S. L. 1961.15.1-9; стандартный спектрографический анализ Visible Speech подтвердил предчувствия Соссюра: см. Martinet 1955. 23-24).
[120] Соссюр имел в виду (883 Engler), например, о Sweet Н. Handbook of Phonetics. Oxford, 1877; A Primer of Phonetics. 3еed. Oxford, 1906; A Primer of Spoken Englisch. Oxford, 1890.
Из этого утверждения Соссюра вытекает тенденция поиска сущности также и в фонетике: см. Puebia de Chaves 1948. 100.
[121] О редакции параграфа см. № 119. В последнем абзаце («Высказывалась мысль...»), критика предназначается: Meillet A. Introduction a 1'etude... (Meillet 1937). 1-е изд. Париж, 1903. С. 98.
[122] Большая часть параграфа взята из стенограммы Балли (969-982, 984-90 В Engler). Это в равной мере относится и к следующим параграфам.
[123] О редакции см. выше № 119,122.
О соссюровской теории слога см.: Vendryes 1921. 64 и ел.; Frei 1929. 102 и ел.; Grammont 1933. 98 и ел.; Dieth—Brunner 1950. 376; Rosetti 1959.13; Laziczius 1961. 174 и ел.
Наряду с обычным термином согласный (consonne) (в противоположность гласному), Соссюр вводит здесь термин консонант для обозначения элементов не сонантов.
Об этих терминах см.: АЬегсотЫе 1967. 79-80, № 15 (называющего в качестве предшественника Соссюра Darbishire Н. D. Relliquiae philo-logicae. Cambridge, 1895. P. 194 и ел., для термина absonant).
[124] См. №119,122.
[125] См. №119,122.
[126] См. №119,122.
[127] В действительности, Соссюр хочет сослаться на Бругмана (1095,1061 В Энглер).
[128] В третьем курсе (S. М. 82, № 114) в лекции от 2 мая Соссюр приступает к главе второй части «Язык»: после обсуждения главы «Язык, отделенный от речи» (S. М. 81, № 111), использованной издателями в качества основы для введения в К. О. Л. (с. 19 и ел.), он переходит ко второй главе, которую первоначально предлагает назвать «Природа языкового знака». В знаке «акустический образ соединен с понятием» (К. О. Л. 1095 В. Engler). Двумя неделями позже, в приложении к уроку от 19 мая (S. М. 85, № 124), Соссюр возвращается ко второй главе, предлагая новый заголовок и вводя два новых термина. Новый заголовок: «Язык как система знаков» (1083-1084 В Engler), Он обусловлен, вероятно, тем, что, объяснив и обсудив два фундаментальных принципа, установив последствия для языковых единиц ( S. М. 83-84),
Соссюр, должно быть, ясно увидел возможность предложить в качестве темы главы уже не общее исследование «природы знака», а специфический тезис об интерпретации языка как системы знаков. Слушатели проигнорировали новый заголовок. Что касается новых терминов, то речь идет о двух знаменитых терминах, базы чрезмерной систематизации, разработанной Соссюром: «Эти формулировки можно улучшить [формулировки лекции от 2 мая], используя эти термины: означающее и означаемое» (1084 В Engler). Каков смысл введения этих терминов? В этом видели кальку с терминологической пары стоиков (см. с. 286). Действительно, в плане терминологии она является признаком полного понимания автономности языка как формальной системы, по отношению к слуховой, акустической, концептуальной, психологической, предметной природе субстанции, которую он организует. Означающее и означаемое являются «организаторами», «дискриминантами» сообщаемой субстанции и субстанции сообщающей. То есть введение двух терминов является следствием принципа исключительной произвольности языкового знака. Издатели смешали (из опасения потерять что-либо) старую и новую терминологию. Действительно, здесь утеряно нечто: смысл возможного контраста между двумя терминологиями, связь между новой терминологией и глубочайший смысл принципа произвольности.
[129] Об аристотелевском происхождении концепции языка как номенклатуры и о сохранении ее в современной эпохе через рациональную грамматику Пор-Рояля см.: DeMaum 1965.38-47,56-58,73-83. После Соссюра критикой этого направления среди лингвистов занимались в основном Л. Ельмслев с 1943 г. (1961. 49-53) и А. Мартине (1966. 15-17). Что касается философской традиции той же концепции, она была объектом критики в XVII и XVIII вв. (De Mawo 1965. 47 и ел.;
также нельзя исключать гипотезы, что эти критики тем или иным образом связаны с Соссюром через Крушевского: см. выше 252), затем вновь появилась в XIX в. и в XX в. нашла в лице Л. Витгенштейна периода Трактата наиболее последовательного защитника, а позже, в период Философских исследований,—своего наиболее радикального критика. Поздний Витгенштейн утверждал, что не объект лежит в основе значения слов, а, напротив, использование слова объединяет разрозненный опыт с точки зрения восприятия, составляя, таким образом, в социально определенных условиях и по социально определенным причинам то, что называют «объектом». Витгенштейн приходит, таким образом, к концепции, весьма близкой соссюровской, несмотря на то, что отправные пункты различны (De Mauro. Ludwig Wittgenste-in. His Place in the Development of Semantics. Dordrecht, 1967). Было бы ошибкой считать, что значение этой критики было в целом понято лингвистами. Огден и Ричарде (1923. 11), предлагая «семантический треугольник», в котором звуковой символ соединен (причинной связью) с понятием (thought), в свою очередь, причинно определенным
«вещью» (referent), очевидно, не дошли до критики Соссюра, мысль которого они не поняли (К. О. Л. 71, № 140). Даже один из приверженцев Соссюра, С. Ульман, приняв семантический треугольник Огдена и Ричардсона (Ullmann 1962. 55-57), показывает, что он также не понял сути соссюровской позиции (Godel 1953; De Mawo 1965.172-73):
«...семантика Ульмана принадлежит дососсюровской эпохе» (Frei 1955. 51). Последствия этого непонимания можно сравнить с последствиями непонимания понятия фонема: и те и другие значительно уменьшили возможность понимания соссюровской доктрины произвольности знака, языка как формы, значения. О критике Соссюра см. помимо прочего Mounin 1963. 21-26.
Продолжение отрывка взято из двух различных источников. Прежде всего, записи лекции третьего курса: «Некоторым филологам кажется, что содержание языка, приведенное к своим первичным признакам, является не более чем номенклатурой. Но даже допуская, что язык происходит от номенклатуры, можно показать, в чем заключается языковой элемент, объект [рисунки дерева и лошади], названия [arbos eyuos]. Есть два термина: с одной стороны — объект вне субъекта; с другой стороны — название, другой термин — звуковой или мысленный: arbos может быть взято в двух этих различных значениях» (1085, 1092,1087,1093,1090 В fng/er). Здесь, как и далее, записи стали основой шавы. Учитывая характер записей, важно отметить: здесь говорится о речи ad usum Delphini, схема которой такова: «Наконец, если бы язык был не более чем номенклатурой (хотя это не так), двойной характер языкового знака выделялся бы еще лучше». То есть речь развивается в очевидно дидактическом направлении, об этом следует помнить при оценке некоторых других формулировок.
Другой первоисточник, взятый издателями лишь частично и сконцентрированный ими в трех фразах («.. .такое представление... отношениях», «...оно предполагает... предшествующих словам», «...наконец, оно позволяет думать... далеко от истины»),—длинное авторское примечание, уже частично изданное (Notes 68 и ел.) на основе копии, сделанной Сеше и воспроизведенной здесь полностью (1085-1091, 1950-1956 fEngler).
«Проблема языка представляется большинству мыслителей лишь в форме номенклатуры. В IV главе Книги бытия Адам дает названия вещам [...] В главе Семиотика: [Большинство концепций, которые создают либо, по меньшей мере, предлагают] философы от языка [...] наводят на мысль [о нашем праотце] Адаме, звавшем к себе [различных] животных и дававшем им каждому свое имя. В той данной величине, которую философ считает данной величиной языка, неизменно отсутствуют три вещи:
1. [Прежде всего, эта истина, на котороймы даже не настаиваем], что сущность языка складывается неиз наименований. Языковой знак начинает совпадать по смыслу с определенным объектом, таким как
к лошадь, огонь, солнце [а не с какой-либо идеей, такой как έβηχε «он поставил»] совершенно случайно. Какова бы ни была важность этого случая, нет никакой [очевидной] причины считать его типичным для языка. Несомненно, [со стороны тех, кто так считает] это, в некотором смысле, не более чем ошибочный выбор примера.
Но здесь подразумевается определенная тенденция, [которую мы не можем не признавать и] которой мы не можем позволить восторжествовать над тем, что [в результате] стало бы языком: тенденция знать номенклатуру объектов. [Объектов, прежде всего, данных.] Сначала объект, затем знак; то есть (то, что мы всегда будем отрицать) внешняя основа, данная знаку, и строение языка исходя из следующего:
объекты ^
-b /названия,
тогда как истинное строение таково: а— б—в, вне какого-либо [знания действительного отношения типа ^ — а, основанного на объекте]. Если бы объект мог где бы то ни было быть термином, за которым закреплен знак, лингвистика мгновенно перестала бы быть тем, чем она является, от [вершины] до [основания]; впрочем, и человеческий разум тоже [это очевидно, исходя из этой дискуссии]. Но это является, как мы только что сказали, лишь побочным упреком, который мы адресуем традиционной манере брать язык для его философского обсуждения. [Конечно,] очень жаль, что начинают с того, что примешивают сюда в качестве первостепенного элемента [эту данность,] обозначенные объекты, не образующие в нем никаких элементов. Однако здесь нет ничего, кроме [факта] неудачно выбранного примера, и поставив вместо ήλιος, ignis или Pferd нечто вроде [], перемещаешься за пределы этой попытки свести язык к чему-либо внешнему.
Намного серьезнее вторая ошибка, которую допускают в основном философы, и которая заключается в представлении:
2. Как только объект обозначен наименованием, в нем содержится все, что будет передаваться, и нет необходимости предусмотрения какого-либо другого феномена! Но если произойдет изменение, то [опасаться его следует ] лишь со стороны названия: то, что было/гахтш (лет. ясень), становится frene (франц. ясень). Однако также и со стороны идеи: []. Вот над чем следует поразмышлять: о слиянии идеи и названия при вмешательстве этого непредвиденного фактора, совершенно незамеченного в философской комбинации,—ВРЕМЕНИ. Но здесь также не было бы ничего шокирующего, ничего характерного, ничего специального, присущего языку, если бы существовали лишь эти два вида изменений, и этот первый вид разъединения, посредством которого идея самопроизвольно покидает знак, независимо от того, изменяется он или нет. Две [вещи] до этого момента остаются единицами
разделенными. Характерным же является то, что во многих случаях изменение знака меняет в свою очередь идею, а не наоборот, когда вдруг видишь, что от одного момента к другому не существовало никакой разницы между суммой выдающихся идей и суммой отличительных знаков.
Два знака можно спутать по причине фонетического изменения. Идея в какой-то мере (определенной совокупностью других элементов) будет искажена.
Знак дифференцируется тем же слепым способом. За этим, только что появившимся различием он неизбежно закрепляет определенный смысл.
Вот примеры тому, но отметим сразу же всю бессмысленность попыток исходить из отношения идеи и знака вне времени, вне передачи, лишь посредством которой мы можем экспериментально установить,
что означает знак.
[130] О замене понятия и акустического образа означаемым и означающим см. выше № 128; об акустическом (acowtique) см. К. О. Л. 69, № 111, об образе см. К. О. Л. 72, № 145.
О соссюровском определении знака см.: Weisgerber 1927; Weisgerber 1928. 130; Bally 1939; Lerch 1939; Lohmann 1943; Gwdmer 1944;
Brocker—Lohmann 1948; Nehring 19501; Spang—Hanssen 1954.94 и ел.;
Otto 1954.8; Fonagy 1957; Ammer 1958.46 и ел.; Vmay—Dwbelenet 1958. 2Sr-3l;HjelmslevW6l,AT,Christensen 1961.32,179-91; Graur в Zeichen und System I. 59; Gipper 1963. 29 и ел.; Miclau 1966.175. Вероятно, здесь Соссюр хотел обозначить словом знак (как это показывает, хотя и спорное, обозначение имени, названия (пот)) единицу, размерами меньшую, чем фраза, возможно, слово; однако тот же Соссюр пишет в другом месте: «Как правило, мы говорим не изолированными знаками, но сочетаниями знаков, организованными множествами, которые в свою очередь тоже являются знаками» (К. О. Л. 128). Так что Godel (1966. 53-54) может справедливо утверждать, что это определение подходит также и к любой единице языка: монеме, синтагме, предложению, фразе. Для избежания двусмысленности Лючи-ди (Lucudi) предложил в 1950 г. ввести термин гипосема (hyposeme) для обозначения функциональных элементов, выходящих за рамки анализа знака, понимаемого как продукт сложного языкового акта (Lucudi 1966. 67 и ел.).
Бёйсенс в 1960 г. также почувствовал необходимость уточнить соссю-ровское определение: языковым знаком следовало бы назвать наименьший сегмент, который, в плане произношения или в плане значения, делает возможными две операции: ассоциативное соединение фраз, в целом разных, и противопоставление фраз, в целом подобных. О смещении знака от «знака» к «означаемому» см. К.· О. Л. 69, № 13 3. [131] О соссюровском использовании термина физический см. К. О. Л. 22, №70. .
О следующем из этого приговоре термину «фонема» см. К. О. Л. 44, №111.
[132] Это один из отрывков, показывающий, к каким серьезным последствиям привели, казалось бы, скромные вмешательства издателей. Лишь первое и второе изображения взяты из рукописных источников, третье, с рисунком дерева, было добавлено, так же как и стрелки на всех трех изображениях, и фраза «Оба эти элемента теснейшим образом связаны между собой и Предполагают друг друга» (поясняющая словами смысл стрелок), а также использование слова для обозначения дерева. В результате у читателя создается впечатление, что для Соссюра означающим является слово, означаемым — образ вещи и что одно предполагает другое, как утверждают те, кто считает, что язык — это номенклатура. Таким образом, мы соскальзываем к противоположности соссюровской концепции. Ср. S. М. 115-116.
[133] Во всем этом отрывке чувствуется типичное для Соссюра стремление избежать технических неологизмов: об этой позиции, ставшей причиной некоторой поверхностной двусмысленности в К. О. Л., но также и совершенного отсутствия мистификаций, см. № 38 и ср. S. М. 132-133, Engler 1966. Аналогичная позиция другого основателя современной науки содержится в толковом исследовании: Altieri Biagi M.L. Galileo е la tenninologia techico-scientifica. Флоренция, 1965. О знак = означающее см. if° 155.
[134]См. К. О. Л. 68, № 128. О текстах, которые могли навести Соссюра на мысль ввести два термина, см. 286-287. Означающее (signifiant) и означаемое (signifio), как субстантивированные причастия, до Соссюра не имели перевода во французском языке и вызвали определенные трудности при переводе их на другие языки:
переводчики Соссюра использовали das Bezeichnete и das Bezeichnen-de, signified и signifier в немецком и английском, итальянский язык взял для означаемого significato, в действительности соответствующее французскому слову значение, испанский язык, имеющий традиционное significado, оказался в положении, подобном итальянскому. Нет уверенности, что у итальянского языка, имеющего в своем распоряжении готовое слово significato для обозначения соссюровского означаемого, есть в этом плане какие-либо преимущества. Иногда создается впечатление, что вместе с этим простым лингвистическим уравнением на соссюровское понятие (техническое и, как мы увидим, содержащее в себе мало двусмысленности) выплескивается все то «расплывчатое и неопределенное» (Lucidi 1966. 75), что несет в себе обычное слово significato, а в других языках—такие слова, как Sim, Bedeutung, meaning, signification и т. д.
(135] «Первый исходный принцип: языковой знак является произвольным. Так, понятие сестра не связано никаким... ит. д.» (1121,1123,1224 В Engler), 0 рукописных первоисточниках параграфа см.: Engler 1959. 128-131 и ниже.
[136] Фраза соединяет первую формулировку, данную Соссюром (см. № 135), и формулировку, данную после введения терминов означающее и означаемое (см. выше № 128 и S. М. 86, № 124): «Связь, соединяющая означающее с означаемым, совершенно произвольна» (1122 В Engler). Слово «совершенно» исчезло из текста издателей: поскольку речь идет о формулировке, не раз обдуманной Соссюром, вряд ли можно допустить, что наречие используется как общий усилительный плеоназм. Более оправдано предположение, что оно имеет здесь свое собственное значение: связь произвольна radicitus (лат. совершенно) в самой своей основе, поскольку она соединяет два образования, произведенные одинаково благодаря произвольному делению в звуковой субстанции и в субстанции значения (см. № 231).
[137] Исходя из этого понятия произвольности как отсутствия мотивации означающих в двух различных языках по отношению к одному «означаемому», считающемуся постоянным и одинаковым, Соссюра обвинили в непоследовательности (см. К. О. Л. 71, № 138 и 141) и объявили его эпигоном тех, кто от софистов, от Платона и Аристотеля (и не только от стоиков), до Буля и П. Валери понимали язык как номенклатуру, то есть, как перечень названий, каждое из которых прилагается θέσει, «по соглашению», к вещам или к их мыслительным эквивалентам, ταύτα πάσι, «одинаковых для всех» (см. выше 286). Непосредственным источником этой конвенционалистской концепции для Соссюра, несомненно, стал Уитаи (см. выше 247), ср.: Language and Study of Language. Op. cit. C. 32 («...внутренняя и сущностная связь между идеей и словом. .. ее нет в любом языке на земле», так что знак является «произвольным и конвенциональным»), 71, 102, 132, 134, 400 («произвольным знаком мысли») и т. д.; Life and Growth of Language. Op. cit. C. 19,24,48, 282, 288. Следует отметить, с точки зрения терминологии, что у Уитни произвольность тесно связана в различных его контекстах с конвенцио-нальностью: как видим (выше, 287), Соссюр старательно избегал этого термина в 1894 г. и впоследствии, имея на то теоретические причины, поскольку термин справедливо означает, что конвенциональность неизбежно предполагает концепцию означаемого и означающего как двух фактов, относительно которых происходит вторичное соглашение людей для их соединения. Иными словами, как мы это видели (274), конвенционализм не посягает на концепцию языка как номенклатуры. Вследствие этого Соссюр отказывается от термина конвенционный, условный (conventional) как определения знака: в определенный период, он, по видимому, стремится заменять также и второй термин из пары Уитни термином независимый (S. М. 45,143 и см. № 140) или немотивированный (символ). Следует учитывать все это, чтобы оценить факт использования термина произвольный в К. О. Л. Соссюру нельзя приписать sic et simpliciter (так просто) конвенционалистской концепции: весь К. О. Л. (см. выше № 128,129 и К. О. Л. IS 2 и ел.) представляет собой именно борьбу с этой концепцией. Соссюр пришел к ис-