Особенности советского языкознания

Вопросы метода в советском языкознании с самого начала его возникновения приняли сложный характер. С одной стороны, сохранялись традиции московской и казанской школ. Представители этих школ, работавшие и в советское время — А. А. Шахматов, Л. В. Щерба, Д. Н. Ушаков, А. М. Селищев, В. А. Богородицкий, Г. А. Ильинский, М. В. Сергиевский и др., а также их ученики — продолжали полностью или главным образом ориентироваться на сравнительно-исторический метод.

С другой стороны, параллельно шли поиски создания основ марксистского языкознания и установления особого, марксистского метода. Однако эти поиски сопровождались уродливыми левацкими извращениями, подобными тем, которые были столь характерны для «Пролеткульта» в искусстве. Особенно активно действовали в этом направлении представители группы «Язык — фронт» и школа академика Н. Я. Марра. Используя революционную фразу, они вульгаризаторски переносили социологические категории в область языка. В полемике с Н. Я. Марром, возражая против его вульгаризаторских методов, трезвые мысли были высказаны Е. Д. Поливановым[6] но они были подвергнуты резкой критике и охарактеризованы как «рецидив буржуазного языкознания» и «буржуазная контрабанда»[7].

Отдельного упоминания заслуживает также объединение лингвистов и литературоведов ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка). Это объединение, существовавшее с 1914 по 1923 г. и ориентировавшееся преимущественно на ленинградских ученых (хотя оно имело отделение и в Москве[8]), не оказало сколько-нибудь заметного влияния на формирование советского языкознания. Но некоторые его члены, переселившиеся в Чехословакию и продолжавшие там развивать идеи ОПОЯЗа, способствовали созданию пражского лингвистического кружка и возникновению так называемого пражского структурализма[9]. В литературоведении ОПОЯЗ послужил основой для создания формальной школы.

К концу 30-х годов остаются два направления в советском языкознании, проявляющих по отношению друг к другу относительную терпимость: претендующая на положение марксистского языкознания школа акад. Н. Я. Марра и довольно обширная группа языковедов, не разделяющая его взглядов, но и не имеющая единых четких методических позиций. Представители этой второй группы частично продолжали традиции дореволюционного русского языкознания, частично являлись последователями социологической школы Ф. де Соссюра и частично исповедовали откровенный и воинствующий эклектизм. Особо следует выделить крупнейшего советского языковеда последних десятилетий акад. Л. В. Щербу. Его оригинальное и богатое мыслями научное твор­чество дает все основания называть его создателем самостоятельной лингвистической школы, хотя вместе с тем его как ученика Бодуэна де Куртене нередко причисляют к казанской школе.

Теории акад. Н. Я. Марра были направлены по преимуществу на исследование широкомасштабных глоттогонических проблем, решавшихся, однако, умозрительным путем на основе социологических схем. Основой его исследовательского метода служил совершенно произ­вольный четырехэлементный анализ и стадиальные трансформации языка. В настоящее время все ошибки Н. Я. Марра подробно разобраны и поэтому нет надобности возвращаться к ним[10].

После смерти Н.Я. Марра советское языкознание возглавил его ученик — акад. И. И. Мещанинов. Счита­ось, что он продолжал развивать идеи своего учителя, получившие в своей совокупности наименование «нового учения» о языке. Во всяком случае послевоенный период вплоть до 1950 г. прошел под знаком все усиливающегося давления на языковедов, уклонявшихся в своей научной и педагогической практике от марровских установок и, в частности, проявлявших пристрастие к попавшему в полную немилость сравнительно-историческому методу. Очевидно, что на основании одних своих научных достоинств «новое учение» о языке никогда не смогло бы занять господствующего положения в советском языкознании, так как его серьезные недостатки были слишком ясны. Но оно вводило в заблуждение своими социологическими формулировками, особенно отчетливо и эффектно проступавшими на фоне нейтральных в этом отношении положений традиционной компарати­вистики. Эти качества и обеспечивали теориям Н. Я. Марра административную поддержку, что в свою очередь привело к установлению в этот период нетерпимого режима в языкознании.

Положение усложнялось тем, что никакого дальнейшего развития метода Н. Я. Марра фактически не происходило и по самому его характеру не могло происходить, так как составлявший его основу пресловутый четырехэлементный анализ не имел никаких четких принципов и, помимо самого Н. Я. Марра, почти никем не применялся в исследовательской работе. Марризм исполнял главным образом ограничительные функции, всячески препятствуя тому, как бы советские языковеды не впали в грех компаративизма. Характерно, что акад. И. И. Мещанинов, повторяя наиболее общие формулировки своего учителя, в последующие годы своей исследовательской работы в действительности ушел в сторону от его теоретических положений и во всяком случае от выдвинутого им метода лингвистического исследования. В своих книгах, опубликованных И. И. Мещаниновым в этот период, — «Общее языкознание» (1940), «Члены предложения и части речи» (1945), «Глагол» (1948) — и в ряде статей он: в широком языковом плане ставит вопрос о доминирующей роли синтаксиса при становлении частей речи, о типологии предложения, о происхождении типологических групп языков, о роли понятийных катего­рий в семантических и грамматических категориях языка и т. д. В этом направлении своей исследовательской рабо­ты он смыкался с такими представителями зарубежного языкознания, как К. Уленбек, Э. Сепир, Г. Шухардт, А. Тромбетти, А. Хаммерих, О. Есперсен и др. По самому своему характеру изучаемые И. И. Мещаниновым проблемы, хотя и требовали исторического подхода, нуждались в совершенно новой исследовательской методике уже и потому, что их рассмотрение осуществлялось в шиоком контексте культуроведческих категорий. Поэтому работы И. И. Мещанинова были посвящены в такой же степени конкретной лингвистической проблематике, как и поискам нового исследовательского метода, пригодного для разрешения новых языковедческих задач. В этих поисках И. И. Мещанинов в какой-то мере пытался оперет­ся и на марризм, как на «материалистическую» науку о языке, но в этом направлении фактически все сводилось у него только к использованию наиболее общих положе­ний. В последующий за дискуссией 1950 г. период это по­следнее обстоятельство оказало решающее влияние на оценку научного творчества И. И. Мещанинова. С сожалением следует отметить, что И. И. Мещанинов незаслуженно был поставлен в один ряд с Н. Я. Марром и в связи с этим подвергнут резкой критике[11].

В июне — июле 1950 г. на страницах газеты «Правда» состоялась открывшаяся выступлением проф. А. С. Чикобава лингвистическая дискуссия, которая оказала большое влияние на дальнейшее развитие советского языкознания. К числу положительных результатов, к которым привела эта дискуссия, относится то, что она разоблачила вульгаризаторскую сущность общетеоретических установок Н. Я. Марра и вскрыла его многочисленные ошибки собственно лингвистического характера (или же чрезвычайно произвольные истолкования языковых явлений). Доминирующее положение «нового учения» о языке, державшееся главным образом на административном понуждении, было устранено. Вместе с тем следует отметить, что в ближайшие годы, последовавшие за дискуссией, советская наука о языке не избежала влияния культа личности, проявлявшегося, в частности, в догматическом толковании всех положений, содержавшихся в выступлении Сталина в дискуссии по языковедческим вопросам.

Дискуссия, естественно, не могла решить всех вопросов советского языкознания. Не получил полной ясности и вопрос о методе.

После дискуссии 1950 г. в советском языкознании на первых порах в качестве основного метода лингвистического исследования был принят сравнительно-исторический метод, подвергавшийся ранее, в 30—40-е годы, гонениям со стороны марристов. Обращение вновь к этому методу, однако, не было результатом всестороннего обсуждения его научных достоинств (также сопоставительно с другими методами), но обычно подкреплялось простой ссылкой на соответствующее высказывание Сталина в работе «Марксизм и вопросы языкознания»: «Н. Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод как «идеалистический». А между тем нужно сказать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых четырех элементов». В соответствии с этой цитатой глав­ным критерием, на основании которого устанавливается метод для советского материалистического языкознания, является его характеристика как лучшего, чем четырех­элементный анализ Н. Я. Марра, и то, что он «толкает к работе, к изучению языков». Легко увидеть, что под эти критерии может подойти очень широкий круг методов, например ареальный или структуральный. Ведь они, конечно, тоже толкают к работе, к изучению языков. Но можно ли только на основе этого довода решать, что именно они являются теми исследовательскими метода­ми, на которые полностью должно опираться советское языкознание?

Если же оценивать сравнительно-исторический метод по существу, то также неизбежно возникает ряд весьма существенных сомнений. Помимо тех объективных его недостатков, которые обычно приводятся, сопровожда­ясь оговорками о необходимости его совершенствования у него наличествует много и других. Нельзя, например, не признать вескости упреков, которые в последнее время делаются в его адрес зарубежными лингвистами. Так, представитель неолингвистического направления Дж. Бонфанте заявляет, что младограмматическое языкозна­ние, основывающееся на классическом сравнительно-ис­торическом методе, — это языкознание в пустоте, со­вершенно абстрактное, вне всякой связи с реальной ис­торией народа, это языкознание упрощенных и «законо­мерных» (регулярных) схем, рассматривающее всякое исключение из этих схем как еще не объясненную регу­лярность, языкознание, исследующее языковые факты и явления в изоляции от системы языка и допускающее сравнение изолированных явлений в разных языках без учета географических и хронологических факторов и т.д.16.

Следует при этом отметить, что формулирование та­ким образом недостатков сравнительно-исторического метода отнюдь не является производным от идеалисти­ческой позиции Бонфанте. В своем полемическом вы<86>ступлении он лишь суммирует высказывания многих языковедов разных направлений, и эти критические вы­сказывания вновь повторяются в наши дни (в том числе и в советской лингвистике) при противопоставлении «традиционных» и новейших (структуральных, матема­тических) методов.

Не случайно и то обстоятельство, что сравнительно-исторический метод применяется главным образом в фо­нетике и морфологии, а в синтаксисе и лексикологии, где, в частности, особенно отчетливо проявляются связи языка с историей, его применение встречается с такими трудностями, которые до настоящего времени остаются непреодолимыми. В этих последних областях с помощью тех приемов, которыми восстанавливаются утраченные языковые факты в истории языков, не удается достичь сколько-нибудь реальных результатов, и только обра­щение к структуральным методам исследования языка обеспечивает известные успехи в этом направлении.

Все упомянутые недостатки сравнительно-историче­ского метода, разумеется, отнюдь не исключают его из научной практики советских языковедов; его примене­ние достаточно оправдано столетней историей его служения науке. В рассматриваемой же связи важно от­метить, что критерии, на основании которых сравни­тельно-исторический метод был выдвинут в советском языкознании на положение ведущего, нуждаются в уточ­нении, а сам метод — в точной оценке его возможностей и определении границ применения. В связи с этим воз­никают и другие вопросы. Ведь то или иное частное ре­шение конкретной лингвистической задачи можно осуще­ствить различными специальными методами, и неужели только решение, полученное на основе сравнительно-ис­торического метода, следует признавать доброкачест­венным? В том, что это не праздный вопрос, убеждают высказывания, подобные тому, которое делает, напри­мер, А. В. Десницкая. В своей интересной и богатой по содержанию книге, посвященной изучению родственных отношений индоевропейских языков и уделяющей много места методологическим основам науки о языке, она пишет: «Марксистское языкознание должно противопо­ставить подлинно научную, историческую трактовку этой проблемы теориям зарубежных структуралистов, неолингвистов и т. д., провозглашающих отказ от тра<87>диций классического сравнительного языкознания»17, по­коящегося, в изложении А.В. Десницкой, целиком на сравнительно-историческом методе.

В связи с вопросом о том, может ли сравнительно-ис­торический метод служить гарантией такого разрешения лингвистических проблем, которое способно удовлетво­рить марксистское языкознание, стоит и другой более широкий вопрос: каковы критерии, с помощью которых следует осуществлять методологическую оценку метода или конкретного решения частной лингвистической про­блемы.

В передовой статье журнала «Вопросы языкознания» (1957, № 5) указывается, что конкретной лингвистиче­ской работе в Советском Союзе сопутствовал «сложный и трудный, но совершенно необходимый процесс выработки новых теоретических и методологических основ самой науки о языке»18. Это указание совершенно спра­ведливо. Сложность и трудность данного процесса (а соответственно и поисков указанных критериев), отсут­ствие здесь необходимой ясности можно проследить на ряде конкретных случаев. Так, например, смешение син­таксиса и морфологии в работах И. И. Мещанинова было подвергнуто критике в нашей научной литерату­ре 19 как методологически порочное, а смешение лекси­ки и морфологии в трудах В. В. Виноградова (при опре­делении основного словарного фонда, куда оказались за­численными не только словообразовательные суффиксы, но и словообразовательные модели20) не только не вы­звало каких-либо возражений подобного характера, но и нашло широкое распространение в нашей научной и учебной практике. Прямое перенесение социологических категорий в язык у Н.Я. Марра было совершенно пра­вильно расценено как грубая вульгаризация, а требование выискивать в развитии языков «основного закона»,<88> по примеру основного экономического закона, препод­носилось в передовой статье журнала «Вопросы языкознания» как очередная задача советского языкозна­ния21 и т. д.

Такого рода противоречивость суждений в значитель­ной мере следует приписать тому, что в советском язы­кознании еще недостаточно четко определены взаимо­отношения между методологическими основами науки о языке и ее специальными методами. Эта нечеткость и делала возможным известную произвольность оценок и применение мировоззренческих категорий в тех случаях, когда это было не оправдано. Именно поэтому данный вопрос требует отдельного рассмотрения.