Монография подготовлена к печати на основании гранта Научного фонда ГУ-ВШЭ 2007-2008 г. проект № 07-01-89
Монография подготовлена к печати на основании гранта Научного фонда ГУ-ВШЭ 2007-2008 г. проект № 07-01-89
Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления
Орлов И.Б.
Москва 2008 г.
Содержание
Содержание........................................................................................... 2
Введение. Повседневность как объект научного исследования 2
Глава 1. История повседневности как научное направление 2
Глава 2. Источники и методы истории повседневности......... 2
Глава 3. Советская повседневность: историография проблемы 2
Глава 4. Устная история и повседневность................................ 2
Глава 5. Советская повседневность в литературе и искусстве 2
Глава 6. Советская повседневность: нормы и аномалии....... 2
Глава 7. Коммунальная квартира как социокультурный феномен советской повседневности..................................................................... 2
Глава. 8. Семейная история, семья и брак в СССР..................... 2
Глава 9. «Нормированный сервис» в советской повседневности: карточная система в СССР...................................................................... 2
Глава 10. Алкогольная политика и «пьяная культура» в Советской России 1920-1930-х годов........................................................................ 2
Глава 11. Отдых и досуг в советской истории. Туризм как специфическая сфера советской повседневности......................................................... 2
Глава 13. Сервис в советской повседневности.......................... 2
Заключение. Перспективы изучения повседневности............ 2
Таблица № 1
| 1942 г | 1943 г | 1944 г | 1945 г | 1946 г. | 1947 г | ||
| декабрь | декабрь | декабрь | декабрь | сентябрь | декабрь | декабрь | |
| Все население, снабжаемое хлебом | 61 778 | 67 711 | 73 999 | 80 586 | 87 800 | 59 055 | 62 846 |
| I. По городским нормам | 40 961 | 43 188 | 48 373 | 53 817 | 59 837 | 55 057 | 56 282 |
| По карточкам В том числе | 38 901 | 41 830 | 47 198 | 52 818 | 58 834 | 54 108 | 55 285 |
| Работающие | 18 744 | 20 333 | 23 930 | 26 119 | 28 204 | 29 189 | 29 646 |
| Иждивенцы | 9 864 | 10 370 | 11 300 | 12 327 | 13 414 | 8 279 | 8 132 |
| Дети | 10 293 | 11 127 | 11 968 | 14 372 | 17 216 | 16 640 | 17 507 |
| В закрытых учреждениях и в порядке котлового довольствия* В том числе | 2 060 | 1 358 | 1 175 | 1 003 | |||
| Участвовавшие в строительстве оборонительных сооружений и восстановительных работах | - | ||||||
| Находившиеся в детских домах, домах инвалидов и других закрытых учреждениях (Госснаб) | 1 172 | 1 168 | |||||
| II. По сельским нормам | 20 817 | 24 523 | 25 626 | 26 769 | 27 963 | 3 998 | 6 564 |
| По нормам, установленным местными Советами | 17 778 | 15 800 | 17 021 | 18 950 | 20 119 | - | - |
| По нормам, установленным централизованно | - | 7 139 | 7 826 | 7 549 | 7 707 | - | - |
| Остальное население сельских местностей, снабжаемое хлебом | 3 039 | 1 584 | - | - |
* Включая учащихся ФЗО и РУ, находившихся на котловом довольствии в 1942 г- 802 тыс., а в 1943 г. - 54 тыс. В последующие годы учащиеся ФЗО и РУ снабжались хлебом по карточкам.
Снабжение хлебом по сравнению с другими продуктами имело существенные особенности. Во-первых,хлебом по карточкам снабжалось все население всех без исключения городов и рабочих поселков, тогда как на мясо, рыбу, крупу и макаронные изделия карточная система была введена не во всех городах. Во-вторых, в отличие от всех остальных продуктов хлебная норма была не месячной, а дневной. В-третьих, хлеб не заменялся другими продуктами. В этом отношении снабжение хлебом отличалось от снабжения другими продуктами питания, которые нередко выдавались некоторым категориям городского населения в виде заменителей. Наконец, карточные нормы хлеба были дифференцированы меньше, чем других продуктов питания, и в дополнительных видах снабжения хлеб также занимал меньшее место.
Переход к карточной системе занял период июля-октября 1941 г. В первую очередь, постановлением Совнаркома СССР № 1882 от 18 июля 1941 г. карточная система снабжения хлебом и продовольственными товарами (мясо, рыба, жиры, крупа и макаронные изделия) была введена для всего населения Москвы и Ленинграда, а также в ряде городов Московской и Ленинградской областей: Волхова, Егорьевска, Загорска, Клина, Коломны, Колпино, Кронштадта, Люблино, Ногинска, Орехово-Зуево, Павлова-Посада, Перово, Петродворца, Подольска, Пушкина, Серпухова, Сестрорецка, Солнечногорска, Шлиссельбурга, Щелково и Электростали. Также нормированное снабжение распространялось на 11 пригородных районов Московской области (Балашихинский, Воскресенский, Красногорский, Краснополянский, Кунцевский, Ленинский, Мытищинский, Пушкинский, Раменский, Ухтомский и Химкинский) и 6 пригородных районов Ленинградской области (Всеволжский, Красносельский, Мгинский, Ораниенбаумский, Павловский (Слуцкий) и Парголовский).
С 1 сентября 1941 г. нормированное снабжение хлебом, сахаром и кондитерскими изделиями было введено уже в 197 городах, рабочих поселках и поселках городского типа, а также во всех городах и рабочих поселках Донбасса, Свердловской, Челябинской, Тульской и ряда других областей. В течение сентября-октября оно было введено: во всех городских поселениях Крымской АССР; в ряде городов и рабочих поселков Казахской СССР, Северо-Осетинской, Чечено-Ингушской, Татарской и Чувашской АССР, Архангельской, Воронежской, Иркутской, Калининской и Новосибирской областей, а также Красноярского и Орджоникидзевского краев. К 10 ноября 1941 г. карточная система охватила практически все городские поселения страны.
Кроме того, приказами Наркомата торговли СССР в сентябре-октябре 1941 г. предусматривалось создание сети магазинов для торговли хлебом по повышенным ценам без карточек в некоторых городах и поселках Крымской и Дагестанской АССР, Архангельской, Воронежской, Ивановской, Калининской, Молотовской, Пензенской, Саратовской, Тамбовской, Челябинской и Чкаловской областей.
На гарантированное хлебное снабжение были приняты также рабочие, ИТР, служащие (и их дети) предприятий тяжелой, оборонной промышленности и транспорта, расположенных вне пунктов, где были введены карточки. Помимо того, в сельской местности для населения, не связанного с сельским хозяйством, и эвакуированных городских жителей выделялись централизованные фонды хлеба и некоторых других продовольственных товаров. При этом для сельской интеллигенции (учителей, медработников, педагогического персонала детских внешкольных учреждений, агрономов, зоотехников, ветеринарных врачей и фельдшеров, гидротехников и др.), а также для инвалидов Отечественной войны были централизованно установлены гарантированные нормы снабжения хлебом. Хотя для сельской интеллигенции, проживающей в отдаленных населенных пунктах, где не было хлебопекарен, взамен хлеба выдавалась мука.
Другие группы сельского населения, не связанные с сельским хозяйством, получали хлеб по нормам, определяемым на местах (вначале районными, а потом областными исполкомами и совнаркомами автономных республик), но не выше норм, установленных для соответствующих групп в городах. Продовольственные карточки в сельских местностях не вводились, хлеб и другие продовольственные товары отпускались по талонам и спискам. Печатание и рассылка талонов на продажу хлеба, продовольственных и промышленных товаров в сельской местности производились райисполкомами, а с марта 1944 г. – республиканскими, краевыми и областными потребсоюзами.[398] Талоны на хлеб в сельской местности выдавались на один месяц или 15 дней. Продажа хлеба производилась ежедневно или на несколько дней вперед. Работникам железнодорожного и водного транспорта, а также связи, постоянно находившимся в движении выдавалась единая транспортная карточка, по которой продажа хлеба и других продуктов и отпуск питания производились во всех пунктах СССР. Лица, выезжавшие в служебные командировки, получали на это время рейсовую карточку (взамен городской), по которой отпускались продукты (включая хлеб) и питание на станциях железных дорог, пристанях и во всех городах.[399]
В результате в 1942 г. в городах страны хлебные карточки получили около 40 млн. чел., а к концу войны численность гражданского населения, принятого государством на снабжение хлебом, составила, по разным данным, от 76,8 до 80,6 млн. И это, несмотря на то, что, начиная с 1943 г. и до отмены карточек, правительство постоянно сокращало контингент населения, состоявший на карточном снабжении, и урезало нормы снабжения хлебом. Начиная с 1944 г. это «компенсировалось» ростом государственного снабжения населения картофелем, крупой и макаронными изделиями.
Сокращение контингента, находившегося на карточном снабжении, ускоренными темпами началось только после войны, особенно в условиях голода. Численность снабжаемых хлебом к концу III квартала 1946 г. достигла 87,8 млн. чел. против 77,1 млн. на январь 1945 г. В связи с неурожаем было принято решение с 1 октября 1946 г. сократить контингенты снабжаемого населения, проживающего в сельской местности, снять с пайкового снабжения хлебом в городах и рабочих поселках часть неработающих взрослых иждивенцев (не подлежали снятию учащиеся и лица, связанные с уходом за малолетними детьми) и некоторое уменьшение нормы выдачи хлеба по карточкам остальным иждивенцам. В целом контингенты населения, снабжаемого хлебом, были ограничены 60 млн. чел. Пришлось сократить фонды коммерческой торговли хлебом, запретить отпуск хлеба и крупы по всем видам дополнительного питания, сократить расход зерна на промышленную переработку, расход хлеба для внерыночных потребителей и т.п. Подобный «режим экономии», прежде всего, коснулся восточных регионов страны. В октябре 1946 г. были приняты дополнительные меры по экономии хлеба: дополнительно сокращен фонд коммерческой торговли хлебом и крупой, уменьшена выработка сортовой муки, сокращены нормы хлеба по отовариванию хлопка и сельхозсырья. С октября 1946 г. с централизованного снабжения хлебом сняли 71 тыс. жителей Бурят-Монгольской АССР. С сентября по декабрь 1946 г. в Красноярском крае с централизованного снабжения хлебом было снято 648524 человека, или 50% получавших до этого хлеб по карточкам. В сентябре 1946 г. более чем в 6 раз был сокращен контингент сельского населения Иркутской области, снабжаемый хлебом по карточкам - с 251,4 тыс. до 40 тыс. С 1 ноября контингенты снабжаемого хлебом населения утверждались Советом министров СССР ежемесячно по регионам и нормам потребления. Только в конце 1946 г. по решению правительства контингенты населения, снабжаемого хлебом, были увеличены на 2 млн. чел., главным образом по районам, пострадавшим от засухи. Общий контингент снабжаемого хлебом населения в 1947 г. составил 63 млн. чел.[400]
Период 1941-1943 гг. можно выделить в качестве отдельного этапа функционирования карточной системы. С одной стороны, это обусловлено изменением законодательной базы. Приказом Наркомата торговли СССР № 380 от 13 ноября 1942 г. «Об упорядочении карточной системы на хлеб, некоторые продовольственные и промышленные товары» с 1 января 1943 г. вводились единые формы карточек на нормированные товары и платные (5 копеек) стандартные справки на получение этих карточек. Карточки имели условные обозначения категорий и групп снабжения, наименование республики, края, области, города, с указанием года и месяца, на который выдана карточка на хлеб и продовольственные товары. Лицам, получавшим карточки после 1-го числа или за неполный месяц, предусматривалась выдача опять же платных (5 копеек за талон) однодневных или пятидневных талонов на хлеб и продовольственные товары. Приказ также предусматривал предоставление наркомам торговли республик и заведующим областными (краевыми) торговыми отделами права «производить прикрепление населения к магазинам для получения хлеба и продовольственных товаров по карточкам, когда по условиям снабжения и состоянию торговой сети это является целесообразным». Купить хлеб и другие продукты теперь можно было только в том магазине, где были прикреплены соответствующие карточки. При всех плюсах, прикрепление порождало у работников торговли нездоровые настроения: если покупатель прикреплен, то возьмет то, что есть. Хотя в некоторых случаях порядок обязательного прикрепления нарушался. Например, в Ленинграде после снятия блокады Ленглавресторан перевел 40 столовых на отпуск питания по карточкам, но без прикрепления.
Что касалось лиц, не работавших по найму, если они проживали в домах частных владельцев, а также отпускников из Красной Армии, ВМФ и войск НКВД, то им выдача карточек производилась непосредственно через городские или районные бюро продовольственных и промтоварных карточек. В связи с изданием данного приказа считались утратившими силу многочисленные приказы Наркомторга СССР.[401] С другой стороны, именно в это время сложились основные принципы нормированного снабжения. Нормы продовольственного снабжения населения по группам и категориям определялись не только в зависимости от характера выполняемой работы, возраста «и других факторов, влияющих на физиологическую потребность организма», но и с учетом значения этой работы для народного хозяйства, обороны и Советского государства. В соответствии с этим было установлено 4 группы населения: рабочие и приравненные к ним; служащие и приравненные к ним; иждивенцы и приравненные к ним; дети до 12 лет.
Служащие в городах и рабочих поселках, или работающие в сельской местности на предприятиях, переведенных на гарантированные нормы снабжения, обеспечивались хлебом с начала карточной системы до 21 ноября 1943 г. по двум категориям – по 1-й – 500 г в день и по 2-й – 400 г. В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 ноября 1943 г. за № 1263-379-с все служащие стали обеспечиваться хлебом по единой норме – 400 г в день. Однако для служащих ведущих отраслей промышленности с 21 ноября 1943 г. были установлены более высокие нормы снабжения хлебом. Так служащие угольной, оборонной промышленности и металлургии, железнодорожного и водного транспорта снабжались хлебом по норме 450 г в день. А служащим черной металлургии была восстановлена норма хлеба 500 г. Кроме того, в соответствии с решением правительства от 21 июля 1947 г. служащие организаций и предприятий Калининградской области снабжались по норме 500 г в день. Служащие Москвы обеспечивались хлебом по норме 450 г в день, а в Ленинграде и районах Крайнего Севера – 500 г.
Иждивенцы в городах и рабочих поселках обеспечивались хлебом с начала карточной системы до 21 ноября 1943 г. по норме 400 г в день. В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 ноября 1943 г. № 1263-379с иждивенцам в городах и рабочих поселках была установлена норма хлеба 300 г в день. В связи с засухой 1946 г. постановлением Совмина СССР и ЦК ВКП(б) норма хлеба иждивенцам была снижена до 250 г во всех городах и рабочих поселках и даже в районах Крайнего Севера. В течение 1942-1946 гг. отдельными постановлениями правительства были сняты с государственного снабжения гарантированными продовольственными товарами (в том числе хлебом) трудоспособные, но неработающие иждивенцы, подлежащие мобилизации на производство. То есть гарантированное снабжение главным образом касалось нетрудоспособных иждивенцев - престарелых, женщин, имеющих маленьких детей, инвалидов и т.п. Однако в Читинской области карточки на хлеб всему населению выдавались по постановлению Совнаркома СССР от 9 ноября 1942 г. № 1800-846-с (норма Крайнего Севера) только на территории Джелтулакского, Каларского, Тунгиро-Олекминского (Тупинского), Тюкжинского и Зейско-Учурского районов.
Что касается рабочих и инженерно-технических работников, то для них в наибольшей степени проявлялся принцип дифференцированного снабжения. На заметные изменения в советской экономической системе обратил внимание Дж. Хоскинг, показавший, как война ускорила процесс «обособления рабочей аристократии», так как кадровые рабочие получали более высокую зарплату и более полновесные пайки.[402] Во-первых, в основу распределения продовольствия (в том числе и хлеба) был положен принцип обеспечения повышенного потребления за ударный труд. Рабочие и ИТР лесной, торфяной и рыбной промышленности, непосредственно занятые на лесозаготовках, лесосплаве, торфоразработках и в предприятиях рыбной промышленности, для которых не были установлены нормы выработки, снабжались хлебом, в период сезонных работ, по первой категории. Учитывая сезонный характер производства, – в рыбной промышленности (в период массового лова и уборки рыбы), лесной (при заготовках и вывозе древесины), и на заготовке и сушке торфа – в целях стимулирования производительности труда и ускорения работ снабжение дифференцировалось в зависимости от выработки. Например, рабочие, перевыполняющие нормы выработки, получали на 100 г хлеба в день больше выполняющих нормы, а не выполняющие – на 100 г меньше.
Кроме того, не ограничиваясь установлением преимущественных основных норм снабжения продовольственными товарами, правительство для стимулирования производительности труда ввело дополнительные виды питания сверх основных пайков. Например, рабочие, выполняющие и перевыполняющие нормы выработки, с мая 1942 г. дополнительно получали второе горячее питание, к которому отпускался дополнительно, сверх карточек, хлеб по 100 или 200 г на человека в зависимости от характера производства. К концу 1942 г. в целом по стране вторым горячим питанием было охвачено 0,6 млн. человек, к концу 1943 г. - почти 3 млн., а в начале 1945 г. - около 6 млн., то есть 60-70% рабочих основного производства ведущих отраслей. Данные официальной свидетельствуют, что различные виды дополнительного питания, являвшиеся важным элементом дифференцированного распределения, стали занимать заметное место в общем балансе продовольственного снабжения населения с 1943 г.
Сложившееся к началу 1942 г. тяжелое положение на железнодорожном транспорте заставило улучшить условия снабжения транспортников. Машинисты и их помощники, кочегары и кондукторы, вагонные мастера и начальники кольцевых маршрутов стали дополнительно получать в период нахождения в пути определенное количество хлеба, колбасы и сахара. Впоследствии подобные пайки (но с меньшим количеством хлеба) на время нахождения в пути были установлены и для вагонных поездных бригад. Дополнительное питание в пути получал также плавсостав морских и речных судов.[403]
Одновременно с осени 1942 г., в целях ликвидации уравнительности и укрепления трудовой дисциплины администрация предприятий получила право снижать нормы лицам, трудившимся недобросовестно. Постановление правительства от 18 октября 1942 г. № 1709 предусматривало, что рабочим, совершившим прогул и по приговору отбывающим наказание в порядке исправительно-трудовых работ на данном предприятии, на это время снижается норма отпуска хлеба: для получающих 800 г и более – на 200 г, для остальных – на 100 г. Например, на ряде заводов Омска в цехах два раза в месяц производилась перерегистрация карточек, в ходе которой работникам, нарушившим трудовую дисциплину, снижалась норма выдачи хлеба на 200 г. В ноябре - первой декаде декабря 1942 г. на 17 омских предприятиях такая мера была применена к 1280 чел.[404] Но директорам предприятий предоставлялось право восстанавливать отпуск хлеба по полной норме тем, кто в течение месяца добросовестно относился к работе и выполнял нормы выработки.
Во-вторых, предусматривалось продовольственное снабжение по более высоким нормам решающих для нужд фронта отраслей. Рабочие, ИТР и лица, отнесенные отдельными постановлениями правительства к группе рабочих, обеспечивались в городах и рабочих поселках в основном по двум категориям - первой и второй. Карточки 1-й категории на хлеб и сахар получали только работавшие непосредственно на фабриках, заводах, шахтах, рудниках, приисках и стройках. Тогда как работники подсобных и обслуживающих предприятий этих же отраслей получали карточки 2-й категории.
До 21 ноября 1943 г. норма хлеба по первой категории была 800 г в день, а по второй – 600 г. В районах, отнесенных к Крайнему Северу, все рабочие и ИТР снабжались хлебом по норме 800 г в день. Хотя следует уточнить. Для работников таких крупных промышленных организаций, как Дальстрой, Норильскстрой, Главсевморпуть, приказом Наркомторга СССР были установлены повышенные нормы отоваривания продуктовых карточек, но хлебные нормы оставались прежними. Тогда как для работников Дальстроя и Главсевморпути, работающих на островах северных морей, побережье Ледовитого океана, Беринговом проливе и в бассейнах рек Яна и Анабара, были установлены более высокие нормы отпуска хлеба по карточкам – 800 г в день.
Засуха 1943 г. вызвала необходимость экономии хлебных ресурсов, поэтому правительство установило сниженные нормы хлеба для первой категории (600 г) и для второй (500 г). Для рабочих в районах Крайнего Севера была также установлена сниженная норма в 700 г. Во второй половине 1945 г., учитывая особое положение на Дальнем Востоке, рабочим и ИТР ряда дальневосточных областей, краев и республик (Читинской области, Хабаровского и Приморского краев и Бурят-Монгольской АССР) были восстановлены нормы снабжения хлебом, действовавшие до 21 ноября 1943 г., то есть первая категория по 800 г и вторая - по 600 г., а в Якутской АССР и в районах Читинской области, Хабаровского и Приморского краев, отнесенных к Крайнему Северу, для всех рабочих и ИТР был установлена единая норма - 800 г в день.
Постановлением СНК СССР от 4 декабря 1941 г. № 2273-1028сс был установлен специальный перечень предприятий важнейших отраслей хозяйства, рабочие, ИТР и служащие которых были приняты на снабжение хлебом, сахаром и другими продовольственными товарами по гарантированным нормам по карточкам, независимо от местонахождения этих предприятий. В основном это постановление относилось к предприятиям авиационной, химической, танковой, угольной и нефтяной промышленности, электропромышленности, промышленности черной и цветной металлургии. Рабочим и ИТР предприятий этих ведущих отраслей народного хозяйства были установлены нормы снабжения хлебом выше, чем по первой категории. Так, рабочим и ИТР угольной и металлургической промышленности, а также рабочим основного производства важнейших оборонных предприятий и решающих портов (по списку, утвержденному Наркомторгом СССР) в 1943 г. была установлена норма хлеба 650-700 г в день. Снабжение хлебом выше, чем по первой категории, было установлено также и для рабочих и ИТР железнодорожного транспорта. Например, рабочие важнейших профессий и ИТР основных служб на решающих железнодорожных узлах и станциях, снабжались хлебом по норме 700 г в день, а работающие на важнейших железнодорожных узлах и станциях - 650 г.
В конце 1945 г. рабочим и ИТР предприятий черной металлургии и угольной промышленности были повсеместно восстановлены нормы снабжения хлебом по первой и второй категориям, действовавшие до 21 ноября 1943 г. (800 и 600 г). Кроме того, рабочим предприятий угольной промышленности, занятым на подземных работах, была повышена норма хлеба с 1000 до 1200 г. Норма хлеба с 1000 до 1200 г также была повышена для рабочих трубопрокатных заводов Министерства черной металлургии. Учитывая важность вопроса повышения добычи нефти, правительство увеличило норму снабжения хлебом с 1000 до 1200 г для 30 тыс. рабочих нефтяной промышленности, занятых на буровых работах. Повышение нормы снабжения хлебом было произведено также и рабочим предприятий рыбной промышленности, которым постановлением СНК СССР от 14 февраля 1946 г. № 369 была восстановлена норма снабжения хлебом по первой и второй категории (800 и 600 г в день).
Однако в местах, освобожденных от противника, все рабочие и ИТР ведущих отраслей промышленности (черной металлургии, угольной промышленности и т.д.) снабжались хлебом по общесоюзным нормам, рабочие и ИТР остальных отраслей народного хозяйства снабжались в этих районах по одной норме - 500 г в день. Отнесение к первой или второй категории по снабжению хлебом в районах, освобожденных от противника, не применялось.
В-третьих, при установлении норм учитывались условия труда. Так, самые высокие нормы основного снабжения продовольственными товарами были установлены для рабочих угольной забойной группы, занятых на подземных работах предприятий угольной промышленности. Так, рабочие и ИТР, занятые на подземных работах, в горячих и вредных цехах, получали по 1 кг хлеба в день. Кроме того, с июня 1943 г. были установлены холодные завтраки (100-200 г хлеба, 30-50 г сала, 10 г сахара) в Кузбассе для тех, кто обеспечивал определенный процент выполнения плана добычи угля и руды. Впоследствии такие завтраки получали подземные рабочие других угольных бассейнов, шахт и рудников цветной металлургии и рабочие ведущих профессий ряда предприятий черной металлургии.
Для работающих горячих и вредных цехов предприятий химической и оборонной промышленности, цветной металлургии и некоторых других отраслей правительство в 1943 г. сохранило нормы снабжения хлебом по 800 г в день и по 1000 г в пределах определенного количества хлебных пайков по этим нормам (лимита), установленного для каждого предприятия. Дополнительно было введено в дни работы специальное питание, в рацион которого входил, наряду с мясом, рыбой, крупой, сахаром, овощами и картофелем, белый хлеб.[405]
Данные ЦСУ о численности населения, снабжаемого в 1942-1947 гг. хлебом по городским нормам, не учитывают того, что значительная часть гражданского населения снабжалась продовольствием без карточек (по спискам, заборным книжкам, разовым талонам и др.), но, тем не менее, позволяют судить о дифференциации этого снабжения по отдельным категориям.[406]
Таблица № 2
Таблица 1
Справка
Художник и книга в лагере
Сегодня, наряду с биографической историей и историей повседневности, микроанализ стал краеугольным камнем социально-исторических работ.[567] Тем не менее, не прекращаются споры о статусе микроисторического направления и его связи с «большой» историей. Историки вслед за Юргеном Кокки продолжают предостерегать от «склонности к микроисторической мелочишке».[568] Отчасти это вызвано тем, что микроанализ не существует в «чистом виде», а реализуется за счет использования комплексного потенциала биографической и семейной истории, истории повседневности, истории эмоций и пр. Кроме того, многие черты микроистории свидетельствуют о ее тесной связи с антропологией. В частности их роднит интенсивность описания, представляющего собой фиксацию множества малозаметных случаев или малозначимых фактов, интерпретируемых путем включения их в особый контекст. Но в отличие от антропологии, микроистория не отказывается от истолкования возможно большего числа событий, моделей поведения, социальных структур, ролей и связей в их динамике.
Определенную роль в размывании проблемного поля данного исследовательского направления сыграло и употребление категории «микроистория» представителями близких (а иногда и противоборствующих) исторических сообществ. Так в конце 1950-х годов Фернан Бродель употребил термин «микроистория» в негативном смысле - как синоним «событийной» или истории «эфемерных событий», которой противопоставлял микросоциологию: «На поверхности мы сталкиваемся с историей событий, заключенных в сжатых пределах времени: это – микроистория; на средней глубине мы имеем дело с конъюнктурной историей, которая подчиняется более медленному ритму и до сего дня изучается, прежде всего, на основе материальной жизни и экономических циклов. И за этим «речитативом» конъюнктуры мы можем расслышать, наконец, гул структурной истории, истории длительной, которая охватывает целые столетия и располагается на границе подвижного и неподвижного».[569]
Одновременно американский ученый Джордж Р. Стюарт использовал слово «микроистория» в качестве самоопределения нового подхода к историческим исследованиям. Несколько лет спустя мексиканский исследователь Луис Гонсалес-и-Гонсалес ввел слово «микроистория» в подзаголовок своей монографии «Бунтующая деревня» (Мехико, 1968). Он же позднее (в конце 1970-х - начале 1980-х гг.) отделил микроисторию от так называемой мелочной истории, основанной на анекдотах, и идентифицировал микроисторию с локальной историей в Англии, Франции и США.[570]
В приобретении данной категорией прав гражданства в историческом дискурсе свою роль сыграло появление слова «микроистория» в известном романе французского критика Раймона Кено «Синие цветы» (1965 г.). Кено, подобно Броделю, противопоставлял микро- и макроистории, декларируя ироническое отношение к микроистории как к «низшему» варианту истории. В диалоге, который вел в герцог д’Ож со своим капелланом, микроистория оказывалась даже ниже «истории событий».[571] Однако эффект оказался обратным. С 1965 г. смысл понятия «микроистория» совершенно освободился от негативного образа мелкого и не стоящего внимания остатка «большой» истории.
Но все вышесказанное не дает оснований для отказа микроистории в статусе отдельного исторического направления. Подтверждением чему служит ее генезис. Микроисторический проект родился у группы итальянских историков (Карло Гинзбург и Джованни Леви) в 1970-е гг. На начальном этапе итальянская микроистория была тесно связана в терминологическом плане с французской традицией. Но никто из итальянских историков не отнес бы себя к «событийной истории» Д. Стюарта, к локальной истории Л. Гонсалеса или к «малой истории» Р. Кобба, так как во главу угла была поставлена история «маленьких людей», а не сильных мира сего.[572] Уже с конца 1970-х годов новое направление социальной, культурной и экономической истории не только в Италии, но и в других европейских странах и в Америке стали называть «микроисторией».
Благодатной средой для возникновения и развития микроистории стал всплеск интереса к локальной и региональной истории, а также к истории повседневности в 1970-1980-е гг. Она зарождалась, прежде всего, как реакция на состояние социальной истории, сложившейся вокруг школы «Анналов» во Франции. Французская историография этого периода отдавала предпочтение изучению возможно более массивных исторических блоков и, в силу этого, приоритету количественного подсчета в ущерб анализу социальных феноменов. Кроме того, история социальных общностей оставляла без внимания все то, что связано с поведенческой сферой, социальным опытом и конструированием групповой идентичности. Для школы «Анналов» также был характерен выбор достаточно протяженного отрезка времени, позволяющего наблюдать глобальные трансформации. Эти принципы определили и соответствующую процедуру исследования: использование массовых источников и упрощенных индикаторов (цены и доходы, уровень богатства и профессиональная стратификация, число браков и разводов и т.п.).[573] Однако в конце 1970-х - начале 1980-х гг. эта модель социальной истории вступила в полосу кризиса: снизилась результативность количественных исследований, и, самое главное, утратили доверие крупные парадигмы, ранее объединявшие социальные науки.
Понятно, что возникновению нового направления исторических исследований способствовали многие моменты, но решающую роль сыграла «смена метода».[574] Для «смены метода» толчком, несомненно, послужило «изменение опыта» современников: сомнения в теории прогресса, отказ от эволюционного понимания истории и критика глобальной европоцентристской точки зрения. На это обратили внимание Карло Гинзбург и Карло Пони, писавшие о наличии «достаточных оснований» для утверждения, что «большой успех микроисторических реконструкций находится во взаимосвязи с возникающими сомнениями по поводу известных макроисторических процессов».[575] Христиан Майер, усматривая причины возникновения интереса к микроистории в «определенном общественном и политическом опыте современности и недавнего прошлого», следствием этого считал «ослабление» «идентификации с более крупными общностями, будь то нация или государство, крупные партии, профсоюзы или прогрессистские движения».[576] Это и породило внимание к микроистории, которое определялось интересом к «малым жизненным мирам», в центре которых расположен отдельный человек.
Однако дело нельзя свести только к этому. Конституирующим фактором стала и собственная динамика внутринаучных противоречий и событий и, прежде всего, вызов, брошенный социальной истории этнологией и культурно-антропологическими исследованиями.[577] Новое – микроисторическое – направление пересмотрело ряд базовых положений «классической» социальной истории. Во-первых, сосредоточило внимание на поведенческих типах, посредством которых конституируются и меняют форму идентичности коллективов. Новизна подхода заключалась в том, что в «классическом» варианте только констатировались те или иные характеристики социальных групп, а микроисторики предложили перевести социоисторический анализ в сферу воссоздания множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети тесных связей и взаимоотношений (например, конкуренции или солидарности).[578]
Во-вторых, было пересмотрено понятие социальной стратегии. Отказ от функционалистского подхода обусловил стремление микроисториков реконструировать пространство как можно большего количества судеб. По мнению Ю.Л. Бессмертного, микроистория – это, прежде всего, «антифункционалистская история, в которой, хотя и признается значение объективно существующих структур в жизни и поведении людей, исходят из возможности каждого из них всякий раз по-своему актуализировать воздействие этих структур».[579] Первоначальным становится не измерение свойств, абстрагированных от исторической реальности, а интегрирование и сочетание между собой возможно большего числа подобных свойств, чем достигается обогащение социального опыта. Но предпочтение, отдаваемое индивидуальному, не означает противопоставления социальному: это просто иной способ подхода к социальному через взаимоотношения индивидов. Французский историк Жак Ревель определил микроисторию как стремление изучать социальное не в качестве объекта, обладающего некими свойствами, а как комплекс подвижных взаимосвязей между конфигурациями, находящимися в постоянной адаптации. Например, Д. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII столетии.
В-третьих, изменилось понятие контекста. Если раньше он служил средством аргументации (создавал представление об общих условиях, в которых помещалась изучаемая реальность) и отчасти включался в целях интерпретации, то в рамках микроистории прозвучал призыв обратить внимание на многообразие опыта и социальных представлений, с помощью которых люди конструируют мир. То есть речь шла об отказе от глобального контекста в пользу реконструкции множества контекстов. «Зачем упрощать, когда можно сделать более сложным», - эти слова стали своеобразным девизом микроистории. В рамках микроистории упор был сделан на локальные действия, чтобы показать проходы и лазейки, которые оставляет открытыми любая система, вследствие общей несогласованности. То есть было предложено двоякое прочтение социального контекста. С одной стороны, его оценивали как место, где с виду «странный» элемент нормализуется и обретает скрытый смысл и когерентность системе. А с другой стороны, «конструировался» контекст, в котором внешне аномальное или невнятное действие могло быть осмыслено только тогда, когда выявлены несоответствия социальной системы, казавшейся унитарной;[580]
В-четвертых, было пересмотрено понятие масштаба исследования, который становится средством особой стратегии познан