I. Сионизм и наследственность
Во второй главе этой книги Генрих Грец был представлен как родоначальник этнонациональной историографии. Он взял на вооружение теории германских историков о неизменной нации‑сущности, зарождающейся в начале времен и движущейся затем вдоль исторической оси. Однако непомерная склонность к «духовности» заставляла его отвергать чересчур материалистические толкования истории. Его друг Моше Гесс, вероятно первый апологет еврейской национальной идеи, совершенно отошедший от религиозной традиции, вынужден был, «домысливая» еврейский народ, прибегнуть к представлению о «расе». Он хорошо усвоил «научные» веяния своей эпохи, в особенности «открытия» в сфере физической антропологии, и создал на их основе новую теорию идентичности. Он был первым, но никак не последним мыслителем, воспользовавшимся этим идеологическим приемом для конструирования «еврейской нации».
Через тридцать пять лет после выхода в свет книги «Рим и Иерусалим» (1862) в Европе было немало сионистов и множество антисемитов. Расистская «наука», проникшая в империалистическую эпоху конца XIX века во все европейские академические круги, стала идеологическим атрибутом новых политических движений в этноцентрическом пространстве. Одним из этих движений был молодой сионизм.
Восприятие нации как «этнического» образования было общим (правда, с разными акцентами) для всех направлений сионизма, поэтому новая биологическая «наука» пользовалась в сионистских кругах чрезвычайным успехом. Ведь именно наследственность должна была оправдать притязания на Палестину, ту самую древнюю Иудею, которая уже не была для сионистов источником сакрального избавления. Благодаря смелой замене парадигмы она перевоплотилась в отечество всех евреев мира. Новый исторический миф следовало подкрепить подходящей «научной» идеологией. Ибо если современные евреи не являются прямыми потомками иудейских изгнанников, что дает им право колонизировать Святую землю, которая должна была стать «безраздельным достоянием народа Израиля»? «Божественное обещание» не удовлетворяло носителей светского национального сознания, восставших против пассивной традиции, предоставлявшей всемогущему Богу вершить историю. Но коль скоро религиозная метафизика уже не дает ответа, он должен хотя бы частично найтись в биологии.
Натан Бирнбаум (1864–1937), по‑видимому первый собственно сионистский интеллектуал (кстати, именно он в 1891 году ввел в обиход термин «сионизм»), продолжил в точности с того места, где остановился Моше Гесс: «Невозможно объяснить умственные и эмоциональные особенности того или иного народа иначе как при помощи естествознания. "Раса – это все", – говорил наш великий соплеменник лорд Биконсфильд (Бенджамин Дизраэли). Ведь в расовых особенностях заложена уникальность народа. Расовые различия являются источником национального многообразия. Из‑за несхожести рас немец или славянин думает и чувствует по‑другому, нежели еврей. Эта несхожесть позволяет также объяснить тот факт, что немец создал "Песнь о Нибелунгах", а еврей – Библию»[481].
По его мнению, не культура и не язык объясняют возникновение наций, а исключительно биология. Иначе никак невозможно объяснить природу существование еврейской нации, сыны которой принадлежат к различным культурам и разговаривают на разных языках. Племена и народности существуют потому, что «природа порождала и продолжает порождать разнообразные человеческие расы, так же как она создает разные времена года и климатические условия».[482] В 1899 году, когда вышла в свет знаменитая расистская книга Хьюстона Стюарта Чемберлена «Основы XIX столетия», Бирнбаум отнесся к ней с полным пониманием, хотя, разумеется, счел нужным отмежеваться от «ошибочных антисемитских взглядов» британского мыслителя. Евреи не являются «расой ублюдков», как утверждал Чемберлен. Напротив, они всячески оберегали свою наследственность, ибо вступали в браки исключительно друг с другом, и, разумеется, исконно принадлежат к белой расе.
Хотя роль Бирнбаума в создании сионистского движения довольно заметна, нет нужды подробно излагать его биографию, чтобы понять, каким образом развивалась далее еврейская национальная идея. Несмотря на то что именно Бирнбаум ввел термин «сионизм», он не стал ведущим теоретиком новой нации; кроме того, в конце концов он оставил сионизм и стал ультрарелигиозным иудеем.
Теодор Герцль, настоящий основатель сионистского движения, в отличие от Бирнбаума, долго не мог решить, имеют ли евреи единое происхождение. В его трудах встречаются замечания, свидетельствующие о ярко выраженном этноцентрическом подходе, наряду с другими, явно им противоречащими. Действительно, в его книге «Государство евреев» не раз появляется термин «раса», но только в качестве синонима понятия «народ» и без биологических коннотаций.
После знаменитого лондонского ужина в компании Исраэля Зангвиля (1864–1926), еврейско‑британского писателя, позднее присоединившегося к сионистскому движению, статный и привлекательный Герцль гневно заметил в своем дневнике, что его гость, знаменитый своим уродством, имеет наглость приписывать им обоим единое происхождение: «Он настаивает на расовом аспекте, который для меня неприемлем; достаточно взглянуть на него и на меня. Я говорю следующее: мы – это исторически сложившаяся общность, нация, внутри которой уживаются различные антропологические характеристики. Одного этого достаточно для создания еврейского государства. Ни одна нация не является однородной с расовой точки зрения».[483] Герцль не был крупным теоретиком, и «научные» вопросы занимали его лишь постольку, поскольку это требовалось для решения текущих политических задач. Он стремился достичь своей цели, не вступая в исторические дискурсы и не обременяя себя биологическими аргументами.
Главным теоретиком сионистского движения, задававшим тон на ранних сионистских конгрессах, стал Макс Нордау, правая рука и доверенное лицо Герцля. Он создал настоящую сионистскую идеологию, способствовавшую пробуждению еврейского национального сознания. Нордау, талантливый эссеист, был известен в интеллектуальных кругах «fin de siècle» (конца XIX века) гораздо больше, нежели Герцль. Автор популярной книги «Entartung» («Вырождение») был одним из самых знаменитых тогдашних консерваторов, предостерегавших мир от таких опасностей, как модернистское искусство, гомосексуализм и душевные заболевания; все это связывалось с физическим расовым вырождением.
Встреча с Герцлем превратила Нордау в ярого сиониста. Однако уже задолго до этого он был чрезвычайно удручен физическим и душевным состоянием евреев. Сам он сменил свое «недостойное» еврейское имя – Меир Симха Зюдфельд (южное поле) – на высокопарное европейское Нордау (северная долина). Как и Герцль, он родился в Будапеште и поначалу стремился к тому же, что и «провидец еврейского государства», – стать стопроцентным немцем. Отвратительный антисемитизм 80‑х и 90‑х годов пресек процесс ассимиляции этого «восточного» еврея в германской нации. Вместе с многими евреями, не сумевшими ассимилироваться индивидуально, Нордау избрал путь коллективной интеграции в современности, другими словами, сионистское движение. Конечно же, сам он думал иначе. С его точки зрения, ненависть к евреям не породила ничего нового, она лишь пробудила дремлющую совесть существующей расы и вернула ей ощущение собственной уникальности. Неудавшаяся попытка «германизации» привела его к идее «еврейской обособленности» и заставила сделать еще один пессимистический вывод: нельзя сменить расу, можно лишь улучшить ее качества.
По мнению этого сионистского лидера, евреи, несомненно, имеют единое биологическое происхождение. Он не стеснялся говорить о «кровных узах, объединяющих сынов народа Израиля»[484]. При этом он всерьез задавался вопросом, всегда ли евреи были малы ростом, или же условия существования «укоротили» их и сделали жалкими и слабыми. Сионизм открывал потрясающие перспективы для развития расы, поощряя возвращение к земледельческому труду, спорт и телесное самосовершенствование в атмосфере свободы на родине предков. Знаменитая речь Нордау на Втором сионистском конгрессе, в которой он впервые заговорил об «утерянном мускулистом еврействе» (muskul‑judentum), выражала сильнейшее стремление к созданию физически развитой расы[485]. «Ни для одной расы, ни для одного народа физическая культура не имеет столь важного воспитательного значения, как для нас, евреев. Она поможет нам выпрямиться как в физическом, так и в духовном смысле»[486]. Для того чтобы древняя «застоявшаяся» кровь обновилась, евреям необходима собственная земля, и лишь сионизм способен помочь им в осуществлении этой мечты.
Хотя Нордау не смог стать «истинным» немцем, ему тем не менее удалось превратиться в сионистского «фолькиста». Почвенническая романтика, которой была проникнуты самые различные ветви тогдашней немецкой культуры, вписалась в самое ядро идеологии, направлявшей новое национальное движение.
Нордау был в определенной степени «нерешительным фолькистом». В отличие от него, Мартин Бубер, некоторое время занимавший должность главного редактора еженедельника «Die Welt» («Мир»), центрального органа сионистского движения, смело и последовательно отстаивал «фолькистские» взгляды. Этот религиозный экзистенциалист, впоследствии получивший известность как поборник мира, стремившийся к образованию еврейско‑арабского государства в Палестине, начал свой национальный путь как один из создателей представления о еврейском народе как об «общине, объединенной узами крови» (Blutsgemeinschaft). Бубер полагал, что конструирование нации заключается в мысленной реконструкции биологической связи между праотцами и праматерями и нынешним поколением, в пробуждении ощущения кровного родства с прошлым, уходящим в глубину веков.
Несмотря на немалую дозу каббалистического тумана, его формулировка вполне понятна: «Кровь – это корень и источник силы каждого человека в отдельности… Сила крови такова, что ею определяются наши сокровенные мысли и желания. И вот человек осознает, что окружающий его мир состоит из образов и представлений, а кровь является сущностным миром, который порождает эти образы и представления и придает им ту или иную форму… Теперь он рассматривает народ как совокупность людей, некоторые из них пребывают в прошлом, некоторые – в настоящем, а некоторые – в будущем, как общность, объединяющую между собой живых, мертвых и тех, что еще не родились, и все они образуют единое целое…
И если для тех, кто принадлежит к народу Израиля, данная сущность воплощает в себе наивысшую реальность, то происходит это потому, что происхождение не сводится к одной лишь связи с прошлым. Происхождение пульсирует в наших жилах на протяжении всей жизни и ежечасно, ежесекундно направляет наше существование, все, что мы делаем, и все, что происходит с нами. Это и есть кровь, и именно она порождает самые глубинные пласты душевной реальности»[487].
Легко видеть, что в основе духовного национализма харизматичного мыслителя, сумевшего увлечь за собой многих молодых еврейских восточноевропейских интеллектуалов, лежала неоромантическая мистика «крови и почвы». Из пражского кружка его последователей, называвшегося «Обществом Бар‑Кохбы», вышел и упомянутый в первой главе историк Ганс Кон. Именно он станет первым, кто попытается критически рассмотреть проблему «органического» национализма, ибо эта тема знакома ему не понаслышке. В самом деле, осмысление концепции наследственной национальной идентичности было начальным этапом его интеллектуальной биографии.
Но если Бубер был осторожным и умеренным сионистом, и его оригинальный религиозный гуманизм, в конечном счете, возобладал над «зовом крови», то Владимир (Зеэв) Жаботинский, лидер сионистов‑ревизионистов, страстно отстаивал принцип силы и отвергал какие‑либо уступки и компромиссы. Однако, несмотря на это важное различие, двух упомянутых сионистов, столь несхожих по своим политическим взглядам, объединял общий идеологический принцип: евреи обладают уникальной кровью, в корне отличающей их от других народов.
Жаботинский, являющийся с 30‑х годов прошлого столетия и, пожалуй, по сегодняшний день духовным отцом правого сионистского лагеря, без колебаний заявлял: «Совершенно очевидно, что истоки национального чувства следует искать не в воспитании, полученном человеком, а в том, что предшествует воспитанию. В чем? Я изучал этот вопрос и нашел на него ответ: в крови. И этой точки зрения я придерживаюсь до сих пор. Чувство национальной принадлежности коренится в крови человека, в том расово‑физическом типе, к которому он относится, и ни в чем ином… Душевное строение народа определяет физический тип человека в значительно большей степени, нежели индивидуальные душевные наклонности… Поэтому мы не верим в возможность духовной ассимиляции. С физической точки зрения немыслимо, чтобы еврей, в жилах которого течет чистая еврейская кровь без каких‑либо примесей, обрел душевные наклонности немца или француза, точно так же, как немыслимо представить себе негра, сумевшего превратиться в белого человека».[488]
Жаботинский полагал, что становление наций происходит на базе расовых групп (сегодня мы бы назвали их «этническими»), а биологическое происхождение предопределяет «психические» (на современном языке – «ментальные») свойства народов.
Так как у евреев нет ни общей истории, ни общего языка, ни территории, на которой благодаря длительному совместному проживанию могла бы развиться единая этнографическая культура, он пришел к закономерному выводу: «Территория, язык, религия, общая история – все это не является сущностью нации, а лишь придает ей ту или иную форму… Сущностью нации, единственной опорой ее уникальности являются ее особые физические свойства, то есть присущие лишь ей одной расовые характеристики… Ведь если лишить нацию разнообразных покровов, сотканных из исторических событий, особых климатических условий, окружающей природной среды и прочих внешних факторов, то единственное, что останется, – это ее расовое ядро».[489]
Для Жаботинского «раса» всегда была научным термином. Он верил, что, даже если не существует чистых рас, можно говорить о «расовых характеристиках». Он был убежден, что наука будущего сможет определить (посредством анализа крови или выделений желез внутренней секреции) соответствующие характеристики каждого человека и таким образом выделить расовые типы, то есть, например, «итальянскую расу», «польскую расу» и, разумеется, «еврейскую расу». Чтобы по‑настоящему понять евреев и их историческое поведение, необходимо не только выявить их происхождение, но и рассматривать их как совершенно изолированный коллектив. Поскольку дальнейшее нахождение евреев среди других народов может – после исчезновения «религиозной брони» – привести к растворению и исчезновению, необходимо как можно быстрее собрать их в пределах собственного государства. Разумеется, взгляды Жаботинского содержат либеральные элементы, а кое в чем являются даже универсалистскими (что не очень удивительно, ибо он получил образование в Италии, а не в Германии). Несмотря на это, уверенность в существовании еврейского народа как физико‑биологической сущности, имеющей единые «этнические» и территориальные корни, к которым она должна как можно быстрее возвратиться, была ядром его исторического учения.
Необходимо еще раз напомнить, что вопреки впечатлению, складывающемуся при изучении израильской историографии, восприятие нации как «этнической» общности было свойственно не одному только правому сионистскому лагерю. К примеру, известный марксист‑националист Бер Борохов также не чуждался «биологии». Социалистический сионизм пользовался тем же понятийным аппаратом, что и правый лагерь; он также приправлял его универсалистской риторикой, хотя и несколько иного рода.
Как мы уже видели в третьей главе этой книги, Борохов считал палестинских феллахов интегральной частью еврейской расы, материалом, который можно без труда переплавить в сионистско‑социалистическую сталь. Вплоть до арабского восстания 1929 года той же точки зрения придерживались Давид Бен‑Гурион и Ицхак Бен‑Цви, ученики Борохова и будущие основатели государства Израиль. Поскольку местные жители, как и все евреи мира, являются потомками древних жителей Иудеи, необходимо принять их в ряды нации и привить им секулярную культуру. Идея привлечь мусульманских крестьян в лоно еврейского народа даже не пришла бы в голову представителям левого лагеря, если бы эти крестьяне, не дай бог, имели иное биологическое происхождение. И в самом деле, это «происхождение» стало меняться с поразительной быстротой сразу же после «беспорядков 1929 года».
Стоит упомянуть еще одного «левого» сиониста, резко изменившего свои политические взгляды после судьбоносного 1929 года. Именно тогда Артур Рупин начал отдаляться от пацифистского интеллектуального движения «Союз мира», стремившегося достичь компромисса с местным арабским населением и готового отказаться от притязаний на создание в Палестине суверенного еврейского большинства. Он пришел к убеждению (надо сказать, вполне обоснованному), что национально‑колониальный конфликт неизбежен, и с этого момента стал ярым сионистом.
Артур Рупин был чрезвычайно интересной и даже уникальной личностью в истории сионизма. Как и Ганс Кон, он начал свой путь в еврейском национальном движении, вступив в небольшой «кровный коллектив» пражского «Общества Бар‑Кохбы». Но еще до этого, в 1900 году, он принял участие во всегерманском конкурсе сочинений, посвященном следующему вопросу: «Вклад эволюционной теории в развитие внутреннего политического устройства и государственного законодательства». Первый приз получил Вильгельм Шальмайер (Schallmayer, 1857–1919), впоследствии один из наиболее видных теоретиков евгеники (Eugenics), названной им «расовой гигиеной», после смерти прославленный нацистами. Утешительный приз за второе место достался Рупину, написавшему статью «Дарвинизм и социальные науки». Эта работа в 1902 году стала его докторской диссертацией.
Всю свою жизнь Рупин был убежденным дарвинистом. С самого начала сионистской деятельности он полагал, что концепция еврейской нации базируется прежде всего на биологической общности. Уже на этом этапе он понимал, что евреи не являются «чистой расой», так как в ходе двухтысячелетних скитаний по свету им пришлось абсорбировать множество инородных элементов. Тем не менее они обладают общими наследственными характеристиками, и только это придает смысл их национальным притязаниям.
«Явное сходство с народами Передней Азии, от которых евреи откололись два тысячелетия тому назад, оказавшись заброшенными в самые отдаленные места, указывает, что их внешность не претерпела значительных изменений за это время. Отсюда следует, что нынешние евреи принадлежат к той же расе, к тому же народному телу, что они – потомки древних иудеев, сражавшихся в эпоху царя Давида, возвращавшихся в лоно иудаизма во времена Эзры и Нехамии, жертвовавших жизнями ради свободы в дни восстания Бар‑Кохбы и налаживавших торговлю между Европой и Востоком в раннем Средневековье… Евреи не только естественным образом сохранили замечательные качества, изначально присущие их расе, но и благодаря долголетнему процессу селекции их усовершенствовали. Ужасные условия, в которых евреи жили на протяжении последних пятисот лет, и отчаянная борьба за существование, вызванная этими условиями, способствовали тому, что удерживались на плаву и оставались в живых лишь наиболее умные и экономически преуспевающие индивидуумы… Таким образом, современные евреи представляют собой особо ценный человеческий тип. Хотя есть немало параметров, по которым евреи уступают другим народам, однако в том, что касается интеллектуальных качеств, вряд ли какая‑либо другая расовая общность может сравниться с ними».[490]
Все ли евреи мира обладают выдающимися интеллектуальными способностями? Молодой Рупин полагал, что нет, а потому счел нужным подчеркнуть в особой сноске: «Жесткий естественный отбор, благодаря которому выживали лишь наиболее способные, возможно, объясняет также и тот факт, что ашкеназские евреи превосходят сефардских и выходцев из арабских стран в духовной расторопности, интеллектуальной мощи и стремлении к знаниям, хотя происхождение всех частей еврейского народа является общим».[491] Именно поэтому сионистский лидер долго не мог решить, следует ли привозить в Израиль евреев из Йемена, Марокко и с Кавказа: «Действительно, духовный и культурный уровень этих евреев столь низок, что их массовый въезд в Эрец‑Исраэль может серьезно испортить общее состояние еврейской культуры в стране, а потому необходимо тщательно взвесить, является ли их репатриация и в самом деле желательной».[492]
Европоцентризм Рупина перевешивал даже его концепцию еврейской расы, а поверхностный ориентализм (отчасти сводившийся к презрению ко всему восточному) был очень популярен во всех сионистских кругах. Поэтому, в то время как целесообразность иммиграции евреев с арабского Востока представлялась сомнительной, их «ашкеназские» соплеменники, напротив, должны были как можно скорее вернуться на историческую родину, чтобы спасти то, что осталось от их расовой уникальности. Рупин, как и многие другие приверженцы национальной идеи, считал, что ассимиляция представляет собой гораздо большую опасность для существования «народа», чем ненависть к нему: «Смешанные браки нивелируют расовые характеристики и не дают проявиться талантам будущих поколений»,[493] – а потому способны окончательно уничтожить еврейский «этнос».
Именно Рупин в 1923 году высказал широко распространенное, хотя и редко провозглашавшееся открыто мнение: «Мне представляется, что сегодня, более чем когда бы то ни было, справедливость сионизма может основываться только на расовой принадлежности евреев к народам Ближнего Востока. Сейчас я собираю материалы для книги о евреях, основной темой которой будет расовый вопрос. Я собираюсь составить расовые портреты древневосточных и современных народов, а затем показать, какие из расовых типов, распространенных в прошлом, присутствуют сегодня среди обитателей Сирии и Малой Азии. А главное, я намерен доказать, что именно эти расовые типы по‑прежнему преобладают в еврейской среде».[494]
В 1930 году вышло первое издание «Еврейской социологии» на иврите и немецком языке. Время (начало 30‑х годов) и место издания (Берлин/Тель‑Авив) вполне соответствовали духу и риторике этого сочинения. Две его первые главы назывались «Расовый состав евреев Эрец‑Исраэль» и «Расовая история евреев за пределами Эрец‑Исраэль». Во введении автор признался, что проблема происхождения евреев занимала его на протяжении десятков лет, причем его отношение к ней со временем почти не менялось. Действительно, «еврейский народ» впитал немало инородной крови, однако основатель кафедры социологии в Иерусалимском университете все же считал, что «большинство евреев по своим расовым характеристикам сохраняют сходство со своими древними предками, жившими в Эрец‑Исраэль»[495].
В конце первого тома приведены многочисленные фотографии типично «еврейских» голов, наглядно иллюстрирующие основной тезис книги об особом соотношении расового единства и многообразия среди евреев различных общин. Черты лица и размеры черепа призваны доказать тот факт, что все без исключения евреи происходят из древней Азии. Однако расовая близость к Востоку не должна вызывать особого беспокойства: из‑за низкого культурного уровня туземцев Палестины можно не опасаться, что еврейские поселенцы станут заключать с ними браки.
Рупин был прекрасно знаком с «Востоком». Уже в 1908 году он возглавил Палестинское бюро Исполнительного комитета сионистского движения, занимавшееся в основном приобретением и освоением новых земель. Не будет преувеличением сказать, что роль Рупина в деле сионистской колонизации сопоставима с ролью Герцля в еврейском национальном движении – он заложил основы еврейской поселенческой деятельности. Хотя до 1948 года удалось выкупить лишь около 10 % от общей территории подмандатной Палестины, в немалой степени благодаря Рупину была создана агроэкономическая инфраструктура будущего государства Израиль. Он прилагал неимоверные усилия для приобретения земли и основал все главные учреждения, занимавшиеся ее распределением. Затем он в немалой степени способствовал тому, что «овладение» землей происходило в полном отрыве от палестинского сельского хозяйства. «Биологическая уникальность» должна была реализоваться на базе тотального «этнического» разделения.
Практическая деятельность не вынудила Рупина прервать свои теоретические изыскания. В 1926 году он стал преподавателем «еврейской социологии» в Иерусалимском университете, и с этого момента до самой смерти в 1943 году посвящал немало времени разработке демографических обоснований своей теории о дарвинистской борьбе за выживание, которую вела «еврейская раса». Не менее интересен тот факт, что вплоть до начала Второй мировой войны Рупин поддерживал академические контакты с теоретиками «расовой гигиены», чьи идеи, как известно, были взяты на вооружение нацистским режимом. Самое удивительное, с победой нацистов эти контакты не прекратились. Уже после прихода Гитлера к власти иерусалимский доцент отправился в Германию, чтобы навестить Ганса Фридриха Карла Гюнтера (Gunther, 1891–1968), одного из столпов расовой теории, вступившего в нацистскую партию еще в 1932 году. Этот «ученый» впоследствии стал архитектором геноцида цыган и до конца своих дней отрицал Катастрофу[496].
Это на первый взгляд странное сближение с национал‑социализмом не должно вводить нас в заблуждение. Хотя совсем скоро, еще в первой половине XX века выяснилось, что союз этноцентристского национализма с биологической наукой чреват чудовищными последствиями, большинство сионистов не очень‑то рассуждали о «чистоте крови» и не помышляли всерьез о практической ее «очистке». Идея целенаправленного исключения «инородцев» из своей среды не ставилась на повестку дня просто потому, что в ней не было особой необходимости. Тем более что традиционный иудаизм, уже не воспринимавшийся как господствующая религиозная вера, все же отчасти оставался источником еврейской идентификации. Неверующие сионисты согласились примириться с религиозным актом «гиюра» (перехода в иудаизм и, следовательно, в еврейство), хотя он им не слишком нравился. Не следует забывать, что многие приверженцы расовой теории, в том числе Гесс, Нордау и Бубер, были женаты на «гойках», в жилах которых текла «чужая» кровь[497].
Еврейская биология пыталась в основном отделить свой «этнос» от «чужаков», а не очистить его ряды. Иными словами, она обслуживала проект «национально‑этнического» отчуждения, а не настоящего расового очищения, пытаясь таким образом восстановить старинную идентичность и обрести права владения вымышленной древней родиной. Кроме того, большинство сионистов – приверженцев теории «крови» (хотя и не все) отвергали прямые детерминистические представления об иерархии «расовых групп». Теория высших и низших рас играла в их учении относительно периферийную роль. Это не означает, что они не восхваляли «еврейский гений» и не делали выспренних заявлений о выдающихся качествах евреев (рассуждения о «качествах» нередко переплетались с антисемитскими стереотипами). Тем не менее пока самовосхвалением занималось слабое и гонимое меньшинство, оно воспринималось скорее как смехотворное, нежели как угрожающее.
Вместе с тем следует иметь в виду, что еврейская «теория крови» не принадлежала исключительно перечисленным крупным сионистским мыслителям. Она была популярна во всех без исключения сионистских кругах, и упоминания о ней можно найти в подавляющем большинстве протоколов мероприятий сионистского движения и его публикаций. Молодые интеллектуалы «второго эшелона» распространяли эту теорию среди многочисленных приверженцев и активистов. Она стала своего рода аксиомой, на ее базе домысливался и изобретался древний еврейский народ[498].
Среди апологетов теории еврейской наследственности, а зачастую и связанной с ней идеи расовой гигиены выделялись ученые и врачи, присоединившиеся к сионистскому движению. Рафаэль Фальк в своей смелой книге «Сионизм и еврейская биология» подробнейшим образом изложил их историю[499]. Доктор Аарон Сандлер, один из виднейших сионистов Германии, в 1934 году эмигрировавший в подмандатную Палестину и ставший врачом Иерусалимского университета, ясно сознавал, что чистых рас не существует. Тем не менее он утверждал, что евреи де‑факто образуют единую расовую группу. Доктор Элиас Ауэрбах, поселившийся в Хайфе уже 1905 году, напротив, был убежден, что еврейский народ во все времена представлял собой чистую расу и что со времен Тита евреи не вступали в браки с гоями. Доктор Аарон Беньямини, работавший врачом в знаменитой гимназии «Герцлия», взвешивал и измерял своих учеников, пытаясь обосновать теорию естественной селекции. Доктор Мордехай Борохов, также живший в подмандатной Палестине, в 1922 году выдвинул предположение, что «в тайной войне культур, идущей между народами, побеждает тот, кто заботится о расовой чистоте и улучшает биологические качества своих потомков»[500].
В самый разгар арабского восстания 1929 года доктор Яаков Зас, другой известный врач, опубликовал книгу под названием «Физическая и духовная гигиена». В ней книге он подчеркивал, что еврейский народ «нуждается в расовой гигиене больше, чем другие народы». Доктор Йосеф Меир, председатель профсоюзной больничной кассы[501], ставший впоследствии первым генеральным директором Министерства здравоохранения Израиля, был полностью с ним солидарен. Поэтому в 1934 году он написал в разъяснительной брошюре, предназначенной для членов больничной кассы: «"Евгеника" вообще и предупреждение передачи наследственных заболеваний в особенности для нас еще важнее, чем для остальных народов!»[502]
Дальше других зашел известный врач и биолог Редклиф Натан Саламан (Salaman, 1874–1955). Этот британский сионист, внесший серьезный вклад в создание биологического факультета Иерусалимского университета и входивший в комиссию его попечителей, стал первым, кто попытался перенести принципы физической антропологии в генетику, в тот момент очень молодую многообещающую науку. Символично, что в 1911 году в первом номере новаторского издания Journal of Genetics была опубликована его статья, озаглавленная «Еврейская наследственность». С этого момента Саламан неизменно утверждал, что даже если евреи и не являются чистой расой, они все же представляют собой устойчивую биологическую общность. Помимо того, что еврея можно распознать по форме черепа, чертам лица и размерам тела, существует также «еврейская аллель» (allele), ответственная за присущие ему внешние особенности.[503] Разумеется, имеются различия между светлыми ашкеназами и темными сефардами, однако они объясняются очень просто: последние значительно больше смешивались со своими соседями. Ашкеназская светлокожесть заимствована у древних филистимлян, некогда влившихся в еврейскую нацию. Длинноголовые завоеватели‑европейцы смешались с евреями, отсюда и свойственный последним белый цвет кожи. Тот «факт», к примеру, что йеменские евреи «ущербны» в физическом плане, а их потомки отличаются низким духовным развитием, объясняется так: «Они попросту не евреи. Они темнокожие, имеют удлиненную форму черепа, их кровь смешана с арабской… Настоящие евреи – это европейские ашкеназы. Им‑то я и отдаю свое предпочтение…».[504]
Саламан являлся не столько генетиком, сколько «евгенетиком». Сионизм был для него евгеническим проектом по улучшению еврейской расы. Еврейская молодежь подмандатной Палестины состояла, по его мнению, из крупных и сильных «экземпляров»: «Некая сила привела к возрождению филистим‑лянского типа». Этой силой был, конечно, естественный отбор, постепенно усиливший филистимлянские гены, возобладавшие в еврейском наследственном фонде. Сходное явление имело место в Британии, где во внешности английских евреев (особенно тех, кто имел обыкновение жертвовать крупные суммы на нужды сионистской организации) начали отчетливо проступать хеттские черты[505].
Если бы следование евгеническим теориям не привело в ХХ веке к столь трагическим последствиям, а Саламан не был первостепенной фигурой в истории становления «еврейской науки» в «Эрец‑Исраэль», читая обо всем этом, можно было бы грустно улыбнуться. Однако теория расовой гигиены стала весомой частью страшных идеологических извращений, а у Саламана, по‑видимому, нашлось немало последователей на кафедрах биологии в «еврейском государстве».
Обширная израильская историография неоднократно пыталась оправдать заметное присутствие «биологии» в сионистском дискурсе интеллектуальной модой конца XIX – первой половины XX века. Действительно, в этот период и в научной периодике, и в популярной прессе появлялись многочисленные публикации, смешивавшие такие понятия, как наследственность и культура, «кровь» и национальная идентичность. Термин «раса», популярный среди антисемитов, постоянно появлялся в серьезных газетах и звучал в либеральных и социалистических кругах. Апологетическая историография утверждает, что сионистские идеологи и активисты, соприкасавшиеся с теориями расы и крови, не принимали их всерьез и, разумеется, не могли предвидеть их ужасающие исторические последствия. К сожалению, это «контекстуальное» историческое объяснение, мягко говоря, весьма неточно.
Хотя использование биологических терминов при описании исторических процессов и было широко распространено в самых различных кругах вплоть до Второй мировой войны, не следует забывать, что с укреплением позиций физической антропологии, занимавшейся классификацией рас, и «научной теории крови», ее дополнявшей, появилось и научное направление, подвергавшее этот подход беспощадной критике. Поверхностный перенос законов природы в социальную и культурную реальность быстро насторожил мыслителей и ученых, принадлежавших к самым разнообразным областям знания. Некоторые из них атаковали именно концепцию еврейской расы, с воодушевлением взятую на вооружение и антисемитами, и сионистами. Два примера, представляющие два полюса идеологической моды конца XIX – начала XX века, станут прекрасной тому иллюстрацией. Рассмотрим их подробнее.
В 1883 году знаменитый ученый Эрнест Ренан получил приглашение выступить перед членами парижского «кружка Сен‑Симона», в который входили немало французских «исраэлитов». Следует иметь в виду, что юношеские филологические труды Ренана немало способствовали распространению в Европе 50‑60‑х годов XIX века ориентализма и «научного» расизма. Расисты всех сортов активно пользовались созданной Ренаном классификацией арийских и семитских языков, сильно приправленной всевозможными предрассудками. По‑видимому, всплеск антисемитизма и расизма в 80‑е годы вызвал у него серьезное беспокойство, поэтому он избрал для своего выступления следующую тему: «Еврейство как раса и как религия».[506]
Хотя риторический лексикон Ренана все еще включал такие понятия, как «раса» и даже «кровь», его обширная историческая эрудиция решительно восставала против их общепринятого толкования. На основе короткого и ясного эмпирического анализа он присоединился к выводам немецкого историка Теодора Моммзена и подверг резкой критике распространенное заблуждение, объявляющее евреев древней обособленной расой и приписывающее им единое происхождение.
Он полагал, что именно иудаизм, а не христианство был первой религией, обратившейся ко всему человечеству с призывом уверовать в единого Бога и развернувшей широкомасштабную миссионерскую деятельность. Чтобы обосновать этот тезис, он изложил историю распространения прозелитизма в эллинистическую и римскую эпоху вплоть до момента, когда в III веке н.