Город‑призрак жарким летом

В этот день солнце пекло немилосердно. Я позвонил в квартиру Нурии, расположенную на первом этаже. Раздался зуммер, и я открыл входную дверь в дом. Едва ступил в холл, как распахнулась дверь ее квартиры, и на пороге, остановившись на мгновение, показалась какая‑то женщина. Через плечо у нее была перекинута сумка, в руке ключи. Выглядела она лет на двадцать с небольшим. Кожа смуглая, волосы светлые, курчавые, одета в длинное платье зеленого цвета с алым цветочным узором. Похоже, удивилась мне, словно ожидала увидеть кого‑то другого.

– Э‑э, – подтверждая это впечатление, протянула она и настороженно уставилась на меня.

– Извините, я пришел к Нурии Разаваль. Ведь я не ошибся, она здесь живет?

Женщина вздохнула с облегчением и нервно засмеялась. Так, смешок издала.

– Ах вот оно что. Нурия. Ну да, жила здесь такая. Только съехала, по‑моему, в июне. А вы ее знакомый?

– Ну да, – смущенно кивнул я. – Можно сказать, приятель.

Я сверился с адресом. Ошибки быть не могло, я позвонил в нужную дверь. К тому же имя Нурии знакомо этой женщине. Я наскоро придумал легенду.

– Видите ли, Нурия звонила мне из Парижа и просила взять ее почту. Я завтра собираюсь туда, мог бы прихватить, что тут есть для нее.

Я широко улыбнулся, надеясь убедить юную даму в искренности своих намерений.

– Вообще‑то не так уж там и много, и большинство писем, судя по виду, просто мусор – рекламные объявления и так далее. Минуту.

Она вернулась в квартиру. Больше всего мне хотелось последовать за ней и убедиться, что все это не хитроумная шутка. Но ведь так просто в чужой дом не вломишься. Пока я раздумывал, что бы такое предпринять, женщина заговорила вновь, на сей раз не столько деловито, сколько приятельски:

– Может, зайдете?

Я обрадовался приглашению.

Обстановка в квартире полностью переменилась. Все, что напоминало о Нурии, исчезло. В гостиной на месте футона появился диван с бледно‑голубым покрывалом, низкого столика с поверхностью из матового стекла тоже не было. Неплохо бы заглянуть в спальню, но дверь закрыта. Интересно, сохранился ли гардероб.

Новая хозяйка квартиры протянула мне небольшую пачку писем. Судя по всему, она полностью поверила всему, что я говорил, и это заставило меня насторожиться. С чего бы ей так охотно впускать меня, совершенно незнакомого человека, к себе в дом и отдавать почту прежней хозяйки, опять‑таки просто приняв на веру мои слова?

– Спасибо, – пробормотал я, – можете не сомневаться, доставлю в лучшем виде.

Она поправила сумку на плече, откинула со лба прядь волос и, неловко кивнув, опять улыбнулась, еще более открыто.

– Вы избавили меня от необходимости тащиться на почту. Понимаете, ваша Нурия не оставила своего нового адреса. Я позвонила в агентство, но там сказали, что она снимала квартиру не через них.

– А вы, стало быть, через агентство?

– Ну да. – Она с любопытством посмотрела на меня, и я тут же пожалел, что задал этот вопрос. – Я пришла посмотреть квартиру в середине мая. Ваша приятельница сказала, что съезжает в начале июня. Хочу, говорит, попутешествовать. Но о Франции разговора не было.

– Конечно, конечно, теперь вспоминаю, Нурия действительно арендовала квартиру напрямую, у владельца. Вот только фамилию забыл.

– Понс. Имени тоже не помню. Оно есть в контракте, который я подписывала.

– А раньше вы с этим Понсом, случайно, не пересекались?

Послышалось неопределенное мычание.

– А он вам нужен? – невинно осведомилась она.

Я прикусил губу. Положительно, ее простодушие обманчиво.

– Нет.

С улицы донесся пронзительный сигнал автомобиля.

– О Боже, – встрепенулась девушка. – Знаете, если вы не против, давайте на этом закончим. Я жду гостей.

– Да‑да, конечно, извините за беспокойство.

– Ничего страшного, все в порядке. Это просто мой приятель, а он, знаете ли, из породы ревнивцев.

Она захихикала, и по ее замечанию и смешку я сразу исключил девушку из числа возможных участников группы Поннефа. Слишком она проста. Я еще раз поблагодарил ее и удалился. Открыв дверь на улицу, я нос к носу столкнулся с молодым человеком в элегантном костюме и темных очках. Он подозрительно зыркнул на меня. Я поздоровался и направился в ближайшую забегаловку.

Ею оказалось то же самое кафе, где мы сидели с Нурией после знакомства в музее Миро. Только с тех пор оно немного пообтрепалось. Я сел за тот же столик под платаном и заказал пиво. Наступил ранний вечер позднего лета, когда город начинает оживать после дневной дремы. С двух сторон небольшого прямоугольного сквера возвышались два дома с узорчатыми балконами. С третьей была разбита площадка для игр, а с четвертой, по ту сторону дороги, тянулась низкая стена, огораживающая строительную площадку, пребывающую в постоянном запустении, где не помню уж сколько времени видавший виды бульдозер тыкал ковшом одну и ту же груду песка. На внешней стороне стены кто‑то начеркал большими красными буквами ругательство.

Я сидел погруженный в грустные мысли, когда меня окликнул кто‑то, явно нетрезвый. Я обернулся и тут же почувствовал, как в плечо мне вцепилась трясущаяся рука Игбара Зоффа. Рядом с ним красовался тоже изрядно набравшийся, но все же твердо стоящий на ногах Шон Хогг.

– Лукас, старина, – расплылся в улыбке Игбар, явно довольный тем, что нашел кого‑то, с кем можно продолжить загул. Шон с болезненной гримасой огляделся вокруг себя, прикидывая сравнительные достоинства столика под платаном и других свободных мест, и лишь затем подтащил к себе стул, плюхнулся на него и осклабился, будто только что узнал меня.

– Лукас, – следом за другом протянул он. – Дьюжище. – Шон украдкой сплюнул под дерево и предложил мне косячок.

– Привет. – Я вдруг почувствовал, что и сам рад встрече, хоть отвлекусь от тяжелых мыслей. Эти пьянчужки компанейские ребята, особенно, если как сегодня, в кармане имеется что потратить. Выяснилось, как раз сегодня утром Игбар продал картину за четверть миллиона песет, и парочка немедленно принялась спускать невесть откуда свалившееся состояние единственно доступным ей способом.

– Этот чувак – коллекционер из Японии. Расплатился наличными, – пояснил Игбар.

С усами головореза откуда‑нибудь с Балкан, да еще одетый в джинсы на несколько размеров больше, чем нужно, и кроссовки без шнурков, он выглядел как пугало. На нем было надето столько, что температура тела поддерживалась примерно на уровне температуры в растопленном камине. На дворе август, а он напялил рубашку, пуловер, шерстяной жакет и потертый твидовый пиджак, с которого, где некогда были пришиты пуговицы, свисали какие‑то нитки. Отсутствие шнурков, пуговиц и иных закрепляющих приспособлений свидетельствовало об отвращении Игбара ко всему закрытому, словно он страшился связывать предметы или держать их не у всех на виду. Как обычно, ширинка у него была расстегнута – или, как он предпочитал говорить, молния сломалась, – держалась она на одной‑единственной маленькой булавке.

Картину, которую он продал, я знал – большой холст с изображением пустого плетеного стула под разноцветным пляжным зонтом. Голубое море, безоблачное сиреневое небо. Через всю картину красной краской начертаны названия любимых баров Игбара, разбросанных по всему свету, от Чернаваки до Сингапура. Тут же отмечено точное местоположение всех этих питейных заведений. Буквы выведены четко, едва ли не каллиграфическим почерком, что выглядело особенно нелепо на фоне пляжной иконографии. Забавно, но из‑за пристрастия Игбара к избытку в одежде мне трудно было представить его именно на пляже. Или, скажем, раздетым.

– Где пропадал все лето? – осведомился Игбар. – Мы с Хоггом много раз тебе звонили, но никто не отвечал. Какой‑то ты бледный, Лукас. Родные края, веселую старушку Англию навещал?

– Нет, – откликнулся я и запнулся.

События десяти недельной давности казались еще слишком близкими, слишком мучительными, чтобы вот так запросто пересказать их. Но то, что Игбар назвал меня по имени, обеспечивало… некоторое прикрытие.

– Какой‑то сумасшедший, возглавляющий средневековую религиозную секту высоко в Пиренеях, запер Лукаса в камеру.

– Старушку‑норушку, – вмешался Шон, возвращаясь на грешную землю из мира своей персональной грезы и передразнивая приятеля. – Сила, не каждому дано.

Игбар рыгнул. Я подозвал официанта.

– Что пить будете?

– Нет, нет, – запротестовал Игбар, – сегодня я угощаю. Бутылку кавы, – он повернулся к официанту, – и три бокала. И маслины. Побольше маслин.

Официант отошел и буквально через минуту вернулся с заказом.

– А что там с твоей красавицей спутницей? Ну, с той, что ты приводил к Алистеру? – продолжал допытываться Игбар. – Ее вместе с тобой заперли?

– Нет, в другую камеру поместили. Впрочем, какое‑то время мы были вместе, но потом разошлись во взглядах на обстановку.

Я постепенно втягивался в игру.

Шон задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, всерьез я или дурака валяю. В отличие от большинства из нас любое суждение в его глазах предполагало массу интерпретаций и возможностей. И каждую из них он рассматривал с предельным педантизмом. Страдающий хронической нерешительностью, принимающей, впрочем, и острые формы, Шон воспринимал жизнь как череду почти немыслимых положений, из которых практически нельзя найти выход, но можно отыскать временное убежище, пройдя мучительные стадии погружения в детали и подробности. В качестве отдохновения служит регулярное и беспорядочное приобщение к наркотикам и выпивке.

– Подробнее, пожалуйста, – попросил Шон.

– Не сейчас, – вздохнул я. – Как‑нибудь в другой раз. У Лукаса есть ахиллесова пята, ему трудно вспоминать эту сагу.

– Но в Пиренеях‑то ты был?

Я кивнул.

– И как же этим деятелям, ну, средневековым сектантам, удалось захватить тебя? – настаивал Шон, упершись локтями в стол и обхватив голову руками. Мои возражения он попросту отмел.

– Ну ладно. Дело было так. Однажды, проведя день на пляже в Ситжесе, где к ним пристала какая‑то сумасшедшая, Нурия и Лукас вернулись вечером в ее квартиру – между прочим, она тут совсем рядом, за углом. Глубокой ночью из гардероба выскочили двое, один одноглазый гигант, настоящий циклоп, другой прокаженный, накачали их какой‑то гадостью, связали, засунули в белый фургон без окон и отвезли в заброшенную деревушку неподалеку от Маунт Кади. Везли их в гробах.

– Дальше, – потребовал Игбар, растерянно помаргивая своими прозрачно‑голубыми глазами. – Пока мало что понятно. Ты сказал – в гробах. Стало быть, гробы ждали вас в фургоне?

– Ну да. Гробы с просверленными отверстиями, чтобы дышать было можно.

– Просеренными? – недоверчиво перебил меня Шон. – А как это могут отверстия быть просеренными?

– Сам ты серун, – огрызнулся Игбар. – Просверленными. Ну дальше, дальше.

– А кто был за рулем? Одноглазый или прокаженный? – Шону была нужна полная ясность.

– У Лукаса нет представления.

– Но ведь это очень важно, – настаивал Шон. – Человек с одним глазом посреди лба не может вести машину ночью. А вот прокаженный, если у него есть водительское удостоверение и руки‑ноги на месте, вполне способен, не хуже нас с тобой. То есть по крайней мере не хуже тебя, я‑то вообще не вожу.

– Да заткнись ты, идиот, – рявкнул Игбар. – Кто сказал, что одноглазый сидел за рулем? Кто сказал, что глаз у него именно посредине лба? Нам рассказывают историю жизни. Важную ее главу. Перестань влезать со своими дурацкими вопросами.

– Ладно‑ладно. А ты смотри портки не потеряй.

– Хватит. Дальше.

– После того как похищенные были благополучно доставлены в горное укрытие, вожак пришел к Лукасу. Его звали Поннеф, это весьма образованный, но совершенно аморальный француз.

Шон зашипел.

– Одет он был как монах. Для начала разыграл целый спектакль – ритуал воскрешения из мертвых. Трали‑вали, мумбо‑юмбо, благовония, вода, все, как положено. Затем представился и передал Лукасу рукопись, посвященную группе катаров, живших в XIII веке. Целью его было вовлечь Лукаса и Нурию в банду своих верных приспешников.

На сей раз меня перебил Игбар:

– Катары? Это новомодная альбигойская ересь. Торговцы желтыми крестами. Живут на окраине Эль‑Сек де Сан‑Кугат и в брошенном здании на Темплерс.

Первое название было мне знакомо, в переводе оно означает «Слепые из Сан‑Кугата». Это улочка, затерянная в лабиринтах Старого города. Темплерс – поближе к центру, рядом с площадью Сан‑Хауме.

– Что‑о? – изумился я. – Ты с ними встречался?

– Ну да, приятель, конечно. Я ведь живу примерно там же. На каждом шагу желтые кресты. Я подумал даже, то есть не сразу подумал, это уж потом пришло в голову, что эти ребята вполне могли бы открыть катарский бар. Или ночной клуб. А потом – субботняя ночь, сожжение на костре… Как в старые времена.

Игбар закудахтал.

– Так ты знаешь историю катаров? – снова спросил я, дождавшись, когда закончится кудахтанье, перешедшее затем в приступ астматического кашля.

– Знаю, и неплохо. – Иногда Игбар свои привычные интонации разбавлял обертонами хвастливого ученика частной школы, каким действительно некогда был.

– Если хочешь, могу дать почитать кое‑что, – продолжал он. – Когда я впервые увидел желтые кресты, удивился. Ну, думаю, уж не появилось ли у нас общество по возрождению катаров? Но при чем здесь Барселона? На юго‑востоке Франции – да, они довольно активно действуют, и не со вчерашнего дня. Можно сравнить с возрождающимся интересом к другим западным традициям. Трубадуры. Жонглеры. Сбрасывание живых свиней с крепостных стен в Каркассоне. И так далее. Но тут все же нечто другое – религиозное возрождение, основание коммун, претендующих на воскрешение простых нравов средневековых катаров, подчеркнутая умеренность во всем, святость, не чуждающаяся, однако, идей, возникших в шестидесятые, – свободная любовь и далее, поближе к нашим временам, феминизм и вегетарианство. Кажется, там появились один или двое богатых немцев – они всегда тут как тут, верно? – скупающих покинутые деревни и, мало того, вроде бы связанных с крайне правыми политическими организациями. Правда, популярностью среди местных они не пользуются, ведь большинство действительно хотело бы считать себя прямыми наследниками подлинных катаров. Еще вина?

Я слишком хорошо знал Зоффа, чтобы понять: все это – не пустые фантазии, он знает, о чем говорит. И сказанное меня весьма заинтересовало. Оно не вполне совпадало с представлением Поннефа о возрождении катаров как деле рук группы энтузиастов, скорее, ассоциировалось с различными сектами, исповедующими те или другие культы и не связывающими себя с определенной философской идеей, однако же стремящимися к независимости от общества и выработке альтернативного стиля жизни. Но еще больше заинтересовало меня, что в формировании подобного рода общин участвуют богачи. Допустим, немцы, но не обязательно они. Наверное, у каждой из этих общин есть свои особенности. Наверное, в каждом случае важную роль играют убеждения того или другого, более или менее харизматичного лидера.

Любопытно, подумал я, сколько всего существует разновидностей «катаризма» и в какой степени – если об этом вообще можно говорить – отражают они взгляды и привычки своих средневековых предшественников. Следовало, конечно, еще многое узнать, но во мне уже крепла уверенность, что в наше время нет единой, четко выраженной катарской веры. Скорее, с ходом столетий некогда последовательная система взглядов превратилась в плавильный тигль модных верований и фантазий, навеянных миллениумом, взглядов и фантазий, форму которым придает самозванец‑гуру, обладающий достаточными средствами, чтобы купить несколько гектаров земли и положить начало «движению».

– Итак, тебя начали завлекать в общину, – вновь заговорил Шон. – И что дальше? Ты должен был откусить голову у живого петуха? Переспать с пиренейской медведицей?

В отличие от своего друга Шон не имел ни малейшего представления о катарах.

– Все гораздо сложнее. Поннеф просил Лукаса довериться ему. Поверить в него.

– Поннеф. Злодей‑мудрец. Говоришь, он засунул Нурию в гроб? Сволочь.

– Некрофил.

– Скотина.

– Приятно отметить, ребята, что эта история вас заинтересовала. – Я откашлялся. – Но одного сочувствия Лукасу мало.

– Согласен, – живо откликнулся Игбар. – Ты жаждешь Возмездия.

– С большой буквы, – подтвердил Шон.

– Но главное, хочешь вернуть девушку.

– Конечно, это для него самое важное.

– И это – мост к Возмездию. Поннеф. Новый Мост.

– Так можно было бы озаглавить книгу.