Жительница нью‑йорка открывает для себя средний запад 10 страница

Тони промямлил, что он рад с ним познакомиться, и повел их через прихожую.

Сара сидела на диване, поджав под себя ноги, как это делала Эдна Уилсон. На ее губах застыла странная улыбка. Только вглядевшись повнимательнее, Эмили поняла, что в ней было не так: Сарина нижняя половина лица потеряла всякую форму.

– Ой, Эмми, – запричитала она, тщетно прикрывая рот ладонью. – Я жабыла вставить жубы.

– Ничего, – успокоила ее Эмили. – Сиди спокойно.

Однако было совершенно очевидно, что Сара просидела спокойно уже полдня, и даже если бы ей захотелось встать, не факт, что ей бы это удалось.

– Эмми, сядь рядышком, – сказала она после того, как все были друг другу представлены. – Я так рада тебя видеть.

Она неожиданно крепко стиснула ее ладони. Сидеть боком, когда твои руки сжимают и поглаживают, держа их у себя на коленях, было неудобно, уж лучше придвинуться, но стоило Эмили прижаться к Саре, как она оказалась в зоне тяжелых сладковатых алкогольных паров.

– Моя маленькая сестренка, – приговаривала Сара, а Эмили все пыталась отвернуться, чтобы только не видеть эти обнаженные черные десны. – Вы хоть понимаете, что это моя маленькая сестренка?

Тони флегматично сидел на стуле напротив дивана в заляпанном краской джинсовом полукомбинезоне с видом уставшего работяги. Рядом с ним Говард Даннингер вымученно улыбался. Единственным, кто чувствовал себя уверенно в этой компании, был Питер, который за время, что они не виделись, превратился в импозантного молодого человека. Он тоже был в перепачканной прозодежде – перед приездом гостей они с отцом красили дом. Эмили он нравился, хотя ни высоким ростом, ни особой красотой он не отличался. Была в его движениях какая‑то элегантность, а в глазах светился иронический ум.

– Ты уже закончил семинарию, Питер? – спросила его Эмили.

– Еще год остался. Занятия начинаются на следующей неделе.

– А как ты провел лето?

– Спасибо, нормально. Побывал в Африке.

– В Африке? Да ну?

Следующие несколько минут превратились в его монолог, который, слава богу, избавил всех от необходимости поддерживать разговор. Когда он дошел до фразы, что Африка – это спящий великан, «только начинающий потягиваться», он медленно развел в стороны накачанные руки со сжатыми кулаками, как бы иллюстрируя свои слова, и в этот момент Эмили подумала, что многие девушки наверняка мечтательно заглядываются на Питера Уилсона.

– Ах, Эмми, – сказала Сара. – Моя умница, как же я тебя люблю.

– Это очень мило, – отозвалась Эмили и по прищуренному взгляду Тони тотчас сообразила, что не то ляпнула. – Я хотела сказать, что… я тоже тебя люблю, – поспешила она прибавить.

– Разве она не чудо? – обратилась Сара к присутствующим. – Гови, скажите, разве моя сестренка не чудо? Ничего, что я называю вас Гови?

– Конечно, – любезно отозвался Говард. – Еще бы не чудо.

Прошло уже больше года, как Сарину голову обрили, но волосы ее до сих пор торчали тусклыми неряшливыми клоками. Бесформенная нижняя половина лица – это бы еще полбеды; Сара вся раздалась и обмякла, и выглядела она гораздо старше своих лет.

Вскоре мужчины затеяли свой разговор, и, пользуясь случаем, Эмили спросила:

– Когда ты потеряла зубы? Я про это ничего не знала.

– Да уже пару лет как, – ответила Сара в своей полусмущенной‑полубезразличной манере, с какой она когда‑то отмахнулась от полученной в результате падения травмы головы в клинике «Сентрал Ислип».

С опозданием поняв бестактность своего вопроса, Эмили ответно сжала бледные руки сестры.

– Ты отлично выглядишь.

– Питер! – вдруг резко крикнула Сара, и Эмили решила, что сейчас она скажет «Отбой», но не угадала. – Расскажи историю про старого священника‑негра, с которым ты познакомился в Африке.

– Мам, не стоит, – отозвался тот.

– Ну пожалуйста, Питер, я тебя прошу.

– Мам, ну правда не надо. Тем более не было там никакой истории.

– Нет, была, – настаивала на своем Сара – В Африке Питер познакомился с чудесным старым священником‑негром и…

– Мам, прекрати, а? – сказал Питер, улыбкой показывая, что он особенно на нее не сердится, и только тогда она оставила его в покое. Продолжая улыбаться, Питер вытянул губы трубочкой, словно посылая матери воздушный поцелуй, после чего повернулся к Говарду и спросил: – И какой же правовой деятельностью вы занимаетесь, сэр?

Вскоре хлопнула кухонная дверь, и в комнату вошел злобного вида крепыш в кожаной куртке со стразами и байкерских сапогах. Вид у него был такой, будто он собирается разобраться со всеми присутствующими, и Эмили не сразу сообразила, что это Эрик, младший из сыновей. Вежливо кивнув тетке и пожав руку Говарду, он отвел в сторону отца и брата и затеял с ними продолжительный разговор о работе автомобиля, как можно было догадаться, судя по долетавшим фразам, после чего вразвалочку удалился.

Был солнечный сентябрьский день. Ветки деревьев за окном тихо раскачивались на ветру, и пестрые тени от них перемещались на пыльном полу. Говорить было больше не о чем.

– Энтони? – тихо сказала Сара, словно напоминая мужу о некой негласной обязанности.

– Мм… – согласно промычал он в ответ и удалился на кухню.

Назад он вернулся со стаканом апельсинового сока, который держал за верхний край пальцами на уровне бедра, и с мрачным видом, как бы украдкой сунул его в протянутую руку. Сара неспешно и почти торжественно сделала несколько маленьких глотков, после чего стало ясно, что сок смешан с водкой или джином.

– Кто‑нибудь хочет… э‑э… кофе или еще что‑то? – спросил Тони Уилсон у гостей.

– Нет, спасибо, – ответила Эмили. – Вообще‑то нам надо двигаться. Пока до дому доберемся…

– Куда же вы? – забеспокоилась Сара. – Вы только приехали. Я вас никуда не отпущу. – Видимо, напиток уже начал на нее действовать, потому что лицо ее вдруг просветлело, не иначе как ее посетила счастливая мысль. – Питер, – обратилась она к сыну, – я могу попросить тебя о маленьком одолжении?

– Это о каком же?

Она сделала паузу для большего драматического эффекта.

– Принеси гитару.

Сидевший на стуле Питер в ужасе закатил глаза:

– Нет, мам, только не это. – Его рука, свисавшая с колена, взметнулась вверх в протестующем жесте.

– Питер, ну пожалуйста.

– Нет.

Но Сара не собиралась так просто сдаваться.

– Тебе надо просто встать, сходить к машине, принести гитару и спеть нам «Куда исчезли все цветы», – доходчиво объяснила она сыну.

Тут уж пришлось вмешаться Тони:

– Дорогая, он не хочет.

Эмили, вежливо улыбаясь, поднялась с дивана, давая всем понять, что им с Говардом действительно пора ехать.

Сара, глядя на нее растерянным взглядом, даже не сделала попытки встать и проводить их до дверей.

Больше от Сары не было ни писем, ни звонков. На Рождество от Уилсонов пришла поздравительная открытка, наскоро написанная Тони, а не Сариной неспешно‑восторженной рукой, и это показалось тревожным сигналом.

– Может, мне ей позвонить? – спросила Эмили у Говарда.

– Зачем? Из‑за этой открытки? Не стоит, дорогая. Если что‑то не так, она тебе сама позвонит.

– Как скажешь. Наверно, ты прав.

И вот однажды среди ночи, в мае шестьдесят восьмого года, – за три месяца до того, как Саре должно было исполниться сорок семь лет, как позже высчитала Эмили, – телефонный звонок поднял ее с постели.

– Тетя Эмили?

– Питер?

– Нет, это Тони… Тони‑младший… Мне очень жаль, но сегодня ваша сестра отошла в мир иной.

И, еще не успев до конца переварить услышанное, Эмили успела подумать: «Как это похоже на Тони‑младшего: сказать не „умерла“, а „отошла в мир иной“».

– От чего она… умерла? – спросила Эмили после короткой паузы.

– Она давно страдала от болезни печени, – сказал он глухо, – которую еще усугубило ее падение.

– Ясно. – Эмили услышала, как в ее собственном голосе зазвучали нотки сдержанной торжественности, с какой персонажи в кино реагируют на чью‑то смерть. Все это казалось чем‑то нереальным. – А как в этой ситуации твой отец?

– Он… держится нормально.

– Ну что ж, – сказала она, – передай ему мои… э‑э… мои лучшие пожелания.

Глава 2

Машина Говарда находилась в ремонте, так что на похороны им пришлось отправиться поездом.

– Пересадка вимайке, – объявил кондуктор.

Всю дорогу до Сент‑Чарльза, глядя через грязное стекло на медленно проплывающие пригороды, Эмили предавалась воспоминаниям о сестре. Сара в двадцать лет, в элегантной одежде с чужого плеча, уверяет всех, что ей дела нет до какого‑то дурацкого пасхального парада; Сара в шестнадцать, со скобками на зубах, каждый вечер стирает в раковине свои кофточки; Сара в двенадцать; Сара в девять.

В девять‑десять лет Сара выделялась среди сверстниц своим воображением. Из купленной в «Вулвортсе» за десять центов книжечки она аккуратнейшим образом вырезала нарисованных кукол, а также их платьица с фирменными ярлычками и, одев каждую, наделяла ее особой индивидуальностью. Решив, какая из них самая красивая и пользуется наибольшей популярностью (если наряд этой куклы, по ее мнению, был недостаточно эффектным, она придумывала для нее одежду собственного покроя, пустив в ход цветные карандаши или акварельные краски), Сара рассаживала остальных в качестве зрителей (с этой целью приходилось перегибать их пополам), а свою главную звезду заставляла подрагивать в своих руках, как это делают настоящие певицы, и исполнять такие хиты, как «Добро пожаловать, весна» или «Серебряная подкладка», которые она знала наизусть.

– Эмили, ты в порядке? – спросил Говард, трогая ее за плечо.

– Да, – ответила она. – Все нормально. Юный Эрик встретил их на станции в дешевом темном костюме – из рукавов пиджака свисали кисти рук, как куски мяса над прилавком, – и зеркальных очках.

– Питер приехал? – спросила она.

– Все в сборе, – сказал он, профессионально лавируя в потоке машин.

Ей предстояло тяжкое испытание. Надо было собраться и как‑то все это пережить; к счастью, не надо забывать, рядом с ней был Говард Даннингер. Он сидел один на заднем сиденье, и, чуть повернув голову, она видела безукоризненные стрелки на брюках из оксфордской серой фланели, что действовало на нее успокаивающе.

– Похорон в обычном смысле не будет, – сообщил Эрик. – Короткая служба… ну, в общем, у могилы, и всё.

И вот уже они шли по свежей траве среди надгробий под чистым голубым небом, и Эмили думала о том, что Уилсоны должны быть влиятельным семейством, если у них есть собственный участок в одном из самых густонаселенных мест Лонг‑Айленда. Разверстая Сарина могила была затянута серым брезентом. Закрытый гроб, стоявший на подъемнике, которому предстояло опустить его в землю, был совсем маленький, – впрочем, большой Сара осталась только в воспоминаниях детства. Рядом, на сравнительно новом надгробии, она прочла: «Эдна, любимая жена Джеффри», и, таким образом, только сейчас Эмили узнала о смерти старушки Эдны. Разве не удивительно, что ей ничего не сообщили? Она даже мысленно завязала узелок на память, чтобы после церемонии спросить об этом Сару, и только потом до нее дошло, что Сару она уже никогда и ни о чем не спросит. Со странной робостью, как ребенок, жаждущий отцовского прощения, она просунула пальцы Говарду под локоть. Ей как будто послышался Сарин голос: «Все хорошо, Эмми. Все хорошо».

Слева от них физически крупный, но, судя по всему, слабохарактерный мужчина тихо плакал, точнее, кусал губы и часто моргал в попытке удержать наворачивающиеся на покрасневшие глаза слезы; за его спиной стояла матрона с малышом, а также мальчик и девочка постарше, которые цеплялись за ее юбку. Это, стало быть, был Тони‑младший, его жена с их общим ребенком и его приемные дети. Здесь же был и священник с молитвенником в руках, поджидавший остальных родных и близких усопшей.

Вдалеке захлопали дверцы машин, и вскоре показалась группа мужчин, направлявшихся к ним быстрым шагом. Тони шел в середине, оживленно с кем‑то беседуя и посмеиваясь и при этом несколько раз повторяя жест, которым много лет назад показывал Джеку Фландерсу, как взлетают истребители, собранные на заводе «Магнум», – фьють! – вскидывая ладонь вертикально вверх в подобии салюта. Его товарищ согласно кивал и улыбался и даже наградил его дружеским тычком. По их одежде и манерам – простоватые, слегка поддатые работяги – Эмили определила, что они тоже с завода. А за ними двигалась вторая группка, Питер и компания, серьезные молодые люди аспирантского вида.

Даже практически дойдя до места, где стояли Эмили с Говардом, Тони все никак не мог закончить разговор со своим приятелем.

– Только вперед, правильно? Не оглядываться. – И снова этот жест: вскинутая ладонь. – Только вперед!

– Ага, – отвечал его приятель. – Точно.

– О, кого я вижу. – Тони заморгал. – Привет, Эмми.

Глаза у него были красные, и сами глазные впадины тоже красные и опухшие, как будто он долго и ожесточенно тер их кулаками.

– Привет, Тони.

Заметив Говарда, он протянул ему руку:

– Рад вас видеть, мистер Говингер. Знаете ли, один из наших ребят отправился в вашу фирму в прошлом месяце, и я ему говорю: «Я знаю там юрисконсульта, который может быть тебе полезен». Может, вы с ним еще познакомитесь. Отличный парень, зовут его… погодите, это же была другая фирма. «Юнион Карбайд».

– Это непринципиально, – сказал Говард. Воспаленные глаза Тони снова уставились на Эмили. Казалось, он пытается ей что‑то сказать, но не находит слов.

– Знаешь ли, – он поднес к темени вытянутую ладонь, – только вперед. Не оглядываться. – Он вскинул ладонь вверх. – Только вперед!

– Правильно, Тони, – согласилась она.

Началась траурная церемония, и заводские рабочие вместе с аспирантами отступили на почтительное расстояние. Питер, чье лицо если и выражало какие‑то эмоции, то разве что озабоченность, подвел отца к краю могилы и крепко держал его за руку, словно опасаясь, как бы тот не свалился в яму. Когда зазвучали высокие слова из уст священника, нижняя челюсть у Тони отвисла и на губах задрожала слюна.

– Прах к праху, земля к земле. – С этими словами священник высыпал горсть земли на крышку гроба, что символизировало обряд погребения.

Но вот церемония закончилась, и все побрели с кладбища. Передав отца с рук на руки его сослуживцам, Питер присоединился к Эмили и Говарду.

– Вы ведь зайдете к нам ненадолго? – полуутвердительно спросил он. – Мы поедем на моей машине.

Хотя его пальцы немного дрожали, когда он включал зажигание и потом, когда его руки лежали на руле, судя по всему, он полностью владел собой.

– Эти молодые ребята тоже семинаристы, – объяснил он. – Я не просил их приехать. Они как‑то узнали и сделали это по собственному почину. Я не перестаю удивляться человеческой доброте.

– Мм… – отозвалась Эмили. Она хотела спросить: «Как она умерла?» – но вместо этого уставилась в окно, за которым проплывали ярко освещенные супермаркеты и бензозаправочные. – Питер, – обратилась она к нему через какое‑то время. – А как поживает твой дедушка?

– У него все хорошо, тетя Эмми. Он хотел сегодня приехать, но потом посчитал, что ему будет тяжеловато. Он ведь живет в доме для престарелых.

Старый дом выглядел еще более мрачным и отталкивающим, чем он запомнился Эмили. Дверь открыл один из приемных детей Тони‑младшего, прыснул и убежал в затхлую гостиную. Взрослые сидели за обеденным столом, уставленным бутербродами и бутылками пива и содовой. Было шумно.

– …и этот тип, – говорил один из заводских рабочих, от души хлопая Тони по плечу, – поймав одного жалкого иглобрюха, устроил такую шумиху по этому поводу, что чуть лодку не перевернул.

Тони разразился истерическим хохотом, а потом приложился к банке с пивом.

– Что‑нибудь будете, тетя Эмми? – спросил Питер.

– Нет, спасибо. Хотя… пожалуй, пиво, если можно.

– А вы, сэр?

– Пока ничего, – ответил Говард. – Спасибо.

– Никогда не забуду этой рыбалки, – продолжал рабочий. Ободренный успехом своего «рыболовного рассказа», он приготовил продолжение, явно не замечая того, что аудитория его слушателей сильно поредела. – Кто тогда был, Тони? Ты, я, Фред Словик… кто еще? Короче, мы…

– Кому еще с ливерной колбасой? – громко поинтересовался Тони‑младший, принимая заказы гостей. – Вам обычную горчицу или детский вариант?

Его жена, с уснувшим ребеночком на коленях, вытирала кока‑колу, которую ее раскапризничавшаяся пятилетняя дочка пролила на свое платьице.

– Объясните мне одну вещь, – обратился к Тони‑младшему с застенчивой улыбкой студент‑семинарист, симпатичный молодой человек с южным акцентом. – Вот чего я не понимаю. Как так получилось, что, когда вы с Питером были маленькими, вы его почти совсем не колотили?

– Я пробовал, – ответил Тони‑младший, размазывая майонез по ломтю ржаного хлеба, – и не раз, но это было не так‑то просто. Он хоть и маленький был, а крепкий.

– …я говорю: «Всего пять баксов!» – Рабочий пытался перекричать всех за столом. – А Уилсон мне: «Я тоже потратил пять баксов и ни фига не поймал!»

– Господи, Марти, – хохоча и мотая головой, дескать, что с тебя возьмешь, сказал Тони. – Ты и после нашей с тобой смерти будешь всем рассказывать эту байку.

Питер вышел в прихожую, где зазвонил телефон. Вернувшись, он сказал:

– Тебя, пап.

Тони, с лица которого еще не сошло выражение удовольствия по поводу рассказанной его приятелем истории (соль ее заключалась в том, что в тот день у него выдался самый большой улов), сощурился, глядя на рюмку виски.

– Кто это, Пит? – спросил он.

– Сержант Райан. Ну, тот самый, из участка. Тони опрокинул в рот рюмку и скривился от приятного ожога в гортани.

– Полиция, – пробормотал он, вставая из‑за стола. – Эти козлы полагают, что я убил свою жену.

– Пап, ну ладно тебе, – произнес Питер умиротворяющим тоном, провожая отца в прихожую. – Сам знаешь, что это не так. Я уже сто раз говорил тебе, что это рутинная проверка.

Разговор с сержантом Райаном продлился недолго, и, вернувшись к столу, Тони первым делом выпил.

Две бутылки виски переходили из рук в руки, и застолье, сопровождаемое криками и смехом, затянулось не на один час.

Когда Эмили направилась в туалет, на пол уже легли вечерние тени. В прихожей она споткнулась и чуть не упала; удержав равновесие, она обнаружила, что налетела на небольшой комод, на котором метровой пирамидой высилась стопка газет «Дейли ньюс». На обратном пути она задержалась перед фотографией в рамочке: Сара и Тони во время пасхального воскресенья 1941 года Фотография покосилась, как если бы содрогнулась стена после сильного удара. Эмили протянула руку и плохо слушающимися пальцами поправила ее.

В комнатах, разгоняя мрак, включали электричество.

– Нет, ты мне скажи, – требовал от Тони‑младшего рабочий с «Магнума». – Ты мне скажи, что вы, ребята, можете мне предложить?

– Самое лучшее обслуживание, Марти, – заверял его Тони‑младший. – Спроси у кого хочешь: лучше механиков в этой части графства Саффолк ты не найдешь.

– Потому что, с моей точки зрения… – гнул свое Марти, – с моей точки зрения, это, как тебе сказать, главный фактор.

– Мам, – захныкал кто‑то из детей, – поехали домой.

– Вам, знаете ли, надо выпить, – обратился Тони к группке притихших семинаристов. – Можно подумать, вы никогда не пьете!

– Спасибо, сэр, – ответил один из них. – Немного виски с водой.

– Эмили, ты в порядке? – спросил ее Говард, прервав свой разговор с еще одним заводским рабочим.

– Да. Тебе налить?

– Спасибо, у меня еще есть.

На протяжении всего застолья Эрик стоял у притолоки, молчаливый и непроницаемый в своих зеркальных очках, с видом телохранителя, нанятого на случай, если ситуация выйдет из‑под контроля.

Жена Тони‑младшего уехала с детьми, ни с кем не попрощавшись, вскоре ушли семинаристы, а затем их примеру последовали и заводские рабочие. Задержался один Марти.

– Слушай, – обратился он к Тони, – тебе надо поесть. Поехали все к «Манни», съедим по бифштексу.

После пьяных препирательств на тему, кто в чьей машине поедет, родственники усопшей рванули на хорошей скорости в ярко освещенный ресторан в калифорнийском стиле под названием «Отбивные Манни Фелдона».

Внутри была такая темень, что, поднимая тяжелые бокалы для коктейлей, они толком не видели друг друга. Трезвый Питер сидел рядом с отцом, словно это застолье, как и церемония на кладбище, могло потребовать его непосредственной помощи. Марти и Тони‑младший продолжали горячо обсуждать вопросы бизнеса, но теперь их разговор принял философское направление. В любом деле все решает честный труд, настаивал Марти, а Тони‑младший согласно кивал.

– В любом, повторяю, деле. Неважно, кто ты – механик, плотник или сапожник. Нет, я прав?

Эмили крепко держалась обеими руками за край стола, это была единственная неподвижная поверхность в пределах досягаемости, все остальное казалось зыбким и ненадежным. У стены, тоже казавшейся шаткой, утонув в мягком сиденье, Говард методически напивался; похоже, это будет третий или четвертый случай на ее памяти, когда ей придется укладывать его в постель.

Эрик сидел особняком, и, когда официант принес огромные порции бифштекса, он единственный набросился на еду. Он ел с ритмичной страстью изголодавшегося человека, нависая над тарелкой; всем своим видом он словно давал понять, что просто так эту добычу у него никто не отнимет.

– …и чем я старше – а сколько мне осталось? лет пятнадцать от силы, – тем чаще я задумываюсь, – развивал Марти свою мысль. – Ты погляди на эту патлатую молодежь в рваных джинсах, с ветром в голове… Что они понимают? Я прав? Нет, ну что они понимают?

В конечном счете Говард проявил достаточно трезвости, чтобы выудить из кармана железнодорожное расписание, изучить его при свете горящей зажигалки и удостовериться, что последний поезд уходит через пятнадцать минут.

– Не пропадайте, тетя Эмми, – сказал Питер, поднимаясь. – Спасибо, что приехали, сэр. – Он пожал руку Говарду.

Тони, покачиваясь, с трудом оторвался от стула. Он пробормотал что‑то нечленораздельное Говарду и, вытерев рот, в сомнении посмотрел на свояченицу, словно решая в уме, целовать ли ее в щеку. Вместо этого он на секунду подержал ее руку в своей, избегая встречаться с ней взглядом, и фирменным жестом выбросил ладонь вверх:

– Только вперед!

Эмили еще не скоро свыклась с мыслью, что Сары больше нет. Проснувшись от очередного сна, в котором она видела маленькую Сару и слышала ее голос, Эмили шла в ванную и, разглядывая в зеркале свое лицо, искала подтверждения того, что она, ее сестра, еще жива и даже не особенно постарела.

– Говард, – сказала она как‑то ему, когда они лежали в постели перед отходом ко сну. – Знаешь, мне жаль, что ты не видел Сару в лучшие времена, до того как все пошло прахом. Она была очаровательной.

– Мм… – отозвался он.

– Очаровательной, деятельной, с живым умом. Это может прозвучать глупо, но мне кажется, что, если бы ты знал ее прежнюю, это помогло бы тебе лучше понять меня.

– Да? По‑моему, я знаю тебя достаточно хорошо.

– Ошибаешься.

– Мм?

– Ты меня не знаешь. Мы же почти не разговариваем.

– Ты шутишь? Эмили, мы только и делаем, что разговариваем.

– Ты не желаешь ничего слышать о моем детстве.

– Глупости. Я уже все знаю про твое детство. Тем более все они более или менее похожи.

– Как ты можешь? Только ограниченный, совершенно бесчувственный человек может говорить такое.

– О'кей, о'кей, о'кей, – пробормотал он сонным голосом. – Расскажи мне про свое детство. Что‑нибудь душераздирающее.

– Фу! – Она откатилась от него подальше. – С тобой невозможно разговаривать. Ты неандерталец.

– Мм…

В другой раз, когда они возвращались в сумерках после загородной прогулки, она его спросила:

– Почему ты так уверен, что у нее был цирроз печени?

– Я просто сказал, что, с учетом того, сколько она пила, это более чем вероятно.

– А как же тогда эта темная история с ее падением? И звонком из полиции? И словами Тони «Они полагают, что я убил свою жену»? А ведь он и вправду убил. Напился и в приступе ярости ударил ее стулом или что‑то в этом роде.

– Тогда почему они его не арестовали? Если бы у них были какие‑то улики, они бы его арестовали.

– Улики можно скрыть.

– Дорогая, мы уже сто раз это обсуждали. Это один из тех случаев, когда правды мы никогда не узнаем. Жизнь так устроена.

Мимо проплыли старые амбары, потом пригородные постройки, потом потянулся Бронкс, и только когда впереди показался мост Генри Хадсона, она наконец изрекла:

– Ты прав.

– По поводу чего?

– Жизнь так устроена.

Про Говарда, при всей ее любви, какие‑то вещи ей не дано было узнать. Порой у нее возникало ощущение, что рядом с ней незнакомец.

На работе дела складывались не очень удачно. В последнее время Ханна Болдуин почти перестала приглашать Эмили на ланч – теперь более молодая сотрудница составляла ей компанию, – не называла ее душкой, а выйдя из кабинета, не пристраивала свою массивную, красиво обтянутую ляжку на краю ее стола, и вообще не щебетала с ней часами в рабочее время, как прежде. Теперь она награждала ее «странными взглядами» (так Эмили описывала их Говарду), оценивающими и не вполне дружелюбными, и временами придиралась к тому, как ее подчиненная исполняет свои обязанности.

– Этот рекламный пакет никуда не годится, – могла она отозваться о материалах, над которыми Эмили проработала несколько дней. – Лежит у тебя на столе мертвым грузом. Нельзя ли в него вдохнуть немного жизни?

Когда вышел буклет и там в фамилии шведского импортера одна гласная оказалась без умлаута, Ханна во всем обвинила ее, Эмили. А когда в типографию пошла реклама компании «Нэшнл карбон» и там после слова «тайнол» были пропущены слова «еще не запатентован», Ханна схватилась за голову так, словно произошла катастрофа.

– Ты себе представляешь, какими судебными последствиями это может нам грозить? – восклицала она.

– Ханна, все обойдется, я уверена, – пыталась Эмили ее успокоить. – Я хорошо знаю юрисконсульта из «Нэшнл карбон».

Ханна посмотрела на нее с прищуром:

– «Хорошо знаю»? Это как понимать?

Эмили почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

– Это значит, что мы друзья.

Последовала долгая пауза.

– Приятно иметь друзей, – наконец заметила она, но какое все это имеет отношение к миру бизнеса?

Когда в тот же день за ужином Эмили рассказала Говарду про этот эпизод, он отреагировал спокойно:

– Судя по всему, у нее менопауза. От тебя тут мало что зависит. – Он отрезал кусок стейка и основательно прожевал его, прежде чем проглотить. А потом сказал: – Почему бы тебе не бросить все это к чертовой матери? Ты спокойно можешь не работать. Без этих денег мы проживем.

– Нет, нет, – поспешила сказать она. – Все не так плохо. Я пока не готова уйти.

Позже, моя на кухне посуду, пока Говард наливал себе послеобеденную рюмашку, она вдруг испытала неудержимое желание поплакать у него на груди. «Без этих денег мы проживем». Он сказал это так, словно они были мужем и женой.

Однажды вечером, спустя год после смерти Сары, раздался звонок, и усталый женский голос, принадлежавший представительнице государственной больницы «Сентрал Ислип», с прискорбием сообщил ей о кончине Эстер Граймз.

– Вот оно как, – пробормотала Эмили. – Ясно. Вы мне не подскажете, какова процедура?

– Процедура?

– Ну, в смысле погребальные мероприятия.

– Это вам решать, мисс Граймз.

– Я понимаю, что решать мне. Я просто…

– Если вы хотите заказать частные похороны, мы можем вам порекомендовать несколько погребальных контор в округе.

– Достаточно одной.

– Согласно инструкциям я должна порекомендовать несколько.

– Ну хорошо. Подождите, я сейчас возьму карандаш. – Проходя мимо сидящего на стуле Говарда, она сказала: – Умерла моя мать, представляешь?

Когда ее телефонный разговор закончился, Говард спросил:

– Эмили, хочешь, чтобы завтра я поехал с тобой?

– Да нет, – ответила она. – Там будет совсем короткая церемония в этом… в морге. Я и сама справлюсь.

Когда на следующий день такси Эмили подъехало к моргу, все трое внуков Пуки уже стояли под деревьями напротив входа. Кроме них, больше никого не было. Питер отделился от группки и помог тетке выбраться из машины.

– Рад вас видеть, тетя Эмми, – произнес он, улыбаясь, пасторский воротник свидетельствовал о том, что его уже посвятили в сан. – Обычно они посылают больничного священника для проведения службы, – пояснил он, – но, когда я предложил свои услуги, они ответили согласием.

– Что ж, это… это хорошо, Питер. – Она слегка растерялась. – Это прекрасно.

В сумрачной часовне пахло пылью и лаком. Эмили, Эрик и Тони‑младший сели на первой скамье напротив алтаря, перед которым стоял закрытый гроб и две свечи, в изголовье и в изножье. Через какое‑то время из боковой двери вышел Питер в епископальной епитрахили и принялся читать вслух по молитвеннику.