Да, не стал бы. Ты знаешь, почему

Мысленно.

Она скептически фыркнула: ох, уж эти мужчины со своими принципами... «Дал слово - обязан держать». На его месте она-бы просто… Вывернула бы этого смертного на изнанку и заставила- бы пожирать собственные внутренности. Он этого сполна заслужил.

Хотя довольно думать об этом, в конце концов, кто сказал, что заслуженное наказание не может настичь обидчика, немного позже и от чужой руки? А пока… Есть дела… Куда поважнее.

Нарочито медленно потянувшись так, чтобы Странник мог полюбоваться изгибами ее обнаженного тела, покрытого тонкой сетью татуировок, она прижалась к нему, всем своим видом выражая, насколько сильно соскучилась за долгие недели его отсутствия. Он внимательно наблюдал за ней с пока еще сдерживаемым, но все нарастающими удивлениям, пытаясь понять, что -же в ней так сильно изменилось с момента последней их встречи. Даже сама атмосфера, эмоциональные волны, испускаемые демоном…Были иными. Она так сильно рада его видеть? Ответ пришел само собою, когда суккуба, хитро и довольно, совсем по-кошачьи улыбаясь, попыталась поцеловать его. Он не позволил ей это сделать, через секунду, испуганная Джезбет, кашляя, оказалась прижата к кровати, безуспешно стараясь отодрать его руки от собственной шеи.

Какого черта ты творишь?.

Хотя в данном контексте фраза прозвучала несколько двусмысленно, поводом для улыбки ее не нашел никто из них двоих. Поцелуй - своего рода табу в борделе, ибо таким способом демонессы привязывали к себе людей на всю оставшуюся жизнь, которую жертва уже не мыслила без постоянного пребывания рядом со своей новоявленной госпожой. Что-то вроде запечатления или одержимости.

Она не отвечала, только хлопая большими глазами с радужкой цвета охры, в уголках которых застыли слезинки. Мужчина вздрогнул, как от удара, разом все осознав. Его пальцы разжались, возвращая женщине прежнюю способность дышать, Странник отстранился и сел на краешек кровати, наблюдая за тем, как женщина, сжавшись в комочек, как-то совсем по человечески, с характерной тоской в глазах не отрываясь, смотрела на него. Забавно. Чем больше ангелы или демоны проводили времени рядом с людьми, тем больше уподоблялись им, начинали видеть мир, и в особенности чувствовать – почти также. Она к нему привязалась и попыталась было привязать к себе его, использовав для этого кажущийся ей наиболее логичным и верным способ.

Глупая. Он смотрел на ее лицо, ставшее вдруг таким очеловеченным с этим обычно ему несвойственным выражением, близким к любви, в ее глазах. С каждой секундой он все больше осознавал, что ему пора уходить. Пришло время отплатить по одному очень старому, но важному счету. Еще одно обещание. А еще он осознавал, что уже не вернется. Стоило этой идее оформится в четкую мысль, как суккуба, мигом ее уловив, оторопела, став в мгновение ока такой же бледной, как и простыня. Она умница, поняла все сразу и без всяких намеков.

Лучник ощутил предательский прилив облегчения: ему не придется объясняться с ней. Встав с кровати он начал молча одеваться в гробовой тишине, и прежде чем он натянул рубашку, в зеркале, висящем на противоположной стене, мелькнула его обнаженная спина с двумя широкими ровными полосками шрамов от срезанных когда-то крыльев. Его жестокое наказание, которому он подверг самого себя за совершенные когда-то грехи. Или, быть может, дар. В последние годы он все больше начал тяготеть именно ко второму варианту, осознав вдруг, что только подобным способом он смог обрести то, что люди именуют свободой, при этом совершенно не ценя ее: выбор. Он был свободен.

Глубоко вздохнув, Охотник, помедлив, сделал несколько шагов вперед, оказавшись на высоком холме, с которого открывался чудесный вид на цветущую, зеленую долину, освящаемую лучами сияющего на голубом ясном небе солнца, и маленькую, весьма уютную деревушку, примостившуюся у тонкой синей ленты резво несущей свои воды к океану речушки. Вот он, Эдем. Последний приют, единственное место на земле, где еще можно было обрести покой. Но сюда его привело скорее данное когда-то обещание, чем стремление прожить свой остаток жизни в тишине и умиротворении. Он не знал пока, что будет делать дальше, видимо – снова в путь!

До поселения он добрался довольно быстро, шаг его был достаточно легок, и вопреки всему – где-то глубоко в его истерзанной и огрубевшей душе поднялось какое-то светлое ликование, да, все верно: он все же рад был вновь оказаться здесь, в месте, что так сильно напоминало ему дом.

Ровные аккуратные деревянные здания с соломенными крышами, больше всего напоминающие средневековые по стилю архитектуры, вымощенные камнями дороги, встречающиеся в центре поселения, где весело журчал маленький фонтанчик, деревянные лавочки торговцев и ремесленников, маленькая церквушка, а на холме над поселением – большая ветряная мельница – словно ты попал в Европу 15-16 века, не иначе.

Все вокруг дышало тем самым покоем и благоденствием. Страннику, однако же после всего, что он успел повидать, бродя по умирающей земле, весь пейзаж этот казался… Настолько идиллическим и неправдоподобным, настолько фальшивым, картинно-лубочным, что откуда-то изнутри в нем поднялась тошнотворная волна отвращения. Все здесь вдруг оказалось совсем чуждым ему, и невольно бродяге подумалось, что ежели он мог бы вернутся домой, то… После всего пережитого, не возненавидел бы ли он Небеса точно также, как это место? Быть может, и так.

Это место просто было пропитано обреченностью, и как не парадоксально - именно в Эдеме, а не в Аркейе или пустошах отчуждения, близкий конец мира ощущался столько явственно и реально. Теперь те люди, что жили там, за границей благоденствия, ежеминутно борющиеся за свое существование, представились Страннику невыразимо прекрасными по сравнению с жителями последнего приюта. Слабые, беспомощные, жалкие в своей трусости перед лицом реального мира. Ничтожества.

Знал ли он это раньше? Конечно знал, но теперь, когда все химеры его воображения и сознания столь ясно предстали перед его глазами, он ощутил... Прилив ярости, вдруг став на секунду тем, кем был раньше. Преисполненным благочестия архангелом, ведущим легион в битву против демонов преисподни.

Х-ха... Они все это заслужили. Ирония, черт возьми, ибо только сейчас он начал понимать это, приходя к выводу, что человек в своей свободе выбора знает больше, невыразимо больше чем вся стоглавая рать небес. И это стоило того, да, целиком и полностью – стоило. Но у него еще остался должок, который, наконец-то, был предъявлен к оплате.

Цветочную лавку он нашел довольно быстро и, застыв у ее заставленных всевозможными букетами витрин, вошел внутрь, собравшись, наконец, с силами.

Черная, выбившаяся из под чепчика упругой пружинкой прядь. Синие, широко распахнутые глаза. Упрямый подбородок, тонкий, несколько курносый нос. Да, определенно, это была она, пусть и время наложило на нее свой неизгладимый отпечаток: в уголках глаз и губ, на лбу залегли скорбные паутинки морщинок. Некогда белоснежная кожа огрубела и потемнела от постоянного загара. Фигура стала более грузной, потеряв часть былого изящества.

Вечно одинокая потому, что ход судьбы был навсегда разрушен. Расплачивающаяся за свою любовь к человеку, который должен был спасти раздираемый войной мир. Должен был.

Глаза, несколько усталые и печальные, остановились на лице вошедшего с немым ожиданием. Бродяга, запустив руку во внутренний карман плаща, подошел ближе, несколько неуверенно начав объяснятся с ней: