Глава шестнадцатая Годрикова Лощина

К огда Гарри проснулся на следующий день, он только через несколько секунд вспомнил, что произошло накануне. Тогда он по-детски понадеялся, что всё это было сном, и что Рон по-прежнему здесь и никуда не уходил. Но, повернув голову на подушке, он увидел пустую Ронову койку. Это было как увидеть на ней мёртвое тело. Стараясь не глядеть на Ронову койку, Гарри спрыгнул со своей. Эрмиона, которая уже возилась на кухне, не пожелала Гарри доброго утра: наоборот, она быстро отвернулась, когда он проходил мимо. Он ушёл, – сказал Гарри сам себе. Он ушёл. Ему пришлось продолжить думать это, пока он умывался и одевался, словно повторение могло притупить боль: Он ушёл, и он не вернётся. Гарри знал, что это правда, ничего тут не поделаешь: они окружали себя защитными чарами, и это значило, что когда они покинут это место, Рон уже не сможет их отыскать. Они с Эрмионой молча позавтракали. Глаза Эрмионы были красными и припухшими: она выглядела так, словно вообще не спала. Когда они паковали свои вещи, Эрмиона медлила. Гарри знал, почему она хочет помешкать на берегу реки; несколько раз он замечал, как она, встрепенувшись, осматривается вокруг, и был уверен, что она убедила сама себя, будто слышит сквозь тяжёлый шум дождя чьи-то шаги. Но рыжеволосая фигура так и не появилась среди деревьев. Каждый такой раз Гарри тоже оглядывался, подражая Эрмионе (он тоже не мог не надеяться, хоть чуть-чуть), и не видел ничего, кроме заливаемых дождём деревьев, и внутри него взрывалась очередная порция ярости. Он снова слышал слова Рона: «Мы думали, ты знаешь, чего делаешь!» И он продолжал упаковывать вещи, и в желудке у него был тяжёлый узел.

Мутная река, протекавшая рядом с палаткой, быстро поднималась, и вскоре должна была затопить их берег. Они промедлили целый час сверх того времени, когда обычно покидали место стоянки. В конце концов, три раза переупаковав свою сумку, Эрмиона уже не могла найти больше никакой причины для задержки. Они с Гарри взялись за руки и телепортировали, оказавшись на открытом всем ветрам склоне покрытого вереском холма. Как только они там появились, Эрмиона выпустила руку Гарри и пошла прочь от него, пока, наконец, не присела на большой камень, уткнувшись лицом в колени и дрожа, как понял Гарри, от рыданий. Он смотрел на неё, думая, что должен подойти и успокоить её, но что-то заставляло его стоять прикованным к месту. Всё внутри него сжалось и замёрзло: Он снова видел презрительное выражение на лице Рона. Гарри начал продираться сквозь вереск, шагая по широкому кругу, в центре которого сидела потерявшая голову Эрмиона, творя заклинания, которые обычно произносила она, чтобы обеспечить им защиту.

Они совсем не говорили о Роне следующие несколько дней. Гарри твёрдо решил никогда больше не вспоминать его имени, и, казалось, Эрмиона понимала, что нет никакого смысла поднимать этот вопрос, хотя иногда по ночам, когда она думала, что Гарри спит, он слышал, как она плачет. А тем временем сам Гарри повадился доставать Карту Грабителя и изучать её, светя палочкой. Он ждал, когда точка с надписью «Рон» появится в коридорах Хогвартса, подтверждая, что он вернулся в уютный замок, защищённый своим статусом чистой крови. Однако Рон не появлялся на карте, и некоторое время спустя Гарри поймал себя на том, что достает карту, просто чтобы смотреть на имя Джинни в девчачьей спальне, и спрашивать себя, не прорвётся ли жадность, с которым он глядит на это имя, в её сны, чтобы она как-то узнала, что он думает о ней и надеется, что с ней всё хорошо.

Дни они посвящали попыткам определить возможное местонахождение меча Гриффиндора, но чем больше они говорили о местах, где Дамблдор мог его спрятать, тем более отчаянной и невыполнимой становилась для них эта затея. Как ни напрягал Гарри свои мозги, он не мог вспомнить, чтобы Дамблдор когда-нибудь упоминал о месте, в котором он мог бы что-нибудь спрятать. Бывали мгновения, когда Гарри не знал, на кого больше злится, на Рона или на Дамблдора. «Мы думали, ты знаешь, чего делаешь… Мы думали, Дамблдор сказал тебе, чего делать… Мы думали, у тебя есть настоящий план!»

От себя Гарри не мог этого скрывать: Рон был прав. Дамблдор оставил его ну ровно ни с чем. Они обнаружили одну Разделённую Суть, но у них было нечем её уничтожить. А остальные были недостижимы, как прежде. Безнадежность грозила завладеть им. Теперь он с сомнением вспоминал о своей готовности принять предложение друзей – сопровождать его в этом бессмысленном и бесцельном странствии. Он ничего не знал, у него не было ни одной идеи, и он постоянно, мучительно ждал каких-нибудь признаков того, что Эрмиона тоже готова сказать ему, что с неё хватит. И что она уходит.

Вечера они теперь проводили почти в полном молчании, и Эрмиона повадилась доставать портрет Финеаса Нигеллуса и держать его на стуле, словно он мог заполнить часть зияющей пустоты, оставшейся после ухода Рона. Несмотря на свое предыдущее утверждение, что он никогда больше к ним не придёт, Финеас Нигеллус, похоже, не был способен устоять перед возможностью узнать побольше, что делает Гарри, и раз в несколько дней соглашался появиться, с повязкой на глазах. Гарри был даже рад его видеть, всё-таки собеседник, пускай ядовитый и какой-то неискренний. Они с удовольствием выслушивали любые новости о делах в Хогвартсе, хотя информатором Финеас Нигеллус был далеко не идеальным. Он очень уважал Снэйпа, первого директора-Слитеринца с тех пор, как Нигеллус сам руководил школой, и приходилось быть очень осторожными и не критиковать Снэйпа, и не задавать о нём никаких дерзких вопросов, иначе Финеас Нигеллус немедленно покидал свой портрет.

Тем не менее, он порой ронял обрывки интересных сведений. Снэйп, похоже, встретил постоянный, пускай и не явный, мятеж особо стойкой компании учеников. Джинни было запрещено ходить в Хогсмид. Снэйп восстановил старый декрет Амбридж, запрещающий собираться вместе трём и более школьникам, и организовывать любые неофициальные общества. Из всего этого Гарри вывел, что Джинни, и с ней, вероятно, Невилл и Луна, изо всех сил продолжают деятельность Дамблдоровой Армии. Эти скудные новости заставили Гарри так жутко хотеть увидеть Джинни, что словно живот болел; но они же заставили его снова думать о Роне, о Дамблдоре и вообще о Хогвартсе, по которому он скучал почти так же сильно, как и по своей бывшей подружке. В самом деле, когда Финис Нигеллус говорил, как Снэйп закручивает гайки, Гарри на долю секунды просто обезумел, представив, как он просто возвращается в школу, чтобы присоединиться к расшатыванию снэйповского режима: быть сытым, и иметь мягкую кровать, и людей, связанных общим делом – это казалось ему в тот момент самой замечательной вещью на свете. Но тут он вспомнил, что он – Нежелательный Номер Один, что его голова оценена в десять тысяч галлеонов, и что идти в Хогвартс ему сейчас так же опасно, как идти прямо в Министерство магии. И действительно, Финеас Нигеллус неосторожно подчеркнул этот факт, вворачивая наводящие вопросы о местонахождении Эрмионы и Гарри. Каждый раз, когда он так делал, Эрмиона запихивала его назад в бисерную сумочку, и после такого бесцеремонного прощания Финеас Нигеллус неизменно несколько дней отказывался появляться.

Погода становилась всё холоднее и холоднее. Они не рисковали надолго задерживаться в одном месте, и поэтому, вместо того, чтобы остаться на юге Англии, где худшей из неприятностей была твёрдая замёршая земля, они продолжали блуждать по всей стране, забираясь на горные склоны, где дождь со снегом бил по палатке, в широкие, плоские болота, где палатку затопляло холодной водой, на крошечный островок посреди озера в Шотландии, где за ночь палатку наполовину занесло снегом. Им уже случалось видеть рождественские ёлки, мигающие огнями в окнах гостиных, когда наконец вечером Гарри решился ещё раз предложить то последнее направление, которое представлялось ему неразведанным. Они как раз необычно хорошо поели: Эрмиона, надев Плащ-невидимку, наведалась в супермаркет (на выходе скрупулёзно отсчитав деньги в открытую кассу), и Гарри подумал, что на сытый желудок, после спагетти по-болонски и консервированных груш, убедить её будет легче, чем обычно.

Он также предусмотрительно предложил сделать передышку, и несколько часов не носить Разделённую Суть; сейчас медальон свисал со спинки кровати.

– Эрмиона?

– Угу, – Эрмиона забралась с ногами в одно из расшатанных кресел, и читала Сказания Бидла, Барда. Гарри представить не мог, что ещё она может извлечь из этой книжки, которая была, в конце-то концов, совсем не толстая, но Эрмиона явно что-то в ней расшифровывала, потому что на подлокотнике кресла лежал раскрытый Словарь заклинателя.

Гарри прочистил горло. Он чувствовал себя в точности так же, как несколько лет назад, когда спрашивал профессора Мак-Гонагалл, сможет ли он пойти в Хогсмид, хотя ему не удалось упросить Десли подписать ему разрешение.

– Эрмиона, я тут подумал, и…

– Гарри, ты бы смог мне тут помочь?

Эрмиона явно его не слушала. Она наклонилась вперёд и протянула ему Сказания Бидла, Барда.

– Взгляни на этот символ, – сказала она, показывая на верх страницы. Над тем, что Гарри принял за название рассказа (не умея читать руны, он не был в этом уверен) было изображено что-то вроде треугольного глаза со зрачком, перечёркнутым вертикальной линией.

– Эрмиона, я ж никогда не проходил Древние Руны.

– Я знаю; но это не руна, и в Словаре её тоже нету. Я раньше думала, что это картинка в книге, глаз нарисован, но сейчас я так не думаю! Это чернила, смотри, кто-то его тут начертил, он не всегда был в книжке. Подумай, ты раньше ничего такого не видел?

– Нет… Хотя, подожди. – Гарри всмотрелся получше. – Это не тот символ, который Лунин папа таскал на шее?

– Ну, я тоже об этом подумала!

– Тогда это знак Гринделвальда.

Эрмиона уставилась на него, открыв рот:

– Что?

– Мне Крум говорил…

Гарри пересказал историю, которую слышал от Виктора Крума на свадьбе. Эрмиона была ошеломлена.

– Знак Гринделвальда?

Она смотрела на Гарри, на таинственный символ, снова на Гарри. – Я никогда не слышала, что у Гринделвальда знак. Нигде, что я о нём читала, ничего такого не упоминалось.

– Ну, я же сказал, Крум посчитал, что это тот символ, что был вырезан на стене в Дурмштранге, и что его там изобразил Гринделвальд.

Эрмиона откинулась в кресле и наморщила лоб.

– Очень странно. Если это знак Тёмной Магии, что он делает в сборнике детских сказок?

– Ну да, загадочно. И как ты думаешь, Скримджер его узнал? Он был Министром, он должен был разбираться в Тёмных вещах.

– Я знаю… Может, он, как и я, думал, что этот глаз. Тут во всех рассказах маленькие картинки над заголовками.

Эрмиона ничего не ответила, но продолжила рассматривать странный знак. Гарри повторил попытку:

– Эрмиона?

– Хмм?

– Я тут подумал… Я… Я хочу пойти в Годрикову Лощину.

Она подняла на него глаза, но её взгляд был рассеянным, и Гарри был уверен, что она продолжает думать о таинственном знаке в книге.

– Да, – сказала она. – Да, я тоже об этом размышляла. Я точно думаю, что нам это нужно.

– Ты меня хорошо расслышала? – спросил Гарри.

– Конечно расслышала. Ты хочешь пойти в Годрикову Лощину. Я согласна. Я думаю, нам это нужно, в смысле, что мне не придумать никакого другого места, где это ещё может быть. Это будет опасно, но чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что это – там.

– Э-э-э… Что – там? – спросил Гарри.

Теперь она выглядела такой же изумленной, каким он сам себя чувствовал.

– Да меч, Гарри! Дамблдор, должно быть, знал, что ты захочешь туда вернуться, и ещё я думаю, ведь Годрикова Лощина – это где Годрик Гриффиндор родился…

– В самом деле? Гриффиндор родом из Годриковой Лощины?

– Гарри, ты когда-нибудь открывал Историю Магии?

– Э-э-э… – улыбнулся он, впервые, как ему подумалось, за последние несколько месяцев. Мускулы на его лице казались странно жёсткими. – Открывал, наверное… знаешь, когда купил… только один раз…

– Ну, раз деревня носит его имя, я подумала, что ты мог бы уловить связь, – сказала Эрмиона. Это прозвучало так похоже на прежнюю Эрмиону, а не на ту, какой она была последнее время, что Гарри почти ожидал, как она объявит, что ей надо бежать в библиотеку. – Об этой деревне в Истории магии есть немножко, подожди-ка…

Она открыла свою бисерную сумочку, некоторое время рылась в ней, извлекла, наконец, собственный экземпляр их старого школьного учебника, Историю Магии Батильды Багшот, и принялась его лихорадочно листать, пока не нашла нужную страницу:

– «После подписания в 1689 году Международного Статута Секретности, волшебники начали вести скрытную жизнь, для своего блага. И, возможно, это было вполне естественно, что в рамках общества они сформировали свои собственные маленькие сообщества. Многие маленькие деревни и поселки привлекли ряд волшебных семейств, которые объединились там для взаимной поддержки и защиты. Деревни Тинвош в Корнуолле, Верхний Флэгли в Йоркшире, и Оттери Сент-Кэтчпол на южном побережье Англии славны как обитель целых групп волшебных семей, которые жили там рядом с доброжелательно-настроенными, а иногда Замороченными, магглами. Знаменитейшим из этих полу-волшебных поселений, возможно, является Годрикова Лощина – деревня на западе Англии, где родился великий волшебник Годрик Гриффиндор и где маг-кузнец Лучник Райт выковал первый Золотой Снитч. На кладбище этой деревни можно встретить множество имён древних волшебных семей, и это, без сомнения, объясняет истории о призраках, которые уже много столетий появляются в маленькой церкви у кладбища.»

– Ты и твои родители здесь не упомянуты, – сказала Эрмиона, закрывая книгу, – потому что профессор Багшот не касается ничего позднее конца девятнадцатого столетия. Но ты видишь? Годрикова Лощина, Годрик Гриффиндор, меч Гриффиндора – тебе не кажется, что Дамблдор мог ожидать, что ты свяжешь всё это?

– О, да-а…

Гарри не хотел признаваться, что вообще не думал о мече, когда предложил отправиться в Годрикову Лощину. Для него эта деревня была важна могилами его родителей, домом, где он едва избежал смерти, и лично Батильдой Багшот.

– Помнишь, что сказала Мюриэль? – спросил он, помолчав.

– Кто?

– Ты её знаешь, – Гарри запнулся, он не хотел называть имени Рона. – Двоюродная бабушка Джинни. На свадьбе. Та, что сказала, что у тебя лодыжки тощие.

– Ох, – ответила Эрмиона. Это был скользкий момент: Гарри знал, что она тут же подумала о Роне. И поскорее продолжил:

– Она сказала, Батильда Багшот всё ещё живёт в Годриковой Лощине.

– Батильда Багшот, – пробормотала Эрмиона, проводя указательным пальцем по имени Батильды, вытесненной на обложке Истории Магии. – Что ж, я полагаю…

Она ахнула так драматично, что внутри у Гарри всё перевернулось: он выхватил палочку и оглянулся ко входу, почти готовый увидеть руку, просовывающуюся под застёгнутую дверь палатки, но там ничего не было.

– Что? – спросил он, наполовину сердясь, наполовину с облегчением. – С чего это ты? Я уж думал, ты увидела, самое малое, как Пожиратель Смерти молнию расстёгивает…

– Гарри, а если меч у Батильды? Что, если Дамблдор его ей доверил?

Гарри задумался о такой возможности. Батильда должна быть сейчас чрезвычайно старой, и, по словам Мюриэль, она «малость того». Могло ли быть так, что Дамблдор спрятал меч Гриффиндора у неё? Если это так, то Гарри казалось, что Дамблдор слишком полагался на удачу: он никогда не давал ему понять, что заменил меч фальшивкой, и даже не упоминал о своей дружбе с Батильдой. Однако, сейчас был не тот момент, чтобы сомневаться в теории Эрмионы: не сейчас, когда она так удивительно согласилась с тем, что было самым сильным желанием Гарри.

– Ага, он мог это сделать! Значит, мы идём в Годрикову Лощину?

– Да, но нам надо будет всё тщательно продумать, Гарри, – Эрмиона сидела, выпрямившись, и Гарри мог бы поклясться, что перспектива опять иметь план действий подняла ей настроение не меньше, чем ему самому. – Для начала нам надо будет попрактиковаться в совместной телепортации под Плащом-невидимкой и, наверно, есть смысл в Прозрачаровальных чарах, если ты не думаешь провернуть всё по полной схеме, с Многосущным зельем. Тогда нам понадобится раздобыть чьи-то волосы. Сама я думаю, что лучше всего так и сделать, Гарри, чем плотнее маскировка, тем лучше…

Гарри не мешал ей говорить, кивая и соглашаясь всякий раз, когда она делала паузу, но его мысли были далеки от разговора. Впервые, с тех пор, как он выяснил, что меч в Гринготтсе – подделка, он был так взволнован.

Он пойдёт домой, вернётся туда, где у него была семья. Там, в Годриковой Лощине, он бы рос, там проводил бы каждые школьные каникулы – если бы не Волдеморт. Он мог бы приглашать к себе домой друзей… Может быть, у него даже были бы братья и сёстры… Это его мать испекла бы ему пирог на семнадцатый день рождения. Жизнь, которую он потерял, почти никогда не казалась ему такой реальной, как сейчас, когда он знал, что увидит то место, где она была у него отнята. И ночью, когда Эрмиона легла спать, Гарри тихонько извлёк из её бисерной сумочки свой рюкзак, а из него – альбом, который давным-давно подарил ему Хагрид. В первый раз за все эти месяцы, он просматривал старые снимки своих родителей, они улыбались и махали ему с фотографий, кроме которых у него ничего от них не осталось.

Гарри с удовольствием отправился бы в Годрикову Лощину хоть завтра, но у Эрмионы были свои идеи. Убеждённая что Волдеморт наверняка поджидает возвращения Гарри на место гибели его родителей, она твёрдо решила, что они выйдут в путь лишь тогда, как будут уверены, что обзавелись наилучшей возможной маскировкой. Поэтому прошла полная неделя, за которую они тайком раздобыли волосы ничего не подозревающих магглов, занятых покупками к Рождеству, и напрактиковались в совместной телепортации под Плащом-невидимкой, прежде чем Эрмиона согласилась отправиться в дорогу.

Они собирались телепортировать в деревню под покровом темноты, поэтому было уже под вечер, когда они, наконец, проглотили Многосущное зелье, превратившее Гарри в лысеющего маггла средних лет, а Эрмиону – в его маленькую, и очень похожую на мышку, жену. Бисерную сумочку, содержащую всё их имущество (кроме медальона, который Гарри повесил себе на шею), засунули во внутренний карман плотно застегнутого пальто Эрмионы. Гарри накинул на них обоих Плащ-невидимку, и они в который раз окунулись в удушающую темноту.

С сердцем, бьющимся в горле, Гарри открыл глаза. Они стояли, взявшись за руки, в заснеженном переулке под тёмно-синим небом, в котором уже слабо мерцали первые ночные звёзды. По обеим сторонам узкой дороги стояли коттеджи, в их окнах блестели рождественские украшения. Впереди, совсем недалеко, золотое сияние уличных фонарей указывало центр деревни.

– Ой, этот снег! – прошептала Эрмиона под плащом. – Как же мы не подумали о снеге? После всех наших предосторожностей – и оставлять следы! Нам просто надо от них избавиться… ты иди вперед, а я этим займусь…

Гарри не хотелось входить в деревню на манер лошади в театре, какую изображают два актёра: и прятаться под плащом, и одновременно магически заметать за собой следы.

– Давай снимем Плащ, – сказал он, и, в ответ на испуганный взгляд Эрмионы, добавил: – Ну давай же, мы ведь сейчас на себя не похожи, и вокруг никого.

Он убрал Плащ под куртку, и они пошли вперёд налегке. Ледяной воздух жалил их лица, когда они проходили коттедж за коттеджем. Любой из этих домов мог быть тем, в котором когда-то жили Джеймс и Лили, или где сейчас жила Батильда. Гарри оглядывал входные двери, засыпанные снегом крыши и подъездные дорожки, спрашивая себя, не вспомнится ли ему который, зная в глубине души, что это невозможно, что ему был лишь год с небольшим, когда он навсегда покинул это место. Он даже не был уверен, что вообще сможет увидеть тот дом: он не знал, что случается, когда умирают те, кто был под Укрывающими Чарами. Тут небольшой переулок, по которому они шли, повернул налево, и перед ними возникло сердце деревни – маленькая площадь.

В её середине было что-то, похожее на военный мемориал, весь увешаный цветными лампочками; его частично закрывала пышная рождественская ёлка. На площади было несколько магазинов, почта, кабачок и маленькая церковь, её окна с цветными стёклами блистали над площадью, как драгоценные камни.

Снег здесь был плотный: он стал твёрдым и скользким, там, где люди весь день по нему топтались. Впереди по площади туда и сюда ходили люди, их фигуры на мгновение освещались уличными фонарями. Когда дверь кабачка открывалась, раздавались обрывки смеха и звуков поп-музыки, а потом стало слышно, как в церкви запели хорал.

– Гарри, по-моему, сегодня Сочельник! – сказала Эрмиона.

– Да ну? – Гарри потерял счёт дням; они уже которую неделю не видели газет.

Я уверена, что так и есть, – ответила Эрмиона, глядя на церковь. – Они… они ведь где-то там, верно? Твои мама и папа? Там позади видно кладбище.

Гарри ощутил дрожь от чего-то, что уже не было волнением, скорее страхом. Теперь, когда он был так близко, он спрашивал себя, хочет ли он вообще что-то увидеть. Наверно, Эрмиона поняла, что он чувствует, потому что она дотянулась до его руки и, впервые взяв на себя роль вожака, потянула его вперед. Но на полпути через площадь она замерла на месте.

– Гарри, смотри!

Она показала на военный мемориал. Пока они обходили его, он переменился. Вместо обелиска, покрытого именами, стояла скульптура, изображавшая троих человек: мужчину с взлохмаченной шевелюрой и в очках, женщину с длинными волосами и добрым симпатичным лицом, и маленького мальчика, сидящего у матери на руках. Снег лежал на их головах пушистыми белыми шапками.

Гарри потянулся поближе, вглядываясь в лица родителей. Он и представить себе не мог, что здесь будут статуи… И как странно было видеть себя представленным в камне, счастливым младенцем без шрама на лбу…

– Пошли, – сказал Гарри, вдоволь насмотревшись, и они снова повернули к церкви. Когда они переходили дорогу, Гарри оглянулся через плечо: скульптура опять превратилась в военный мемориал.

Они приближались к церкви, и пение становилось всё громче. У Гарри перехватило горло – с такой силой ему вспомнился Хогвартс, Пивз, завывающий изнутри рыцарских доспехов неприличные переделки рождественских гимнов, двенадцать ёлок в Большом Зале, Дамблдор в шляпе, которая досталась ему из хлопушки, Рон в свитере ручной вязки…

На кладбищенский двор вела низенькая калитка. Эрмиона надавила на неё, открыв так тихо, как только смогла, и они пробрались внутрь. К церковным дверям вела скользкая дорожка, по сторонам от неё снег лежал глубокий и нетронутый. Они пошли прямо по снегу, оставляя за собой глубокий след там, где они огибали церковь, стараясь держаться в тени под светящимися бриллиантами окон.

За церковью заснеженные могильные камни ряд за рядом поднимались из бледно-голубого одеяла, испещрённого пятнами ослепительно-красного, золотого и зелёного, там, где на снег падал свет, играющий в цветных окнах. Крепко сжимая пальцами палочку в кармане куртки, Гарри направился к ближайшей могиле.

– Взгляни-ка сюда, это Эббот – может быть, какой-нибудь дальний родственник Ханны!

– Не так громко, – попросила его Эрмиона.

Они пробирались всё дальше и дальше по кладбищу, оставляя позади себя тёмные следы на снегу, наклоняясь, чтобы разглядеть слова на старых надгробных камнях, то и дело искоса поглядывая в окружающую темноту, чтобы быть абсолютно уверенными, что за ними никто не пристроился.

– Гарри, сюда! – Эрмиона отстала от него на два ряда надгробных плит, и ему пришлось пробираться назад. Сердце в его груди било просто колоколом.

– Это…?

– Нет, но посмотри!

Она указала на тёмный камень. Гарри наклонился и увидел на замёрзшем, в пятнах лишайника, граните слова: Кендра Дамблдор, чуть ниже – даты рождения и смерти, ещё ниже – Её дочь Ариана. Ещё там было изречение:

Там, где твоё сокровище, там будет и твоё сердце.

Значит, Рита Москита и Мюриэль в чём-то были правы. Семья Дамблдоров действительно жила здесь, и кое-кто из них здесь умерли.

Видеть могилу было ещё хуже, чем слышать о ней. Гарри не мог не думать о том, что и у него, и у Дамблдора – у обоих глубокие корни на этом кладбище, и что Дамблдор должен был бы сказать ему об этом, однако никогда и не думал помянуть эту связь. Они могли бы посетить кладбище вместе; на мгновение Гарри вообразил, как приходит сюда вместе с Дамблдором, как бы это связало их, как много бы это для него значило. Но, похоже, то, что их родные лежат тут рядом, было для Дамблдора не имеющим важности совпадением, никак, пожалуй, не касающимся работы, которой он хотел от Гарри.

Эрмиона смотрела на Гарри, и он был рад, что его лицо скрыто в тени. Он ещё раз прочитал слова на надгробном камне. Там, где твоё сокровище, там будет и твоё сердце. Он не понимал, что эти слова значат. А ведь выбрал их, без сомнения, Дамблдор, после смерти матери – старший член семьи.

– Ты уверен, он никогда не упоминал…? – начала Эрмиона.

– Нет, – сказал Гарри кратко, и добавил: – Давай смотреть дальше, – и отвернулся, жалея, что вообще видел этот камень. Он не хотел, чтобы его волнение было омрачено негодованием.

– Здесь! – скоро опять крикнула Эрмиона откуда-то из темноты. – Ой нет, извини! Мне показалось, тут написано «Поттер».

Она протёрла выщербленный, замшелый камень, и рассматривала его, слегка нахмурившись.

– Гарри, вернись на секундочку.

Он не хотел, чтобы его опять увели в сторону, и неохотно зашагал через снег к Эрмионе.

– Ну что?

– Посмотри на это!

Могильный камень был ужасно старый, выветрившийся так, что Гарри с трудом разобрал, где там вообще имя. Эрмиона показала ему символ, нарисованный чуть ниже.

– Гарри, это же знак из книги!

Он вгляделся, куда она указала: камень был настолько истёрт, что разобрать, что на нём вырезано, было очень трудно, хотя, похоже, под неразборчивым именем там и правда был треугольный знак.

– Ага… возможно…

Эрмиона зажгла свою палочку и направила её на имя на надгробном камне.

– Тут написано Иг… Игнотус, вроде…

– Я продолжу искать моих родителей, хорошо? – сказал ей Гарри немного резко, и пошёл по кладбищу, оставив Эрмиону присевшей возле старой могилы.

То и дело он находил какую-нибудь фамилию, которая была, вроде Эбботов, знакома ему по Хогвартсу. Порой здесь было несколько поколений одной и той же семьи волшебников: по датам на могилах Гарри мог определить, что такая семья или вымерла, или её ныне живущие члены уехали из Годриковой Лощины. Он шёл среди могил всё дальше и дальше, и каждый раз, когда он достигал нового надгробного камня, чувствовал лёгкий толчок предчувствия и ожидания.

Внезапно темнота и тишина словно бы стали намного глубже. Гарри обеспокоено огляделся, подумав о дементорах, но затем понял, что это закончилась церковная служба, и что болтовня и шорох шагов прихожан, идущих в сторону площади, тоже затихают вдали. А в самой церкви кто-то просто погасил огни.

А затем из ночной черноты в третий раз раздался голос Эрмионы, отчётливый и ясный, в нескольких шагах от Гарри.

– Гарри, они здесь… Прямо здесь.

И по её тону Гарри понял, что сейчас это были его мать и отец. Он двинулся к ней, чувствуя, как будто что-то тяжёлое сжимает его грудь, такое же ощущение, какое он испытывал сразу после того, как умер Дамблдор, горе, которое, как бремя, давило на сердце и лёгкие.

Надгробный камень был всего на два ряда позади могилы Кендры и Арианы. Он был сделан из белого мрамора, точно такого же, как могила Дамблдора, и поэтому надпись на нём легко читалась: казалось, что она сияет в темноте. Гарри не пришлось становиться на колени или даже просто приближаться к могиле вплотную, чтобы разобрать вырезанные на камне слова:

ДЖЕЙМС ПОТТЕР

Родился 27 марта 1960 года

Умер 31 октября 1981 года

ЛИЛИ ПОТТЕР

Родилась 30 января 1960 года

Умерла 31 октября 1981 года

Последний враг, который будет поражён – это смерть

Гарри читал эти слова медленно, как если бы у него была только одна попытка понять их смысл, а последнюю фразу он прочитал вслух.

– «Последний враг, который будет поражён – это смерть"… – ему вдруг пришла ужасная мысль, и он ощутил что-то вроде паники. – Разве не так считают Пожиратели Смерти? Почему это здесь написано?

– Гарри, это не значит победить смерть тем способом, какой имеют в виду Пожиратели Смерти, – сказала Эрмиона тихим голосом. – Это значит… видишь ли… жизнь вне смерти. После смерти.

Но ведь они не живы, подумал Гарри. Они ушли. Пустые слова не могли скрыть тот факт, что истлевшие останки его родителей лежат под снегом и камнем, безразличные, ничего не осознающие. И слезы пришли прежде, чем он мог остановить их, горячие, как кипяток, и мгновенно застывающие на лице, и какой смысл был вытирать их или притвориться, что их нет? Он позволил им капать, крепко сжал губы, смотрел вниз, на толстый слой снега, скрывающий от его глаз место, где лежало то, что осталось от Лили и Джеймса, кости, наверное, или прах, которые не знают, которые не волнует, что совсем рядом стоит их живой сын; что его сердце бьётся, что он жив из-за их самопожертвования, и что он сейчас близок к тому, чтобы желать уснуть под снегом с ними рядом.

Эрмиона снова взяла его руку, и сильно её сжала. Он не мог смотреть на неё, но пожал ей руку в ответ, глубоко вдыхая острые глотки ночного воздуха, пытаясь успокоиться, вернуть самообладание. Ему следовало бы принести сюда что-нибудь, подарить родителям, но он не подумал об этом, а каждое растение на кладбище – без листвы и замёрзшее. Но Эрмиона подняла свою волшебную палочку, описала ею круг в воздухе, и перед ними расцвел венок из рождественских роз. Гарри схватил его и положил на могилу родителей.

Как только он встал, ему захотелось уйти: он не был уверен, что выдержит тут ещё хотя бы миг. Он обнял Эрмиону за плечи, а она обхватила его за талию, и они молча повернулись и зашагали прочь по снегу, мимо матери и сестры Дамблдора, назад к тёмной церкви и невидимой им калитке.

Наши рекомендации