Остров Рен, сентябрь 1992-го 9 страница

Если бы Кэти была жива, она спросила бы у нее. Но Кэти умерла. Она ушла... и оставила ее одну...

Долго сдерживаемые слезы наконец брызнули из глаз Изабель подобно летнему ливню. Она уронила дневник на пол и подтянула колени к подбородку. А потом уткнулась лицом в джинсы и плакала до тех пор, пока ткань не промокла насквозь. Наконец рыдания немного утихли, перешли в тихие всхлипывания, и она оглянулась в поисках носовых платков, но не нашла их и обошлась длинной полоской туалетной бумаги от рулона в ванной комнате. Изабель высморкалась раз, другой, потом подняла голову и уставилась на свое отражение в зеркале — покрасневшие и припухшие глаза, мокрый нос, горящие щеки.

«Портрет художницы в обнимку со своим отчаянием», — подумала она про себя и отвернулась.

Так всегда случается, когда погружаешься в прошлое. Тогда настоящее выходит из-под контроля. Изабель вспомнила, как однажды Кэти высказалась по этому поводу. Хотя это и противоречило ее сказкам и даже записям в дневнике.

— Не стоит копаться в своем прошлом, — сказала тогда Кэти. — Это заставляет тебя уходить внутрь, а когда ты возвращаешься, то каждый раз становишься всё меньше и прозрачнее. Если часто уходить, можно совсем исчезнуть. Мы предназначены для того, чтобы оставить прошлое позади и быть такими, какие мы сейчас, а не такими, как были когда-то.

А как же незаконченные дела, оставшиеся в прошлом? Изабель знала ответ Кэти: «Вот из-за таких мыслей у нас процветают психиатры, а в книжных магазинах полно литературы по психологической самопомощи».

В этом Изабель могла согласиться с подругой, но ей не становилось легче. Ее настоящее оказалось неразрывно связанным с незавершенными делами в прошлом. Это касалось не только Кэти. Еще были ньюмены. И Джон. И Рашкин.

Но Кэти — как можно было так долго общаться с Кэти и совсем ее не знать? Изабель почувствовала себя в той же ситуации, что и героиня сказки Кэти «Тайная жизнь». Там тоже был дневник, он был оставлен танцовщицей Алисией, когда та ушла от своей подруги Мэри, не объяснив причин разрыва. Но, в отличие от Кэти, Алисия не умерла, а дневник не пропал из виду на пять лет. В «Тайной жизни» Мэри, вернувшись домой, обнаружила его на журнальном столике; Алисия специально оставила его там, чтобы подруга прочитала записи.

Изабель никогда не нравилась эта история, и не только потому, что ее героями были женщины-любовницы. Хотя в то время это ее несколько смущало. Ей не нравилось, что Алисия намеренно подбросила дневник. На его страницах Мэри обнаружила совершенно незнакомую женщину. Многие вещи оказались выдуманными Алисией, но не все.

— Ты не поняла, — ответила Кэти, когда Изабель выразила свое недовольство. — У Алисии не было другой возможности высказать свои мысли. Мэри просто не слышала ее. Ничто из того, что она прочитала, не оказалось для нее неожиданностью. Она просто никогда не обращала на это никакого внимания. Она раз и навсегда определила для себя, кто такая Алисия, а то, что потом выходило за рамки этого образа, просто отвергалось. Разрыв произошел из-за того, что Мэри уже любила не Алисию, а ту женщину, с которой когда-то познакомилась.

Возможно, и с дневником Кэти произошла та же самая история? Может, ключ к разгадке был на виду все те годы, пока они жили вместе, а Изабель, как и Мэри, не могла изменить своего представления о Кэти? А может, эту историю Кэти написала специально, чтобы привлечь ее внимание?

«Хватит, — сказала себе Изабель. — Эти мысли не имеют ничего общего с незавершенными делами. Это просто копание в прошлом. Если так продолжать, можно стать невидимкой. А может быть, я уже невидима?» Изабель перевела взгляд на картину и дневник, всё еще лежавшие у окна. В данный момент она старательно сводит себя с ума, и больше ничего. Надо с кем-то поговорить. К своему удивлению, в первую очередь она вспомнила об Алане. Она еще не знала, какие сюрпризы таит в себе непрочитанная часть дневника, но решила показать тетрадь Гранту, как бы ни смущали ее некоторые из записей. Кроме всего прочего, Алан должен знать, что представляет собой Маргарет Малли. Если всё это правда. Если дневник не стал очередной попыткой Кэти переделать мир по своему желанию — изменить мир, чтобы он не изменил ее саму.

Изабель закрыла тетрадь и положила ее в сумку. Прежде чем она разрешит Алану прочитать записки Кэти, она возьмет с него обещание сохранить в тайне содержимое дневника. Изабель вовсе не хотелось читать историю жизни Кэти в газетах или слышать о ее предполагаемом издании в «Ист-стрит пресс».

Собравшись, она проверила наличие ключей в кармане и открыла дверь студии. Дверь распахнулась, но Изабель застыла на пороге, едва выглянув в холл. Там ее поджидал еще один посланец из прошлого. Темноволосый, черноглазый, одетый в белую футболку и джинсы, с той же серьгой в виде птичьего перышка в левом ухе. Джон Свитграсс. Единственным отличием от его прежнего облика был браслет из переплетенных лент на правой руке, еще более потрепанный и выцветший, чем се собственный. Почти призрак того браслета, который она сделала; и его появление в ее жизни тоже наводило на мысль о призраках.

Кто сказал, что для охоты нужны как минимум двое? Кристоф Риделл или Джилли. Тот, кто охотится, и тот, за кем охотятся. Такова история ее жизни.

— Иззи, — заговорил Джон. — Мы давно не виделись.

Она не хотела, чтобы в ее глазах появилось отчуждение. Она не хотела соблюдать дистанцию. Изабель жаждала прижаться к нему, рассказать, как она сожалеет о том далеком вечере. Но в памяти всплыл рассказ Джилли. В его глазах Изабель не заметила и намека на подлость, но это не значит, что ее там не было, она могла скрываться под нежностью обращенного на нее взгляда.

— Который Джон передо мной? — только и смогла спросить Изабель.

По лицу Джона пробежала тень, но было ли это раздражением или болью, она не знала.

— Почему ты думаешь, что я не единственный? — спросил он.

— А почему ты решил, что вас не может быть двое?

— Вероятно, я напрасно пришел сюда, — со вздохом произнес он.

Джон повернулся, чтобы уйти, но Изабель окликнула его и позвала назад. Он остановился в нерешительности, но всё же снова посмотрел на нее, и Изабель увидела на его лице печаль. Джон молча прикоснулся пальцами к браслету, сплетенному ее руками много лет назад.

— Для чего ты пришел? — спросила Изабель.

— Не для того, чтобы спорить с тобой.

— Но и не для того, чтобы помочь, иначе этот разговор состоялся бы несколько лет назад.

— Ты приняла такое решение. Ты прогнала меня.

— Я была напугана. Я не сознавала, что делаю. В ту ночь я видела тебя во сне. Тебя и Пэддиджека.

— И оставила нам вот это, — сказал Джон, поднимая вверх руку с браслетом. — Но было слишком поздно. Иззи, ты прогнала меня, но я и так должен был уйти. То, что происходило между нами, не могло продолжаться, пока ты думала, что сотворила меня.

— Но это так и есть. Картина...

— Картина дала мне возможность появиться в твоей жизни. Ты всем нам дала эту возможность. Но это не значит, что ты нас создала. В прошлом, в нашем мире, мы уже существовали.

Изабель не захотела продолжать этот давний спор:

— Тогда почему ты пришел сегодня?

— Я должен тебя предупредить. Всё начинается снова.

— Ты говоришь о моем творчестве? — Джон кивнул.

— Но я даже еще не начала ни одной картины.

— Это неважно. Занавес между твоим миром и моим уже вздрагивает от нетерпения.

— Неужели это так плохо, если я вызову кого-то еще? — спросила Изабель. — Я сознаю, на что иду. На этот раз я буду осторожной. Я не допущу, чтобы кто-нибудь снова погиб.

Джон долгое время молча смотрел на нее. Но как Изабель ни старалась, она ничего не смогла прочесть в его глазах.

— Рашкин тоже возвращается, — сказал наконец Джон. — И на этот раз он не один.

— Еще один Джон, — кивнула Изабель.

— О чем ты говоришь?

Ей пришлось повторить рассказ Джилли о том, что произошло утром в ее квартире.

— Он может выглядеть точно так же, как я, — сказал Джон. — Но это всё же не я.

— Так это Рашкин вызвал его?

— Это ты сможешь спросить у самого Рашкина, когда снова встретишься с ним.

— Я не хочу его видеть. Никогда.

— Тогда почему ты приехала? Почему собираешься снова вызывать кого-то из нас в этот мир? Ты должна была знать, что это привлечет внимание Рашкина.

— Я делаю это в память о Кэти.

Изабель рассказала о предложении Алана и о художественной студии для детей. А потом задала еще один вопрос:

— Джон, как ты выжил? Картина «Сильный духом» погибла в огне. Я думала, что вы не можете существовать, если картина уничтожена

— Моя картина не погибла.

Изабель заглянула в его глаза в поисках признаков лжи, но их там не было. Ни во взгляде, ни в чертах его лица, нигде. Так и должно быть. Это ведь Джон, а единственное, чего он не может, так это солгать. Однажды она не придала значения его словам, во второй раз этого не случится.

— Ты и Пэддиджек, — тихо произнесла она. — Неужели я просто вообразила все эти смерти? Скажи, картины сгорели на самом деле?

— Мы выжили, — ответил Джон. — Но остальным не повезло.

— Но как? Кто спас ваши полотна?

— Это уже не важно, — покачал головой Джон. — Сейчас тебе надо подумать, как ты поступишь, когда здесь появится Рашкин.

— Я убью его, но не дам уничтожить картины.

— Ты сможешь?

Изабель очень хотелось быть уверенной и дать слово Джону, но она не могла. Бывший учитель до сих пор обладал какой-то загадочной властью над ней, и Изабель чувствовала ее каждую минуту.

— Я не знаю, — призналась она.

— Мы благодарны тебе за возможность пересечь границу миров, — сказал Джон. — Но наши жизни в твоих руках.

— Я понимаю.

— В этом мире только ты можешь ему противостоять.

— Он всё так же силен?

— Еще сильнее, чем прежде.

— Тогда что я могу сделать?

— Никто не может решать за тебя.

— Если я не буду писать эти картины...

— Тогда он где-нибудь притаится и будет ждать. Он навсегда останется одним из незавершенных дел. Ты сможешь освободиться от его власти только одним способом — восстать против него.

— А если я это сделаю...

— Ты должна быть уверена, что сильнее.

— Я не хочу быть похожей на него.

— Я не сказал, что ты должна быть такой же жестокой. Ты должна быть сильнее.

— Но...

— Рашкин вложил в тебя частицу себя самого, — объяснил Джон. — На этом основано его влияние. Тебе придется отыскать эту частицу и вырвать ее из своей души. Так ты сможешь стать сильнее, чем он. Жестокость здесь не поможет. Бесполезно сравнивать его беспощадность и твою ярость.

— А вдруг я не смогу?

— Твоя собственная жизнь повиснет на волоске.

— Ты поможешь мне? — спросила Изабель.

— Я уже тебе помогаю. Но ты сама впустила его в свою жизнь. И только ты сможешь ему противостоять.

Джон опять повернулся к выходу, но Изабель во второй раз окликнула его и заставила вернуться.

— Я никогда не хотела причинить вам зло, — сказала она. — Я не собиралась прогонять тебя.

— Я знаю.

— Тогда почему ты так долго не возвращался?

— Иззи, я уже объяснял тебе. — Джон поднял ладонь, останавливая ее протестующий возглас. — Если ты не способна считать меня настоящим, зачем стараться меня вернуть? Сможешь ли ты любить меня ради меня самого, а не ради того, что ты для меня сделала?

Опять повторяется история, написанная Кэти. Тайная жизнь, которая вовсе не является тайной. Она только кажется такой, когда ты не придаешь значения важным вещам. Когда не замечаешь разницы между реальным человеком и тем представлением о нем, которое хранится в памяти. Можно бесконечно упорствовать в своих заблуждениях, но действительность от этого не изменится.

Джон не был таким, каким его представляла себе Изабель или кто-либо другой. Он не соответствовал истории, рассказанной Кэти или той, в которой жила Изабель. Он был самим собой. Это очень просто, и не надо объяснять, и Изабель знала это своим сердцем и душой. Но почему же ей так трудно поверить, что он реален?

— Подумай над этим, — сказал Джон. Изабель кивнула.

— Я всегда знаю, где тебя найти, — продолжал он. — И всегда слышу твой зов. В этом отношении ничего не изменилось. И никогда не изменится.

— Так почему же ты так долго не приходил? — спросила Изабель. — Бог свидетель, я звала тебя, хотя бы для того, чтобы извиниться за свои слова и опрометчивые поступки.

Джон тряхнул головой:

— Иззи, мы можем до бесконечности продолжать этот разговор, но всё сводится к одной простой вещи: ты должна изменить свое отношение ко мне. До тех пор каждый раз, пытаясь поговорить, мы будем снова и снова проигрывать ту сцену в парке.

Джон снова направился к выходу, но на этот раз Изабель не сделала попытки его вернуть.

По прибытии в полицейский участок детективы без промедления проводили Алана в кабинет лейтенанта, а Марису оставили ждать в холле. В кабинете уже находились лейтенант — судя по настольной табличке Питер Кент — и женщина, представившаяся как помощник прокурора Шарон Хупер. При появлении Алана никто из них не счел нужным подняться. А по угрюмому выражению их лиц Алан понял, что, независимо от слов детективов, ему предстоит отвечать далеко не на самые обычные вопросы.

Судя по выражению лица Кента, он вообще не привык улыбаться, но Алан этому и не удивился, потому что представлял, сколько ему пришлось повидать за долгие годы работы в полиции. Лейтенанту можно было дать лет сорок, но темные волосы на висках уже поседели. Несомненно, он не зря носил офицерские погоны. С помощником прокурора дело обстояло иначе. Морщинки вокруг глаз выдавали в Шарон Хупер жизнерадостную в повседневной жизни женщину. Серьезное выражение ее лица объяснялось обстоятельствами дела и еще больше усилило нервозность Алана, возникшую при появлении полицейских у дверей его квартиры.

На столе появился включенный магнитофон, и, как только Алан отказался от предложения воспользоваться правом на присутствие адвоката, начался допрос.

Два часа спустя они всё еще оставались на том же месте, с которого начали. За это время один из детективов выходил из кабинета поговорить с Марисой. Через несколько минут он вернулся и доложил, что женщина подтверждает рассказ Алана. После этого допрос повторился с самого начала. Наконец лейтенант Кент тяжело вздохнул. Казалось, он покоряется обстоятельствам, но угрюмое выражение его лица проявилось еще отчетливее.

— Вы... вы закончили? — спросил Алан.

— Вы можете идти, мистер Грант, — сообщил ему Кент. — Благодарю вас за сотрудничество.

Они его отпускают, понял Алан, но не верят его словам. Единственной причиной, по которой он может покинуть участок, является отсутствие доказательств его вины. А по напряженной атмосфере в кабинете он понял еще и то, что его не оставят в покое. За ним будут наблюдать и ждать, пока он совершит ошибку и выдаст себя. Но он не мог совершить ошибку, которой ждали полицейские. За ним нет никакой вины.

— Почему вы мне не верите? — спросил он.

— Никто не обвинил вас в обмане, — возразила помощник прокурора.

— Но вы всё равно не верите.

— Мы предпочитаем оставить этот вопрос открытым, — сказал лейтенант. — Извините, мистер Грант,но, судя по имеющимся у нас данным, только у вас был побудительный мотив.

— Я... я понимаю. Это всё потому, что я раньше ни разу не оказывался в подобных обстоятельствах и...

Алан замолчал на полуслове. Зачем он старается им что-то объяснить? Единственным человеком в этом кабинете, которому небезразлична его судьба, был он сам. Других союзников здесь не было.

Лейтенант немного наклонился вперед, на его лице мелькнула тень доброжелательного участия.

— Мы непременно примем этот факт к сведению. Но взгляните на дело с нашей точки зрения: если не вы убили ее, то кто же?

«Не я, это уж точно», — подумал Алан, выходя из помещения участка под руку с Марисой.

Он с удивлением отметил, что на улице еще светло. Алану показалось, что он провел в полиции целую вечность, а на самом деле день был в разгаре. Яркое сентябрьское солнце слепило глаза. Прекрасная осенняя погода, прохладный воздух и сияющее голубое небо. По обеим сторонам улицы стояли дубы и клены, покрытые яркой красно-желтой листвой. Но Алану было не до этого великолепия.

— Так чего они хотели? — настойчиво спросила Мариса.

Она уже задавала этот вопрос, едва встретив Алана у дверей кабинета лейтенанта. Но тогда Алан только покачал головой, откладывая объяснения до того момента, когда они выйдут наружу. Никто не предложил подвезти их домой. Никто не извинился за причиненное беспокойство.

— Прошлой ночью была убита Маргарет Малли, — произнес Алан, оказавшись на ступеньках участка. — Они считают, что это сделал я.

Глаза Марисы расширились от изумления.

— Нет. — Она схватила его за руку. — Как им могла прийти в голову такая мысль?

— Только у меня был мотив, — пояснил Алан.

— Но они тебя выпустили, значит, подозрения сняты?

— У них просто нет доказательств, чтобы меня задержать.

— Но...

Алан повернулся и посмотрел ей в глаза:

— Не буду притворяться, что сожалею о ее смерти, но я этого не совершал. Я не убивал ее, Мариса.

— Я знаю, Алан. Я бы никогда в это не поверила. — Он обнял ее за плечи и очень крепко прижал к себе, но Мариса не возражала.

Выходя из кабинета лейтенанта полиции, Алан решил, что самое страшное позади. Но сейчас, стоя на ступеньках участка, он заметил их, напоминавших стаю стервятников. Репортеры. Микрофоны. Фотоаппараты. Камеры прямой трансляции в студию.

— Мистер Грант, разрешите задать вопрос?

— По какой причине вы оказались в полиции?

— Как вы относитесь к тому, что Маргарет Малли выбыла из игры?

— Вы не передумали выпускать этот сборник? — Как ни странно, в этот момент Алан задумался только о реакции зрителей вечернего выпуска новостей на то, что его засняли в обнимку с Марисой Баннинг, замужней женщиной. Как отнесется к этому Джордж? А Изабель? Да пусть думают что хотят, решил он. Его это не беспокоит.

— Без комментариев, — твердил он, пробираясь сквозь толпу, пока ему наконец не удалось остановить такси и сесть в машину вслед за Марисой.

VI

"Никто не способен бегать так быстро, как я, — размышляла Козетта, покидая здание Детского фонда. — Никто на свете. Может, причина в том, что в их груди бьется красная птица и замедляет движение? Люди вроде Изабель или ее новой подруги Роланды никогда не испытывали потребности бежать, танцевать, прыгать или просто вертеться на одном месте только ради удовольствия. Ведь тело может издавать прекрасную музыку, а они этим не пользуются. Хлопанье в ладоши, стук подошв по деревянному полу, свист ветра. Или тип-таппа-таппа-тип Пэддиджека, играющего деревянными пальцами на своем теле".

Козетта замедлила свой стремительный бег, чтобы обдумать эту мысль. Одним прыжком она взобралась на невысокую стену и стала наблюдать за потоком прохожих. Стоит такой отличный день, но почти ни на одном лице нет улыбки. Может, обладание красной птицей отнимает так много сил, что на веселье ничего не остается? Может, люди настолько устают, что даже не замечают великолепия осеннего солнца, заслуживающего не только улыбки, но даже смеха или танца в честь такой красоты?

А сны? Интересно, их надо обдумывать заранее или они приходят сами? А сколько энергии требуется на них?

Но быть настоящей гораздо важнее. Пусть Розалинда утверждает, что они и так настоящие; хочется, чтобы каждый, с кем ты сталкиваешься, обращал на тебя внимание, чтобы все признавали присутствие красной птицы в твоем теле. Большинство людей замечало Козетту только тогда, когда она сама этого хотела. В остальных случаях она оставалась мимолетным движением где-то на границе зрения, дрожью листвы под легким ветерком.

Иногда ей нравилось появляться из ниоткуда посреди толпы и ловить на себе ошеломленные взгляды. Как несколько минут назад в доме Роланды, где висела картина, впустившая ее в этот мир. Это было забавно. Козетте достаточно было подумать о своем желании, и она мгновенно оказывалась перед своей картиной. Обычно она старалась, чтобы при этом никого не было — Розалинда всегда настаивала на осторожности, так что приходилось выбирать момент для перемещения. Но не всегда. Козетта не опасалась за сохранность портрета, но ей нравилось переноситься с острова в город, после медленно возвращаться назад, тайно заглядывая в дома, прислушиваясь к разговорам людей, которые могли видеть сны, появляться и пропадать из виду, а потом наблюдать за их недоумением.

Но иногда Козетта часами простаивала перед своим портретом, гадая, откроются ли врата перехода в обратную сторону. Можно ли вернуться в тот мир, откуда она пришла? Никто этого не знал. Ни Розалинда, ни Пэддиджек, ни Энни Нин. Ни Серьезный Джон, который был самым умным из всех, возможно даже умнее Розалинды, и уж наверняка серьезнее. Никто не знал, и никто не хотел попробовать. Не осмеливался. А вдруг случится что-нибудь ужасное и зачем рисковать, если можно остаться здесь?

Но любопытство не унималось и снова заставляло Козетту задавать одни и те же вопросы. На что это было похоже? Почему они не помнят, откуда пришли? И каждый раз на ум ей приходил один и тот же ответ: потому, что там было плохо. Козетта находила в этом ответе определенный смысл. Никто не любит вспоминать о плохом. Она сама старалась не помнить о неприятностях. Козетта научилась забывать у Изабель в тот день, когда увидела погибшую девушку. И когда случился пожар...

Козетта вздрогнула и обхватила себя руками. Нет, нет, нет. Этого никогда не было. Но к сожалению, пожар всё-таки был, и все умерли. Почти все. Умерли и исчезли без следа. Вот только куда? Когда умирают люди с красной птицей в груди, она поднимает их высоко в небо и переносит в другое место, еще более прекрасное. Но если ты не настоящий, то просто исчезаешь и после тебя ничего не остается. Совсем ничего.

Козетта продолжала рассматривать прохожих, но ни один из них не обращал на нее ни малейшего внимания. Она не сконцентрировалась на своем желании быть увиденной, и люди ее не замечали. Потому что она не настоящая.

«Не грусти, — сказала себе Козетта. — Вот увидишь, всё изменится».

Изабель нарисует для нее волшебную фею, добрые поступки сделают свое дело, и в один прекрасный день она станет настоящей, как и обещала Роланда.

Эта мысль развеселила Козетту. Она постучала пятками по стене и стала думать о том, какие хорошие поступки ей следует совершить. Розалинда, должно быть, знает. И Серьезный Джон тоже. Но не хочется их расспрашивать. Надо всё сделать самой и доказать, что она, Козетта, тоже может быть умной и рассудительной. Козетта представила себе изумленные взгляды своих друзей, когда они узнают, что в ее груди уже бьется красная птица, и радостно улыбнулась. Они будут разглядывать ее и удивляться, что в ней течет кровь, а по ночам приходят сны. А потом она расскажет, как стала настоящей, и тогда все заметят, какая она умная, даже Серьезный Джон...

Неприятное покалывание в затылке отвлекло Козетту от заветной мечты. Кто-то наблюдал за ней. Это невозможно, ведь она не хотела, чтобы ее видели. Но странное ощущение не проходило. Козетта приняла скучающий вид, что далось ей нелегко, и осмотрела из конца в конец всю улицу. Как только она увидела на противоположной стороне прислонившуюся к двери магазина девушку, Козетта удивилась, почему не заметила ее с самого начала. Фигура в дверях больше напоминала вырезанный из бумаги силуэт, чем живого человека: алебастровая кожа, короткие черные волосы, такие же черные глаза, черная помада на губах. И одежда вся черная — кожаный жилет, джинсы с прорехой на колене, мотоциклетные ботинки. Больше никаких цветов.

«Как же она может за мной наблюдать, когда я предпочитаю оставаться невидимой?» — спросила себя Козетта. Но ответ был ясен с самого начала: черно-белая девушка пересекла черту, так же как и Козетта. Кто-то вызвал ее, но кто? Это не Изабель. Козетта могла подумать только об одном человеке, способном на такое волшебство, но о нем она предпочитала не думать никогда.

В это время девушка улыбнулась, но в ее улыбке не было ничего приятного, скорее она напоминала оскал хищника — голодный и жадный. Заметив, что Козетта ее видит, черно-белая девушка медленно провела пальцем поперек горла. Потом она оттолкнулась от двери и пошла по улице.

Козетта на стене не могла пошевелиться от страха, не отрывая глаз она смотрела вслед незнакомке.

«Я ее не боюсь, — твердила она себе. — Я совсем не испугалась».

Но не могла унять дрожь. Прошло немало времени, черно-белая девушка уже давно скрылась из виду, а Козетта осмелилась только обхватить колени руками и пожалела, что сейчас она не на острове, что поблизости нет Серьезного Джона. В памяти всплыли слова Розалинды, произнесенные перед расставанием: ...обещай мне быть осторожной. Постарайся, чтобы тот черный человек тебя не обнаружил.

«Легко было дать слово, — грустно подумала Козетта. — Но сдержать его невозможно».

Надо пойти и как можно скорее отыскать Серьезного Джона, но она никак не могла сдвинуться с места. Козетта до сих пор ощущала на себе голодный взгляд черно-белой девушки и могла только гадать, сколько еще таких же, как она, было вызвано в этот мир из прошлого.

VII

Рашкин вложил в тебя частицу себя самого.

Изабель не переставала думать над этими словами Джона, пока закрывала дверь студии и спускалась по лестнице, выходившей во внутренний двор здания. Джон во многом был прав, но вряд ли он понимал, насколько противоречивыми были ее чувства к бывшему учителю. Она не смогла бы объяснить их даже самой себе, не то что кому-то другому. Несмотря на неподдельный страх перед новой встречей с Рашкиным, какая-то частица самой Изабель не могла относиться к нему с ненавистью.

Неизвестно, кем бы она стала, если б не та случайная встреча несколько лет тому назад у собора Святого Павла. Даже успехами в абстрактном экспрессионизме, к которому она обратилась после пожара, уничтожившего большую часть ее картин, Изабель была обязана знаниям, полученным в студии Рашкина. Техника живописи, отношение к объектам изображения, способность вызывать ньюменов — всё это сохранилось внутри Изабель наряду с некоторой долей любви к старому художнику, ставшему для нее неистребимым наваждением. Он несомненно был чудовищем, но только Рашкин уберег Изабель от участи рядовой посредственности, как в творчестве, так и в личной жизни. Без разожженного им огня она, вероятно, давно оставила бы живопись и работала в какой-нибудь конторе. Подобная участь постигла слишком многих ее сокурсников, кто мог поручиться, что Изабель не была уготована та же судьба? Рашкин освободил бабочку из кокона, выпустил ее на волю и научил не стремиться к чужому огню, а самой дарить свет окружающим. Как же не испытывать благодарности за всё, что он для нее сделал, за то, чего она достигла?

Изабель распахнула дверь и вышла из помещения в оживленную суматоху двора. Как же объяснить всё это Джону, если она сама не может определиться в своем отношении? Да Джон просто...

На противоположной стороне двора Изабель заметила знакомую фигуру и остановилась в дверях. Похоже было, что она снова вызвала его при помощи своих мыслей, но Изабель знала, что на этот раз причина была в другом. Его возвращение вселило в нее новую надежду. Именно этого она ждала от Джона. Она не хотела повторения бесконечных споров. Не хотела, чтобы он появлялся только потому, что она позвала его; Джон должен был сам захотеть увидеться с ней.

Парень подошел почти вплотную, и, когда Изабель внезапно обратила внимание на отсутствие выцветшего плетеного браслета, еще несколько минут назад украшавшего запястье Джона, отступать было поздно. Пораженная абсолютным сходством, Изабель замерла на месте и молча разглядывала двойника. Такое же чувство потрясения было у нее в тот момент, когда она увидела тождественность лиц Джона и парня на ее картине.

«Во дворе полно людей, — пронеслось в голове Изабель. — Он не посмеет напасть на меня на глазах у всех. А может, он и не собирается причинять мне зло?»

Но эта мысль не сняла возникшей напряженности; напротив, заглянув в бездну черных глаз, Изабель не увидела в них теплоты, присущей Джону, а только жестокость, на которую ее Джон был не способен.

— Кто... кто ты такой? — спросила она.

— Друг.

Голос был таким же спокойным и мягким, как у Джона, но в глазах угадывалась насмешка, доказывающая, что внешность и голос — всего лишь маска.

— Нет, — покачала головой Изабель, — ты мне не друг.

— Ты слишком поспешно судишь.

Изабель оглянулась в поисках помощи, но никто не обращал на них внимания. В их разговоре не было ничего особенного. Двойник Джона не пытался на нее напасть, не делал угрожающих жестов. Даже в его словах не было прямой враждебности. Только в глазах таилась холодная жестокость.

— Пожалуйста, оставь меня в покое, — попросила она.

— Слишком поздно, та belle Иззи.

Ласковое прозвище, которым пользовалась только Кэти, заставило Изабель вздрогнуть.

— Что тебе от меня надо?

— Частицу твоей души. Только и всего. Лишь маленькую частицу души.

Его улыбка развеяла всякие сомнения скорее, чем отсутствие браслета и холодная пустота в бездонных черных глазах. Гримаса выражала нестерпимый голод и придавала его лицу нечеловеческое выражение.