Остров Рен, сентябрь 1992-го 6 страница

Переодевшись, Иззи вытащила ленты и разложила их на постели. Некоторое время нерешительно смотрела на портрет Джона. Выражение его лица определенно изменилось после их ссоры. Она почувствовала, что вся дрожит, но всё же собралась с силами, вынесла портрет в кладовку и только тогда зажгла лампу в спальне. На мгновение яркий свет и разноцветные ленты на постели ослепили ее, заставив зажмуриться. Иззи долго рассматривала ленты, перебирала их, раскладывала в различных сочетаниях, пока они не высохли. А потом начала плести из них браслеты, похожие на те, которые мастерила на острове, используя полоски кожи и ткани, длинные стебли растений и цветов. Когда ленты закончились, вместо разноцветных обрывков перед Иззи лежали три браслета. Она долго смотрела на свои произведения, сама удивляясь тому, что сделала, затем надела один из них на запястье. Два других браслета Иззи спрятала на самое дно рюкзака, засунув под блокнот и коробки с карандашами и красками.

И только после этого, бессознательно поворачивая на руке браслет, Иззи попыталась осознать, что же всё-таки произошло этой ночью. Что было сном, а что реальностью? Было ли что-то настоящим, кроме этих лент? Рашкин с арбалетом и мертвой крылатой кошкой на поясе. Противостоящий ему Джон. Он и Пэддиджек, исчезающие в ночной тьме. И сама Иззи, спящая в своей постели и одновременно бредущая по снегу. Но она не могла быть в одно и то же время в двух разных местах. Раз уж она проснулась в своей комнате, следовательно, всё остальное ей только приснилось.

Кроме лент.

Иззи заснула, так ничего и не поняв. Она не погасила свет, а пальцами левой руки всё еще сжимала матерчатый браслет, надетый на правое запястье. Ее сон был прерывистым, и Иззи поднялась задолго до звонка будильника, но в эту ночь ей больше ничего не снилось.

VII

Браслеты из лент, сплетенные накануне ночью, не исчезли и утром; один остался на ее запястье, а два других — на дне рюкзака. Иззи достала их и внимательно рассмотрела при дневном свете, сидя на подоконнике своей спальни. Сочетание разноцветных полосок ткани создавало эффект калейдоскопа, особенно хорошо заметный на фоне свежевыпавшего снега за окном.

Иззи некоторое время вертела браслеты в руках, потом выбрала два лучших и положила в конверт, на котором написала: «Для Пэддиджека и Джона». Невзирая на холод, она подняла оконную раму ровно настолько, чтобы высунуться наружу и привязать конверт к перилам лестницы. Похоже, вчерашняя буря принесла с собой еще более морозную погоду. Закрыв окно, Иззи поежилась от холода и несколько минут с надеждой смотрела на свое послание.

Иззи до сих пор так и не поняла, что значили эти ленты. То ли они подтверждали реальность ее ночных видений, то ли сон появился в результате ее подсознательного страха за жизнь своих созданий в этом мире, а ленты на лестнице запасного выхода объяснялись одним из тех странных совпадений, которым можно было и не придавать особого значения.

В самом деле, неужели кто-то другой не мог развесить ленты на перилах? Прошлым вечером она не смотрела в окно — ни когда пришла домой, ни поcле, когда ложилась спать. Они могли висеть там еще до того, как она заснула. Да и Кэти вполне могла их развесить. Бог свидетель, у Кэти иногда возникают весьма странные идеи, и она частенько воплощает в жизнь некоторые из них.

Всё это было возможно, но стоило Иззи закрыть глаза, как в ее ушах начинал звучать стук деревянных пальцев Пэддиджека, а перед глазами возникала его сгорбленная фигура на площадке пожарной лесенки. И снова падали густые хлопья снега, а разноцветные ленты трепетали в такт странному постукиванию. А потом в ушах Иззи звенела неправдоподобная тишина, сопровождавшая схватку Джона и Рашкина, и двое персонажей ее картин, взявшись за руки, уходили по снежному покрову...

Иззи тряхнула головой. Не стоит вспоминать все сначала, иначе она снова увидит холод в глазах Джона. Тяжело вздохнув, она потуже затянула оставшийся браслет на своей руке и спрыгнула с подоконника. Кэти еще не проснулась, так что Иззи в одиночестве позавтракала сухими хлопьями и черным кофе. Не забыть бы на обратном пути купить молока. Затем она сложила всё необходимое в рюкзак и вышла из квартиры. От сильного мороза на миг перехватило дыхание. Иззи ускорила шаг, надеясь согреться, но к тому времени, когда она добралась до профессорского дома, холод проник и в перчатки, и в ботинки, и под куртку. Дойдя до студии-теплицы, она совершенно окоченела. Кроме того, Иззи испытывала чувство вины. В это время она должна быть уже в студии Рашкина, но не проверить сохранность полотен она не могла. В голове постоянно звучал заданный Джоном вопрос.

Скажи, ты всё еще видишь те сны, о которых мне рассказывала?

Вчерашний сон отличался от тех, которые преследовали ее в прошлом году, и от недавних снов, в которых кто-то следил за ней. Но и в этом сне ее творениям угрожала опасность. Иззи была уверена в сохранности полотен. Да и как могло быть иначе? Ведь о них не знал никто, кроме Кэти и, конечно, Джилли. Но всё же она должна была взглянуть на них.

В доме профессора еще никто не проснулся, а Иззи слишком замерзла, чтобы разгребать снег на дорожке. Пусть этим займется Олаф, тогда у него хотя бы будет достойный повод поворчать. Носком ботинка отбросив снег, девушка приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть в щель и оказаться в благословенном тепле мастерской. Все окна были разукрашены морозными узорами, и Иззи некоторое время зачарованно разглядывала фантастические цветы. Наконец она набралась смелости и вытащила из-под стола стопку полотен. Все три картины оказались на месте, ни одна из них не пострадала. Иззи расставила их на мольберте, как накануне, когда закончила последнюю из работ, и отступила на шаг назад. В тот же момент она поняла, что с картинами произошло нечто странное.

Пэддиджек остался таким же, как и был, но ее фантастическая божья коровка с миниатюрным женским личиком и крылатая кошка подверглись резким изменениям. Обе картины лишились жизненной силы, которую она так хорошо помнила накануне. Основные фигуры смешались с задним планом, пропали световые эффекты, придававшие живость и яркость всей композиции. Еще вчера такие яркие краски сейчас казались выгоревшими и тусклыми.

Теперь Иззи пожалела, что никому не показала свои работы. Гораздо легче было поверить, что она с самого начала ошиблась в выборе палитры, что-то напутала с перспективой, но воспоминания о прошедшей ночи убеждали ее в обратном. Картины не должны так быстро терять яркость. Масляные краски не могут потускнеть до такой степени за короткий промежуток времени.

Перед мысленным взором Иззи возникла страшная сцена: маленькая фигура, завернутая в накидку с капюшоном. Выстрел из арбалета. Стрела, пронзившая сидящую на площадке лестницы крылатую кошку и отбросившая ее к стене.

«Это только сон», — снова повторила себе Иззи.

Но пальцы уже нащупали браслет на запястье.

Это невозможно. Даже если Рашкин был в той снежной буре прошлой ночью, даже если он охотился на ее творения, как она сама могла видеть во сне эти события? Она ни в малейшей степени не обладала даром ясновидения. Вот только... ведь появление в этом мире существ с ее картин само по себе было волшебством. А если возможно такое, то почему она считает невероятным всё остальное? Раз уж границы реальности раздвинулись, то в наш мир может проникнуть всё, что угодно. То, что до сих пор казалось ясным и безопасным, теперь смешалось и перепуталось.

Если бы хоть кто-нибудь определил новые границы, указал на незыблемые основы, на которые можно опереться. Но единственным человеком, кто мог ей помочь, был Джон, а его-то как раз она и прогнала. Несмотря на всю неопределенность его слов, было совершенно ясно, что он не причинит ей зла. Теперь некому было довериться, и никто не обладал необходимыми знаниями. В волшебном мире, в котором она оказалась, были только Джон и Рашкин.

Перед глазами Иззи снова мелькнула стрела арбалета, неумолимо нацеленная в грудь крылатой кошки.

«Это только сон», — еще раз сказала себе Иззи, словно, повторяя, она могла превратить эти слова в истину. Расставленные на мольберте картины говорили об обратном, но Иззи не знала, что и подумать. Ведь Рашкин сам показал ей, как вызывать из потустороннего мира этих существ. Зачем ему охотиться на них, зачем он пытается навредить ей?

В конце концов Иззи поняла, что ей не к кому обратиться за помощью. Она оставила картины на мольберте, вышла из студии-теплицы и заперла за собой дверь. Пора было отправляться в мастерскую, где ее ждал Рашкин.

«Если он и будет злиться, то только из-за опоздания», — говорила себе Иззи. Он ведь ей не враг. Рашкин может испытывать неприязнь к Джону, но не к Иззи, которую он так долго обучал. В старом художнике так много светлого таланта, что он старается и ее наделить таким же светом, а значит, не может быть врагом.

Вскоре Иззи добралась до студии на Стэнтон-стрит и, едва взглянув на своего учителя, поняла, что он не просто сердится. Рашкиным овладел очередной приступ безудержной ярости. Иззи попятилась, чтобы выскочить за дверь и не попасть под горячую руку, но Рашкин ее опередил. Он проворно подскочил, схватил ее за руку и втолкнул в комнату. От сильного толчка Иззи потеряла равновесие, налетела на свой мольберт и, упав на пол, опрокинула его на себя.

— Как ты посмела за мной шпионить? — заорал Рашкин.

Она попыталась подняться на ноги, но лямки рюкзака зацепились за ножки мольберта, и она не успела увернуться. Рашкин набросился на нее; первый удар ботинка попал в бедро, потом в живот, потом в голову. Иззи закричала от боли.

— Ты маленькая мерзкая змея! — продолжал он орать. — И это после всего, что я для тебя сделал!

Не останавливаясь, он наносил новые удары. Иззи наконец удалось отодвинуть мольберт и подняться на ноги, тогда Рашкин пустил в ход кулаки и снова швырнул ее на пол. Ей лишь оставалось свернуться клубком и попытаться переждать бурю. Рашкин продолжал ругаться и размахивать кулаками, попадая по мольберту и стенам почти так же часто, как и по девушке. Она никак не могла понять, в каком предательстве он ее обвиняет. Но это уже не имело значения. Лишь бы прекратились бесконечные удары. Наконец ярость иссякла, Рашкин упал на колени рядом с избитой девушкой и запричитал.

— Ох, Изабель, — стонал он. — Что я наделал? Что я наделал? Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить...

«Нет, — решила про себя Иззи. — На этот раз прощения не будет». Но она не могла произнести ни слова. Разбитые губы свело от боли. Каждый вздох отзывался в груди словно поворот ножа. Она дрожащими пальцами отпихнула от себя сломанный мольберт и попыталась подняться. Но смогла только встать на колени. Сквозь пелену слез она видела перед собой коленопреклоненного Рашкина, словно оба они находились в храме боли.

— Уходи, — хрипло заговорил он. — Уходи прочь. Скорее. Пока можешь. Пока безумие снова не завладело мною.

Иззи хотела уйти, но боль была слишком сильной.

— Я... я не могу.

При первом же движении Рашкина Иззи испуганно отшатнулась. Но он встал на ноги, подхватил ее под мышки и почти поволок к выходу. В открытую дверь ворвался поток морозного воздуха и немного оживил ее, но перед глазами всё кружилось. Рашкин вытолкнул ее наружу, но Иззи осталась в снегу на верхней площадке лестницы, не в силах спуститься на землю. Дверь студии распахнулась снова, и девушка пригнула голову, но недостаточно проворно.

— Убирайся! — крикнул Рашкин и бросил ее рюкзак.

Этого толчка было достаточно, чтобы Иззи покатилась по металлическим ступеням. Накопившийся за ночь снег нисколько не уменьшил силу ударов.

Падение показалось бесконечно долгим, но наконец Иззи очутилась у подножия лестницы. Она осталась лежать в снегу, стараясь дышать неглубоко, чтобы уменьшить острую боль в груди. Наверху хлопнула дверь, но глаза словно затянуло пеленой, Иззи почти ничего не видела.

Ухватившись за перила, она смогла сесть, но не успела выпрямиться, как пришлось снова согнуться, выбросив в снег остатки завтрака. Голова чуть не упала прямо в дурно пахнущую лужицу. Иззи задрожала не столько от холода, сколько от боли и потрясения. Прошло немало времени, прежде чем она собралась с силами и сумела подняться на ноги.

Иззи потеряла всякую надежду добраться до дома. Трижды по пути к своей квартире она валилась с ног, но никто из прохожих не остановился, чтобы помочь. Они только отворачивались и ускоряли шаг. Ее принимали за пьяную или наркоманку. Иззи упрямо поднималась и ковыляла дальше, придерживаясь одной рукой за стены домов. Другой рукой она сжимала лямки рюкзака. Иззи не знала, по какой причине она не бросила его сразу, но ей казалось, что стоит разжать пальцы, как она лишится последних сил, никогда не доберется до дома, не выживет, не избавится от боли.

Так шаг за шагом она продолжала брести по улице, превозмогая боль и таща за собой рюкзак.

VIII

Кэти в своей спальне трудилась над новой сказкой, когда слабый стук у входной двери отвлек ее от работы и заставил пойти выяснить, что случилось. Она распахнула дверь и в первый момент даже не узнала подругу. Иззи прислонилась к косяку, обхватив себя руками за плечи. Рюкзак валялся у ее ног. Когда она подняла голову, Кэти увидела ее лицо и в ужасе замерла.

— Извини, — пробормотала Иззи. — Никак... не могу... ключ...

— О боже, — воскликнула Кэти. — Что с тобой случилось?

Иззи попыталась сфокусировать взгляд, но перед ней плясали лица трех или четырех Кэти, и все они казались ужасно расстроенными. Она попробовала улыбнуться, чтобы успокоить соседку, и сказать, что всё не так уж плохо, как кажется, но разбитые от ударов и бесчисленных падений губы свело так, что, произнеся первую сбивчивую фразу, теперь она могла выдавливать только отдельные звуки.

— На... меня... напали, — едва выговорила она.

Иззи сама удивилась своим словам. Почему она не сказала правду? А что произошло на самом деле? Чем больше она старалась вспомнить, тем меньше была уверена. Воспоминания и вчерашний сон сплелись в ее голове в один тугой клубок. Рашкин, Джон и Пэддиджек. Рашкин нападает на нее. Рашкин нападает на Пэддиджека. Джон нападает на Рашкина. Стрелы арбалета, мертвые крылатые кошки, разноцветные ленты, пляшущие под дуновением ветра и издающие при этом странный деревянный стук. Бесконечное падение со ступенек в снег. Это она упала или Пэддиджек? Или они оба?

— Мне надо... Надо лечь, — прошептала она. — И всё...

С этими словами Иззи рухнула на руки Кэти.

Когда Кэти осторожно провожала ее до постели, Иззи наконец-то разжала пальцы и выпустила ремень рюкзака. Всё, что произошло потом, смешалось в ее голове в одно неясное пятно из образов и звуков. Сознание то покидало Иззи, то снова возвращалось, а доносящиеся звуки напоминали сбившуюся настройку радиоприемника. Вот Кэти звонит куда-то по телефону. Кажется, потом ее повезли в больницу на машине. Иззи точно помнила, что с ней разговаривала врач, но почему она так похожа на Джилли? Пришлось закрыть глаза и просто слушать.

— Пара сломанных ребер, многочисленные кровоподтеки и легкое сотрясение, — услышала Иззи от Джилли-доктора, говорившей с пакистанским акцентом.

Словно перечисляют покупки в гастрономе. Только почему-то у нее в голове. Стоит у прилавка и говорит: «Да, я возьму эти сломанные ребра, только если они свежие».

— Вы говорите, что на нее напали? — продолжала доктор.

— Так сказала она.

Это голос Кэти. Вот только доносится откуда-то издалека. С другого конца комнаты. С другого конца города.

— Вы заявили в полицию?

— Боже, да я об этом и не подумала. Скажите, с ней всё будет в порядке?

— Мы обследуем ее к вечеру, но, думаю, после хорошего отдыха она снова будет...

Настройка в голове Иззи снова потеряла станцию. Всё вокруг исчезло.

Иззи очнулась в больничной палате. Она уставилась на покрытый трещинами белый потолок и стала гадать, как она здесь оказалась. В висках как будто появилась бригада маленьких человечков, которым кто-то поручил разнести ее мозг вдребезги. Иззи ясно ощущала движения лома, крушившего ее череп с угнетающей периодичностью. Потом видение изменилось, на смену маленьким человечкам пришла банда подростков, которые набросились на нее у студии Рашкина, сбили с ног и стали пинать ногами, смеясь при каждом ударе...

Так значит, на нее напали, и поэтому она оказалась в больнице. Ее сильно избили. Иззи вспомнила, как свернулась клубочком, чтобы закрыться от ударов. Неудивительно, что у нее всё болит. Каждая частица тела ноет от побоев, а в голове боль сильнее всего.

Иззи решила посмотреть, нет ли на столике у кровати болеутоляющих таблеток. Она повернула голову и увидела дремлющую на стуле Кэти. Как только та ощутила на себе взгляд Иззи, она сразу же открыла глаза.

— Как давно ты тут сидишь? — спросила Иззи.

Губы всё еще плохо ее слушались, челюсть болела, но она все же могла говорить. Иззи вспомнила, как стояла на пороге квартиры, не в силах произнести ни слова целиком.

— Всю ночь, — ответила Кэти. — Но большую часть времени я спала. Как ты себя чувствуешь?

— Думаю, сносно. Только голова болит.

— Это неудивительно.

Иззи перевела взгляд на свое тело, скрытое под больничной простыней.

— У меня... что-нибудь сломано? — спросила она, не в силах пошевелить руками или ногами.

Кэти покачала головой:

— Всё цело. По всему телу синяки, но в остальном всё благополучно.

— Полагаю, мне очень повезло.

Кэти пересела на край кровати и нежно обняла подругу.

— Ох, та belle Иззи, — тихо произнесла она. — Ты меня так напугала.

— Я и сама испугалась.

IX

Во время обеда, который Иззи разделила с Кэти, пришли два детектива из полицейского участка, чтобы взять показания у пострадавшей. Оба полицейских показались ей угрожающе крупными и громогласными. Как только они представились, Кэти, вспомнив печальный опыт Рашель, мгновенно ощетинилась, готовая встать на защиту подруги, но полицейский, который вел разговор, держался очень вежливо, и в его вопросах Иззи ощутила искреннее сочувствие. Когда она с сожалением призналась, что не может почти ничего вспомнить, детективы не слишком удивились.

— Всё в порядке, — заверил ее полицейский. — В ситуации, подобной вашей, люди нередко с трудом вспоминают собственное имя, не говоря уже о наружности своих обидчиков.

Но Иззи всё же пыталась вспомнить. Она закрыла глаза и попробовала восстановить в памяти лица напавших на нее подростков, но безуспешно. Перед ее глазами мелькали расплывчатые контуры каких-то фигур, но лица так и остались неразличимыми. От воспоминаний о нападении ее тут же бросило в дрожь.

— Самое главное сейчас, — продолжал детектив, — это поправиться. А с остальным мы разберемся позже.

Перед их уходом в палату Иззи заглянула врач — симпатичная пакистанка, ничуть не похожая на Джилли, и в комнате стало совсем тесно. Детективы закончили беседу и оставили Иззи свою карточку, чтобы она позвонила, если вспомнит что-нибудь важное. Еще они настаивали на визите Иззи в участок с целью показать ей имеющиеся фотографии преступников, но доктор посоветовала отложить это мероприятие на несколько дней. Иззи с радостью с ней согласилась; меньше всего на свете ей хотелось сейчас перелистывать альбом с фотографиями бандитов.

Детективы ушли, вслед за ними покинула палату врач, и Иззи было наконец позволено отправиться домой. К тому моменту уже наступил полдень. Кэти с помощью санитара на каталке вывезла подругу из больницы, и яркий солнечный свет на белом снегу заставил Иззи беспомощно зажмуриться. Через несколько мгновений она всё же открыла глаза и увидела прямо перед собой Алана и Джилли, и «фольксваген» Алана, стоящий наготове, чтобы отвезти ее домой. Друзья проявили искреннюю заботу о ней, как всегда бывает во время болезни, и Иззи чувствовала бы себя несколько смущенной, если бы не сильная боль. Удары в голове перешли в легкую пульсацию, но это слабо утешало, поскольку всё остальное тело отзывалось резкой болью на любое движение, даже дыхание давалось ей с трудом. На припухшем лице проявились разноцветные кровоподтеки, так что перед выходом из больницы Иззи с трудом узнала свое отражение в зеркале.

— Зато теперь ты знаешь, как будешь выглядеть, если наберешь несколько лишних фунтов, — пошутила Кэти.

— И раскрашу лицо по моде панков.

— Сумасшедших панков. А вообще-то тебе идет. Зеленовато-желтый цвет синяков выгодно оттеняет твои зеленые глаза. А черный цвет всегда был твоим любимым.

Иззи с удовольствием шлепнула бы подругу, но была еще слишком слаба.

— Давай поскорее отправимся домой, — сказала она.

На этот раз, усаживаясь в маленькую машину, они обошлись без долгих споров, кто в последний раз сидел впереди и насколько Кэти была выше Иззи и нуждалась в дополнительном пространстве, чтобы вытянуть ноги.

— Этот случай похож на то, что произошло с Рашель, — раздался голос Джилли с заднего сиденья, как только они выехали со стоянки.

— Нет, — покачала головой Иззи. — Меня только избили.

— И копы вели себя вполне по-человечески, — добавила Кэти.

Потом разговор перешел на обсуждение хамского поведения полицейских в большинстве случаев, и Иззи постепенно перестала прислушиваться. Она задремала. И ее мысли вновь вернулись к образам нападавших, но на этот раз перед ней проплывали их лица. Все они как две капли воды были похожи на Рашкина, но это было лишено всякого смысла. Машина остановилась на Уотерхауз-стрит, и сон улетучился, а Иззи нащупала пальцами сплетенный из лент браслет.

— Это ты привязала ленты на перила пожарной лестницы прошлой ночью? — спросила она у Кэти, как только они остались вдвоем.

— Ленты? Какие ленты? — удивилась подруга.

— Не знаю, — слабо пожала плечами Иззи. — Наверно, мне это приснилось.

Как и то, что Рашкин убил ее крылатую кошку, напал на Пэддиджека и на нее тоже...

Вот только ленты существовали на самом деле — на ее руке сохранилось доказательство. Как только Кэти вышла из спальни, чтобы Иззи смогла отдохнуть, она с трудом дотащилась до окна и прижалась лицом к холодному стеклу. Оставленный ею накануне конверт с двумя браслетами исчез.

— Я говорила совсем не то, что думала, — прошептала она, своим дыханием затуманивая стекло. — Мне безразлично, кто ты на самом деле. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы прогнать из своей жизни.

Ответа не последовало. Джон не появился на дорожке и не поднялся по железной лестнице, чтобы побыть с ней, как бывало всегда, когда Иззи хотела этого. Но на этот раз она и не ждала ответа. Она не надеялась, что когда-нибудь снова увидится с ним.

Вот уже вторую ночь из многих последующих она засыпала со слезами на глазах, оплакивая свою потерю.

X

Ньюфорд, апрель 1975-го

Из всех друзей Иззи только Рашкин и Джон ни разу не пришли навестить ее за то время, пока она выздоравливала у себя дома на Уотерхауз-стрит. Поток посетителей, под тем или иным предлогом заходивших в квартиру, несколько утомлял ее, но зато она убедилась, что о ней не забыли, и никогда не оставалась надолго в одиночестве за все три недели, пока была прикована к постели. Пришла даже Альбина.

Но о Джоне она ничего не слышала. И о Рашкине тоже. Хотя уже через несколько дней Иззи перестала ждать своего учителя. Он прислал ей письмо, в котором даже не упоминалось о ее несчастье и не было пожеланий скорейшего выздоровления. Похоже, у Рашкина возникли собственные проблемы.

"Изабель!

Наверно, ты уже поняла, что я должен уехать на некоторое время. Надеюсь, ты будешь продолжать пользоваться студией в мое отсутствие. Ключ от двери я оставил под глиняным цветочным горшком у заднего входа.

Я не могу сказать точно, как долго пробуду в отъезде, но обещаю известить тебя перед своим возвращением, так что ты, если пожелаешь, можешь избежать нашей встречи. Я всё пойму. Мое поведение не заслуживает прощения.

Твой покорный слуга, Винсент".

Но Иззи так и не поняла, что имел в виду Рашкин. И почему Джон, до сих пор появлявшийся каждый раз, когда она в нем нуждалась, всегда угадывавший ее желания долгие недели, а потом и месяцы, не чувствовал стремления ее сердца, жаждавшего встречи. Иззи стала опасаться, что ненамеренно отослала его обратно в потусторонний мир, откуда он появился благодаря ее картине. Сам портрет оставался неизменным, словно подтверждая жизненную силу персонажа, но Джон как будто исчез из этого мира. За время длительного выздоровления Иззи поклялась больше никогда не вызывать к жизни никаких существ. Джон прав. Как смеет она претендовать на роль Бога? Как может она вызывать в мир невинных существ вроде Пэддиджека, а потом бросать их на улицах незнакомого города? Но Кэти с ней не согласилась.

— Ты сама однажды сказала, — спорила подруга, — что не принуждаешь их пересекать границу. Ты всего лишь открываешь перед ними дверь. Ты предлагаешь им образ и форму, изображенную на полотне, но им предоставлено право выбора, принимать ее или нет. Им, а не тебе, решать, влезать в нарисованный тобой образ или нет.

— Но такой шаг может представлять для них опасность...

— Ma belle Иззи, для них это не опаснее, чем для нас самих. Мы приходим в этот мир, обладая не большими знаниями, чем они, и даже не помним, как появляемся на свет. Может, и мы когда-то были бесплотными духами, витавшими в потустороннем мире, и сами решили обосноваться в утробах наших матерей.

— Но я не Бог, — возразила Иззи. — Я не могу принять на себя такую ответственность.

— А я и не утверждаю, что ты Бог.

— Как же я могу отвечать за их жизни?

— А вот в этом вопросе я не согласна с Джоном, — ответила Кэти. — Здесь нет никакой разницы с тем, как это происходит с нами. Мы рождаемся, а потом сами находим свою дорогу в жизни.

— Это не так. У каждого из нас есть родители, которые помогают нам окрепнуть, хотя бы в первые годы.

— Не у всех.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Конечно, понимаю. Но разница в том, что ты вызываешь в мир уже взрослых людей. Вспомни хотя бы Джона. Если уж ты так беспокоишься об их безопасности, не изображай новорожденных младенцев.

— Я не знаю, — задумчиво покачала головой Иззи.

— Никто не может заставить тебя насильно, — продолжала Кэти. — Я не пытаюсь на тебя давить. Но если уж у тебя такой дар, то, отказавшись от него, ты лишишь этих людей права на жизнь — права сделать выбор, а это значит — злоупотребить своим даром. Конечно, не так, как, по мнению Джона, поступает Рашкин, но и это тоже неправильно. Я допускаю, что наш мир — не самое безопасное место, но мы ведь справляемся.

— Но зачем заставлять кого-то выбирать и рисковать. Не лучше ли оставить их там, где они находятся сейчас?

— Я могу предположить, что ты никогда не собираешься заводить детей.

— Это твое предположение? — вздохнула Иззи. Но Кэти было не так-то просто сбить с толку.

— Если бы они не хотели пересекать черту, они не стали бы оживлять нарисованные тобой тела. Они сами делают выбор.

— Но...

— Тогда подумай еще и о другом. Одна из причин плачевного состояния нашего мира заключается в том, что люди не верят в волшебство. Существа, которых ты вызываешь своим творчеством, могут помочь преодолеть серость и уныние нашего бытия и наполнить его яркими красками волшебных чудес. Столкнувшись с плодами твоей магии, люди непременно расширят свой кругозор и перестанут смотреть только прямо перед собой. Тогда они смогут разглядеть и своих соседей, а когда это произойдет, может, мы все научимся заботиться о своем мире и друг о друге.

— И всё же вряд ли стоит заставлять их рисковать собственной безопасностью ради нашего благополучия.

— Не только ради нас, — возразила Кэти. — Это и ради них самих. Ты ведь не можешь утверждать, что им здесь не нравится, иначе зачем им преодолевать границу? Я могу сказать со всей уверенностью, что никогда не встречала человека, настолько очарованного жизнью, как Джон.

— Хорошо, — против своей воли согласилась Иззи. — Но ты всё же подбиваешь меня на чертовски трудную работу.

— Но она того стоит. Невозможно придумать более рационального использования таланта. Независимо от форм творчества наша задача состоит в том, чтобы мир после нас стал хоть чуточку лучше, а иначе не стоит и стараться. Я имею в виду не только внешнюю красоту. Я говорю о попытках решить стоящие перед нами проблемы. О попытках заставить других людей увидеть эти проблемы и вызвать в них желание предложить свою помощь. Для этого я и пишу свои сказки.

Спор остался незаконченным. Иззи был необходим отдых, как для тела, так и для души. Тело выздоравливало быстрее. Она уже могла передвигаться без напряжения, но всё еще скучала по Джону и ни на шаг не приблизилась к решению загадки, почему он не приходит так долго. Прежде он так легко читал ее душевные послания. Почему же теперь он не чувствует ее раскаяния? Иззи совершила ужасную, чудовищную ошибку. Она осознала это. Господи, да она поняла, что поступила глупо уже через десять минут после того, как несправедливые слова сорвались с ее губ. И теперь Иззи просто хотела сказать Джону, как она сожалеет о случившемся. Она всегда любила его, независимо от того, кем он был и откуда пришел. Но у нее не будет ни малейшей возможности рассказать ему о своей любви до тех пор, пока он сам к ней не придет.