Фразы и афоризмы преподавателей 4 страница

Друзья от смеха валятся на кровати, но, когда минут через десять возвращается Вовец, и виду не подают, что знают о причинах его спринтерского рывка. Снова подогревают чай, пьют, и – о ужас! Вовец засовывает в рот, как ни в чем не бывало, второй кусок. Пурген не заставил долго себя ждать и на этот раз. Фофа сгреб костыли и, не отвечая на наши с Эльдаром пущенные вдогонку слова «Вовец, ты куда?», устремился по еще не остывшему маршруту.

Вся оставшаяся часть вечера и начало ночи прошли, мягко сказать, неспокойно, а дверь в коридор почти не закрывалась, чтобы Вовец не терял в пути драгоценное время.

– Чего-то желудок расстроился. Наверно, оттого, что пива сегодня, как мне показалось, несвежего попил, – сетовал Фофа после очередного марш-броска, ища у друзей сочувствия.

– Вовец, не пей никогда пиво в одиночку! – шутили они, радуясь, что Фофа нас ни в чем не подозревает. – Видишь, боком все выходит.

– Какое боком? Задом, мужики, задом!

Фофа и впрямь считал, что виновато пиво, а друзья долго не решались раскрыть ему коварную тайну. Было стыдно: и без того человек здоровьем обижен, а тут еще они со своими шутками. Но однажды пришлось проговориться.

Наутро после того злополучного чаепития на Ленинских горах Вовец должен был сдавать зачет по политической экономии. Вытянув билет, он обнаружил, что ответов на вопросы зачета он не знает и, скорее всего, погорит, как швед под Полтавой. Но капитулировать досрочно не стал. Сел за стол и начал, вспоминая, что-то писать. И в этот момент – о счастье! – снова дал о себе знать порошок.

Вовец попросил у профессора разрешения выйти в туалет, а там, словно специально на подоконнике лежал, ни за что не поверите, кем-то забытый учебник по политэкономии. Вот с этой бесценной книгой и уединился на полчаса студент Фофонов в кабинке сортира.

***

На втором курсе сдавали зарубежную литературу. В списке была масса произведений, типа Сервантеса и скандинавских саг, которые никто не хотел читать... Девушка за семестр осилила только «Декамерон» и всего Шекспира. Остальное прочитала в кратком пересказе. Приходит она на экзамен, ждет... Выходят сокурсники: у всех тройки-двойки. Она думает: «Ну все... То, что читала в кратком пересказе, мало того, что не помню, так еще и не понимаю».

Заходит эта студентка одной из последних к преподавателю, вытягивает билет... а в нем «Декамерон» и «Король Лир». В итоге в зачетке красуется «отлично».

***

Журфак – факультет издревле «интернациональный». В ДАСе в 80-е годы жил студиозус из братской Эфиопии. Звали его Сахи (фамилия труднопроизносима). Если с освоением общежитских порядков у него было кое-как, то с освоением русского языка даже на четвертом курсе почти никак. Тем не менее, каждую сессию он сдавал без «хвостов» и даже на «отлично». Сокурсники просто диву давались, как ему это удавалось: ведь налицо же пресловутый «языковой барьер»?

В чем был секрет успеваемости? В негритянской артистичности и обаятельности! К ограниченному набору русских слов он на экзамене умело и виртуозно добавлял на разных тональностях и модальностях присказку – «всякий-всякий-всякий». К примеру: «Во Франции издается «Юманите» и всякий-всякий-всякий другой газет…» или «Поэт Тредиаковский сочинил всякий-всякий-всякий ода и баллада…». При этом он в духе туземных танцев размахивал руками, добавлял мимику. Действовало безотказно: гость все-таки!

***

Студент Валера Айрапетян, он же Крокодил, он же Аэрофото, делил угол в общежитии с Гариком Багдасаровым как с земляком. И вот Гарик заходит как-то к своим другим соседям-журфаковцам и без долгого лирического вступления спрашивает:

– Молодого коньяка хотите?

Кто же не хочет молодого коньяка, тем более, когда не очень понимаешь, чем он отличается от старого!

Заходят. Гарик достаёт из потаенного места пятилитровую пластмассовую канистру и наливает по хорошему стакану. Все выпивают, закусывают. Потом повторяют.

– Всё, – говорит Гарик. – А то Крокодил убьёт.

Оказывается, они дегустировали коньяк, привезенный запасливым Аэро из Степанакерта. После друзья еще несколько раз прикладывались к канистре, всякий раз доливая в неё воды (Айрапетян был не лыком шит и регулярно проверял количество содержимого с помощью контрольных замеров). Но, в конце концов, дальнейший процесс стал бессмысленным. Всему же есть предел.

И как-то Валера Айрапетян, находясь в добром расположении духа, решает всех угостить своим коньяком. Никто, конечно, не отказался, чтобы не вызвать подозрения. Но пили явно с постными лицами. Бог шельму метит.

– Чего-то слабоват, – сказал тот самый Гарик хозяину коньяка на ясном глазу.

– А ты как хотел – это же молодой коньяк! – горячился хозяин.

***

В советское время военная и физкультурная кафедры были настолько сильными и влиятельными, что зачастую решали судьбы людей. К примеру, после первой сессии один студент сдал все экзамены на пятерки, однако вполне мог остаться без стипендии, потому что никак не мог сдать какие-то нормативы по баскетболу. Пришлось тренироваться по ночам. Неслучайно журфак тогда называли «Военно-спортивный институт с литературно-сексуальным уклоном».

***

У одного студента отец был собкором в Риме. То были еще советские времена, когда за границей бывали немногие и по большим праздникам. Мальчик благополучно заваливал сессию, это было некстати. Папа как раз собирался пригласить сына в Рим на каникулы. Посольство уже дало визу, билеты куплены, но – сессия, как быть?

Папа-собкор срочно вылетает из Рима в Москву. В шикарном белом плаще нараспашку обходит с сыном всех преподавателей. Преподаватели не то, чтобы сражены, но, так сказать, входят в обстоятельства. Мальчик вовсю зубрит под пристальным взором папы, зачетка пополняется. Остается только физкультура. На пороге маленькой комнатки Светланы Михайловны Гришиной возникает внушительная фигура в белом: собкор в Риме рука об руку со своим сыном.

– Светлана Михайловна, я хочу сына пригласить в Рим на каникулы, сессию он практически сдал, остался только один предмет – ваш. Будьте любезны, не откажите... Мы уже завтра вылетаем, так что...

Но Светлана Михайловна даже не видит этого шикарного по тем нашим советским меркам белого плаща. Ее взгляд устремлен в пространство, а именно – на побелевшее от дурных предчувствий лицо сына собкора.

– Иванов (настоящая фамилия студента канула в небытие)! Тридцать три прогула! Тридцать три прогула, Иванов! Их нужно отработать. Все, до последнего!

В Рим к папе этот студент не поехал. Ему действительно пришлось отрабатывать свои физкультурные 33 прогула. Все. До последнего.

***

Шли годы, менялась страна, обрушивались политические режимы, то опадала, то восставала из пепла наша многострадальная экономика, рождались и отмирали новые направления в искусстве. Светлана Михайловна Гришина не менялась. Физкультура была переведена в ранг факультативных предметов, но, как поговаривали, дипломы своих должников Светлана Михайловна, пользуясь неограниченным доверием со стороны деканата, экспроприировала и хранила в сейфе. Пока не будет отработан последний прогул. До последнего!

С последнего занятия студентки, как раз накануне защиты диплома (хотя физкультура официально заканчивалась на третьем курсе, но прогулы не уходили никуда, их нужно было отработать!) Светлана Михайловна изгнала девушку своим громовым голосом за отсутствие надлежащей спортивной обуви. Вернее, то, что студентка считала спортивной обувью, Светлана Михайловна не сочла таковой. Но девушка все-таки пришла вновь, получила вожделенный зачет. Едва ли не на следующий день Гришина узнает новость: эта самая студентка назначена редактором отдела спорта «Московского комсомольца». Да, то была право ирония судьбы в полный рост.

Гришина в шоке:

– Как я могла поставить Рассказовой зачет? А Гусев (главный редактор «МК»)?! Тоже хорош! Я сейчас же немедленно звоню Павлу Николаевичу. Дайте мне его телефон! Что? Никто не знает? Ну, так узнайте! Я должна раскрыть ему глаза. Эту прогульщицу... Назначить... У меня просто нет слов. Это роковая ошибка, срочно давайте телефон!

Гусеву Светлана Михайловна так и не позвонила. Но ее шок был неописуем.

***

Считалось, что профессия журналиста очень тяжёлая, требует выносливости и умения переносить различные нагрузки, в том числе и физические. И вот преподаватели кафедры физкультуры приняли этот тезис абсолютно всерьёз, в результате чего журфак стали называть «иняз с физкультурным уклоном».

Но самая удивительная была так называемая «спецгруппа», куда собирали всех, кто по медицинским показаниям был освобождён от обычных нагрузок. Они там вкалывали, как звери, под руководством «бабы Лены» – Елены Борисовны Гуревич. Это была такая преподавательница – уже весьма немолодая, но страшно энергичная, худенькая, живая, из разряда «вечных туристок». Она ходила зимой и летом в кедах, тренировочных штанах с пузырями на коленках и в синей куртке, подпоясанной каким-то пояском от халата.

Дисциплина у бабы Лены была – спецназ позавидует, все «освобождённые» ходили по струнке, пропустить занятие нельзя было даже в мечтах, а самый главный прикол: она выводила свою группу, одетую пёстро, на смотровую площадку перед главным зданием МГУ, на ту самую знаменитую смотровую площадку на Ленгорах, где полно народу толчётся с утра до ночи, и там они хором выполняли свои незамысловатые движения, после чего по команде наклонялись и считали пульс, якобы контролировали своё состояние. Интуристы бросали смотреть на Москву и разворачивались, чтобы лучше разглядеть «группу неформалов». И фотографировали их во всех ракурсах, между прочим.

***

Руководитель физкультурной кафедры Светлана Михайловна Гришина была одним из самых влиятельных людей на факультете. Властная и жесткая, она, в то же время, обладала особым чувством юмора, за который ее уважали даже те, кто ходил у нее в отстающих. На занятиях одна из студенток пожаловалась ей:

– Светлана Михайловна, можно я сегодня не буду играть в баскетбол: абсолютно не выспалась, вчера легла около двух…

На что Гришина ей тут же выдает:

– Зачем же ты легла около двух? Легла бы около одного, тогда бы и выспалась!

***

Светлана Михайловна Гришина – гроза всех лентяев, лоботрясов и бездельников. Гришина именовала студенток не иначе как – «курицы», и это доставляло ей удовольствие: «Встали, курицы, быстрее-быстрее, пошли-пошли!». Многие не выдерживали и бежали в поликлинику за освобождениями, выискивая в своих организмах самые ужасные заболевания.

В итоге всех «инвалидов» передавали на попечение старейшего университетского физрука тех времен – Елены Борисовны, которая разучивала с ними бесконечный танец маленьких лебедей на специальном «инвалидском» катке возле второго гуманитарного корпуса. Одна студентка тоже бегала в поликлинику, где посетила почти всех специалистов, к которым ее пустили, но ни одного более-менее приличного заболевания у девушки не выявили. И вожделенное освобождение от физкультуры, как впрочем, и от «картошки», она не получила. Оставалось, стиснув зубы вылезать в шесть часов утра из-под теплого одеяла, одеваться и, содрогаясь от жестокого мороза, пилить на Ленгоры, моля Господа о прощении грехов и освобождении от этого кошмара.

На Ленгорах студенты приходили на пропахшую пылью, потом и еще чем-то непонятным спортивную базу университета, получали там лыжи и палки, переодевались и шли в горы, где в предвкушении очередных упражнений над студентами уже припрыгивала на одной ноге раскрасневшаяся и веселая Гришина с секундомером в руках. Особенно доставалось студентам из Средней Азии и Кавказа. Многие из них лыжи видели первый раз в жизни, а уж ходить на них и вовсе не умели…

Однажды студентка, не получившая справки об освобождении, с однокурсником Гелой даже попытались обмануть Гришину: сошли с лыжни, пошли в близлежащее кафе, где отогревались кофе и коньяком, а затем в нужное время вернулись в нужное место лыжни, и наскоро обмазав себя и лыжи снегом, «типа» пришли к финишу! Но Гришина каким-то образом раскусила эти проделки, долго кричала, а потом заставила пересдавать зачет.

Но лыжные мытарства горе-лыжницы закончились, когда она получила стресс, и университетский психиатр порекомендовал кафедре физкультуры оставить девушку в покое. А дело было так.

В одно прекрасное морозно-солнечное утро студенты стояли на белоснежной лыжне и ждали команды «старт!». Наконец, она прозвучала, и снег весело заскрипел. В тот день эта студентка была благодушно-расслаблена и, идя по лыжне, мурлыкала себе что-то под нос. Ее, как обычно, обгоняли более шустрые однокурсники, но она спокойно продолжала свой путь, рассуждая о том, что скоро закончится зима, и весна, и наступит долгожданное лето, когда все каникулы можно спать до полудня и в ус не дуть…

Так девушка шла-шла и вдруг почувствовала, что начинает замерзать. Да и время как-то уж медленно потекло, и…однокурсников не видать! Остановилась и оглянулась вокруг: лыжня, редкий лесок, небо, все как и было, только вот ни флажков вдоль лыжни, ни шума полозьев из-за кустов. Странно! Посмотрела на часы, и, о ужас, на них значилось: 11.00. А на лыжи она встала в 8.00! И финиш был в районе 9 утра!

«Значит, я хожу на лыжах уже три часа!», – подумала она.

Вокруг стояла гнетущая тишина. Было слышно, как хрустят заиндевелые тонкие веточки на деревьях и кое-где вспархивают снегири. Студентка не знала, куда ей идти, в какую сторону, она даже не знала, где точно она находится! Дело было плохо.

«Я же могу замерзнуть и умереть прямо здесь, на Ленгорах», – думала она и уже видела себя в гробу, посиневшую и высохшую, убитых горем родных, и разъяренную Светлану Михайловну, как вдруг что-то зашуршало, и горе-лыжница радостно бросилась на звук. Но из-за куста выбежал большой серый еж, покрутил носом и тут же исчез в неизвестном направлении. (До сих пор ей никто не верит, что она видела ежа, бегающего по зимним Ленгорам в разгар почти тридцатиградусного мороза! Но она его точно видела!)

И тут девушка решила не сдаваться. Припомнив летчика Маресьева, Павла Корчагина и всех молодогвардейцев, она гордо расправила плечи и решительно пошла назад.

«Куда-то я ведь выйду. Ведь не в лесу. В центре Москвы», – подбадривала она себя мысленно и внезапно заметила чей-то силуэт. Выглянула из-за кустов и увидела незнакомого мужчину лет сорока, который в одних трусах и футболке делал зарядку. Посиневшими от холода губами студентка выкрикнула:

– Извините, как мне выйти отсюда к метро или троллейбусу?!

Мужчина перестал размахивать руками, на секунду замер и медленно повернул к ней лицо… Белое, худое, с выпученными наружу почти бесцветными глазами и черной дыркой рта.

«Маньяк! – мелькнуло в ее уже потухающем мозгу. – Не иначе, как маньяк! Какой нормальный человек попрется на Ленгоры в тридцать градусов мороза в трусах и будет делать зарядку?! Может, и ежик его? Боже, зачем я его окликнула?..»

Дальше произошло невероятное. Мужик на секунду-две вперил в лыжницу свои какие-то бестелесные зрачки, дико захохотал и…убежал. Больше она никого не встречала. Ноги и руки отказывались двигаться, сознание помутилось, и никакие мысли уже не рождались в ее мозгу. Но в груди продолжало бешено колотиться сердце и, как хороший автомобильный мотор, заставляло обмякшее тело идти дальше.

К двум часам дня лыжница выползла на автомобильную трассу с совершенно другой стороны Ленинских гор, волоча за собой лыжи и опираясь на лыжные палки. Там ее подобрала «скорая помощь». Так бесславно закончилась ее лыжная эпопея.

Но самое обидное, что ни Гришина, ни многие другие люди, которым горе-лыжница рассказывала о своих злоключениях на лыжне, не поверили ей… А ведь все это – чистая правда!

***

Майор М. отличался фантастической по сложности подписью, которую вырисовывал в зачетках чуть ли не несколько минут, и напоминал средневековый герб с вензелями.

– Это для того, чтобы никто не подделал, – объяснял он.

Он был не столько армейским сапогом, сколько российским юродивым от армии, вроде Суворова. И очень неплохо показал себя на сборах.

***

На военной кафедре:

– Товарищ капитан, отпустите меня сегодня пораньше, мне надо в ветеринарную клинику!

– Хорошо, идите, а что у вас, собственно, болит?

***

…«Здесь вам не тут», – сказал майор М., словно давая понять, что все уже необратимо изменилось. И что студенты уже не просто бывшие студенты четвертого курса факультета журналистики МГУ, а давно уяснившие себе жизненную необходимость стать специалистами военной политической пропаганды, почти на месяц по-настоящему уже стали – винтиками и шайбочками этой серьезной пропагандистской машины, набирающей скорости своего совершенствования в военных лагерях под Ковровом. А жаркое и солнечное лето 1981 года лишь будет способствовать накалу вкладываемых в этот период специальных военных знаний. Которым будет обучать он – майор М.

Птенчики гнезда Ясена Николаевича Засурского, уже привыкшие один день в неделю во время учебного года познавать азы спецпропаганды, на некоторое время должны были стать настоящими «соколами и орлами» военного дела. Понимая важность всего процесса, они готовились к летним сборам особенно: привели в порядок стрижки (руководством военной кафедры поощрялись «нулевые»), собрали небольшие котомки-рюкзаки, в которые кроме кружки, ложки, щетки, мыла и прочих хозяйственных вещичек, без которых не прожить, так хотелось положить что-нибудь для веселья и для приятных ночных посиделок.

Но короткое и убедительное «Здесь вам не тут» как-то быстро ставило на свои места. Оно просто обязывало понять, что все совершенно изменилось, и что студенты теперь справно отточенные и необходимые той машине «винтики и шайбочки». К тому же еще более убедительное «Вы здесь все очень умные, мы из вас эту дурь выбьем» не могло не настраивать на еще более военный лад, вынуждая признавать себя еще большим ничтожеством. Причем эти слова просто обескураживали своей правотой, какой-то витиеватой армейской мудростью и одновременно краткостью, которая, как известно, сестра… (в данном случае может быть и брат, и скорее всего майора М.).

Уже во время первой вечерней поверки (ни в коем случае не путать с проверкой, это совершенно иное) громко перед строем было произнесено:

– По списку 77 человек, значит, в строю должно быть 79.

Это тоже вносило некое непонимание в наши и так уже изрядно подкопченные армейскими мудростями и июльским солнцем мозги. Двое были в наряде, и, по нашим подсчетам, в шеренге могло стоять в лучшем случае 75 человек, а никак не 79. Хотя считать эти числа уже было трудно после почти четырехчасового переезда в электричке и бурных бесед во время этой «передислокации».

***

Вступительные экзамены на журфак по истории. Семнадцатилетняя школьница с колотящимся сердцем ответила на экзаменационные вопросы. Все! И вдруг – дополнительный вопрос:

– Назовите мне даты жизни и смерти В.И. Ленина.

Молчание. В голове лишь одна мысль: что поставит?

– Ай-яй-яй… Неужели Вы не помните даты жизни и смерти вождя мирового пролетариата?

– Я и свои-то даты от волнения сейчас не помню…

***

На вступительном сочинении по литературе студентка выбрала тему: «Петербург в описаниях Гоголя и Достоевского». По Достоевскому все хорошо помнит, а по Гоголю – смутно. Выходит эта девушка в курилку, думает, надо поспрашивать у добрых людей, вдруг помогут. Задает громко свой вопрос, и тут как раз входит девушка в очках. И прямо с порога начинает излагать абитуриентке цитаты из критиков, цитаты из «Петербургских повестей» Гоголя.

Открыв рот, абитуриентка пытается все это запомнить.

Девушка в очках между тем спрашивает:

– Ну, вы докурили?

– Да, – отвечает абитуриентка. – А вы кто?

– Сотрудница приемной комиссии, – замечает она с усмешкой.

Оказалось, она была сопровождающей абитуриентки. Каждому абитуриенту полагался такой почетный эскорт, чтобы не списывали. Вернулись они в аудиторию. Сотрудница не выдала абитуриентку. А девушка поступила.

***

Было это на полях Одинцовского района. Всех студентов-первокурсников, за исключением иностранцев, отправили на картошку. Поэтому в опустевшем общежитии бродили в ожидании начала учебы только несколько ребят из стран Африки. Самый общительный из них был Том, он так соскучился по своим одногруппникам, что добровольцем отправился в картофельный отряд. О своем решении он никому не сообщил.

И вот картинка: широкое картофельное поле, по которому ползают с ведрами студенты. На краю поля останавливается такси, вываливается черный парень и, расставив руки для объятий, сияя белоснежными зубами, бежит навстречу своим друзьям. Те с радостными воплями бегут ему навстречу.

Вдруг с воем сирен к полю подлетают черные «Волги». Люди в серых плащах хватают Тома под руки, заталкивают в машину и уезжают. Одногруппники немедленно снаряжают десант на электричку, выручать товарища. К вечеру «десант» возвращается. С Томом все в порядке. Ему просто вежливо объяснили, что иностранные студенты не имеют права находиться за пределами того города, где они учатся. Так и не пришлось настоящему негру «попахать» на колхозном поле.

***

До краха «развитого социализма» журфаковцев традиционно посылали «на картошку» – в историческое село Бородино Можайского района. На том самом поле, где когда-то стояла легендарная батарея Раевского, родились прямо на борозде многие студенческие прибаутки. Как-то:

«Мы хотим, чтоб к лопате приравняли перо!»

«Смотри-ка, дядя: со смешками студент картофель ест мешками!» (Рабочий день непременно начинался с костра и печеной картошки; совхозное руководство, как ни боролось с хищением социалистической собственности, ничего не могло с этим поделать.)

«Журфак, хочешь быть передовым? – Рой квадратно-гнездовым!» (то есть не перетруждайся).

«Я спросил у Ясена, долго ль мне тут мучиться?»

«Не преступи один запрет суровый: «журфаковец, спеши, не торопясь!»

Несмотря, на такую «прохладительную» агитацию и пропаганду, директор совхоза наградил курс (выпуск 1984 года) Почетной грамотой, где были и такие слова: «…за ударный и самоотверженный труд»!

***

Там же, на картофельных полях Бородина, еще был случай. Может, не смешной, но для молодых «птенцов гнезда Засурского» духоподъемный. От студенчества был образован специальный «отряд механизаторов», который обслуживал совхозные трактора, машины и сельхозмеханизмы.

Однажды с совхозным грузовичком (ГАЗ-51) случилось ДТП, машина была сильно повреждена. Виновник – главный агроном совхоза, который и был за рулем. Но он упросил одного студента из «механизаторов» взять происшествие на себя: дескать, что тебе бедному студенту насчитают – что с тебя взять! Студиозус благородно согласился. Но кроме глупых студентов есть и умудренные преподаватели. Когда директор совхоза «Бородино» приехал на «разборки» и выставил журфаку огромный счет за нанесенный материальный ущерб, в дело включились куратор курса Л.В. Шарончикова и другие преподаватели. В шесть секунд эти «гуманитарии» разобрали ДТП по деталям и вывели плутоватого агронома на чистую воду. Мораль сей побасенки: на журфаке никогда своих не бросают!

***

Студенты второго курса каждый год ездили на картошку в подмосковную деревню Бородино, на сельхозработы. Задача заключалась в том, чтобы подбирать картошку, оставшуюся на поле после ее уборки комбайном. Работали на поле, посреди которого установлена мемориальная стела с орлом в память о великих сражениях 1812 года. Туда приезжали автобусы с туристами, в том числе иностранными. Велико, наверное, было их удивление при виде странных молодых людей в ватниках, ползавших вокруг памятника. И кто-то из поэтически одаренных студентов лихо переложил на мотив «Беловежской пущи» шедевр о председателе колхоза. Пел весь курс, отдельные фрагменты:

Дверь тоскливо скрипит, в банке кончился чай,

Агрономы дрожат в ожиданье мороза,

Мне понятна твоя вековая печаль,

Председатель колхоза, председатель колхоза.

Вновь студенческий труд не принес ни рубля,

Нету больше коров, приговора ждут козы,

По неубранным грядкам понуро идет

Председатель колхоза, председатель колхоза.

И, присев на ведро, он всплакнет невзначай

И смахнет рукавом набежавшие слезы.

Мне понятна твоя вековая печаль,

Председатель колхоза, председатель колхоза.

Коровы и козы были съедены студентами. Кроме мяса, фирменным блюдом была манная каша. Ее варили каждое утро. В результате родилась «Манкиада» – лиро-эпическая поэма, написанная гекзаметром на рулоне туалетной бумаги. К сожалению, сей памятник студенческого творчества канул в Лету, возможно, потомки когда-нибудь набредут на его следы.

***

Фразы и афоризмы преподавателей

(собрала Полина Мякинченко)

Я.Н. Засурский

– Если вы будете продолжать разговаривать, я вас буду удалять по двое: мальчика и двух девочек… для поддержания баланса.

– Я вижу, что те очаровательные молодые люди с девушкой сзади хотят воспользоваться свободой митинга.

Е.П. Прохоров

– Если помните, это было во времена английской буржуазной революции.
– Журналистика появилась не потому, что тётя Маня решила поговорить с дядей Ваней, а потому, что пришла буржуазия.

Д.С. Менделеева

– Попадание копья в глаз – не самая приятная в мире вещь.

А.В. Николаева

– Я к вам добиралась хуже, чем мамонтенок к маме.

– Журнал «Лиза» – гламурный дауненок.

– У меня такое впечатление, что для вас знаки препинания носят орнаментальный характер.

– Кроме пунктуации, меня волнует орфография. Уж не знаю, волнует ли она вас.

– Учиться, учиться и еще раз учиться, восполняя все то, чем вас обделила жизнь в школе.

– Точка с запятой ставится… ну вы ее ставите, когда у вас не выдерживают нервы.

– Дамы и господа, граждане и гражданки, чуваки и чувихи, маленькие любители русской словесности…

– Я вот думаю, кричать на лекции – это спорт или удовольствие? Сколько мест повсюду – но вы выбрали именно мою лекцию.

О.А. Бакулин – (мониторинг): Целых два Алексея, оба женского рода… поясняю: надо мужского и один.

– (После публикации в центральной газете клеветы на журфак): Как настоящие христиане, мы должны жалеть сирых и убогих.

– Мне не нужна ничья кровь, ничьи скальпы. У меня нет лимита на оценки.

Н.А. Богомолов

– Парты, за которыми вы сидите, одинаковые, но расписаны они все по-разному, поэтому они приобретают индивидуальность.

– Если погружаешься в этот текст, то можно уже и не выгрузиться.

О.А. Руденок

– Если вы начнете таким языком вещать, то от вас отодвинутся на всякий случай, не зная, чего от вас ждать.

– Кто сидит на занятии и молчит – я уже сказала: спи спокойно, дорогой товарищ.

– Урок скончался. Бесславно.

С.И. Галкин

– Когда речь идет о печатных изданиях, желательно, чтобы вы умели читать. И не только эсэмэски.

В.В. Славкин

– Вам там удобно сидеть? А то вы сидите как обособленные члены предложения.

– Если хотите, можете назвать нашу встречу «сборная солянка», «всякая всячина», «тутти-фрутти».

– Я вас не боюсь испугать этим словом – это грамматикализация.

– Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Вы понимаете, что это пример сложного предложения и ко мне не относится.

– Язык не может болеть. Болеть могут те, кто им пользуется.

– Не будем ставить крест на русском языке: он еще поборется с теми, кто не умеет им пользоваться.

Е.Н. Корнилова

– Сократ – лысый босоногий старик, который ходил по рынку и приставал к порядочным людям.

– Пожалуйста, не связывайте слово «энтузиазм» со строительством первых пятилеток.

– Представьте идеального студента. А теперь перенесите этот образ на себя. Вот как рождается ирония.

А.Г. Рихтер

– Учредитель СМИ является курицей, СМИ – яйцом. Пока курица не захочет, яйцо не сможет функционировать.

– Естественно, вы… ну не естественно… допустим, вы прогорели.

– (при виде опоздавшего на лекцию студента) Давайте, уходите, все, прием окончен.

– В законе о СМИ этого нет, попробуйте.

– Уголовный кодекс знает, что такое порнография, но не знает, что такое пропаганда, и тем более культ насилия и жестокости.

– Если завтра запретят «Независимую газету», то они на следующий день могут пойти и зарегистрировать «Та самая независимая газета» или «Закрытая независимая газета».

– (читает записку студента) «А если я распространил в СМИ после лекции следующее: «Андрей Георгиевич Рихтер читал лекцию студентам третьего курса», это будет распространением сведений о личной жизни?» – «Если я докажу в суде, что это нанесло мне вред, то да».

– Если бы вместо Андрея Георгиевича написали бы «Петр Иванович», эти сведения меня не порочат. А если напишут «Адольф Гитлерович», то, может, и порочат.

– Если я получу эти деньги, то радость, которую я почувствую, компенсирует моральный вред.

П.В. Балдицын