И нет ничего удивительного, что объявились турки
Преждевременное вторжение турок в Баязет и начало блокады цитадели командование русских войск оценило как следствие непродуманной вылазки за пределы крепости отряда под командой Пацевича, Отряд Фаик-паши, не спешивший вступать в боевые стычки, хотел повременить с осадой, что было бы на руку гарнизону, В жаркую погоду штурмовать тяжело. К тому же у Фаик-паши вовсю шло формирование отряда. Ежедневно к нему прибывало все новое и новое пополнение. Но воинственный Пацевич поспешил растревожить дремавших турок и они, подобно разбуженному в берлоге зверю, набросились па отряд и чуть не ворвались в цитадель.
Дремлющие всегда медлительны в соображениях. Зачем тратить силы на Пацевича? Можно было действовать еще разумнее и идти прямо в Баязет! В этой ситуации у турок имелись великолепные возможности прибыть к воротам цитадели раньше отряда Пацевича. Горстка защитников в неподготовленной к осаде цитадели вряд ли бы смогла удержать свирепых незванных гостей. Упустив шансы прорваться в цитадель, турки теперь решили взять гарнизон измором.
ЦитадачьБаязет
Окажись в цитадели достаточно провизии и будь она добротно подготовлена к обороне, от нажатия курков турки скорее получат смертельное переутомление, нежели дождутся, как им с приветливой улыбкой откроют ворота крепости.
Но все стожилось иначе.
Продовольствия в цитадели оставалось буквально на 2-3 дня. Гарнизонный склад продолжал находиться в городе, и провизия, в частности сухари, до 5 июня доставлялись по потребности. 6 июня Саркис-аге удалось забросить в крепость какой-то запас сухарей, но на фоне потребности это были крохи. Совсем скоро капитан Штоквич подсчитает эти запасы и официально засвидетельствует начало голода в цитадели. Когда ворота цитадели внезапно закрылись, вода, идущая к крану была перекрыта турками, а наспех сделанные запасы из оставшейся воды в бассейне оказались мизерными. Распорядись Штоквич по-хозяйски, и проблем с водой в крепости могло и не быть.
В таких условиях с 6 по 28 июня началась беспримерная 23-дневная оборона крепости Баязет, вошедшая в историю под названием «Баязетского сидения».
Осада Баязета началась внезапно, с колоссальных потерь русской пехоты и полного уничтожения кавалерии. Гарнизон Баязета, пребывавший и до этого в обстановке
полнейшей неуверенности в завтрашнем дне, теперь был еще и морально надломлен.
Потери в день злополучной рекогносцировки б-го июня и на подходе к цитадели были колоссальными. Гарнизон лишился подполковника Ковалевского, и гибель этой Личности еще скажется на последующих делах Баязета. В отряде было ранено четыре офицера. Из 150 выбывших из строя нижних чинов только 36 оказались в госпитале, 7 - в плену Более 100 отважных воинов пропали без вести. Но это потери только в войсках регулярной армии. Три сотни казаков лишились лошадей и всего своего имущества. Погибли почти все милиционеры. Общие потери в роковой день 6 июня 1877 года составили около пятой части всего баязетского гарнизона. Могли быть еще большими.
Начиная с 6 июня официальные источники никак не могли освещать положение гарнизона во время осады. По этому поводу в печать просачивались общие сведения, преимущественно о тяготах осажденных и славе русского оружия. Подробности тех печальных событий отражены в мемуарах, но их перечень весьма скуден.
О первых днях блокады вспоминает полковник Исма-ил-хан Нахичеванский:
'■Гарнизон наш простирался до полутора тысячи людей всех родов оружия с двумя орудиями и приблизительно обозных, артиллерийских, казачьих и офицерских. В лазарете было около ста больных и раненых, больше частью оставленных здесь генералом Тергукасовым, Вода уже была отведена турками: лошади не имели ее уже второй день. Провианта оставалось па людей дня на три, на четыре. Дальнейшее обеспечение гарнизона в этом отношении было поручено армянину МосесуАракелову, получившему па этот предмет довольно солидную сумму золотом; но он, говорили, ровно ничего не поставил и отговаривался тем, что послал запровиаитомв Персию, в Макинское ханство, откуда, якобы, ждет чего-то, но ваш и верить ему, ничего, конечно, не дождешься при сложившихся обстоятельствах.
Положительных сведений об отряде Тергукасова не было; напротив, в гарнизон проникали слухи о том, что он
окружен и чутьли пеуничтожен. что отнимало всякую надежду на выручку извне и. конечно, не могло не оказывать влияния, в известной мере, на настроение людей. Силы окружающих нас турок, добавляли ко всему этому, простираются до 30-ти тысяч, с ними Измаил-Паша и сын Шамиля, Тази-Магомед, и они со дня на день ждут только свою артиллерию для того, чтобы начать решительные действия.
... - Могло случиться и хуже! - воскликнул вдруг один молодой артиллерийский офицер, стоявший в толпе др)>гих, по фамилию которого, к сожалению, не помню.
-Ведь трижды неумиратъ?!Будем бороться, пока ноги держат, а там, чпюБог пошлет.
Ямолча протянул руку этому офицеру и сказал остальным, что «главное не падать духом и не терять надежды, так как пас выручат во что бы то пи стало».
В тотже вечеря совещался о нашем положении снеко-торыми офицерами, причем выяснилось, что главное горе паше будет заключаться в недостатке воды, для добычи которой)' нас оставалось единственное средство - ночные вылазки к пеболыиойречонке, которая протекалау подошвы баязетской скалы, шагах в полутораста от стен цитадели. Для того, чтобы сколько-нибудь оградить от выстрелов людей, отправляющихся за водою, кто-то предложил провести до речки род траншеи, к работам которой и было приступлено немедленно, пользуясь темнотой ночи. Людей для этого спускали на веревках из окон цитадели.
В первую же ночь турки заняли высоты, командующие Баязетом и с рассветом следующего дня открыли ружейный огонь по цитадели, внутренность которой они могли видеть, как наладони. Вскоре у них появились и горные орудия. Вообще неприятельский огонь почти не прекращался и ежедневно увеличивал наши потери. Мы, конечно, отвечалитем же. Два наших орудия былиустаповлены в одной из казарм и наведены на позицию противника чрез окна, заложенные земляиымимешками. Стрельба их также почти не прекращалась, но действие было довольно слабое, так как приходилось давать страшный угол возвышения. Вскоре турки и подбили одно из этих орудий.
Работы по проведению траншеи к речке производились по ночам и вскоре были окончены. Но турки заняли все постройки вокруг цитадели и так бдительно стерегли подступ к воде, что пи одна из вылазок за водою, предпринимаемых охотниками по ночам, не обходилась без убитых или раненых. Голод такз1се не зешедлил вступить в свои права: людям начали выдавать только по одному сухарю в сутки, кажется, с первого дня блокады».
На четвертый день нашего сидения неприятельский огонь внезапно прекратился, и к нам в качестве парламентера подъехал курд с письмом от Измаила-паши, содержание которого было приблизительно следующее: «Положение ваше безвыходное, надежда на помощьпапрасна. Тергукасов разбит. Последуйте благоразумному совету, сдайтесь, заслужите милость нашего великодушного султана». Тоже самое несколько раз повторял и курд-парламентер, которому, наконец, было поручено передать на словах, что «пока жив хоть один солдат, о сдаче пеможет быть и речи». Через полчаса после удаления курда позиции турок задымились, и выстрелы их загремели с новым ожесточением...
В течение следующих дней положение гарнизонаухуд-шалось все более и более. Число убитых и раненых росло. Дачу сухарей пришлось уменьшить еще более. Люди ослабели, среди лошадей начался падеж. Жар, между тем, становился нестерпимее, и добыча воды - труднее с каждым днем: в саклях, против самого выхода трангиеи к речке, турки расположили сильный караул, который засыпал градом пуль всякого смельчака, пытавшегося утолить жалс-ду Котелок воды стоил иногда нескольких жизней, и речка у оконечности траншеи покрылась вскоре такой массой разлагавшихся трупов, что зачерпнутую из нее воду нельзя было приблизить к носу. Солдаты, тем неменее, не только с жадностью накидывались на эту зловонную отраву, на этот чуть не сок из трупов, но бывали случаи, что пили еще худгиую мерзость, которую неудобно даже называть. Как результат всего этого, среди людей появились разные болезни, от которых умирали еще более, чем от выстрелов неприятеля».
А вот извлечения из материалов генерала К,К,Гейнса:
'Потребность необходимого отдыха в эту ночь заглушалась чувством самосохранения. Насколько позволяли подручные материалы, делалось то, что следовало сделать раньше: закладывались окна и двери, на верх стен продолжали втаскивать каменья для прикрытия стрелков, артиллеристы пабивализемлею кули иустраивали из них прикрытия орудиям.
Да вряд ли спали в эту ночь и турки: тысячи фонарей двигались по горам и по городу; глухой шум, прерываемый по временам выстрелами, показывал, что у них шло размещение по позиции.
Говоря вообще, в первую ночь курды не производили в городе обычных неистовств, только по временам раздавался треск от выламывания дверей, крик женщин, детейиярко вздымалось пламя от подожженного провиантского склада. Но вокруг цитадели они бродили целыми отрядами, занимаясь растаскиванием оставленного имущества иуцелевгиих лошадей. Страсть к хищничеству часто подводила их под наши верные выстрелы. Рыская везде, они наткнулись, наконец, на скрывавшихся милшщонеров и неожиданный бой закипалу самой цитадели».
КАПИТУЛЯЦИЯ
Уже на третий день блокады изнурение от жары, голод и жажда начали доводить осажденных до полнейшего отчаяния. Раздавались голоса в пользу сдачи крепости. Интенсивный штурм 8 июня усилил панические настроения и подействовал необычайным образом на неуравновешенного подполковника Пацсвича.
С утра турки разразились особой атакой, можно сказать, «психической». Неистовые выкрики штурмующих, оглушительный единовременный залп из нескольких тысяч ружей, грохот от стрельбы из орудий, глухие взрывы гранат, клубы дыма - все это привело в безумие многих осаж-
денных. Сквозь мрак было видно, как турки, подобно саранче, двинулись на штурм цитадели.
В условиях всеобщего шока подполковник Пацсвич, до того спокойно беседовавший под аркой ворот с комендантом Штоквичсм и многими офицерами, при их же поддержке, приказывает прекратить стрельбу, вывесить белые флаги и сдать крепость туркам. Эту безумное решение, повторяем, он принял не самостоятельно, а посоветовавшись с офицерами,
После отданной команды те стрелять1." одни офицеры бросились к своим частям, а другие - приводить приказ в исполнение. Сам Пацевич, как описывает генерал Гейне, обратился к переводчику-армянину с приказанием: <Ши на переднюю стену и скажи туркам, если они нас выпустят из крепости, мы cdadim ilh весь город. Тот прихватил где-то па пути палку, навязал на нее что-то белое, бегомминовал внутреннее помещение переднего фаса, взбежст па крышу и начал что-то кричать. Вблизи лежавшие казаки слышали, как один турок, одетый в красное и с красным же знаменем вруках, крикнул что-то переводчику в ответ, которой сразу исчез. Неизвестно, кем и как ответ этот был переведен, номежду стрелками этого угла разнеслось, будто «красный» турок крикнул «Сдавайтесь или не сдавайтесь, мы все равно всех вас вырежем».
Между тем, цель неприятеля или, вернее, передние редкие кучи его уже находились недалеко от стен, а за ними, словно ныряя по волнам, то показываясь па вершинах высот, то исчезая в балках, с неумолкаемым криком валила сплошная пестрая толпа курдов. Уже воинственный вопль их становился оглушительнее, уже слышны были ободрительные юшки: «Русские сдаются! Русские наши!» А у нас в это время к общей тревоге присоединились еще недоразумения и глухая борьба между начальниками относительно способа действий, перешедшая в открытое столкновение. Едва посланный для переговоров армянин, осыпаемый пулями, исчез со стены, как появился солдат с белым платком на штыке. Прошло минуты две, как снова появился тот же солдат, только с простыней на штыке и
передал, что ему приказано выставить флаг, не слушая никого. После вторичного не исполнения приказания Паце-вича явился сам начальник гарнизона. Вынув револьвер, он крикнул: «Перестать стрелять» и прибавил: «Кто осмелится ослушаться моих приказаний, именем закона застрелю».
Мнения в офицерской среде разделились. Помимо откровенных противников капитуляции указывались на конкретные имена тех, кто разносил по цитадели приказание «не стрелять» и контролировал его исполнение. Все же в разных местах цитадели белые тряпки были вывешены таким образом, чтобы они обозревались окружающими турками». Генерал К.К.Гейпс продолжает:
«Тяжело отзывалось на солдатах это приказание. Известие о сдаче было для них равносильно приговору к очерти... Большинство офицеров ободряло солдатуверением, что без боя турок не впустят, но и госпожа Ковалевская умоляла огорченных ставрополъцев биться до последнего. «Что с нами будет? Что хотят с нами делать?» - эти вопросы были на устах у многих. Из рассказов видно, что были и такие, которые в случае сдачи обещали пустить себе пулю в лоб, некоторые сговаривались соскочить со стены против нижнего города и пробиваться к пограничным горам.. Среди общей тревоги орудие было перевезено под своды прохода во второй двор с помощью ставрополъцев, потерявших при этом трех человек-ранеными. Направив дулом против входных ворот и приказав уложить с боку его картечь, командир взвода как бы протестовал против сдачи. Происходила какая-то кутерьма: одни кричали не стрелять, другие готовились к упорной обороне. Во время прихода подполковника Пацевича к переднему фасу цитадели, он, теле угроз убить каждого ослушника, продолжал начатое: молча взошел по лестнице на крышу имахая шапкой, начал кричать: «Тохта! Тохта! Яваш! Яваш!». В ответ, притихшая пальба турок сменилась криком «алла!» под самыми стенами и стрельбой чуть ли не в упор. Вдруг подполковник Пацевич судорожно вздрогнул и повернулся. Пуля через плечо пробила ему грудь. Вслед за этим взлетевший и повисший погон ука-
зав почти па единовременный удар пулею в плечо. Сходя с лестницы, он произнес только: «Яранен - теперь делайте, как хотите».
Через восемь лет Исмаил-хан Нахичеванский оживил памяти эпизод попытки капитуляции. До принятия решения о капитуляции Исмаил-хан находился у изголовья раненного сына, прапорщика Эриванского конно-иррегу-лярного полка, и не принимал участия пи в каких делах. Передадим в кратком виде и его, более сдержанное, видение происшедшего:
«Комне влетел вдруг артиллерийский офицер. Он был взволнован. «Пацевич поднял белый флаг, иогромнаямасса турок уже хлынула к воротам». После этого я выскочил во двор, где толпилась масса офицеров и солдат и действительно вижу: на громадном гиесте, прикрепленном к стене цитадели, высоко развевался белый флаг, а возле стоят Пацевич и несколько офицеров. «Господа, что вы делаете?! - крикнул я. На толимы принимали присяг)', чтобымало-душиой сдачей опозорить себя и русское оружие!? Стыдно! Пока в жилах наших остается хоть капля крови, мы обязаны перед Царем бороться и отстаивать Баязет. Кто вздумает поступить иначе, тот - изменник, и того я прикажу расстрелять немедленно!Долой флаг, стреляйребя-та!»
Флаг был немедленно сорван. Стрельба с крепости возобновилась, пули завизжали со всех сторон, и в числе первых был смертельно ранен подполковник Пацевич.
Исмаил-хап продолжал: «Свояли пуля его сразила или неприятельская, не берусь решить. Были голоса за то и за другое, но Пацевич был ранен в спину». Действительно, медики потом показали, что одна пуля прошла через спину и пробила ему грудь, а другая поразила плечо. Смертельное ранение Пацевича еще более укрепило патриотический дух осажденных баязетцев. О сдаче теперь и речи быть не могло.
Так, волею сложившихся печальных обстоятельств, без назначения свыше полковник Исмаил-хап Нахичеванский вступил в командование гарнизоном. Он вовсе не готовил-
1:
ся к этому, не ожидал, что такое случится. Но, будучи самым старшим в крепости по чину и возрасту (ему тогда было 59 лет), Исмаил-хап сознавал свой долг не только как офицера Русской Армии, но и гражданина России. И в этом смысле ни о какой случайности и речи быть не могло. Решение Исмаил-хана было проявлением его жизненного кредо, его нравственной позиции. В интервью он разъяснял:
*Я, конечно, не отрицал возможности подобного конца, но всегда повторял при этом, что «я никогда не соглашусь на сдачу Баязета еще и потому, что я -мусульманин. Я знаю, что именно этому обстоятельству припишут сдачу, если бы на нее побудили даже тысячи других причин».
Конечно, в те ответственные минуты своей жизни ему, отцу девятерых детей, было о чем подумать. Смелое решение сорвать белый флаг могло очень дорого стоить Исмаил-хану, И если выброс белого флага оставлял Паце-вичу хоть какие-то. пусть и очень небольшие, шансы на сохранение жизни, то в случае захвата цитадели Исмаил-хан был бы первым повешен турками для всеобщего обозрения. Как же тут не вспомнить Исмаил-хану о предках, которые завещали ему верой и правдой служить своему Отечеству.
Чтобы глубже осознать духовный облик полковника Исмаил-хана, важно поведать Читателю о его корнях, хотя бы очень кратко рассказать о деде и отце.
Через бурную и увядающую деятельность его деда, Кетб-Али-хана Нахичеванского,ослепленного за непокорность в 1797 год\г жестоким шахом Персии Ага-Магомед-Ханом, прошло чегыре Наместника императорской власти на Кавказе. Они по-разному оценивали Кслб-Али-хана, по-своему информировали Двор и Его Императорское Величество Государя Всероссийского. До безумия неуравновешенный князь Цицианов чуть ли не рвал волосы при одном упоминании имени этого хана. Этого слепого он боялся больше, чем любого зря-
 |
чего, и предупреждал ' высокопоставленных россиян и разных ханов за пределами России опасаться Келб-Али-хана. Слепой хан лихо водил в бой многотысячную кавалерию. И не раз из-за его действий поднимались под ружье русские войска в Грузии, Почти все наместники Кавказа, зная
авторитет СлепОГО Император Николай Павлович
хана Нахичеванского, искали у него поддержки. Они даже просили его оказать содействие в водворении на престол армянского патриарха Даниила. Этот факт кажется невероятным, но такое было.
Суровый и бескомпромиссный Посол России в Персию генерал Ермолов АП, в 1817 году; как никто другой, ощутил значимость личности Келб-Али-Хана, с неприсущей ему нежностью боготворил этого заслуженного воина, предпочитая скромное его жилище роскошным посольским хоромам. Он дважды останавливался в Нахичевани в доме слепого Келб-Али-Хана во время своего Посольства в Персию
Доверяясь суждениям каждого наместника и оценивая политическую ситуации на территории, где пересекались интересы трех могущественных империй, отношение к политике России мудрого и откровенно независимого Келб-Али-Хана не было однозначным.
Будучи слепым, он многое осязал и ощущал не хуже зрячих правителей всех трех держав, окружавших Нахичеванское ханство. Мятежная душа Хана, долгие годы вынужденного быть в изгнании, осталась верной своей материнской земле и не посеяла зерна неуверенности в делах его потомков. Наоборот, в души и харак-
 |
теры последующих поколений, вышедших из гнезда Келб-Али-Хана, с юных лет был заложен фундамент высокой нравственности.
Отца Исмаил-хана, Эк-сан-Хана Нахичеванского(в ряде ранних источниках -Эхсан-Хан), храброго военачальника еще при персидском Фетх-Али-Шахе, а затем
Генерал-фепмиаршаи Й.Ф. Паскевич пОЛКОВНИКа И ГСНераЛ-МаЙО-
ра Русской Армии, лично знал и высоко ценил фельдмаршал граф И.Ф. Паскевич-Эриванский.
«Всеподданнейший Рапорт» графа Паскевича от 19 мая 1831 года:
«При самом начале войны в 1827 году с Персами, полковник Эксан-хан,наибНахичеванс-кий, оказал привязанность к России сношениями с управляющим Карабахом генерал-майором князем Абхазовым. Командуя в крепости Аббас-абадНахиче-ванским батальоном сарбазов, он восстал в оной против остальной части гарнизона и теммного содействовал сдаче нашим войскам означенной крепости. После же сего он чрез свое влияние на народ весьма много способствовал сохранению тишины и спокойствия в тамошнем крае. Находясь в то время вОрдобаде, он, Эксан-хан, остановил в продолжение 10 дней более 1000 Персидской конницы, имевшей намерение переправиться через Араке. Когда же войска сии былиусилены еще двумя батальонами сарбазов и артиллериею, то он, запершись в городе, а потом в замке, держался с отличной храбростью, невзирая на самое затруднительное положение, до прибытия наших войск».
5 октября, во время пребывания на Кавказе, Государь Император решил сделать смотр недавно сформированному Кенгерлинскому полку в составе Кавказско-
го Военного Округа. Далее повествует сам Император Николай Павлович:
«Спустившись в долину, яувидел перед собою выстроенную к бою бесподобную конницу Кенгераи в однооб-разномодеяниии}1ачудесныхлошадях;началъникее, Эксан-хан, подскакалкомне, отрапортовал по-русскикак бы офицер наших войск».
И уже на следующее утро Государь Император Николай Павлович не замедлил подписать Высочайший приказ. Вот его полный текст:
«Его Императорское Величество в присутствии СВОЕМв кр. Эривани, Октября 6-го дня 1837 года, соизволил отдать следующий приказ:
«За отличный порядок, найденный при осмотре Мусульманского полка Кенгерли, Государь Император объявляет Высочайшее благоволение: Командиру Отдельного Кавказского Корпуса, Генерал-Адъютанту Барону Розену 1-ому; Командиру сего полка, Полковнику Эксан-Хануи всем г. г. Штаб, Обер-Офицерам; нижним же чинам ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО жалует особое денежное вознаграждение».
(«Русский Инвалид или Военные Ведомости», Октября 26-го дня 1837 года,№ 268).
Действительно, законы наследственности - не выдумка шарлатана. Полковник Исмаил-хан Нахичеванский, несмотря ни на какие последствия, по-другому поступить не мог.