Письмо еремы

Я догнал барабанщиков. Они шагали по аллее от стадиона к площади. Путаясь ногами в траве, я по­бежал по обочине. Увидел Юрку.

Барабанщики били походный марш. Сквозь рокочущие удары Юрка не слышал меня. Я, задыхаясь, пошем рядом, дернул его за коротенький плащ. Юрка сбился, гневно оглянулся на меня:

— Рехнулся? Не суйся под ноги!

Я чиркнул ребром ладони по горлу: «Ты нужен! До зарезу!»

— Иди на поляну, я сейчас! Иди!

Я отстал. Оглянулся. Марш барабанщиков быстро откатывался за деревья, и стали слышны другие звуки: голоса, музыка. И даже кузнечики в траве. И недалекие шаги.

«А если это опять Клоун?» — подумал я. Но не очень испугался. Теперь казалось, что жуткая встреча с Клоуном произошла давным-давно. Потому что слишком уж не­естественный был случай. Как страшный сон, от которого просыпаешься среди ночи и минуту лежишь, замерев, а потом… потом страх быстро тает и все делается как всегда. Слышишь: часы пощелкивают, Дуплекс чешется за открытым окном, в своей будке; бабушка вздыхает и кашляет наверху. Все настоящее, привычное, и места для страха в этом мире просто нет.

Может, и сейчас был сон? Или чья-то глупая шутка?

Но кто из взрослых будет так шутить? На запястьях до сих пор следы от жестких браслетов…

А если не взрослый? Если Клоун — это мальчишка большого роста: в ширину да в высоту вымахал, а ума не набрался!

А откуда у мальчика такая модель «Кентавра»?

А магнитные браслеты?

И шмель!..

Я опять задрожал, как от холода, и оглянулся. Но кругом было солнце. Мимо пробегали беззаботные маль­чишки и девчонки. Проехал по аллее фанерный автомо­бильчик на велосипедных колесах, в нем хохотали трое малышей, одетых поросятами, и щелкал пластмассовой челюстью косматый волк.

Я потрогал карман: ампула с искоркой была на месте. Я вздохнул, потер запястья и пошел на нашу полянку. Там я сел, привалился спиной к каменному гному и стал думать, как все объясню Юрке.

Юрка пришел очень быстро. Сердитый. У него опять была до крови ободрана нога.

— На том же месте,— зло сказал он.— Заколдованное оно, что ли? Там, где эта дурацкая фигура с веслом стоит… Платок есть?

У меня, к счастью, был: мама утром положила в кар­ман. Я молча протянул платок Юрке. Он стал промокать им кровоточащие царапины. А сам все оглядывался, прислушивался к рокочущим вдали барабанам. И я по­нял, что он еще всей душой там, в блестящем строю барабанщиков, где свой строгий праздник, своя красота, своя жизнь. И где для меня места нет…

— Ну? — сказал наконец Юрка.

Я неловко завозился на траве и пробормотал:

— Там… какой-то псих. Клоун… Пристал и говорит: «Подари искорку»… Хотел отобрать…

— Но ты не отдал? — вскинулся Юрка.

— Нет, конечно! Только он…

Про что сперва рассказать? Про шмеля? Юрка пре­зрительно дернет щекой: «Опять козявки испугался…» Надо все по порядку. Но Юрка нетерпеливо смотрит назад.

Он сказал недовольно:

— Подумаешь, Клоун! Что ты так его боишься?

Он решил, что я испугался мальчишки с улицы Речного флота! Там есть один такой вредный тип, семиклассник по кличке Клоун.

— Да не тот! Этот гораздо больше!

Юрка сморщил лоб.

— А откуда этот клоун узнал про искорку? Ты, на­верно, болтал направо и налево?

— Ты, наверно, сам болтал! — взвился я.— Вместе с Янкой!

— Чего ты на Янку-то зря…— хмуро сказал Юрка.

— Потому что…

«Потому что Янку ты выслушал бы до конца. Не дергался бы от нетерпенья». Но я не стал это говорить. Отвернулся.

— Знаешь что? Давай искорку мне,— предложил Юр­ка.— А, черт… На этой дурацкой форме ни одного нор­мального кармана.

Он врал: форму дурацкой он не считал, она ему нравилась. Но он был в ней не такой, как в прежние времена. Не тот сердитый, насмешливый, но все равно лучший друг Юрка. Другой…

— Не дам я тебе искорку. Не ты зажигал,— тихо сказал я.

Юрка не разозлился. Миролюбиво посоветовал:

— Тогда спрячь дома. А к трем часам принеси в ва­гон. Там во всем и разберемся.

— Сам знаю,— буркнул я.

— Эх ты, Гелька ты, Гелька…— вдруг вздохнул он.

Я вскинул глаза. Потом встал.

— Ты еще скажи «Копейкин»…

Юрка быстро улыбнулся:

— Не скажу… Ну, до встречи в «Курятнике».

Он положил мятый платок на голову гнома и ушел с поляны. Я подумал и медленно двинулся следом. Просто не знал, что делать. Шагов через десять я увидел на тропинке барабанную палочку. Поднял ее, покачал в ру­ке— легонькую, точеную.

Юркина? Потерял? Как же барабанщик без палочки?

Я выскочил на аллею, кинулся вдоль цветников туда, где не умолкали барабаны. Что-то зацепило мою ногу, я полетел и плашмя проехался по мелкому гравию.

Вскочил…

За что я запнулся? Ничего на аллее не было, ровненько все… Кажется, кто-то хихикнул. Я со злостью огляделся. Но кругом ни души. Только гипсовый гребец-физкуль­турник стоял на покрашенном белилами постаменте. Он небрежно изогнулся, опираясь на тонкое весло. Смотрел поверх деревьев и — мне так показалось — нахально улы­бался белыми губами.

«Ах ты гад!» Я от досады и от боли просто взбесился. И с размаху швырнул в болвана палочкой.

Палочка пошла странно — петлями, как бумеранг. Но попала! Головкой клюнула гребца в плечо. И… он трес­нул!

По гребцу разбежались черные щели, упало весло с отвалившейся рукой, посыпались куски гипса. Часть шеи вывалилась, и открылся железный стержень.

Я перепуганно мигал несколько секунд, потом рванул через клумбы — подальше от места преступления! Не хватало еще, чтобы меня поймали за разбивание скульп­тур! Как Ерему…

Кто же знал, что этот гипсовый дурак такой хилый?

Я остановился у фонтана с чугунными цветами и ка­менными лягушками. Сел на край бассейна, вытащил платок с бурыми пятнами, промыл ссадины на левом локте. И подумал, что мне еще повезло: я пострадал меньше Юрки.

А пробирка не разбилась?

Нет, вот она, целая. Искорка на месте, хотя еле видна при солнце.

Я застегнул карман…

— Травушкин!

Звонкий такой голосок. Я оглянулся. Рядом стоял вчерашний знакомый, мальчик-огонек. Он был не в алой рубашке, а в синей матроске, но я его сразу узнал. Он улыбался. И я улыбнулся, несмотря на боль от царапин и ушибов. После всех неприятностей было так хорошо увидеть веселого Огонька.

— Тебе письмо от Еремы!— Огонек протянул свернутый в четвертушку лист.— Он меня встретил и говорит: «Знаешь Травушкина? Разыщи его, дело срочное, а я ковыляю медленно…»

Я сразу понял Еремину хитрость: он, бедный, мучится от нетерпения, хочет скорее узнать, получилась ли ис­корка. А в парк, где он когда-то нахулиганил, идти не решается.

— Разве ты знаком с Еремой? — спросил я. Огонек улыбнулся еще шире:

— Ага… Он мне много раз игрушки делал… Я побежал!

— Ладно. Спасибо…

Что же пишет Ерема?

Я развернул лист и увидел раздерганные строчки:

«Биригитес их они не люди Приход ити вва гон я расскажу я узнал Эрема».

Я взглянул на Огонька, но тот был уже далеко. Помахал мне рукой.

Я перечитал записку. Почти ничего не понял, но стало опять зябко и неуютно. Ерема никогда не шутил и никогда не тревожился зря. Что-то случилось.

От парка до станции недалеко. Сначала — на холм, где ретранслятор, а оттуда — вниз.

И я побежал!

Я не успел…