С точки зрения бабочки

У знаменитых кедров на склонах Ливанского хребта я подобрала двух бельгийских туристов, путешествовавших автостопом.

– Ой, только надо заехать за нашим багажом, – сообщили они, а потом вынесли из отеля гору чемоданов и огромную коробку, похожую на шляпную.

Мы забили машину под завязку. Алан, энтомолог-любитель, искал здесь редкий вид бабочек, а его жена Кристина согласилась поехать с ним, потому что Алан обещал, что в этот раз они будут жить в отелях, а не в палатках.

Охотники за бабочками – особый народ. Алан рассказал мне:

– Мы любим жить на природе, купаться в горных речках, вставать с первыми лучами солнца, чтобы увидеть бабочку, мало чем отличающуюся от других бабочек.

Кристина, заваленная за заднем сиденье чемоданами, проворчала:

– Я с ними путешествовать не люблю: скучно, да и пьют они слишком много.

Пока мы ехали по горному серпантину, Алан рассказывал мне о своих синих бабочках, а я ему – о пурпурном цвете.

– Бабочки отлично видят фиолетовый, – сказал он. – Их зрение устроено иначе, чем у людей, поэтому они не различают красный, зато видят весь спектр от желтого до фиолетового и даже ультрафиолетовый.

– Интересно, откуда это известно? – удивилась я вслух.

Оказалось, что некоторые цветы кажутся человеческому глазу белыми, но если поместить их лепестки в специальный аппарат, распознающий ультрафиолет, то окажется, что они покрыты крошечными прожилками, и бабочки воспринимают это как сигнал. В этот момент мы как раз проезжали мимо поля с белыми цветами, и я подумала, что и на них, возможно, природа поставила метки, невидимые человеческому глазу, и впервые задумалась над тем, как избирательно наше зрение. Не исключено, что эти белые в нашем понимании цветки на самом деле яркие, как павлины, вот только мы не можем оценить их красоту в полном объеме. Да, если бы мы видели больший разброс длин волн, то, возможно, эти простенькие цветы соперничали бы с тигровыми орхидеями, а вот если бы мы различали меньше цветов, то я вряд ли смогла бы увидеть пурпурный из Тира. Разумеется, если я вообще когда-либо его отыщу.

Страсть и власть

Я издали, через всю долину, увидела гигантские колонны Баальбека. Храм возвышался над одноименным городком. Сегодня от него остались только живописные руины, а некогда это был самый большой храм во всей Римской империи, построенный во славу Юпитера. Я попрощалась с Аланом, Кристиной и их многочисленными чемоданами и отправилась на разведку.

По развалинам, словно муравьи, ползали рабочие. Раз в год сюда стекаются тысячи людей, поскольку здесь проводится международный музыкальный фестиваль, в котором неоднократно принимали участие звезды мировой величины. Я попала в Баальбек за несколько дней до начала мероприятия, и сейчас организаторы монтировали сцену и кресла для зрителей. Вся эта суета лишь подчеркивала плачевное состояние древнего здания, поскольку храм Юпитера превратился в огромные развалины. От былого величия остались только пара стен и колоссальные гранитные колонны.

Рядом с большим храмом располагался храм поменьше, так называемый храм Песен, посвященный богу Бахусу (у греков ему соответствовал бог виноделия Дионис), который сохранился практически в первозданном виде. Я даже рассмотрела на колоннах резьбу в виде виноградной лозы, символизирующую плодородие и веселье. Как сказал наш гид, этот храм был своего рода ночным клубом, в котором обустроили даже винные погреба, куда имели доступ только жрецы. По иронии судьбы маленький храм лучше сохранился именно потому, что уступал по важности храму Юпитера. Фундамент его был ниже, поскольку и сам бог виноделия стоял значительно ниже верховного божества Юпитера, и когда жрецы покинули храм, уступив место разрушению, фундамент храма Бахуса быстрее покрылся защитным слоем почвы, причем здание осело довольно сильно. На высоте двенадцати метров над нашими головами я увидела нацарапанные имена немецких посетителей. Гид пояснил: «Это граффити 1882 года, но тогда это был уровень пола».

Интересно, что соперничество между Бахусом и Юпитером, то есть между сексуальностью и властью, ощущается в каждом камне этого места, потому что пурпурный символизирует и то, и другое – цвет императорской власти и цвет облачения высших чинов клира. Полагаю, что если бы Бахус выбирал себе один какой-то цвет, то, скорее всего, остановился бы на лиловом, в который окрашивает губы танин, когда пьешь вино, или же на фиолетовом, как губы алкоголика в стихотворении Китса; хотя, возможно, он предпочел бы более зловещий оттенок, который у Гомера назван «винно-черным».

Решающий момент для фиолетового (символа как власти, так и сексуальности) наступил во время знаменитого обеда, состоявшегося в 49 году до нашей эры. Юлий Цезарь только что выиграл ключевую битву против Помпеи, и Клеопатра организовала пир в честь стареющего героя во дворце, который современники описывали так: «роскошь, свихнувшаяся от хвастовства». Царица Египта не только плавала на кораблях с пурпурными парусами, весь ее дворец был отделан порфиром, название которого говорит само за себя. Позднее эту моду переняли в Византии, и там же появилась поговорка «родиться посреди фиолетового» (аналог английской идиомы «родиться с серебряной ложкой во рту»). В парадном зале Клеопатры красовались диваны, накрытые яркими покрывалами, и большую часть их «окрасили в Тире, причем окунали в чан не единожды». Через сто лет это уже стало в порядке вещей, но во времена Юлия Цезаря подобный декор был в новинку. Впечатленный полководец упал в объятия хозяйки, вызвав неудовольствие своих генералов, которые считали, что Клеопатра «продает себя, чтобы получить Рим», однако Цезарь и не думал раскаиваться, а через некоторое время привез в Рим новую моду – длинную мантию пурпурного цвета, которую дозволялось носить только ему.

Представляю, как завистливо вздыхали честолюбивые сенаторы и полководцы, мечтая о запретном удовольствии носить одежду пурпурного цвета или плавать под парусами такого же оттенка, но, увы, под страхом смертной казни им было запрещено воплотить мечту. Правда, в какой-то момент истории запрет перестал действовать, и, появись я тогда на улицах Баальбека в пурпурных одеждах, меня приняли бы за важную шишку, или, по крайней мере, особу очень богатую. По легенде, император Марк Аврелий как-то раз заявил своей жене, что они не могут позволить себе купить пурпурное платье. Дело в том, что правила менялись на протяжении веков. Во времена правления некоторых императоров, например Нерона, никому не разрешалось облачаться в пурпурный. Потом его вдруг позволили носить только дамам и лицам особо приближенным, к примеру генералам, а иногда даже навязывали: так, во времена Диоклетиана в IV веке носить пурпурный мог кто угодно и это всячески поощрялось, ведь деньги от продажи тканей текли прямиком в государственную казну.

Византийские императоры продолжили римскую традицию, объявив пурпурный цветом избранных, хотя красильное производство потихоньку перемещалось в сторону Родоса и Фив. До нас дошла серия очень необычных мозаик VII и VIII веков, которая ныне хранится в Италии. На них мы видим жену императора Юстиниана Федору, усыпанную драгоценностями, в платье нежно-фиолетового, почти малинового оттенка. Патриарх Константинопольский любил подписываться чернилами фиолетового цвета, а некоторые пергаменты VI и VII веков красили предварительно в лиловый. Примеры таких старинных рукописей можно видеть в Национальной библиотеке Вены, на одной странице изображено, как полуголая жена Потифара соблазняет Иосифа: надпись под рисунком выполнена серебром, которое со временем потемнело, а вот фон – светло-сиреневый, словно страницу перепачкали в черничном соке.

Пурпурный не единственный цвет в истории, ношение которого регулировалось жесткими правилами. Так, в Англии король Ричард I в 1197 году обязал простолюдинов носить серый, в Китае во времена династии Цин определенный оттенок желтого могли выбирать для своего гардероба лишь особы императорских кровей, а после 1949 года китайцы как один ходили в темно-синей униформе. Одна тибетская монашка рассказала мне, что, когда она была маленькой, монахам запрещалось носить оранжевый. Но пурпурный стал предметом самого большого в истории числа указов и законов. Современному человеку этого не понять. Благодаря открытию Перкина, мы можем красить ткани в любой оттенок фиолетового, какой душа пожелает, а дальше за дело берутся модельеры, которые диктуют нам, какой цвет предпочтительнее. Пожалуй, единственная аналогия с современностью – это форменная одежда или школьная форма, где допускаются лишь небольшие отклонения.

Об этом феномене писали многие, но лучше всех, на мой взгляд, сказал Плиний, хотя его пурпурный и не особенно впечатлял: «Да, это цвет триумфа, поэтому люди так сходят по нему с ума. Но вот стоит ли он этих денег, учитывая отвратительный запах?..»

Как и Плиний, я не испытывала особых восторгов по поводу фиолетового и не понимала, как можно получить этот цвет из моллюсков. Но вот национальный траур закончился, и наступило время отправиться в Тир, чтобы попытаться найти следы фиолетового.

Тир

Путеводитель сообщал, что в Тире всего два отеля, причем один совсем захудалый, а второй получше, но дорогой. Рыская на машине по городу, я обнаружила еще и третий; он назывался «Мурекс» – в честь тех самых моллюсков, из которых производили краску. Само слово «мурекс» всегда казалось мне неблагозвучным, сама не знаю почему, возможно, потому, что в Англии существует компания с аналогичным названием, производящая чистящие средства для унитазов и обещающая справиться с бактериями «под ободком». Но я решила, что не стоит попадать во власть предубеждений, и потому припарковалась возле отеля и сняла в нем номер. Оказалось, что его открыли всего пару недель назад и владельцы – семья богатых эмигрантов. Я разговорилась со старшим сыном хозяев, которому было лет двадцать пять. Он рассказал, что жил раньше в Африке, торговал алмазами и мечтал жениться на своей четырнадцатилетней подруге, а потом объяснил, что его родители назвали так отель, чтобы напомнить о прошлом города, когда слава его гремела по всему Средиземноморью.

В холле в витрине лежало несколько морских диковин, и центральное место занимала раковина этого самого мурекса, напоминавшая по размеру и форме рожок с мороженым ванильного цвета. Плиний писал, что мурекс ловит жертву, пронзая шипами, и хотя края раковины действительно были заостренными, но вот только достаточно ли? Один раз мне довелось видеть целую коллекцию раковин моллюсков этого семейства, и гипотетически все они обладали способностью вырабатывать фиолетовую краску. У мурекса есть особая железа около анального отверстия (Плиний ошибся, решив, что это рот), выделяющая желтоватую жидкость, которая под действием воздуха и солнечного света становится фиолетовой или пурпурной. Конкретно эта раковина относилась к виду Murex trunculus, и ее нашел один из парней, которые крутились возле стойки регистрации. Я попросила показать мне место, где нашли раковину, и он согласился. Мы решили выйти на следующий день в море в лодке его брата, но, увы, наутро поднялся сильный ветер и волны помешали нашему предприятию.

В 1860-м, спустя четыре года после открытия Перкина, Наполеон III, как я уже упоминала, снарядил экспедицию в Тир, чтобы найти там следы финикийской культуры. Эрнест Ренан, руководитель этой экспедиции, написал, что «Тир можно назвать городом в руинах, возведенным из руин». Сегодня ситуация даже усугубилась, поскольку война и здесь оставила свои страшные метки, и теперь старые и новые руины наслаивались друг на дружку, создавая впечатление, что история движется по спирали. Ренан тогда сразу заявил, что раскопки провести невозможно, поскольку город слишком часто атаковали и подвергали осаде.

В итоге участники экспедиции, прихватив все, что можно, стали собираться в обратный путь, практически ничего не найдя, и тут им улыбнулась удача – они обнаружили каменные саркофаги VI века и византийскую церковь с мозаикой на полу. Однако, к разочарованию Ренана, не удалось отыскать никаких следов той эпохи, ради которой они, собственно, приехали, и покой того, римского, Тира никто не тревожил вплоть до XX века, зато потом археологи обнаружили целый город с триумфальной аркой, некрополем, ипподромом, и, разумеется, там было также и красильное производство. На второй день я попыталась поехать к месту раскопок, поскольку из-за шквалистого ветра поездка за мурексом снова откладывалась на неопределенный срок. Я тогда еще не догадывалась, что старинные красильные цеха притягивают туристов как магнит и доступ к ним ограничен. Охранники не пустили меня посмотреть на вожделенные чаны, где когда-то плескалась пурпурная краска, и мне пришлось, воспользовавшись моментом, когда они отвлеклись, лезть через упавшие колонны.

Самое интересное в красильных чанах то, что они вынесены на задворки города и установлены с наветренной стороны. Знакомясь с органическими красителями, я поняла, что красота заключается в результате, а не в процессе, а производство пурпурной краски было очень зловонным. Неудивительно, что жители, которым красильное производство приносило немалый доход, вынесли его за пределы города, да еще и расположили таким образом, чтобы ветер уносил неприятный запах. В XIX и XX веках красильщики решили воссоздать старинный рецепт и первым делом, разумеется, полезли в сочинение Плиния, который побывал здесь в I веке до нашей эры и знал, о чем пишет. Но проблема заключалась в том, что рецепт краски хранили в секрете и деталей не представлял никто, включая и Плиния. Он писал о том, что моллюсков якобы разрезают, бросают в соляной раствор, приготовленный из расчета, если перевести в метрическую систему, один килограмм соли на каждые сто литров, после чего три дня подогревают, еще девять дней фильтруют и только потом в получившейся краске замачивают шерсть. Вот только рецепт не работал. Едва лишь раковину вскрывали, моллюски выбрасывали струю бесцветной жидкости, которая на воздухе становилась пурпурной, но не растворялась в воде, поскольку это пигмент, а не краситель, как и индиго. Так чем же, спрашивается, его закрепляли на ткани?

Правда, меня беспокоил сейчас другой вопрос – смогу ли я выйти в море, ведь сегодня последний день моего пребывания в Тире. Бог любит троицу, и мне не повезло в третий раз, поскольку шторм пока что не сдавал позиций. Я пошла прогуляться по пляжу, поскольку именно там впервые открыли загадку фиолетового. По легенде, здесь некогда прогуливался Геракл со своим псом, именно он и обратил внимание на то, что язык собаки чем-то перепачкан, и вынул из ее пасти того самого моллюска семейства мурекс. Это замечательное открытие не только решило все финансовые проблемы финикийцев, но и привело к массовому уничтожению несчастных моллюсков.

Я смотрела вдаль на безмятежное море и не могла поверить, что где-то там бушует шторм. Местные жители подтвердили, что Средиземное море тем и опасно: «С виду все хорошо, но лучше не рисковать». Видимо, я оказалась перестраховщицей, поскольку на следующее утро так и уехала ни с чем, упустив шанс найти собственную раковину мурекса.

Краска блекнет

По дороге обратно в Бейрут я ненадолго заехала в финикийский порт Сидон, расположенный в получасе езды от Тира. Хотя фиолетовая краска вошла в историю под названием тирского пурпура, но с таким же успехом могла бы именоваться сидонским или даже родосским пурпуром. В какой-то момент в средневековой Европе даже мог быть бристольский пурпур. В XVII веке один путешественник обнаружил моллюсков в районе Бристоля, и ученые подтвердили, что их красящий пигмент сходен с той краской, которой выполнены иллюстрации в некоторых старинных рукописях. Мне же хотелось узнать, что это за странный знак «холм мурекса» присутствует на карте Сидона, но, к своему разочарованию, я не обнаружила никаких следов ракушек и поняла, о чем речь, только сделав четыре круга вокруг холма. Этот холм был гигантской братской могилой для крошечных созданий, которые отдавали свою жизнь ради того, чтобы римские, а потом византийские императоры с рождения купались в роскоши. Неудивительно, что в наши дни мурексов днем с огнем не сыщешь. Бедняги просто-напросто все погибли.

В Бейруте я успела примчаться в Национальный музей за несколько минут до закрытия и увидела, что там, теряясь на фоне надгробия финикийского царя Ахирами и коллекций арабских и финикийских драгоценностей, в витрине был выставлен кусочек шерсти с табличкой «Тирский пурпур». Только представьте, он вовсе не был пурпурным, скорее уж цвета фуксии. Я не могла сдержать улыбку, представив себе римских полководцев в гламурных розовых одеждах. Неужели это и есть тот самый легендарный цвет? Неужели именно его я так долго искала? Трудно сказать. Плиний упоминал о нескольких оттенках фиолетового, цитируя при этом какого-то другого историка и отмечая, что тирский пурпур ценится более всего, если имеет цвет свернувшейся крови: именно отсюда, по мнению Плиния, Гомер и позаимствовал свой образ. Клочок розовой шерсти в витрине музея даже отдаленно не напоминал свернувшуюся кровь, так что мои поиски продолжались.

Домой я улетела разочарованная. Еще бы: на родине пурпура почти ничего не осталось от легендарного цвета, кроме разве что клочка шерсти, да и тот весьма странного оттенка. Я увидела в Сидоне на примере братской могилы моллюсков, что мурекс так плотно вплетался в канву истории страны, сочетающей в себе древность и современность, что на поверхности ничего не видно. Однако через пару дней я с радостью узнала, что в другой части света тоже красят ткани в пурпурный цвет с помощью ракушек и эта традиция продержалась там вплоть до конца прошлого века. Итак, меня ждало новое приключение.

Мексиканский пурпур

Братья-испанцы Хуан и Антонио де Уллоа, посетившие Центральную Америку в 1748 году, описывали, как красильщики в Никойе и Коста-Рике добывают фиолетовую краску из ракушек. Существовало два способа. Можно было «надавить на раковину маленьким ножом, пока краска не прыскала из головы, после чего моллюски выбрасывались»; второй способ не предполагал смерти мурекса, несчастное существо просто «тошнило» краской, правда, если рыбаки, переусердствовав, входили в раж, то все могло окончиться гибелью моллюска.

Предками красильщиков из Коста-Рики были ловцы жемчуга из Кепо, которые вплоть до XVII века ныряли в одним им известных местах, привязав на шею камень, чтобы опуститься на глубину двадцати пяти метров, и задерживали при этом дыхание на три минуты. В 1522 году эмиссар испанского короля посетил этот район и привез в подарок своему монарху образец местного пурпура. Его величество тут же дал новой краске название «новый королевский пурпур» и, вспомнив о римлянах, потребовал исключительного права на ношение одежды подобного оттенка.

В 1915 году археолог Зелия Нутталл, изучавшая древнюю живопись, посетила прибрежный город Теуантепек и поразилась, какие удивительно красивые фиолетовые юбки носят там некоторые состоятельные женщины, о чем даже написала статью. Особенно впечатлило Зелию то, что на юбках повторялись орнаменты, которые она изучала ранее, – двухмерные рисунки на шкурах оленей, в которых древние художники кодировали свои знания об окружающем мире и богах. Но не все разделили восторг исследовательницы. К примеру, британский художник Джон Констебль отнесся к предмету исследования Зелии пренебрежительно, но, с другой стороны, ему точно так же не понравился и ковер из Байё, так что поклонники старинных картин немного успокоились.

Зелия обратила внимание на то, что пурпурный цвет юбок и пурпурная краска на старинных манускриптах, созданных более четырех столетий назад, весьма сходны. Более того, ей встретилось «не менее дюжины рисунков знатных дам в пурпурных юбках, у пяти из них были еще и головные уборы и кофты в тон». Еще удивительнее то, что среди рисунков имелись и «изображения восемнадцати человек, у которых тела были разрисованы пурпурной краской», причем в совершенно разных ситуациях: «один из них узник, другой, чье тело полностью покрыто пурпуром, предлагает оцелота завоевателю, – интересный факт, учитывая, что шкуры оцелотов обычно отправляли в столицу ацтеков племена с тихоокеанского побережья».

Одна из ткачих в Теуантепеке показала Зелии полную корзину выкрашенной хлопчатобумажной пряжи, которую привезли из городка, расположенного дальше по побережью, и рассказала, что еще в детстве смотрела, как рыбаки добывают пурпурную краску из «караколь», как в этих местах называют улиток. Но даже во времена Зелии улиток почти не осталось, так что рыбакам приходилось заплывать все дальше и дальше, чтобы выполнить заказы, поэтому, как писала исследовательница, несмотря на то что «матери семейств по-прежнему считают, что пурпур как нельзя лучше подчеркивает их моральные качества и социальный статус, пурпурные юбки заказывают теперь все реже и реже, а молодые женщины переходят на более дешевые ткани из Европы».

Но Зелия поторопилась хоронить мексиканский пурпур. В Британской библиотеке я обнаружила монографию одного этнографа, который изучал мексиканский пурпур всего каких-то десять лет назад, так что я, воодушевившись его примером и вооружившись ксерокопией этой статьи, отправилась в путь на тихоокеанское побережье Мексики, надеясь, что не опоздала на десяток лет и найду-таки улитку, плачущую пурпурными слезами.

Сначала я отправилась в Пуэрто-Эскондидо. Автобус подпрыгивал на каждой кочке, и ящик с рыбой перевернулся и залил мой багаж, однако я не стала унывать и сочла это добрым предзнаменованием: как-никак, а ищу-то я создание морское. Пуэрто-Эскондидо означает «спрятанный порт», хотя спрятаться от армии серферов и туристов городку явно не удавалось, зато это было на руку продавцам футболок. С первого взгляда мне показалось, что в месте наподобие этого вряд ли стоит искать старинные традиции. И действительно, местные жители лишь краем уха слышали о краске из улиток, так что через пару дней я взяла в аренду автомобиль и поехала в глубь страны. Да, сырье добывали на побережье и красили там же, но сами красильщики часто жили вдали от моря, а к воде перебирались только в сезон.

Первым делом я добралась до городка Хамильтепек в шестидесяти километрах от Пуэрто-Эскондидо, где, если верить статье, жил и работал Сантьяго де ла Круз, последний из специалистов по производству пурпура. Сантьяго зарделся от удовольствия, узнав, что я приехала аж из самого Гонконга, чтобы встретиться с ним.

«Тебе повезло. Я уже старый. Вот умру, и кто тогда поможет тебе найти твою улитку?»

Мне показалось, что он кокетничает, поскольку вообще-то Сантьяго было всего лишь чуть за пятьдесят, и он отлично сохранился для своего возраста, правда, последние восемь лет болел сахарным диабетом.

Сантьяго впервые заинтересовался традиционными рецептами пурпура шестнадцать лет назад, когда один из стариков, некогда занимавшийся собиранием пурпура, показал ему колонию моллюсков. С тех пор Сантьяго обшарил буквально все уголки побережья. Он обещал и меня взять на «пурпурный берег», правда, предупредил, что могут возникнуть проблемы с лодкой, так что придется прихватить кого-нибудь еще.

«Мы обычно всегда так и делаем. Один караулит, другой ищет. А то и погибнуть недолго».

На следующий день вечером мы снова встретились с Сантьяго, и по дороге он рассказывал о трех цветах «караколь», которые странным образом вторят цветам мексиканского флага.

«Сначала жидкость белая, потом она зеленеет, а в конце становится пурпурной или красной».

Поскольку изначально пигмент белый, то на профессиональном жаргоне процесс называется «дойкой».

В 1983 году японцы подписали контракт с правительством Мексики, чтобы собирать пурпур для кимоно, но в результате погибало много моллюсков, и после нескольких лет давления на власти контракт расторгли и мексиканцы получили эксклюзивное право на добычу пурпура в Оахаке.

У Японии длительная история взаимоотношений с пурпуром. Традиционно считается, что фиолетовый – это цвет победителей, а также цвет ткани, в которую синтоистские священники заворачивают самые ценные предметы в храме; кстати рефери в популярной в Японии борьбе сумо тоже носят костюмы такого оттенка, получившего в Стране восходящего солнца название «мурасаки». Звучит очень похоже на «мурекс», не правда ли? Такой псевдоним взяла себе автор прославленного классического романа «Повесть о Гэнцзи». У японцев есть свой моллюск, который дает пурпур, но встречается он крайне редко, а потому самый популярный краситель в этой стране производят из растения, которое по-японски называется мурасакино, а в Европе воробейник. Неудивительно, что японцев так привлек мексиканский пурпур.

Начался прилив. Мы встретились с четырьмя юношами и все вместе вышли в море. Я участвовала в процессе наравне с остальными, хотя и не очень представляла, что именно ищу. Разумеется, первым моллюска отыскал опытный Сантьяго. Раковина оказалась маленькой, размером примерно со спичечный коробок, и вовсе не такой колючей, как ливанские мурексы. Сантьяго взял ракушку в руку, потом резко дунул на нее, и вдруг показалась крошечная капелька, которая на глазах меняла цвет: из молочно-белой стала ярко-зеленой, словно лайм, а потом превратилась в пурпур. Этот пигмент чувствителен к солнцу, и пурпурный получается при воздействии солнечных лучей, иначе капелька так и останется зеленой. Сантьяго размазал пурпур по мотку белой пряжи, которую прихватил из дома. Таким образом решается проблема закрепления краски на ткани: фактически он не красил шерсть, а рисовал на ней.

Один из наших сопровождающих, пятнадцатилетний Рико, увлекшись, раздавил раковину, и Сантьяго отругал его: «Японцы убивали моллюсков, а мы так не делаем. Только подумай: люди к нам аж из Гонконга едут, чтоб посмотреть на наш пурпур. Мы должны ценить его».

Пряжа валялась на дне лодки. К сожалению, я уже поняла, что это не тот цвет, о котором писал Плиний. Это был лиловый или розовато-лиловый, лавандовый, назовите, как хотите, но вовсе не цвет свернувшейся крови. Может, в технологию закралась ошибка? Вдруг мои спутники упустили какой-то важный момент в процессе окрашивания пряжи? Хотя вряд ли. Все предельно просто, тут сложно что-то упустить. В XVIII веке братья Уллоа писали, что цвет хлопка различается в зависимости от времени, когда он был окрашен. Может, нужный час просто не пробил?

Секрет нитей цицит

Иногда вы отправляетесь за чем-то за тридевять земель, а потом находите намного ближе к дому, чем вы думали. Так случилось и со мной, когда я искала тирский пурпур. Я думала, что найду нужную краску в одноименном городе, но меня встретили лишь пустые чаны и могилы моллюсков. Я надеялась, что обнаружу ее в Мексике, но, несмотря на то что зрелище произвело на меня впечатление, я понимала, что римляне использовали какой-то другой способ.

В Англии я познакомилась с красильщиком по имени Джон Эдмондс, который в свое время помог мне в поисках индиго. Оказалось, что в последнее время он экспериментирует с другим синим красителем, который получают из моллюсков и которым красят цицит. Так называются сплетенные пучки нитей, которые иудейские мальчики и мужчины прикрепляют к одежде.

Итак, возникла проблема. Моисею было велено сказать сынам Израиля, «чтобы делали себе цицит (кисти видения) на краях одежд своих во всех поколениях своих и вставляли в цицит синюю нить. И будет она у вас в цицит, и увидите ее. И вспомните все заповеди Господни и исполните их, и не будете следовать за сердцем вашим и за глазами вашими, которые влекут вас к соблазну. Чтобы вы помнили и исполняли все заповеди Мои и были святы Богу вашему». В Талмуде говорилось, что кисти должны быть непременно синими, а объясняется это в трактате «Менахот»: «Синяя нить напоминает о море, а море напоминает о небе, а небо – о сапфировом Троне Чести». Один из современных исследователей считает, что белые нити цицит – это рациональное, а синие – магическое, и только вместе они могут напомнить о чудесах Вселенной. Как бы то ни было, о цицит позабыли в VII веке во время мусульманских завоеваний, в итоге рецепт «того самого» синего был утрачен.

Около тысячи трехсот лет у евреев не было нужного оттенка синего, но благодаря открытию Перкина ожили давно забытые воспоминания, и, вдохновившись новыми красителями, польский раввин Ляйнер стал изучать старые. Решил найти, что это за «хило зон», о котором говорит Талмуд, и пришел к выводу, что это живущий в Средиземном море кальмар, который выпускает особые чернила, когда чувствует опасность. В 1880-е годы химики предложили вполне приличную краску на основе этих чернил с добавлением железных опилок, так евреи снова обрели священные синие нити. Все шло хорошо вплоть до 1913 года, когда дотошный молодой ученый Ицхак Герцог решил посвятить диссертацию краске для цицит. Каково же было его удивление, когда оказалось, что краска Ляйнера даже не органическая, поскольку основную роль в процессе крашения играли опилки, а не чернила кальмара.

Много лет евреи продолжали экспериментировать с цветом для цицит. В 1980-х годах химик Отто Эльснер обратил внимание, что ткань, покрашенная в солнечный день, становится синей, а в пасмурный – фиолетовой. Оказалось, что из фиолетового действительно можно получить синий путем фотохимической реакции. Правда, Эльснер использовал современные реактивы и столкнулся все с той же проблемой закрепления красителя на ткани.

Узнав об экспериментах Эдмондса с вайдой, израильские ученые обратились к нему за помощью. Он с радостью согласился попробовать, и через некоторое время на его имя пришла посылка с пурпуром все того же многострадального мурекса и мотком шерсти. Эдмондс решил попытаться удалить весь кислород из красильного чана. Что может быть проще, чем использовать гниющих моллюсков, чтобы весь кислород израсходовался в процессе разложения? Мясо в комплект не входило, и тогда ученый просто отправился в супермаркет, купил маринованных моллюсков и вымыл из них уксус. В ходе экспериментов с разными температурными режимами был найден фиолетовый краситель, однако Эдмондс обратил внимание, что если в середине процесса выставить жидкость на свет, то получится нужный ему оттенок. Так нашлось недостающее звено и для производства пурпурного красителя – бактерии от разлагающихся моллюсков; правда, те, кто готов применять химию, а не только натуральные ингредиенты, предпочтут дитионовокислый натрий, который знаком домохозяйкам как восстановитель цвета.

Все это произошло в ноябре 1996 года. Израильские ученые подтвердили теорию Эдмондса и в ноябре 2001 года на конференции, посвященной истории красителей, гордо демонстрировали процесс получения краски для цицит. Профессор, выступавший с докладом, пошутил: «Вот мы красим, а раввин тем временем следит, чтоб мы случайно не съели мурекса, ведь это некошерно».

В каждой шутке есть доля шутки. Тирский пурпур, а в данном случае тирский голубой, – самые некошерные цвета на свете, поскольку евреям запрещается есть моллюсков; забавно, что они идут на производство краски для столь почитаемых евреями нитей цицит.

На той же конференции Эдмондс демонстрировал процесс крашения, причем демонстрацию проводили в другом здании, пришлось спуститься с третьего этажа, пройти двадцать метров по улице, а потом снова подняться, но мне не нужны были указатели, я, словно пес Геркулеса, бежала, ориентируясь по запаху, который учуяла, едва оказавшись на улице, а когда добралась до места, то вонь стояла просто невыносимая. Вот почему красильное производство вынесли практически за черту Тира. Но когда, словно по мановению волшебной палочки, из чана появился сначала пурпур, а потом еще и ярко-голубой, я поняла и то, почему жители Тира готовы были мириться с неудобствами. Это был тот самый пурпур – символ власти, жадности и роскоши, в погоне за которым я объездила полмира, а рядом из тех же ингредиентов, но с примесью солнца рождался волшебный голубой, напоминающий евреям о мистической стороне Вселенной.

Замечательное открытие Перкина привело к тому, что были восстановлены рецепты двух старинных красок. Как это уже не раз случалось, оказалось, что старинные секреты вовсе не были утрачены навеки, они просто ждали кого-то, кто придет и снова их откроет.

Эпилог
Конец радуги

Сколько оттенков у грецкого ореха? Какого цвета здоровая печень? Как можно описать цвет клубники покупателю, который живет на другом конце земли? В какой цвет вы хотите покрасить машину? А свою шевелюру? Работая над этой книгой, я поняла, насколько тяжело описать цвет. А потому под занавес решила встретиться с кем-то, кто разрабатывает систему, описывающую цвета. И такой человек нашелся. Это Лоренс Герберт, владелец компании «Пантон», его еще иногда называют Королем Красок. Мечта Лоренса – унифицировать систему обозначения цветов, чтобы можно было позвонить поставщику краски в Калифорнии из Акапулько, сообщить ему название цвета и получить именно тот оттенок, который хотелось.

Цвет охры зависит от того, где ее добыли, индиго способен давать дюжину различных оттенков и полутонов, поэтому красильщики, использовавшие натуральные красители, никогда не могли предвидеть результат, слишком уж много факторов и случайностей влияли на ход процесса. Но для Герберта и его коллег цвет – величина точная. Для начала они выделили пятнадцать основных цветов, а затем постепенно дошли до тысячи оттенков. Стандарты, разработанные компанией, используют, чтобы выбрать краски для реставрационных работ, определить цвета национальных флагов, измерить цветность драгоценных камней и для многих других целей.

– Мы разработали шкалу, по которой можно определять содержание жировой ткани в печени по ее цвету перед трансплантацией. Раньше врачи делали это на глазок, а наши методы точны, и поэтому органы лучше приживаются.

Заказы порой поступают очень странные. Так, однажды Герберту прислали двадцать золотых рыбок, которых так ценят в Азии.

– Я посадил каждую в свой маленький аквариум и двигал их до тех пор, пока не получил градацию оттенков.

Эта история напомнила мне о том, что канадские эскимосы различают тридцать оттенков снега, а в Монголии существует около трехсот слов, обозначающих масть лошадей.

– Но мы теперь больше не даем цветам названий. Скорее наоборот. Следующим шагом станет полный отказ от названий и переход к номерам.

Я поняла, что испытал Джон Ките, у которого Ньютон своими дерзкими заявлениями украл магию радуги.

– Но ведь это же история! – запротестовала я, вспомнив о том, что за названиями часто скрываются целые романы о путешествиях и открытиях.

– Верно. Однако мы живем в эпоху, когда правит наука. Компьютерам не нужны имена, им нужны двоичные коды.

Сегодня мы можем красить наши дома, машины и одежду в те цвета, которые выберем сами, подчиняясь разве что моде, которая диктует, какой оттенок предпочтительнее в следующем сезоне. Неудивительно, что нам не нужны лишний раз напоминания об истории цветов. Хорошенько поразмыслив, я даже могла согласиться с Гербертом, но в душе радовалась, что познакомилась с ним уже в конце своих изысканий и успела до того, как цвета утратят имена, совершить путешествие по радуге, полное поэтических сравнений и приблизительных величин.