XVII. Плотники и печники

XIV. Кликуши

В деревенской Руси чрезвычайно распространен особый - вид нервных женских болезней, известных под именем "кликушества". Эта болезнь проявляется в форме припадков, более шумных, чем опасных, и поражает однообразием поводов и выбором мест для своего временного появления. Та часть литургии верных, которая предшествует пению Херувимской и великому выходу со св. Дарами, в далеких глухих селах оглашается криками этих несчастных. Крики несутся в такой страшной разноголосице, что на всякого свежего человека способны произвести потрясающее впечатление не одною только своею неожиданностью или неуместной дерзостью. При этом не требуется особенной сосредоточенности внимания, чтобы заметить, насколько, быстро сменяется мирное молитвенное настроение присутствующих. На всех лицах появляется выражение болезненной тоски и вместе сердечного участия и сострадания к несчастной. Ни малейшего намека на резкий протест, ни одного требования удалить "одержимую" из храма. Все стоят молча, и только в группе женщин, окружающих больную, заметно некоторое движение: они стараются успокоить "порченую" и облегчить ей возможность выстоять всю обедню вплоть до того времени, когда с выносом св. Даров обязательно исчезнет или смолкнет вся нечистая сила. Это мягкое и сердечное отношение к кликушам покоится на том предположении, что не человек, пришедший в храм помолиться, нарушает церковное благочиние и вводит в соблазн, но тот злой дух, который вселился в него и овладел всем его существом. Злой дух смущает молящихся нечеловеческими воплями и разными выкриками на голоса всех домашних животных: собачий лай и кошачье мяуканье сменяются петушиным пением, лошадиным ржанием и т. п. Чтобы прекратить этот соблазн, четыре-пять самых сильных мужчин охотно выделяются из толпы и ведут больного до царских врат к причастию, искренне веруя при этом, что борются не с упрямством слабой женщины, а с нечеловеческими силами сидящего в ней нечистого. Когда кликуша начинает успокаиваться, ее бережно выводят из церкви, кладут на землю и стараются укрыть белым покрывалом, для чего сердобольные женщины спешат принести ту скатерть, которою накрыт был пасхальный стол с разговеньем, или ту, в которой носили на пасхальную заутреню для освящения яйца, кулич и пасху. Иные не скупятся поить сбереженной богоявленской водой, несмотря на то, что эта вода и самим дорога, на непредвиденные несчастные случаи. Знающие и опытные люди при этом берут больную за мизинец левой руки и терпеливо читают молитву Господню, воскресную и богородичную до тех пор, пока кликуша не очнется. Кроме молитв, иногда произносятся особые заговоры, которыми велят выходить нечистой силе "из белого тела, из нутра, из костей, суставов, из ребер и из жилов, и уходить в ключи-болота, где птица не летает и скот не бывает, идти по ветрам, по вихорям, чтобы снесли они злую силу в черные грязи топучие, и оттуда бы ее ни ветром не вынесло, ни вихорем бы не выдуло", и т. п.

С такою же заботою и ласкою относятся к кликушам и в домашней жизни, считая их за людей больных и трудноизлечимых. От тяжелого труда их освобождают и дают поблажку даже в страдную пору, при скоплении утомительных работ: они обыкновенно редко жнут, а в иных местах и не молотят. (Если же иногда во время припадков и применяются кое-какие суровые меры, подчас похожие на истязания, то все это делается из прямого усердия, в простоте сердца.) Когда после удачных опытов домашнего врачевания больная совершенно успокоится и семейные убедятся в том, что злой дух вышел из ее тела, ей целую неделю не дают работать, кормят по возможности лучшей едою, стараются не сердить, чтобы не дать ей возможности выругаться "черным словом" и не начать, таким образом, снова кликушествовать. У некоторых истерические припадки обостряются до такой степени, что становится жутко всем окружающим: "порченая" падает на землю и начинает биться и метаться по сторонам с такою неудержимою силою, что шестеро взрослых мужиков не в состоянии предохранить ее от синяков и увечий. Изо рта показывается пена, глаза становятся мутными, и, вся растрепанная, кликуша в самом деле на вид делается такой страшной, что всякие резкие меры, предпринимаемые в этих случаях, становятся отчасти понятными. При усмирении расходившейся в припадках больной обыкновенно принимают участие все досужие соседи, так что набирается полная изба сострадательного народа: кто курит ладаном около лежащей, обходя ее с трех сторон и оставляя четвертую (к дверям) свободною, кто читает "Да воскреснет Бог", чтобы разозлившегося беса вытравить наружу и затем выгнать на улицу.

Общепринятый способ успокоения кликуш во время припадков заключается в том, что на них надевают пахотный хомут, причем предпочтение отдается такому, который снят с потной лошади. По мнению крестьян, баба, лежа в хомуте, охотнее укажет, кто ее испортил, и ответит на обычный в таких случаях вопрос: "Кто твой отец?" В некоторых местах (Меленковский уезд. Владимирской губ.), надевая на больную хомут, вместе с тем привязывают еще к ногам ее лошадиные подковы, а иногда прижигают пятки раскаленным железом⁴⁴. Об "отце" спрашивает кликушу (около Пензы) через раскрытую дверь посторонние женщины, когда больную с хомутом на шее подводят к порогу, причем спрашивающие стараются убедить, что открытием тайны она не обидит сидящего в ней "батюшки" (отвечают кликуши во время припадка всегда в мужском роде). В Жиздинском уезде (Калужская губ.) кликуш выводят во двор и запрягают в соху: двое волокут больную, а двое тянут соху и т. д. Около Орла хотя и знают про этот способ, но предпочитают ладан, собранный из двенадцати церквей и двенадцать раз в дно утро вскипяченный в чугуне и по ложечке слитый в штофы: тот настой дают пить больной. В Болоховском уезде (той же губернии) в одном селе продают подобный ладан под названием "херувимского" (им кадят в киевских пещерах, во время херувимской песни), причем "одну росинку дают на трынку" одну крупинку за копейку).

Кроме ладана и богоявленской воды, признается еще целебною и даже имеющею решающее действие на перелом болезни и изгнание беса крещенская вода, освящаемая в прорубях рек и озер, а за неимением таковых — в колодцах и чанах. В Вологодской губернии кликуш, раздетых до рубашки, несмотря на трескучие морозы, макают в прорубь, опуская в воду ногами, лишь только успеют унести кресты и хоругви. В Орловской губернии одному свидетелю удалось видеть, как к колодцу и кадушке с водой, приготовленной к освящению (реки нет), привели бабу-кликушу в валенках и тулупе, с головой, накрытой шерстяным платком, как потом раздели ее, оставив в одной рубашке, и как двое мужиков ведрами лили на нее с головы холодную воду и, не внимая ее крикам, ознобили ее до дрожи во всем теле. После этого те же мужики накинули ей на плечи тулуп и, отведя в караулку, надели там на нее сухое и чистое белье, отвели домой и потом хвастались долгое время, что с этой поры баба перестала выкликать и совсем выздоровела.

Не менее действительною помощью при пользовании кликуш признается также "отчитывание". Берутся за это дело те старые девицы, полумонашенки, полумирянки, которые известны* всюду под именем "черничек". Впрочем, участие их считается мало действительным, и приглашаются они большею частью,. что называется, для очистки совести. Чаще же всего отчитывание производит старичок священник из тех, которые сами опростели до неузнаваемости и утратили даже многие внешние признаки, усвоенные духовными лицами. Из таких священников особенно дороги и близки народу те, которым удалось запастись редкостною и ценною книгою большого требника Петра Могилы (впрочем, за неимением требника, отчитывают и по Евангелию). Про таких целителей ходят дальние слухи; на них охотно указывают, к ним смело отправляются, как к тому "попу Егору", о котором сообщают из Орловской губернии: "Отчитывает дюже хорошо, в церкви, над головою кликуши, семь Евангелий по семи раз читает, и унимает крик сразу". В местности, где живет этот поп Егор, и народ подобрался болезненный, с большой наклонностью к кликушеству. Вот что рассказывала на этот счет одна крестьянка: "Баб сорок бегут по деревне кто куда. Сами простоволосы (а нешто это можно — сама Божья Матерь, и та покрывала волосы), а они еще без понев, так что, почитай, все у них наруже, и кричат во всю глотку всякая свое: "Где она? Где колдунья? Мы сейчас разорвем ее на куски!" — "Дала свояку напиться, а он-от (злой дух) у нее сидел, а теперь у меня в животе". Другая сказывает: "Дала мне колдунья вина, пей-пей, говорит, зелено вино — здоровее будешь, а только я выпила, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а из живота в рот перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться". От третьей бабы соседи слышат: "Молочка кисленького принесла, говорит: у тебя нетути, да вот к чему и призвела". Мужики, глядя, что их бабы орут без конца, собрались все, вызвали колдунью и пригрозили: "Если да ежели ты еще что нашкодишь, живую зароем в землю и осиновый кол в глотку забьем"...

Совсем иного характера получаются вести из тех местностей, где старые порядки наталкиваются на новые приемы молодого поколения. Например, в одном селе при старом священнике жила только одна старуха-кликуша, которой он не верил, хотя и не предпринимал против нее никаких строгих мер. Вскоре, однако, стала выкликать ее дочь, а следом заголосила другая молодая женщина (конечно, замужняя, так как кликушество исключительно болезнь бабья, а не девичья). И еще залаяла молодая бабенка к тому времени, когда старик поп передал место своему молодому сыну. Последний во всеуслышанье поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья осмелится нарушить церковную тишину, так он с места отправит ее в губернскую больницу, и если там ее признают притворщицей, то передаст властям, чтобы они поступили с нею по всей строгости закона. Бабы замолкли и стоят теперь во время службы смирнехонько. Смолкли кликуши и у другого священника (а было их много), когда одну из них он заставлял ходить говеть постом по 2, по 3 недели, приказывая становиться перед аналоем и молиться отдельно от прочих и вслух. В другом месте выписали в церковь снимок с одной чудотворной иконы Божией Матери. Деревенские попросили у себя отслужить Владычице всенародный молебен, и, как только икона показалась на краю селения, одну молодую бабу схватило: начала она ломаться, корчиться и визжать. Подхватили ее два мужика, чтобы не дать ей упасть в невылазную грязь (дело было после сильного дождя), но священник велел мужикам отойти от кликуши. "Кормилец, перепачкается, упадет!" — "Пускай падает, а если не отойдете — позову сотского". — Баба не упала, хотя и продолжала визжать, пока не дождалась строгого внушения от священника, который пристыдил ее при всем народе. Тогда она кричать перестала и все время смирно и молча ходила за иконой. Когда же принесли св. икону к крайней избе, около которой уже все стояли и ждали, то вдруг хозяин этой избы, мужик лет под 50, ни с того ни с сего принялся изображать из себя кликушу: ломался, кривлялся, но не визжал, как первая баба, поросенком, а мычал коровой. Эта неожиданность так всех поразила, что раздался общий, неудержимый, раскатистый хохот, и когда священник пристращал сотским, виноватый начал умильно просить прощения и отпущения.

Исходя из того убеждения, что непритворные кликуши издали чувствуют приближение священника, и наглазно убеждаясь в том, что "сидящий" (т. е. бес) не допускает прикладываться к св. иконам и преклоняться под них на крестных ходах, все радеющие этим больным женщинам с особенным старанием и настойчивостью ищут помощи у духовных лиц и в монастырях у прославленных мощей чудотворных икон. Киевские пещеры, Михайловский монастырь с мощами великомученицы Варвары, даже те церкви, в которых имеются изображения Богоматери Нечаянной Радости, а также целителя Пантелеймона, чаще других оглашаются воплями кликуш и являются, так сказать, излюбленными лечебницами. Неудачи, испытанные в одних местах, нисколько не охлаждают надежды искать помощи в других, хотя бы и отдаленных, но также прославленных. Эта вера в помощь святыни именно по отношению к этому виду людской порчи настолько сильна в народе, что даже волхвующие колдуны вынуждены делать уступку столь твердо установившимся верованиям: наиболее сметливые из них и ревнивые к своей славе и общественному положению, прежде чем приступить к волшебным действиям, обыкновенно зажигают перед иконами в избах лампадки, держат в руках зажженные восковые свечи, ставят на стол чашку с водой и опускают туда медный крест, снятый с божницы, уголек и щепотку соли. Над водой читают молитвы. Больная пьет эту воду по три зори и выздоравливает, но не совсем: кричать перестает, но по временам продолжает чувствовать во всем теле ломоту и судороги. Всезнающие старухи в таких случаях успокаивают тем, что порча сделана на железе — на замке, оттого-де она и крепка, и просидит до самой смерти ⁴⁵.

Вообще, темные, люди с большим трудом разбираются в этой бабьей болезни, которая у нас на Руси очень распространена и временами вспыхивает в той или другой местности в виде эпидемии. Путаются и теряются именно в тех случаях, когда является надобность отличать истинных страдальцев от притворщиц. Из показаний самих больных, как бы ни были искренни, подробны и точны эти показания, правды не узнаешь: она скрывается под личиною самообмана, который настолько велик, что даже мнимые кликуши привыкли говорить твердым голосом и в спокойно-уверенном тоне. Здесь почти нет возможности уловить фальшивую нотку, а тем менее заподозрить лукавое намерение обмануть и ввести в заблуждение слушателя. Заученное притворство в приемах и словах можно уловить лишь в таких случаях, когда на оплошавшую нападет, что называется, дока. Да и то не всегда, потому что семейный гнет, требующий изворотливости и научающий самоохране, умудряет даже слепцов. Недаром сложилась пословица, что "все золовки хитры на уловки". Иной молодой бабе разом выпадут на долю все невзгоды безобразных и несогласных семей.объявится и свекровь, змея лютая, подберутся и золовки-колотовки, и деверья-кобели, и ото всех, за все про все, посыплется "невестке в отместку", да так, что и белый свет станет немил. Для бездомной сироты, у которой нет выхода, так как и сбежать-то ей некуда, нервное расстройство на несомненной истерической почве являлось в таких случаях прямым и законным следствием роковой домашней неурядицы. Кликушество является единственным спасением и для тех молодух, которых приняла новая незнакомая семья в ежовые рукавицы, после воли и холи в родительском доме: когда искренние слезы не помогают и семейные мучители не унимаются, на сцену является тот же протест, но в усиленной форме кликушества, с выкриками и обвинениями в порче, насланной кем-либо из наличных членов новой семьи (чаще всего обвинение падает на свекровь). Такой протест — все равно, ловко ли подучилась от умелых кликуш эта новая порченая всем штукам или самостоятельно измыслила свои, — производит уже потрясающее впечатление, и новоявленная кликуша в глазах всех является обреченною жертвою, не столько наводящею страх, сколько внушающею чувство сострадания. Здесь действует общее убеждение, что кликуша не сама по себе кричит и мучается, а кричит сидящий в ней злой дух, который и начинает бушевать, лишь только попадет в неприятную обстановку чужой семьи. Злой дух требует пребывания в родной семье: там он успокаивается и возвращается затем в чужую уже в умиротворенном состоянии и молчит до новых благоприятных поводов. Такая форма искусственного кликушества зачастую практиковалась в тех местах, где еще тверды были основы старорусской семьи, с большухой во главе, со старшими и младшими снохами. Сверх семейного гнета на устойчивость кликушества в далеких захолустьях имела также влияние и слепая вера, что одержимая бесом владеет даром пророчества. Принимая на себя эту личину мнимых ворожей, притворные кликуши более или менее удачно работают на этой почве уже с явными спекулятивными целями. Но хитрость и лукавство, конечно, удаются до первого промаха, который и решает дело полным исцелением. Ослаблению кликушества в значительной степени помогли также преобразования последних времен, содействовавшие, между прочим, улучшению социального, положения женщин в семье. Установился обычай "разделов", получивший широкое применение после манифеста 19 февраля, в форме дележа женатых братьев по смерти отца. Облегчились "отделы", когда почин дележа с отцом предоставлен сыну, и "отходы", когда отходящий сын требует выдела, хотя бы без всякого вознаграждения, и идет на сторону лишь по тому побуждению, что не желает работать на чужие рты (холостой брат на женатого). К этим новым основам семейно-хозяйственной жизни крестьян присоединились и другие, выразившиеся в стремлениях земства к увеличению школ и развитию рациональной медицины, в корень колеблющих веру в колдунов и успокаивающих кликуш возможностью подвергнуться исследованию и лечению в земских больницах. В настоящее время уже из многих местностей, и притом> таких далеких и глухих, как Вологодская и Олонецкая губернии, получаются сведения в таком роде: "Ныне год от году число случаев поражения этой нервной болезнью постепенно уменьшается". Так, например, в Двиницкой и Сямженской волостях (Кадниковского уезда Вологодской губ.) таких кликуш не более двух-трех, тогда как ранее они считались повсюду десятками.

XV. Клады

Безграничная в суевериях, измышлениях и неудержимая в поисках чудесного, народная фантазия сумела изобрести особых духов, которые охраняют зарытые в земле сокровища и ценности, известные под именем кладов. В южных окраинах Великороссии этот дух зовется "кладовиком", а подручные его — "кладенцами", и только в Севском уезде Орловской губернии главный дух, по недоразумению, носит имя Кудиара. На севере же его иногда попросту зовут "кладовым" и признают, что эти сто рожа действуют всегда вдвоем: один из них — "лаюн", прозван так за то, что обращается в собачку-лайку при первом покушении на похищение клада, другой — "щекотун", оберегающий клад в виде белобокой птицы сороки-щекотухи. В Белоруссии этот дух превратился в маленького бога —Коншу, которого просят указать место кладов и помочь их отрыть, а при удаче благодарят, оставляя в его пользу известную часть добычи. Уже по этому последнему признаку видно, насколько древен народный обычай зарывания кладов и насколько устойчива вера в их существование. Обычай этот создали тяжкие условия быта, в которых складывался исторический строй жизни русского земледельческого народа. Близкое соседство с кочевыми ордами диких племен, живших опустошительными и внезапными набегами, и желание оградить интересы потомков-наследников указало этот странный путь охранения имущества, нажитого тяжелейшим трудом. Со времени первых печенежских и половецких набегов, вплоть до татарских погромов, когда мирная жизнь земледельцев очутилась на краю гибели, русские люди неутолимо, придумывали всевозможные меры самозащиты личной и охраны имущественной. Но в те трудные времена ни на кого нельзя было положиться, и потому люди доверяли свое имущество только матери-сырой земле. Этот обычай не утратил своего глубокого практического значения и в последующее время, когда в народную жизнь ворвались новые враждебные элементы, в сопровождении всяких внутренних неурядиц, в виде разбоев, казачества и крепостного права. Разнузданное своеволие, не знавшее меры и предела и приученное к легкой наживе путем грабежа, или собирания оброков, устремило всю свою алчность на чужие плоды трудовых сбережений и повергло народ в совершенную нищету, возможную только в дни истинного лихолетья. От этих насилий люди вынуждены были бежать в неоглядную даль, искать новых земель и там, запасаясь новыми сбережениями, покинуть старый обычай зарывания добра в землю. На прежних же местах, как, например, у исконных земледельцев — белорусов, и до нынешнего дня обмолоченный хлеб зарывается в ямы, и притом тем же способом, как и в те времена, когда войска Карла XII шли на соединение с Мазепой. (Известно, что шведские солдаты, выходя на поля перед солнечным восходом, разрывали ямы, наполненные рожью, узнавая эти места по отсутствию росы, которую высушивала скрытая теплота зарытого зерна.) У великороссов точно так же еще жива любимая святочная игра — "хоронить золото и чисто серебро".

По всему громадному северу России, от финляндских до сибирских границ и от Соловецкого монастыря до Троице-Сергиевой лавры, в народе живет память о тех грабительских временах, которые известны под общим именем "панщины". Это имя несомненно указывает на ту эпоху, когда шайки разноязычного и разноплеменного народа опустошали Русь в тяжелую годину междуцарствия. "Панами" для олонецких озерных местностей и беломорского поморья были и отряды шведских войск, и приметавшийся к ним всякий бездомный сброд, вроде того, который, отбиваясь от польских войск Лисовского и Сапеги, грабил народ от Волги до Сев. Двины и Пинеги включительно. Это были небольшие горсти людей, умевшие нападать врасплох и беспощадно грабить мелкие и разобщенные селения лесных местностей, — шайки, подобные тем, которых в костромских лесах заморозил Сусанин, а олонецкая баба истребляла, обливая горячим овсяным киселем ⁴⁶. Атаманам этих разбойных шаек приписываются великие богатства, которые они, в случае полных неудач, спешили зарывать в землю. Вот образчик подобных преданий, записанный в Кадниковском уезде Вологодской губернии, могущий служить прототипом однородных рассказов.

Выбрали себе паны притон в одном месте и стали из него наезжать и грабить, всего чаще по праздникам, когда народ расходился по церквам и на базары. Заберут паны что получше, а деревню сожгут. Этим они вывели народ из всякого терпения. И вот согласились против них три волости и окружили притон так, что разбойникам некуда было деться. Стали они награбленное добро зарывать в землю в большой кадке, и неспроста, а с приговором, чтобы то добро никому не досталось. Атаман ударился о землю, сделался черным вороном и улетел. Товарищей же его всех захватили и "покоренили" ⁴⁷.

Разбои, принявшие благодаря полному неустройству управления обширные размеры, отчасти обязаны были своими чрезвычайными успехами еще тому, что народ не переставал видеть в руководителях шаек чародеев, спознавшихся с нечистою силою. В этом убеждены были не только все члены шайки, но и сами атаманы, которые выделялись из толпы природным умом, пылким воображением, исключительною телесною силою и даже увлекательным даром слова. Разину, например, этому поволжскому богатырю-чародею, сам Илья Муромец годился только в есаулы. И неудивительно, конечно, что, обладая такой сверхъестественной силой, Разин обогащался и откупами с проходящих торговых судов, и даже царскою казною с разграбленного и сожженного им первого русского корабля "Орла". Неудивительно также, если тревожная жизнь, среди поисков новой добычи и преследований со стороны правительственных властей, вынуждала Стеньку зарывать в землю награбленные сокровища. По крайней мере, народ верит в это, и все длинное побережье, от Симбирска до Астрахани, все эти лесистые Жигулевские горы и песчаные голые бугры Стеньки Разина в народном воображении до сих пор считаются местами, где зарыты бесчисленные клады: там лодка с серебром затерта илом на песках, здесь, Жигулях, у Разина дупла, — сундук полон платья, а сверху, как жар, горит икона, и заклята та поклажа на 300 лет; там в полугоре, у спуска к Волге, зарыто 12 нош⁴⁸серебра в чугуне, покрытом железным листом; здесь, в Шиловской шишке (гора близ с. Сенгилея), подвал, а в нем на цепях четыре бочки золота, охраняемого большим медведем. Замечательно, что народ определяет ценность клада с большой точностью. Так, в селе Шатранах (Буинского уезда Симбирской губ.) лежит, по преданию, казны 10 мер (пудов) золота, 2 сундука жемчуга, 4 пуда меди. Это сокровище принадлежало брату Степана Разина, Ивану, и тот, кому достанется клад, должен медные деньги раздать нищим: по прямому смыслу зарока. Кроме Степана Разина, составляющего центральную фигуру во всей истории поволжской вольницы, наш народ знает еще бесконечное множество более мелких удальцов и просто разбойников, обладавших, сверхъестественной силой и зарывавших в землю богатые клады, Так, в Двиницкой волости (Вологодская губ., Кадниковский уезд) разбойник-атаман, прозванный за свою неуловимость "Блохой", приставил к своему кладу целую свору злых рыжих собак. Кузьма Рощин, грабивший в Муромских лесах купеческие караваны, оставил после себя множество кладов в так называемом Рожновом бору. Это предание настолько свежо, что некоторые старожилы называют даже по именам его сподвижников и укрывателей⁴⁹. В Брянских лесах, и вообще в южной лесной части Орловской губернии, также называют много мест, где скрыты клады, зарытые полумифическим разбойником Кудеяром. Говорят, что над камнями, прикрывающими эти сокровища, не только вспыхивают огоньки, но два раза в наделю в 12 часов ночи слышен бывает даже жалобный плач ребенка. Этот Кудеяр (время деятельности его с достоверностью не указывается) на всем пространстве великорусской украины, от Саратовского Поволжья вплоть до устьев Десны, до некоторой степени предвосхищает славу самого Степана Разина. Сверх вышеупомянутых орловских местностей, в семи уездах Воронежской губернии существуют урочища, носящие его имя. Указывают, например, его "лог", памятный ставками многочисленных табунов украденных им лошадей; его лощину-"мертвушу" — притон шайки; "городище" среди Усманского громаднейшего казенного леса, окруженное высоким валом и обрытое широкою канавою, даже со следами въездных ворот; и затем множество ям и курганов его имени, в которых находили человеческие кости, кинжалы, пики, бердыши, кольчуги, кольца, перстни, татарские монеты и пр. Вот почему не уменьшается страсть к отысканию кладов в Усманской даче, внушающей своим мрачным величием невольный страх и порождающей в народе смутные .рассказы о том, что здесь заметны даже следы канавы, по которой намеревались некогда спустить целое озеро, называемое Чистым, чтобы достать со дна его из огромных выходов и погребов бочки золота и серебра, сундуки с дорогими камнями и мехами, даже целую старинную карету, сплошь наполненную деньгами, и т. п. Страсть к легкой наживе повсюду расплодила множество кладоискателей, которые до такой степени увлекаются идеей быстрого обогащения, что зачастую кончают однопредметным помешательством. Эти несчастные маньяки вызывают бесконечные насмешки и, сплошь и рядом, делаются жертвами обмана. За дорогую цену им продаются особые "записки кладов", к их услугам находятся руководители, заведомо приводящие на пустое место, заранее прославленное и искусно обставленное всеми признаками таинственного урочища, и т. д. Вот несколько образчиков таких помешанных фанатиков.

Один из известных симбирских кладоискателей занес в свою запись о кладах следующий эпизод: "А вот нищий Василий Семеныч доподлинно взял поклажу в селе Красной Поляне, а научил его, как взять, заштатный дьякон: все больше молитвами отчитывал из требника Петра Могилы. За тем требником ездили мы три раза в Ливу (село Корсунского уезда), да дорого просят: сто рублей, да еще надул подлец-лубянишные глаза Евсейка, а денег обобрал много. На что был богат Филипп Чистяков: четыре расшивы⁵⁰ имел — да и те все прожил в клады. Одначе, Бог поможет (заключает свою запись неисправимый фанатик-кладокопатель), весной возьмет малу толику. Есть у целовальника под горой книга "Немая строка": по ней вызывать можно".

И, умирая, не поживившись ни единым кладом, этот старик закончил свою запись следующим завещанием, напоминающим бред умалишенного:

"А как Бог велит, — поучает он своих детей, — отчитываем Разину поклажу, только первее наперво сто рублей, как помру, отошлите дедушке в божью церковь, ко Владимирской Божьей Матери. А мать чтобы не знала: все в питейный угодит. А золото куда положу — шепну опосля, смотрите только, как бы обменяли: чай все крестовики⁵¹. А если уж менять, так из-под виду, а для казны места немного. А святую икону, что на поклаже лежит, освятить доведется".

В воронежской украйне прославился другой убежденный чудак, исходивший весь тот край вдоль и поперек, разыскивая клады Кудеяра, между которыми один состоял из 60 парных воловьих подвод серебра, 10 пудов золота и целого лотка драгоценных камней. Около этого помешанного образовалась целая толпа плутоватых пособников из мещан и отставных солдат, являвшихся с предложениями заговоров и записей, таинственных талисманов, завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины, добытой в полночь с могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.

При содействии тех же кладоискателей образовалась целая своеобразная наука о различных способах отрывать и находить клады. Для получения клада надо, прежде всего, знать зарок, с которым он положен, а эти заклятия настолько капризны, что без записей или подсказов знающих людей невозможно и приступать к делу. Так, например, на большой дороге, между почтовой и казенной просекой, зарыт клад; чтобы найти его, надо спеть 12 песен, но таких, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про недруга, ни про милого, ни про немилого. Лежит другой клад под сосной; чтоб получить его, нужно влезть на эту сосну вверх ногами и спуститься назад точно так же вниз головой. Разбойники обычно зарывали свои сокровища "на сто голов человечьих", но значение этого заклятия мудрено отгадать: сотому ли дураку приходить, чтобы дались те деньги на голодные зубы, или следует самому быть разбойником, чтобы загубить сто человек, прежде чем взяться за заступ⁵².

Бывают на клады и такие мудреные заклятия: "Попадайся клад доброму человеку в пользу, а худому на гибель" — или еще: "Тому это добро достанется, кто после моей смерти тотчас же голым пропляшет"; зарывают и на человека определенного имени, — это, если можно так выразиться, "именные" клады.

Для заурядных искателей чужого зарытого добра исстари существуют могущественные средства, при помощи которых можно одновременно узнать и место нахождения клада, и способ добычи его. Беда только в том, что эти средства даются нелегко. Таковы цвет папоротника⁵³, разрыв-трава, шапка-невидимка и косточка-счастливка. Первый хотя и принадлежит к числу бесцветковых растений, но в ночь на Ивана Купалу, когда, ,по народному убеждению, все цветы на земле достигают наивысшей силы расцвета, горит несколько мгновений огненно-красным отливом. Вот этот-то момент и должен уловить кладоискатель, чтобы обеспечить за собой успех. Нечистая сила, охраняющая клад, очень хорошо знает таинственные свойства папоротника и, с своей стороны, принимает все меры, чтобы никому не позволить овладеть цветком. Она преследует смельчаков диким хохотом и исступленными воплями, наводящими ужас даже на человека неробкого десятка. Однако на все эти острастки нечистой силы всероссийское предание советует не обращать внимания, хотя, как говорят, не было еще случая", чтобы самый хладнокровный смельчак остался равнодушным ко всем этим ужасам. Но зато бывали случаи, когда папоротник сам собой попадал некоторым счастливцам в лапоть, задевавшим, его нечаянно ногою. С той поры такие избранники все узнавали и видели, замечали даже место, где зарыт клад, но лишь только, придя домой, разувались и роняли цветок, как все знания исчезали и счастье переставало улыбаться им. Некоторые думают даже, что стоит положить цветок за щеку в рот, чтобы стать невидимкой. Впрочем, для последней операции придумана особая косточка, которую находят в разваренной черной кошке ⁵⁴.

Разрыв-трава также отыскивается в ночь на Ивана Купалу. С ее помощью можно ломать все замки, сокрушать все препоны и разрушать все преграды. Но так как и она, подобно папоротнику, держит цвет не дольше того времени, которое полагается для прочтения символа веры и молитв Господней и Богородичной, то имеется, следовательно, достаточное основание считать ее просто сказочным зельем.

Сверх таинственных обрядов и сложных приемов, из которых ни одного нельзя позабыть, для искателей кладов придуманы еще заговоры и даже молитвы. Те и другие сотканы из гнилого прядева пустых слов: "Пойду в чистое поле, во леса дремучие, за черные грязи, через океян-море". А здесь "стоит столб, а на нем сидит Спас-Пресвятая Богородица". "За болотом немного положено — мне приходится взять. Отойди же ты, нечистая сила, не вами положено, не вам и стеречь". При розыске таинственных сказочных цветков главная мольба заключается в том, чтобы "черт поиграл им да, опять отдал и не шутил бы, не глумился над рабом божьим". В самодельных же молитвах, придуманных для раскрытия клада, рассчитывают на то, чтобы силою слов и знамением креста сокрушить нечистую силу, приставленную сторожить клад и "отчитывать" самый клад ⁵⁵. Впрочем, прямой нужды в этом отчитывании не имеется, но требуются особые благочестивые приемы в тех случаях, когда над кладом находится или часовня, или поставлен крест, или висит на золотой цепи икона Богородицы в золотой ризе, или же, наконец, подвешена одна лампадка. И то, и другое, и третье знаменует присутствие такого клада, который спрятан с таким зароком, чтобы нашедший его построил церковь или часть приобретенного разделил нищим или разнес по чтимым монастырям. Народное воображение — даже над кладами великого чародея и беспримерного богача Стеньки Разина — поставило в некоторых местах иконы Богоматери и перед ними повесило неугасимые лампады.