Молдавская и валашская литературы 5 страница

В литературе растет убеждение, что характер — дело обстоятельств, что героя можно переубедить, как можно переубедить и читателя, обличить и пристыдить виновного, исправить злые нравы, возбудить жалость к бедному и даже грешному человеку. Это убеждение находится в связи с ростом просветительства и значения естественных наук. Особенный интерес возбуждают географические знания. Появляется довольно много сочинений о чужих странах и чужих народах, записок путешественников. В Москве и Киеве возникают первые академии: в Москве — Славяно-греко-латинская, в Киеве — Киево-Могилянская коллегия, в 1701 г. переименованная в академию.

Существенное значение имело появление литературного самосознания. Сперва в украинской и белорусской литературах, а потом и в русской важную роль начинают играть теоретические сочинения по риторике и поэтике. Появляется разделение стилей на три: высокий, средний и низкий. Благодаря этому разделению становятся возможными разные типы литературы, придворная и посадская, церковная и светская, и разные литературные жанры: официально-торжественные и предназначенные для самого широкого чтения. Все это идет рука об руку с расширением социального контингента читателей и писателей. Особенное значение имело появление читателей в демократических слоях общества: среди мелких торговцев и ремесленников, низшего духовенства и даже крестьянства.

В XVII в. по всей Европе усиливается литературное общение: переезды писателей из страны в страну, переводы поэтических произведений, особенное внимание к сохранению индивидуального стиля писателей при переводах.

В результате усилившегося в XVII в. литературного общения стран и на основе местных процессов во все три восточнославянские литературы проникает барокко, достигая Москвы через Украину и Белоруссию. Барокко имело в литературном развитии всех трех восточнославянских стран выдающееся значение, хотя «школьный» вариант барокко, который оказал здесь воздействие, не принадлежал к числу наиболее высоких. Однако восточнославянское барокко не может быть отождествлено с барокко в Центральной и Западной Европе. Оно заключает в себе своеобразные черты, порожденные особенностями местных исторических условий.

В странах Западной, Южной и Центральной Европы барокко пришло на смену Ренессанса. В известной мере это было реакцией на Ренессанс и частичным возвращением к Средневековью. Так это было во всяком случае на ранних стадиях развития барокко. Но ни в России, ни на Украине, ни в Белоруссии Ренессанса как

342

определенно выраженной эпохи не существовало. Были только элементы Ренессанса. Поэтому историческое значение барокко у восточных славян было иным. Оно не могло здесь иметь значения реакции на Ренессанс. Оно не могло быть и частичным возвращением к Средневековью, ибо не было и отхода от Средневековья, от его эстетических принципов. Поэтому барокко изменило у восточных славян свою историческую функцию. Не придя на смену Ренессанса, оно частично приняло на себя в восточнославянских странах миссию последнего.

Переход от Средневековья к Новому времени не мог совершиться без ренессансных явлений, к которым следует отнести развитие личностного начала в культуре, секуляризацию культуры, развитие научного мировоззрения, стремление утвердить разумное начало в социальной сфере и пр. Восточнославянское барокко было одним из слагаемых того «замедленного Ренессанса», который здесь, в восточнославянских странах, охватил несколько веков культурной истории. Этому варианту барокко были присущи элементы просветительства. Барокко в восточнославянских странах способствовало отходу от средневековых принципов искусства, способствовало европеизации искусства, развитию жанровой системы восточнославянских литератур.

В искусстве восточных славян барокко имело более жизнерадостный характер, чем на Западе, но вместе с тем и менее глубокий. Просветительский характер барокко в восточнославянских литературах в немалой степени способствовал расширению содержания литературных произведений. Внутренняя жизнь человека интересовала писателей восточнославянского барокко главным образом в ее внешних проявлениях, но вместе с тем самый круг людей, исторических деятелей, вводимых в свои произведения писателями, оказался в произведениях барокко гораздо более широким, чем в предшествующем периоде. Интересовал писателей и быт, но он выступал и тут главным образом в своих «идеальных» формах — лишенный признаков времени и национальности. Однако он играет большую роль в литературных произведениях, так как человек начинает показываться в конкретной обстановке, в окружении других людей.

Специфические черты приобрело барокко в России. Явившись в Россию из Украины и Белоруссии, русское барокко в XVII в. в лице его крупнейших представителей было связано с абсолютизмом, носило «придворный» характер. Именно в России приобрел особенное значение просветительский характер барокко. Придворные поэты стремились воздействовать на царя и его придворных, «воспитывать» их, внушать им необходимость просвещения их подданных.

Этим всем барокко сыграло положительную роль в подготовке эпохи петровских преобразований и вообще в усвоении западноевропейской культуры. Барокко способствовало, вследствие присущего ему характера, росту числа переводов. Благодаря этим переводам образовывалась некая общая для всех европейских литератур единая стилистическая линия, единые стилистические увлечения. И к этой общей линии начинают легко присоединяться восточнославянские литературы. Межнациональные контакты играют в барокко очень большую роль.

Барокко в истории восточнославянских культур послужило мостом к Новому времени, и недаром в России оно созрело и развилось как раз в той социальной среде, которая проводила и так называемые петровские реформы: в среде придворной, высшего купечества и высшего, преимущественно украинского по своему происхождению, духовенства.

Вместе с тем барокко в восточнославянских странах в некоторых отношениях противостояло демократической культуре низов и потому оказалось ближе связано с католицизмом, униатством и никонианством в этих странах, чем с движением национально-освободительным в религиозной сфере.

Все особенности литературного развития XVII в. прочно скованы в единую цепь, но в разных частях этой цепи отдельные звенья как бы противостоят друг другу: усиление религиозной полемики и секуляризации литературы, рост национальных черт в литературе и усиление иностранных влияний, рост демократических начал и появление в верхах общества барокко. Само барокко в восточнославянских странах было противоречивым по своей сущности.

Противоречивость и пестрота литературных явлений и составляет наиболее примечательную черту литератур XVII в.

Наблюдая за параллельным развитием трех восточнославянских литератур в XVII в., мы можем легко заметить, что некоторые явления, характерные для Нового времени и в первую очередь барокко, проникали в украинскую и белорусскую литературы раньше, чем в русскую. Однако относительное опережение в историческом развитии не означает общего превосходства одной литературы над другой. В любой из периодов — и в Средневековье, и в Новое время — могут создаваться литературные шедевры и произведения средние. Специфика развития русской литературы XVII в. была обусловлена силой и глубиной традиций литературы средневековой. Вторжение или рост новых явлений в литературе были связаны в русской литературе

343

с рождением чрезвычайных, своеобразных, а иногда и парадоксальных феноменов. К ним, например, относятся произведения Аввакума с их смешением крайнего консерватизма и не менее резкого проявления нового. К ним же относится, скажем, замечательная «Повесть о Горе-Злочастии» с ее «пророческими» элементами — демократической темой «маленького человека», темой, которой было суждено войти в русскую литературу только в XIX в.

Русская литература [XVII в.]

343

ВВЕДЕНИЕ

XVII век в России стоит на грани двух больших эпох — Средневековья и Нового времени. В. И. Ленин ведет начало Нового времени в русской истории «примерно с 17 века» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 137). Образование общерусского рынка, громадные социальные движения, выдвижение на историческую арену новых социальных слоев — все это способствовало значительным переменам в культурной жизни страны, росту новых представлений и нового сознания.

В течение всего XVII в. происходило накапливание практических знаний. Особенно велик вклад русских людей XVII в. в мировую географическую науку. Русские сделали ценнейшие географические открытия на Севере и Северо-Востоке Азии. В 1633 г. И. Ребров и И. Перфильев прошли по реке Лене до ее устья. В 1641 г. М. Стадухин прошел по реке Индигирке и дальше морем до Колымы. В 1643—1646 гг. В. Поярков обследовал берега Охотского моря, а в 1643 г. Ф. Попов и С. Дежнев проплыли из Ледовитого океана в Тихий, установив, что Азия отделена проливом от Америки. В 1647—1651 гг. Е. Хабаров совершает свое путешествие по Амуру. Русские «землепроходцы» составляют интереснейшие записки о путешествии в Китай и Монголию (И. Петлин, Ф. Байков, Н. Спафарий). Географические материалы обобщались в Сибирском приказе. Сюда поступали устные сведения, статейные списки и чертежи.

В конце XVII в. появляются и первые ученые-географы. К ним в первую очередь следует отнести Семена Ремезова. Ремезов был выдающимся картографом, историком Сибири, своеобразным этнографом и археологом. По заданию Сибирского приказа в 1696 г. Ремезов составляет чертеж всей Сибири, в 1701 г. он заканчивает огромный атлас Сибири. Ему принадлежит также этнографическая карта Сибири и «История Сибирская».

В XVII в. переводится много иностранных книг, исторических, географических, медицинских, философских и т. д. Среди них — «Книга, глаголемая космография» Меркатора, четыре тома атласа Блеу, география Луки де Линда, в которых пропагандировалась система Коперника. Изложение системы Коперника имелось и в переводе труда данцигского астронома Гевелия «Селенография» («Описание луны»). Переводятся книги по военному делу: «Учение и хитрость ратного строения некоторых людей» Вальхаузена и «Голландский воинский устав о наказаниях».

В XVII в. делаются попытки создания ряда собственных практических руководств. Сведения по математике, физике и химии сообщал «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки» А. Михайлова.

Значительно увеличивается количество библиотек и расширяется их состав. В XVII в., кроме библиотек монастырей, известны библиотеки Посольского приказа, библиотека Московской типографии, царская библиотека, библиотеки отдельных представителей знати и церкви — А. Л. Ордина-Нащокина, А. С. Матвеева, патриарха Никона и др. В библиотеках того времени, кроме русских, было много книг на латинском, греческом, польском, немецком и других языках.

В XVII в. начинает живо ощущаться потребность в образовании: именно этим было вызвано во второй половине XVII в. устройство правительственных и частных школ. Школы были открыты в некоторых монастырях. Целью обучения было по преимуществу овладение языками, латинским и греческим. Преподавались также грамматика, риторика и философия. В 1668 г. в Китай-городе была открыта школа для преподавания грамматики славянского, греческого и латинского языков. В 1680 г. открылась школа при Печатном дворе, где обучение велось также по преимуществу языкам. В 1685 г. начались занятия в московской Славяно-греко-латинской академии. Преподавателями ее были ученые греки — братья И. и С. Лихуды. Славяно-греко-латинская академия была первым высшим учебным заведением в России.

Значительные перемены происходят и в русском искусстве. Эти перемены вызваны все более и более укреплявшимися связями с Украиной,

344

Белоруссией, Польшей и с Западной Европой.

В русской живописи XVII в. заметен все больший отход от условности средневекового искусства, от заветов старого иконописного письма. Иконописцы стремятся к реальной передаче внешнего мира, к правдивому и точному изображению жизни. Это стремление к реалистической манере письма особенно ярко проявляется в творчестве крупнейшего русского художника XVII в. Симона Ушакова. Иконописный «лик» уступает место в его творчестве живому человеческому лицу. Созданные им образы «святых» носят «плотский», человеческий характер, далекий от старых иконописных шаблонов.

Во второй половине XVII в. развертывается интенсивная деятельность Оружейной палаты (в Московском Кремле), ставшей своеобразной русской Академией художеств. Здесь сосредоточивается много русских и иноземных художников. Сам факт приглашения в Россию иностранных художников говорил о том, что русская иконопись перестала удовлетворять вкусам большинства общества. Все сильнее и смелее проявлялась тяга к европейской живописи, к ее более реалистическим принципам.

Историко-литературное значение XVII в. не получило еще достаточно точного определения. Одни исследователи, и их большинство, относят XVII в. целиком к древней русской литературе, другие — видят в нем появление литературы новой, третьи вообще отказываются дать ему ту или иную историко-литературную характеристику.

Это век, в котором смешались архаические литературные явления с новыми, соединились местные и византийские традиции с влияниями, шедшими из Польши, с Украины, из Белоруссии.

Это век, в котором прочно укоренившиеся за шесть веков литературные жанры легко уживались с новыми формами литературы: с силлабическим стихотворством, с переводными приключенческими романами, с театральными пьесами, впервые появившимися на Руси при Алексее Михайловиче, с первыми записями фольклорных произведений, с пародиями и сатирами.

Это век, в котором одновременно возникают литературы придворная и демократическая.

Наконец, в том же XVII в. мы видим появление профессиональных авторов, усиление чувства авторской собственности и интереса читателей к автору произведения, к его личности, развитие индивидуальной точки зрения на события и пробуждение в литературе сознания ценности человеческой личности самой по себе, независимо от ее официального положения в обществе.

Несомненно, что все эти и иные явления XVII в. сделали возможным ко второй трети XVIII в. включение русской литературы в общеевропейское развитие, появление новой системы литературы, способной стать на один исторический уровень с литературами Франции, Германии, Англии, развиваться вместе с ними по одному общему типу, воспринимать их опыт и примыкать к общеевропейским литературным направлениям — барокко, классицизму, позднее — к романтизму, реализму, натурализму и пр. без всяких ограничений, снижающих или сокращающих значение этих направлений на русской почве.

Явления Предвозрождения, охватившие Русь в конце XIV и начале XV в., не получили в дальнейшем должного развития. Разрыв с византийской культурой-современницей в результате турецкого завоевания Византии и сохранение только связей с византийскими традициями замедлили и культурное развитие Руси. Вместо того чтобы поддерживать изменения, византийское влияние стало эти изменения задерживать. Но еще тяжелее была для русской культуры гибель городов-коммун — Новгорода и Пскова, ускоренное развитие централизованного государства, обусловленное внешней опасностью при недостаточности экономического развития. Ренессансные явления в русской культуре не были, однако, убиты в корне. Развитие их только задержалось, появление многих из них было отсрочено, перешло в новое состояние. Исследования Н. К. Гудзия, В. Ф. Ржиги, А. И. Клибанова, Я. С. Лурье, Н. А. Казаковой, М. П. Алексеева и других ясно показали существование на Руси ренессансных явлений, хотя и в неразвитом виде.

В XVII столетии, после века необузданных притеснений и государственного вмешательства в литературное творчество, эти ренессансные явления вдруг получают позднее развитие и смешиваются в конце века с явлениями барокко, шедшими с Запада. Ренессанс вступает в свои права, но его развертывание идет не совсем нормально, как у всякого опаздывающего явления. Запоздалое цветение Ренессанса и создало ту пеструю картину, которую являет собой русская литература в XVII в.

Если кратко, в немногих словах, определить значение XVII в. в истории русской литературы и в истории русской культуры в целом, то придется сказать, что главное было в том, что век этот был веком постепенного перехода от древней литературы к новой, от средневековой культуры — к культуре Нового времени. XVII век в России принял на себя функцию эпохи

345

Возрождения, но принял в особых условиях и в сложных обстоятельствах, а потому и сам был «особым», неузнанным в своем значении. Развитие культурных явлений в нем не отличалось стройностью и ясностью. Так бывает всегда, когда историческое движение сбито посторонними связями, внешними неблагоприятными обстоятельствами.

Русская литература на грани XVI—XVII вв. стояла перед необходимостью подчинения литературы личностному началу, выработке личностного творчества и стабильного, авторского текста произведений. Она стояла перед необходимостью освобождения всей системы литературных жанров от их подчинения «деловым», внелитературным задачам и созданию общих форм литературы с западноевропейскими. Развитие критики и литературных направлений, периодической печати, театра и стихотворства, активизация читателей и освобождение литературы от подчинения церковным интересам, проявление самостоятельности писательских мнений, оценок и т. д. — все это должно было появиться в XVII в., чтобы сделать возможным окончательный переход во второй четверти XVIII в. к новому типу структуры литературы, к новому типу литературного развития и к новому типу взаимоотношений с литературами стран европейского Запада. «Европеизация» русской литературы в XVIII в. состояла не только в том, что Россия стала на путь простого знакомства с литературами Запада, но и в том, что это знакомство в результате внутренней подготовленности русской литературы смогло принести обильные плоды.

345

ПЕРЕВОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Большую роль в развитии древнерусской литературы всегда играли переводы с различных языков — древних и новых. В XVII в. особое значение приобретают переводы с польского и латинского, произведения и переводы, созданные на Украине и в Белоруссии. Но различия с предшествующими периодами были и в существе этой переводной литературы. В отличие от переводной литературы предшествующих веков в основном она была светской. Эта была литература с занимательными сюжетами, с эмансипированными героями, литература, где люди пускались в путешествия, смело встречали различные происшествия, где описывались любовь, воинские доблести, прославлялись ловкость и сообразительность. Если бы не то, что многие из переводных сюжетов возникли еще в Средние века, эту литературу можно было бы назвать литературой «народного Ренессанса». Характерно, что сочинения эти приобрели на Руси самого широкого читателя: их читали повсюду — и в дворянской среде, и в демократических низах.

Среди переводных авантюрно-любовных произведений следует в первую очередь упомянуть «Повесть о Бове Королевиче», белорусский перевод которой в начале XVII в., а может быть и несколько ранее, лег в основу русского текста. Бова был популярен в народной среде в течение трех веков — вплоть до XX в. В этой повести прославлялись личные качества — активность, богатырство, храбрость. Герой повести влюбляется, совершает подвиги, борется за справедливость. Русский вариант этой повести постепенно потерял черты рыцарского романа и приобрел элементы русской сказки.

Близкую литературную судьбу испытала и народная книга «История о семи мудрецах». Она проникла на Русь из той же Польши через белорусское посредство в конце XVI — начале XVII в. и на русской почве обросла русскими сказочными чертами. Отдельные сюжеты этой книги получили распространение в русской литературе XVIII в. и перешли в сказку.

Наконец, огромной популярностью пользовалась в течение длительного времени «Повесть о Еруслане Лазаревиче». Следует упомянуть также «Историю о храбром рыцаре Петре Златых Ключей», «Повесть о Василии королевиче Златовласом Чешския земли», «Повесть об Оттоне цесаре римском», «История о Милюзине королевне», «Повесть об Аполлонии Тирском».

Во второй половине XVII в. появляются сборники новелл, получивших на Западе в эпоху Возрождения название фацеций. В основу русского перевода фацеций лег польский сборник 1624 г. Фацеции отвечали возросшей потребности в занимательном чтении и вместе с тем резко снижали темы литературы, низводя их до уровня бытового анекдота, а стиль — к бытовому просторечию. Переводились и отдельные новеллы из «Декамерона» Бокаччо, из «Метаморфоз» Овидия. Переводились и басни Эзопа.

Были переведены с польского «Апофегмата» — четыре книги «кратких и нравоучительных речей» Беняша Будного. Переводились и сборники рассказов с религиозно-нравоучительной тематикой: «Римские деяния», «Великое зерцало» и «Звезда пресветлая».

Переводная литература XVII в. не замкнулась рамками своего времени. Она была в основном широко популярна и в XVIII, и в XIX вв. Переработки переводных произведений XVII в. можно встретить в XVIII в. у Чулкова, Левшина, Курганова. Отдельные сюжеты вошли в лубочные картинки и лубочную литературу, многие были обработаны в сказках. Некоторые сюжеты

346

были использованы также Гаршиным, Л. Толстым, А. Толстым, а в XX в. — Ремизовым.

Возникнув в Средние века, по преимуществу в городской литературе, получив развитие иногда у Бокаччо, иногда у Шекспира, проникнув в разных вариантах в Россию, сюжеты переводной литературы XVII в. служили живой связью литератур и фольклора различных народов, связью между веками, между разнородными культурами, отвечая самым различным запросам национальных литератур в их движении к освобождению литературы от церковности, в укреплении прав личности в литературе и жизни.

346

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНЫЕ ЖАНРЫ
ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Немаловажно значение в становлении литературы XVII в. исторических сочинений, посвященных Смуте. Они свидетельствуют о резком возрастании социального опыта во всех классах общества. Именно в это время вытесняется из политической практики, хотя еще и остается в сфере официальных деклараций, теологическая точка зрения на человеческую историю, на государственную власть и на самого человека. Этот новый социальный опыт сказывается и в секуляризации исторической литературы. Авторы литературных произведений этого периода не только обсуждают события, но и эгоцентрически оправдываются в своем поведении во время самой Смуты. С большой широтой и глубиной они рассматривают характер исторических лиц, анализируют мотивы их поведения. Больше, чем прежде, их интересуют нравы высших слоев общества. Они стремятся эмоционально воздействовать на читателя.

Наиболее значительные произведения этого времени — «Повесть 1606 г.», «Новая повесть о преславном Российском царстве», повести о Михаиле Скопине-Шуйском, «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, «Сказание» Авраамия Палицына, «Словеса дней и царей и святителей московских» Ивана Хворостинина, «Повесть книги сея» И. М. Катырева-Ростовского и С. Шаховского и русские статьи «Хронографа» в редакции 1617 г. Хотя исторические сочинения, посвященные Смуте, и говорят о ней, как о наказании за грехи людей, но, во-первых, самые эти грехи рассматривают в широком общественном плане (главная вина русского народа — «бессловесное молчание» и общественное попустительство преступлениям властей), а во-вторых, стремятся найти и реальные причины событий — по преимуществу в характерах исторических лиц.

Характеристики исторических лиц составляют отныне одну из главных целей исторического повествования. По сути дела, «Временник» Ивана Тимофеева представляет собой собрание характеристик деятелей Смуты и самих событий Смуты. Автор не стремится к фактической полноте и не столько описывает факты, сколько обсуждает их. Его «Временник», описывая события после правления Василия Шуйского, не отличается последовательностью изложения: это очерки и характеристики, в особенности последние.

Так же точно и «Словеса» Ивана Хворостинина состоят в основном из характеристик деятелей Смуты, начиная с Бориса Годунова. Во вступлении Хворостинин говорит о целях своего труда: он намеревается описать «пастырей наших деятели», подвиги «великодушных муж, и бескровных мучеников, и победоносцев».

То же самое может быть сказано и о «Повести книги сея» И. М. Катырева-Ростовского и С. Шаховского, в конце которой помещено даже особое «Написание вкратце о царех московских, о образех их, и о возрасте, и о нравех». В известной мере то же стремление к обсуждению характера исторических деятелей отличает и другие сочинения о Смуте: «Сказание» Авраамия Палицына, «Иное сказание», повести С. Шаховского и многие другие. Появляются и произведения, специально посвященные тому или иному историческому лицу, например Михаилу Скопину-Шуйскому.

Интерес к интерпретации событий и к характеристикам исторических деятелей типичен для всех произведений о Смуте, но особенно отчетливо он сказывается в рассказах о Смуте и предшествующем ей по времени «Хронографе» второй редакции (1617). Выдающееся значение имеет в русских статьях «Хронографа» новый подход к характеристикам исторических лиц. Автор этих статей резко усилил светский момент в этих характеристиках и отошел от предшествующего агиографического стиля, который был так характерен для «Степенной книги» или для других сочинений XVI в. В его характеристиках нет резкого противопоставления злых персонажей и добрых, нет и строгого осуждения грешников и злых. Он как бы видит человека в соединении хороших и дурных сторон его личности. «Не бывает же убо никто от земнородных безпорочен в житии своем», — объявляет автор «Хронографа». «Во всех земнородных ум человечь погрешителен есть», — говорит он в другом месте. Рассуждает автор русских статей «Хронографа» 1617 г. и о том, как человек «совращается» на злое. Нет, следовательно, людей только злых или только добрых, и характер людей формируется жизнью. Он стремится

347

показать, как стал злым и жестоким Грозный, как совмещались хорошие и дурные качества в Борисе Годунове, в патриархе Гермогене, в Иване Заруцком, Козьме Минине и т. д.

Так же сложны характеры действующих лиц во «Временнике» Ивана Тимофеева, в «Словесах дней и царей» Хворостинина и т. д.

Еще одна черта знаменует новизну подхода к своим темам авторов начала XVII в. — это их субъективизм в интерпретации событий. Эти авторы были по большей части сами активными деятелями Смуты. Поэтому в своих сочинениях они выступают отчасти и как мемуаристы. Они пишут о том, чему были свидетелями и участниками, стремятся оправдать собственную позицию, которую они занимали в то или иное время. Этими автобиографическими элементами наполнены сочинения Авраамия Палицына, Ивана Тимофеева, Ивана Хворостинина и др. В этих сочинениях уже заложен тот интерес и к собственной личности, который в XVII в. скажется в усиленном развитии автобиографий (Аввакума, Епифания и др.).

Разрушение старых канонов и появление нового отношения к человеческой личности происходят и в таком традиционном жанре, как церковное житие.

Житие требовало непременной идеализации святого. Но в житиях XVII в. личность святого уже в меньшей мере, чем раньше, возносится над бытом и обыденностью. С этой точки зрения особенно показательны два церковных произведения, которым литературоведы присвоили название «повестей»: «Повесть о Марфе и Марии» и «Повесть о Ульянии Осоргиной».

«Повесть о Марфе и Марии» в сюжетной своей основе — типичное сказание о перенесении святыни из Царьграда на Русь, но этот сюжет вставлен в раму бытовых отношений. Перед читателем проходят местнические споры мужей обеих сестер, бытовая обстановка длинного путешествия, погони за чудесными старцами и т. д.

Так же, как и в «Повести о Марфе и Марии», в «Повести о Ульянии Осоргиной» идеализируется «средний человек», вполне «бытовая личность». Все просто и обыкновенно в судьбе Ульянии Осоргиной. Но она тем не менее «святая», и ее житие оканчивается описанием ее посмертных чудес, тоже вполне бытовых и совсем невидных.

Ульяния — внешне ничем не примечательная женщина: она родилась в семье служилого человека, как и все в те времена, она выходит замуж очень рано — в шестнадцать лет; муж ее — также обычный служилый человек. Ульяния рожает ему детей, ведет все «домовное строение» с помощью многочисленной челяди. Ее окружает семья — муж, свекор, свекровь, дети. Ей не только не удается осуществить своего заветного желания постричься в монахини, но порой у нее нет даже возможности посещать церковь. Идеализация ее образа идет своими путями, далекими от прежних житийных трафаретов. Ульяния идеализируется в своих хозяйственных распоряжениях, в своих отношениях к слугам, которых она никогда не называла уменьшительными именами, не заставляла подавать себе воды для умывания рук или развязывать свои сапоги, а всегда была к ним милостива и заботлива, наказывая их «со смирением и кротостию». Она идеализирована и в своих отношениях к родителям мужа, которым она кротко подчинялась. Она слушает и своего мужа, хотя он запрещает ей идти в монастырь. Свекор и свекровь передали ей в конце концов ведение всего хозяйства, увидев ее «добротою исполнену и разумну». И это несмотря на то, что она потихоньку обманывала их, правда с благочестивыми намерениями. Не обходится в доме и без крупных конфликтов: один из слуг убивает ее старшего сына.