Шаг в большой божий мир

(По рассказу Н.В. Мурашова)

Еще при своей жизни отец Васьки Ощепкова успел пристроить сына в церковно-приходское училище Александровска. После его смерти опека, учрежденная над сиротой, решила и дальше оплачивать его обучение из того дохода, который продолжали приносить построенные его отцом и сданные в наём дома.

Учиться хотелось: нравились уроки Закона Божия, которые вел старенький батюшка, терпеливый с озорными отроками; легко запоминались на других занятиях названия рек, гор, городов – а пуще хотелось стать большим и повидать весь этот огромный неведомый мир своими глазами.

По дороге из училища к дому, где он квартировал под надзором вдовы-опекунши, улицы Александровска давали ему другие уроки: на многих модных магазинах, парикмахерских салонах, галантерейных лавках рядом с русскими красовались чудные знаки иностранной азбуки – иероглифы. Он невольно запоминал их написание и значение.

Но чем больше появлялось японцев в Александровске и его окрестностях, тем озабоченнее становились лица чиновников губернаторской канцелярии. Если все население Сахалина к этому времени составляло сорок шесть тысяч человек, то японцев на острове было уже более сорока тысяч. И как раз в 1903 году, несмотря на упорные слухи о близящейся войне, японцы двинули к Сахалину целую армаду рыболовецких шхун. Процветала и увеличивалась японская колония в самом Александровске.

Несмотря на протесты генерал- губернатора Сахалина японскому консулу, лишь одна десятая всего улова японцев в наших территориальных водах поступала русским. Девять десятых деликатесной рыбы, крабов и других рыбопродуктов шло на внутренний рынок Японии, а так как это превышало существующий спрос, значительная часть улова перерабатывалось на другие нужды. Отрезанный от материка Сахалин позднее всех узнал и о начале войны, и о блокаде, а затем и о падении Порт-Артура. Только в марте 1904 года правительство России постановило объявить амнистию тем каторжанам, которые примут участие в обороне острова. В этом же году в Японии возникла « Лига возвращения Сахалина».

Всю зиму с острова люди старались перебраться в Николаевск-на-Амуре. Через Татарский пролив в обратном направлении, на Сахалин, поступали немногочисленные воинские подразделения и боеприпасы.

Летом 1905 года на рейде Сахалина показался японский крейсер «Акацуки» в сопровождении многочисленных десантных катеров. Началась оккупация острова. Оккупируя Сахалин, японцы скрывали от его жителей, что в Портсмуте начались мирные переговоры с Россией.

Русская делегация в Портсмуте еще отстаивала на переговорах Сахалин для России, когда оккупантами было объявлено, что до 7 августа 1905 года всем неяпонцам следует покинуть остров, а тем, кто останется следует в ближайшие дни принять японское подданство и платить империи налоги согласно японским законам.

Преосвященный владыка Николай записал в эти дни в своем дневнике:

« …к позору присоединилась новая клякса на лицо России: Сахалин забирают японцы по частям; нигде, конечно, нет им сопротивления, по малочисленности нашей. Кладут японцы наше сокровище себе в карман; уже рассчитали, что одного каменного угля у них на Сахалине теперь на 500 миллионов; а пленных русских с женами и детьми привозят сюда и сдают французскому консулу; военных забирают в плен и расселяют по колониям русских военнопленных здесь…»

Многое, вероятно в силу мальчишеского возраста, проходило мимо Васьки. Но переселение уже напрямую касалось и его. Стали доноситься слухи о разоренных и сожженных оккупантами селениях на юге острова. Толпы беженцев скопились на пристани Александровска. Их ожидал путь через пролив в трюмах японских транспортов и лагеря для пленных в Японии . Французский консул должен был организовать дальнейшую передачу гражданских пленных русским властям на родине и теперь им предстояла трудная зимовка на Амуре в ожидании дальнейшего решения своей судьбы.

Возможно и затерялся бы среди этого потока сирота Вася Ощепков, если бы судьбой ребятишек из приходского училища, оказавшихся на оккупированном Японией острове, не озаботилась православная миссия в Хакодате – том самом городе, откуда начинался японский «Путь на север».

Дети, у которых были родители, разделили судьбу взрослых. А Васька, совершив первое в своей жизни «заграничное» путешествие по морю, прибыл с Сахалина на другой, японский, остров. Он стал учеником школы, открытой когда-то в Хакодате преосвященным Николаем. Теперь она переживала не лучшие времена: после перевода консульства в Токио работала в основном женская школа, да один класс, где занимались местные ребятишки. Там и предстояло учиться сиротам с острова Сахалин, которых готовили, как говорится, по способностям и призванию – кого в миссионеры, кого в военные переводчики, в которых нуждалась русская армия на Дальнем Востоке.

Транспорт причалил к пристани, потеснив плоскодонные рыбачьи лодки. Во все глаза рассматривал Васька домики - непохожие на сахалинские, какие-то легкие, как ненастоящие. Поразили крытые тротуары с навесами. « Снега в феврале и в марте бывает много, -объяснили ему потом в миссии. – если бы не навесы, туннели бы в снегу рыть пришлось».

Но пока стояла ранняя осень и березки у деревянной церквушки возле миссии красовались совсем золотые. Начальник миссии отец Анатолий оглядел новичка быстрыми черными глазами, положил руку на плечо: « Как зовут? Васька, говоришь? Раб Божий Василий, значит… Не робей, парень, здесь ты у своих. Господь не даст в обиду сироту. Народ у нас в училище смирный – в миссионеры готовятся, в проповедники, значит. Да ты, я вижу, и сам не слабенький, отощал только малость. Ну ничего, отец эконом откормит.»

Наверное труднее вживался бы Васька в новый открывшийся перед ним незнакомый мир, если бы не хлебнул до того горя сиротской жизни и не понял бы, что как бы ни поворачивалась судьба, а свет не без добрых людей. Были такими добрыми людьми опекуны, всерьез озаботившиеся будущим доверенного им мальчонки; потом среди всех невзгод не забыли о детишках русские военные, поручившие их судьбу Господу Богу и русским священникам в Японии; и наконец внимательно следил за судьбой маленького русского в Японии тогдашний начальник православной миссии в Хакодате отец Анатолий.

А за всем этим незримо стоял главный архипастырь Японской православной Церкви – епископ Николай. Это по настоянию Святителя училище в Хакодате занималось по программе государственных учебных заведений Японии, но для будущих миссионеров преподавали в нем и русский язык, и основы православного вероучения на обоих языках.

Для Васьки иероглифы, в шутку, ненароком запоминавшиеся на уличных вывесках, теперь стали азбукой чужого языка, на котором отныне ему предстояло говорить и писать так же свободно, как на родном.

Вначале это пугало его, но одолела природная любознательность, да и лестно было освоить язык быстрее, чем некоторые русские миссионеры, через краткое время покидавшие Хакодате именно по причине трудности овладения японским языком. Подбадривал пример отца Анатолия, который свободно объяснялся и с японскими мальчишками, и с важными бонзами – их родителями.

Был и еще один предмет, которым Васька занимался с увлечением, хотя и многое казалось ему в этих занятиях загадочным и таинственным. Это были восточные единоборства. Преподавал их японец – сэнсей. В школе часто поговаривали, что из-за него, Васьки, японцы считают учителя клятвопреступником: он-де клятву давал, никому не сообщать секретов своего мастерства, а сам обучает единоборствам русского, высланного с Сахалина. Грозились уже учителю какие-то люди, что добром это не кончится: плевали вслед ему на улице, подбрасывали написанные иероглифами свитки с угрозами. И верно, вскоре произошел случай, который запомнился Ваське на всю жизнь.

Шел обычный урок.

- А теперь запомни, - узкие, восточного разреза глаза не отрывали пристального взгляда от него, Васьки, сидевшего в позе « лотоса» на тонкой рисовой соломе татами, - запомни: прежде всего надо научиться правильно дышать.

В спортивном зале было светло. От нагретого солнцем пола пахло воском.. Запах напоминал Ваське о печальном: погребальные свечи, напевное бормотание священника. Но отвлекаться было нельзя.

- Если не научишься правильно дышать, то не научишься ничему. Повторяю: это крайне важно. Придется тренироваться до тех пор, пока ты просто не сможешь дышать неправильно.

Стало немножко смешно: дышал же до сих пор! Правда, мамка говорила, что не сразу – думали уж, что родился мертвым. Но повитуха дала такого шлепка, что сразу и задышал, и заорал благим матом…Мамка, где ты? Батюшка говорил, что Боженька взял. Зачем ему? А Ваське без мамки бывало вот как плохо. Особливо пока не подрос…

Сухие желтоватые пальцы больновато ткнули в лоб:

- Где твои мысли, мальчик? Ты разве забыл, что находишься в до-дзё?

Забудешь, как же – и так всё свободное время проводишь в этом до-дзё – зале для тренировок. А говорили, что будут учить на батюшку. И верно – учат. Только при чем здесь эти тренировки? Говорят, что способный к этим их японским боям…Может и так. Только сейчас об этом лучше не думать, а то учитель, по-ихнему сэнсей., опять будет сердиться. Надо скорее сложить ладошки вместе да поклониться.

- Дышать будем так: вдох на два счета, два счета – задержка дыхания, два счета –выдох. Смотри: чтобы не считать тебе постоянно, я запускаю этот маятник. Он стучит – слышишь? Стук - вдох, стук - задержишь дыхание, стук – выдох. Понял? Начали.

Ну и муторный же это урок! Качается блестящая штука, стучит, будто сердце бьется. Аж в сон клонит…

Вдруг шум какой – то за дверями. Голоса. И учитель насторожился. Ваську за полог толкнул, туда, где раздевалка. Шипит чуть слышно: « Не вздумай высунуться – не твое дело». А сам почему-то не на двери, а вверх, на окна смотрит. А в окнах – вот они! В черном все и на рожах маски Тоже черные. Сколько же их? Четверо? Шестеро? А сэнсей - то один…

Их было семеро и самый здоровенный выдвинулся вперед – руки выставлены, кисти болтаются. Сэнсей потом объяснит: поза « богомола». Шагнул вперед, в голову учителю замахивается. Васька и не видел, что сэнсей сделал – быстро всё очень. Только верзила уже лежит на татами. Сэнсей объяснил потом: дал ему пальцами в солнечное сплетение, ребром ладони рубанул шею, колено вверх – в лицо.

Остальные, видать, поняли, что поодиночке слабо им - все вместе двинулись. Васька не выдержал – пискнул тихонько. Учитель обернулся мимолетно – и вот уже лежит на татами. Но зацепил чью-то ногу рукой, дернул и незаметным движением перекинул одного через голову. Потом двинул кого-то помеж ног, перекувыркнулся, вскочил на ноги. У одного из тех-то маска свалилась – сэнсей его за волосы и как даст сверху! Это рассказывать долго, да и не разобрал Васька в этой куче разные подробности – потом уже учитель все расписал, как на тренировке.

Теперь их осталось четверо. У одного, видать, коленка повреждена – аж посинел от боли и злости. Здоровой ногой замахивается. Учитель поднырнул как-то ему за спину, зацепил за ногу больную, подсек ее, схватил нападавшего за шею и , видать, придушил. А сам движется, движется, будто танцует, туда, где в углу дощечки для тренировок каратэ валяются. Схватил две, отражает ими удары. Потом как – то защемил одному голову между дощечками, да, видимо, сильно уж очень…Тот больше и не вставал...

Тут двери распахнулись – народ набежал: охранники миссии, полицейские. Последнего повязали. Васька вылез, трясется весь. А сэнсей вроде и не видит, что с Васькой делается, взял так тихонько за плечо, присадил на татами и пальцем своим длинным маятник проклятущий качнул. И Ваське на него кивает: дыши, мол.

А что делать: приходится дышать. Васька только спросил, осмелился: это якудза были? Учитель рукой махнул – просто бандиты, фанатики. Потом сам подробно весь бой разобрал, по приёмам. Васька слушал в оба, на ус мотал. Всё же попробовал узнать: убивать-то их было обязательно? Сэнсей отговорился, что это их, японские дела, и не впервой они на него нападают, надоело, дело далеко зашло. Мол, не он их, так они его. Может и правда - учителю виднее…

Однако отец Анатолий недоволен был: сказал, что не по-христиански это – мстить врагам своим. Достаточно было напугать как следует. « Дак они уже пуганые, а все равно лезут», - вступился за сэнсея Васька. Но отец Анатолий не согласился, сказал, что тогда надо было их обезвредить и сдать полиции. « А почто они его так?», - поинтересовался Васька, заранее зная ответ.

Отец Анатолий сказал, что это, мол, отрыжка войны – немало тех, кто ненавидит русских и христиан вообще. А учитель дает уроки борьбы в миссии – раскрывает-де тайны мастерства иноземцам.

Было над чем подумать. Здесь, в миссии, в училище, он успел привыкнуть к тому, что всё, связанное с войной, осталось там, на Сахалине. А тут все относятся друг к другу и впрямь по-братски, охотно делятся едой, книгами, если что – приходят на помощь. И нет различия – что Васька, что Иитиро или там Мосаку. Жили мальчишки вместе в небольшом, на восемь циновок, помещении. Солнца там было маловато, зато когда вечером зажигалась старинная лампа на бамбуковой подставке, было так хорошо подсесть с книгой поближе к огню. Потом уходили на кухню присматривавшие за домом сторож и его жена, а все остальные засыпали и наступала такая тишина, что Васька слышал, как шуршат листья за стеной. Порой было холодновато и тогда все мальчишки усаживались вокруг жаровни с углями, как стайка воробьев около дымящегося на снегу свежего конского навоза.

Но, значит, за стенами миссии далеко не всем было наплевать на то, какой у тебя цвет кожи или разрез глаз, ходишь ли ты молиться в консульскую церковь или в буддийский храм…

Когда осень накрепко перешла в зиму и Ваську с товарищами переселили в дом, где проходили занятия, однажды произошло событие, еще раз перевернувшее всю Васькину жизнь.

Как-то под вечер во двор миссии въехала тележка, запряженная парой низкорослых мохнатых лошадок. Из повозки легко спрыгнул высокий священник, сказал несколько слов вознице и стремительной походкой направился к дому. Не успел он сделать и нескольких шагов, как навстречу ему бросился с крыльца отец Анатолий и подошел под благословение, радостно приговаривая:

- Батюшки, ваше высокопреосвященство! Как же вы? Такими дорогами… Господи, вот радость-то нежданная!

Уже через несколько минут вся миссия знала, что миссию в Хакодате удостоил своим посещением ее первооснователь – архиепископ Николай, глава Японской Православной Церкви.

Шла обычная суета, связанная с нежданным визитом высокого гостя, но, отказавшись отдохнуть с дороги, архипастырь отправился в церковь. Служил, как обычно, местный священник, но, против обыкновения, маленькая консульская церковь была забита до отказа: прослышав о приезде преосвященного, кроме учеников и сотрудников миссии, собрались почти все прихожане епархии. Ждали слова архиепископа.

Широко раскрытыми глазами смотрел зажатый в толпе верующих Вася Ощепков на этого высокого старца в епитрахили и омофоре и затаив дыхание ждал громовой проповеди, каких-то особенных пламенных слов, которые раздвинут стены этой крошечной церквушки, распахнут низкое зимнее небо…

Но всё было иначе –ни парадного выхода, ни громовых речей. Толпа потеснилась, откуда-то появился обычный деревянный табурет, преосвященный уселся на него и негромко, но внятно и проникновенно начал свое слово. Это была простая, понятная каждому человеку речь о начальных словах молитвы Господней, о радости, что у нас есть Отец Небесный, о том, что всякое дело должно совершаться людьми во славу Божию.

Вася уже не помнил о том, что вначале был почти разочарован простотой всего этого - облика преосвященного, самой окружающей обстановки, начала проповеди. Теперь он, забывая себя, слушал убежденные, мудрые слова святого Николая: «Есть люди, призванные на служение церкви или сами себя посвятившие Богу. Эти прямо совершают дело Божие и тем спасаются. Но и всякий, оставаясь при своем деле, может точно так же делать дело Божие. Для этого необходимо свое служение совершать не ради славы, не из корысти, а для Бога, совершать его как долг, положенный Богом. Земледелец, учитель, воин, купец – все они необходимы для человечества, для общества, всем им быть повелел Господь. Пусть они трудятся в сознании этого, тогда одним исполнением своего служения они получат Царство Небесное».

Как во сне выходил Вася из церкви или, точнее, его выносил оттуда людской поток. « А я? – впервые за всю свою недолгую жизнь подумал он. - В чем мое призвание, моё служение? Точно ли я призван стать проповедником, как будут Иитиро, Мосаку или Мотомэ? Или что-то другое ждет меня? Для чего мне повелел быть Господь?».

Он так задумался, что не заметил, как его догнали по пути к миссии отец Анатолий и нынешний высокий гость. Он опомнился, услышав рядом громкий приятный голос:

- Я думаю, что у ваших прихожан еще есть к вам дела, отче Анатолий, воспользуйтесь же нынешним многолюдным собранием. Обо мне не беспокойтесь – не забывайте, я здесь у себя дома. Да вот молодец меня для верности сопроводит, чтобы вы не пеклись обо мне более.

И Вася почувствовал на своем плече теплую сильную руку.

Несколько минут они шли молча. Потом тот же приятный голос спросил его об имени и о том, давно ли он в училище и как попал туда. Сначала запинаясь от робости, потом всё более уходя в воспоминания, Вася незаметно для себя рассказал этому большому и доброму человеку всю свою жизнь, все её горести и неожиданные повороты.

Словно заново пережил он всё, что сохранила его мальчишеская память: нежные руки матери, ее запах, родное тепло; голос, повторявший начальные слова вечной молитвы: « Отче наш, да святится имя твое…». Вспомнил и рассказал про добрую усмешку отца, его рассказы про русский рукопашный бой, про деда, про старинные мудрые книги, которые хранились в их семье.

Не утаил Вася от владыки и горести своего сиротства, но, рассказывая, с удивлением обнаружил, что, больше, чем обиды, помнятся добрые люди, не всегда щедрые на ласку, но не скупые на краюху хлеба с кипятком, на пяток – другой вареных картофелин с солью, мисочку риса; люди, всегда находившие для сироты и теплый угол, и кожушок, чтоб накрыться.

Когда он умолк, обнаружилось, что они давно уже стоят у крыльца миссии, а ладонь, прежде спокойно лежавшая на его плече, теперь сжалась нежно и участливо. Он поднял голову и встретил глубокий, всё понимающий, проникновенный взгляд, казалось, видевший его насквозь. « Владыка, благословите меня!» - само собой сорвалось у него. Он сам испугался своих слов, которые, может быть, были недостаточно почтительными для Преосвященного. Но тот молча положил на его стриженую голову свою благословляющую руку.

Долго не засыпалось ему в ту ночь. Непонятное, неизведанное творилось у него на душе - будто кто-то и впрямь взял на себя всю боль, которая жила в нем, обласкал по-отечески, успокоил. Он вдруг понял весь огромный смысл простого напутствия: « Господь с тобой!», с которым отпустил его преосвященный Николай. Да, на душе у него был мир, но еще жило в ней какое-то смутное предчувствие будущих событий и свершений, которые пока не дано ему было узнать и понять. С этим чувством и лежал он навзничь на своем жестком матрасике, рассеянно глядя на встающую в окне зимнюю яркую звезду.

А в другом крыле здания тоже долго не гаснул мягкий свет лампы в покоях отца Анатолия, где разместили архиепископа Николая. Он допоздна вел негромкую беседу со своим гостеприимным хозяином: расспрашивал, рассказывал о событиях в столице, о вестях с Родины, но больше слушал о заботах миссии, советовал, где мог – обещал помощь.

Под конец этой затянувшейся беседы, когда, казалось, все темы были уже исчерпаны, преосвященный вдруг спросил:

- А тот молодец, что сопровождал меня из церкви, каков он? – и остановил жестом отца Анатолия, когда он начал было пересказывать житейскую историю отрока.

- Да что, ваше преосвященство, – в науках тверд. Язык осваивает быстрее, чем нам предполагалось. С товарищами своими ладит – не задира. Набожен в меру. Да вот еще – не знаю, к чему отнести - сэнсей здешний, что борьбу им восточную по программе преподает, говорит, будто талант к этому у отрока. Изо всех его отличает.

- Всякий талант от Господа, отче Анатолий. А что, не задержался ли он на училищной программе – кое-что ведь, поди, по второму разу проходит. Не перевести ли его в Киото, на семинарский кошт? Язык японский ему препоной не будет – способности есть, догонит. Да еще английский ему там преподадут. Что касается борьбы, у нас там учитель Сато, из знаменитого токийского Кодокана – слыхали вероятно? Согласны? Вот после Рождественских вакаций - и с Богом!

Архимандрит Анатолий только руками развел, дивясь способности Владыки посреди дел поистине великих не затерять и судьбу безвестного ему до сей поры сахалинского отрока.

Наутро спозаранок вся миссия высыпала во двор провожать высокого гостя. Вася Ощепков стоял в этой толпе, ничем из нее не выделяясь, и всё же ему казалось, что взгляд архиепископа отыскал его, и на особицу именно ему предназначался прощальный взмах благословляющей руки Преосвященного.

Минуло Рождество и, как раз через несколько дней после Нового Года по российскому календарю, Васю отправили с сопровождающими в Киото.

Грустно было расставаться с товарищами, к которым успел привыкнуть, с учителями, с отцом Анатолием. Но видно судьба была такая – отрывать от сердца то, к чему едва успевала прикипеть душа. И в который раз охватывала его легкая дрожь ожидания нового, еще не изведанного, в который раз ждали его «казенный дом и дальняя дорога».

Здесь мы и оставим пока, на очередном перекрестье судьбы нашего паренька с дальнего русского острова Сахалина. И вернемся мыслями к преосвященному Николаю. Наверное, нелегко ему уже давались в эту пору поездки по епархиям, особенно таким отдаленным, как Хакодате. И тем больше времени выкраивал он для работы за письменным столом, для которой порой, украдкой от заботливого окружения, отрывал часы даже от насущного ночного отдыха.

Это была и отрада, и привычка, и то, что он понимал как долг, всегда памятуя начальную фразу Библии: «В начале было слово…». Донести до новообращенных жителей Японской земли Слово Божие на их родном языке – чтобы уразумели и могли пересказать детям и внукам своим Премудрость Господню – в этом видел свой долг владыка Николай.

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

( по рассказу митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)

Все чаще задумывался преосвященный Николай о мере своего возраста. В одном из рапортов Священному Синоду он писал еще в 1897 году: «Я уже перешел за ту черту возраста, где начинается естественный заштат, что, не принимая непредвиденных иных обстоятельств, недалеко от предела сей жизни…». Все настойчивее ставил он вопрос о преемнике, а пока это решалось, все свои силы он отдавал миссии и тому, чтобы, по возможности, завершить начатые еще в самом начале миссионерской деятельности переводческие работы. Особенно занимала его эта работа во время войны, когда обстоятельства ограничивали и поездки, и выступления с проповедями.

Он любил слова святого Дмитрия Ростовского: « Моему сану (несмь его достоин) надлежит слово Божие проповедати не токмо языком, но и пишущей рукой. То мое дело, то мое звание, то моя должность».

Перевод богослужебных книг был начат Святителем еще в Хакодате. Тогда он успел перевести только самое необходимое для отправления всенощной, литургии и совершения таинств.

Первой трудностью, с которой столкнулись переводчики, было отсутствие в японском языке богослужебных и религиозных терминов. Огромное значение имел перевод уже самого слова «Бог» неправильно было бы пользоваться для этого словом «ками», которым японцы обозначали свои дохристианские божества. Преосвященный Николай предложил воспользоваться японским словом « Сю», которое означало хозяина, имеющего вассальных слуг, о коих он заботится. Это было ближе к сути Божественного Промысла и после перевода, предложенного Святым Николаем так именуется христианский Бог во всех переводах христианских вероисповеданий.

Даже при переводе простой молитвы « Господи, помилуй!» камнем преткновения стал вопрос, как перевести слово «помилуй». Дело в том, что это слово часто воспринимается как помилование преступника. « У нас, - говорил Святой Николай, - таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово « аварема». Так мать «милует» ребенка, «жалеет» в исконном древнерусском смысле».

Так доносился в переводе преосвященного истинный смысл молитвы – евангельская любовь во Христе.

Не сразу удалось найти верный способ перевода – думалось, что проще будет переводить с китайского оригинала, пользуясь близостью иероглифического письма. Работа пошла, было, быстро, но, занимаясь китайским оригиналом, Святой Николай увидел в нем ошибки и шероховатости. Пришлось вернуться к славянским и греческим евангельским текстам. « Передо мною лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному разумению их. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики; также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина, от нашей миссии. Смотря в славянский текст и проверяя его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью; сотрудник записывает китайскими иероглифами, вперемежку с японскими алфавитными знаками».

Помощник Святого Николая Никаи-сан решал вместе с ним трудную задачу, как сделать язык перевода простым и доступным каждому и, вместе с тем, избежать вульгаризации текста, которая отвратила бы от него высшие слои общества.

Сложность состояла и в том, чтобы избежать тех иероглифов, которые имеют уже буддийское или синтоистское толкование. Нужно было также добиться того, чтобы по всей книге для одних и тех же оригинальных слов и выражений были употреблены одни и те же переводные иероглифы и прочтения.

Эта скрупулезная работа не всегда удавалась. Святой Николай вспоминает, какая накладка произошла, например, с иероглифами, обозначающими страх. В японском языке есть обозначения обычного страха и страха, соединенного с любовью. « В отпечатанном ныне «Служебнике» только потому, что именно один иероглиф «страх», несмотря на нашу внимательность, вкрался вместо другого, более желательного, пришлось перепечатать целый лист», - рассказывает Святитель в статье о своей переводческой работе.

Думается, что если бы Святой Николай посвятил себя только исключительно переводческой деятельности, мы и тогда могли бы назвать его жизнь подвигом. Исключительно высока его требовательность к чистоте перевода, к сохранению высокого звучания подлинника: « Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен опускаться до уровня развития народной массы, а наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского глаза и уха одинаково благородны, я , конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю никаких компромиссов в отношении точности перевода…».

Была и другая опасность, которой Святой Николай старался избежать: он не был согласен в принципе с работами католических и протестантских переводчиков, которые вольно или невольно устанавливали сходство между отдельными терминами буддийской философии и христианского богословия. Так произошло, например, с переводом первого стиха первой главы: « В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Католические переводчики, работавшие над китайским текстом, нашли для понятия «Слово» иероглиф «Дао», придавая ему смысл Пути – то есть чего-то ведущего, направляющего и человеческие судьбы, и жизнь всего мира. Так же было переведено католиками это понятие и на японский язык, с тем, чтобы и японцы, и китайцы сразу поняли, что речь идет о чем-то верховном, ведущем все судьбы мира.

Однако и Святой Николай, и его помощник Никаи-сан не хотели смешения христианского богословия с конфуцианством и применили другой иероглиф. Архипастырь подчеркивал: « Я по принципу не читаю больше ни католических, ни протестантских переводов Библии из опасения подчиниться им и хотя бы невольно что-либо из них заимствовать».

В ходе перевода был составлен особый японский православно – богословский словарь терминов. Это была уже сама по себе очень трудоемкая научная работа. Святой Николай вспоминал: « После первоначального ознакомления с инословными переводами я увидел, что текст их местами непонятен и очень часто изукрашен до совершенной перефразировки, до пропуска и вставки лишних слов. Это заставило меня тщательно следить за текстом по русскому и славянскому переводам; изредка встречающиеся несогласия…побудили меня заглядывать еще и в английский текст, наконец достал я греческий Новый Завет. Просматривая начальный стих во всех этих чтениях, а в трудных местах прочитывая и толкования Златоуста, я, наконец, дошел до такой медленности в переводе, что в пять часов, которые посвящались в сутки на эту работу, переводил не более пятнадцати стихов».

Лишь после этого перевод просматривал с точки зрения законов японского языка Никаи-сан. Так Святитель работал над переводами почти до самой своей кончины

Однако дело не ограничивалось лишь переводами богослужебных книг и евангельских текстов. Под эгидой архиепископа было создано японское «Общество переводчиков». Его целью было также и ознакомление соотечественников с лучшими образцами русской и европейской беллетристики. Святитель благословлял и переводы светской литературы, говоря: «Пусть переводят нашу литературу и читают. Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Гоголя, Лермонтова, графов Толстых, нельзя не полюбить России».

На японский язык были переведены книги многих русских писателей и поэтов – от Державина, Пушкина, Крылова до Тургенева, Толстого, Чехова, и кончая Бальмонтом, Блоком, Б.Зайцевым и другими писателями конца того столетия.

Миссия вела и значительную издательскую деятельность, кроме книг и брошюр, здесь выходило несколько периодических журналов. В « Православном вестнике» («Сейкео симпо» ) – одном из крупнейших японских миссионерских изданий - кроме переводов печатались и самостоятельные духовно-нравственные произведения японских авторов. Это были, главным образом, молодые люди, закончившие русские духовные академии. Писал журнал и о событиях текущей жизни Японской Православной Церкви.

Женский ежемесячный журнал « Сокровенная добродетель» («Ураниси» ) издавался при женском миссионерском училище. В нем печатались духовные и нравственные наставления, а также и художественные произведения для женского чтения. Святой Николай уделял серьезное внимание женскому духовному просвещению и роли женщины в христианской семье.

Выходили также периодические издания, предназначенные для миссионеров и священнослужителей. Многие книги, изданные Русской Духовной Миссией в Японии, были пересланы в Россию и вошли в фонды библиотеки Румянцевского Музея.

Но не менее драгоценным, чем печатное, было живое слово Святителя, освещенное высоким светом его души. Сохранились воспоминания тех, кому выпало счастье слышать его проповеди – его современников. Очевидцы рассказывали, что поучая он весь горел и зажигал сердца слушателей.

Архимандрит Сергий в книге « По Японии» рассказывает об одной такой проповеди, произнесенной архиепископом Николаем на японском пароходе во время поездки в отдаленную епархию. Капитан сказал Владыке, что команда хотела бы послушать его и получил согласие. В небольшой кают-компании собрались почти все, кто был на пароходе – от офицеров и механиков до матросов и пассажиров третьего класса. Преосвященный присел у стола и, обратившись ко всем присутствующим, с час говорил об основных положениях христианского учения, о Господе и таинстве Пресвятой Троицы.

Нельзя называть только русским или каким-либо другим учение Христа, подчеркивал Святитель, оно – Божие, пришедшее свыше и принадлежащее всем людям, без различия страны и народа. Поэтому и принимать это учение не унизительно ни для какой нации, как не унизительно перенимать, например, пароходы, железные дороги и прочие полезные для жизни изобретения.

Святой Николай сказал: «Объявляя свое учение истинной верой, мы не говорим, что ваши теперешние верования никуда не годятся, нет, в буддизме и синтоизме много хорошего, что признаем и мы. Только эти религии несовершенны, они выдуманы самими людьми при незнании истинного Бога.

Это то же, что лампа, придуманная, чтобы освещать жилище человека, когда нет солнца. Лампа – вещь полезная, и даже необходимая вещь вечером или ночью, но никому и в голову не придет зажигать ее днем. Так и буддизм и синтоизм хороши только при отсутствии христианства, при незнании истинного Бога».

На примере этой проповеди хорошо видно, как умел преосвященный обращаться к обычным, казалось бы самым бытовым примерам, когда видел перед собой аудиторию, неготовую к богословским истинам. Но разной была аудитория, разные задавались вопросы, да и реакция слушателей не всегда была однозначна. Об этом предупреждал преосвященный миссионеров, с эти порой сталкивался и сам. Вел он себя в таких случаях спокойно и умел найти укоризненные и обезоруживающие слова, обращаясь к природной воспитанности японцев.

Очень ответственно относился он к тем беседам, которые вел во время объезда своей епархии и, надо сказать, это совершенно не зависело от величины прихода и количества прихожан. Тот же архимандрит Сергий вспоминает такие слова Святителя:

«Я, когда посещаю церковь, как бы мала она ни была, на то время делаюсь всецело ее членом так, что для меня в это время других церквей, да и всего мира, как бы не существует. Если приходят письма из других церквей, мне и в голову не приходит прочитывать их среди дел той церкви, а читаю ночью, освободившись от местных дел. Естественно, что все состояние той церкви, со всеми местными нуждами, скорбями и радостями, до малейших частностей, целиком вольется в душу и трудно ли затем обсудить, посоветовать, убедить, наставить и т. п. Все это так просто, так само собою льется с языка, из сердца. Только надо иметь благоразумие не обращать внимания на все брызги, исчезающие бесследно…».

А для того, чтобы не забывать, когда, где и что поручено и иметь возможность проверить исполнение, вел преосвященный по каждому приходу четыре тетради: о церквах, о молитвенных домах, о сказанных проповедях и о наставлениях.

Так уживались в его душе и страстность, и деловая рассудительность, достигалось замечательное равновесие сердечной и умственной деятельности.

Как многому, подумалось мне, следовало бы поучиться у своих святых нам – всегда слушающим первого движения сердца в гневе ли, в жалости ли; выбирающим обязательно сердцем, а не головою. Не потому ли у любимых героев русской литературы непременно « ум с сердцем не в ладу»? И, как писал, не без одобрения, один из графов Толстых: « Коль любить – так без рассудку, коль уж бить – так не на шутку, коль губить – так сгоряча, коль рубить – так уж сплеча…». А не слишком ли сплеча мы порою решаем многие важные проблемы?