Котел. По другую сторону дома Рафаэль заметил изгородь из сухого терновника

Поставленную, вероятно, затем, чтобы куры не опустошали сад и огород.

Казалось, мир кончается здесь. Жилище было похоже на те искусно сделанные

Птичьи гнезда, что лепятся к скалам и носят на себе отпечаток

Изобретательности, а в то же время небрежности. Это была природа наивная и

Добрая, подлинно дикая, но поэтичная, ибо она расцветала за тысячу миль от

Прилизанной нашей поэзии и не повторяла никакого чужого замысла, но

Зарождалась сама собою, как подлинное торжество случайности. Когда Рафаэль

Подходил, солнечные лучи падали справа почти горизонтально, от них сверкала

Всеми красками растительность, и при этом волшебном свете отчетливо

Выделялись пятна тени, серовато-желтые скалы, зелень листьев всевозможных

Оттенков, купы синих, красных, белых цветов, стебли и колокольчики ползучих

Растений, бархатные мхи, пурпуровые кисти вереска и, особенно, ясная гладь

Воды, где, как в зеркале, отчетливо отражались гранитные вершины, деревья,

Дом, небо. На этой прелестной картине все сияло, начиная с блестящей слюды и

Кончая пучком белесоватой травы, притаившейся в мягкой полутени. Все

Радовало глаз своей гармонией: и пестрая, с лоснящейся шерстью, корова, и

Хрупкие водяные цветы, как бахрома, окаймлявшие котловину, над которыми

Жужжали лазоревые и изумрудные насекомые, и древесные корни, увенчавшие

Бесформенную груду голышей наподобие русых волос. От благовонного тепла,

Которым дышали воды, цветы и пещеры уединенного этого приюта, у Рафаэля

Появилось какое-то сладостное ощущение.

Торжественную тишину, которая царила в этой рощице, по всей

Вероятности, не попавшей в списки сборщика податей, внезапно нарушил лай

Двух собак. Коровы повернули головы ко входу в долину, а затем, показав

Рафаэлю свои мокрые морды и, тупо посмотрев на него, продолжали щипать

Траву. Коза с козленком, точно каким-то волшебством повисшие на скалах,

Спрыгнули на гранитную площадку неподалеку от Рафаэля и остановились,

Вопросительно поглядывая на него. На тявканье собак выбежал из дома толстый

Мальчуган и замер с разинутым ртом, затем появился седой старик среднего

Роста. Оба эти существа гармонировали с окрестным видом, воздухом, цветами и

Домом. Здоровье било через край среди этой изобильной природы, старость и

Детство были здесь прекрасны. Словом, от всех разновидностей живых существ

Здесь веяло первобытной непосредственностью, привычным счастьем, перед лицом

Которого обнажалась вся ложь ханжеского нашего философствования и сердце

Излечивалось от искусственных страстей. Старик, казалось, мог бы служить

Излюбленной натурой для мужественной кисти Шнетца: загорелое лицо с сетью

Морщин, вероятно, жестких на ощупь; прямой нос, выдающиеся скулы, все в

Красных жилках, как старый виноградный лист, резкие черты -- все признаки

Силы, хотя сила уже иссякла; руки, все еще мозолистые, хотя они уже не

Работали, были покрыты редким седым волосом; старик держался, как человек

Воистину свободный, так что можно было вообразить, что в Италии он стал бы

Разбойником из любви к бесценной свободе. У ребенка, настоящего горца, были

Черные глаза, которыми он мог смотреть на солнце не щурясь, коричневый цвет

Лица, темные растрепанные волосы. Он был ловок, решителен, естествен в

Движениях, как птица; одет он был в лохмотья, и сквозь них просвечивала

Белая, свежая кожа. Оба молча стояли рядом, с одним и тем же выражением на

Лице, и взгляд их говорил о совершенной тождественности их одинаково

Праздной жизни. Старик перенял у ребенка его игры, а ребенок у старика --

Его прихоти, по особому договору между двумя видами слабости -- между силой,

Уже иссякающей, и силой, еще не развившейся. Немного погодя на пороге

появилась женщина лет тридцати. Она на ходу сучила нитку. Это была овернка;

У нее были белые зубы, смуглое, веселое и открытое лицо, лицо настоящей

Овернки, стан овернки, платье и прическа овернки, высокая грудь овернки и

Овернский выговор, трудолюбие, невежество, бережливость, сердечность --

Словом, все вместе взятое олицетворяло овернский край.

Она поклонилась Рафаэлю; завязался разговор. Собаки успокоились, старик

Сел на скамью на солнышке, а ребенок ходил за матерью по пятам, молча

Прислушивался и во все глаза смотрел на незнакомого человека.

-- Вы не боитесь здесь жить, голубушка?

-- А чего бояться? Когда загородим вход, кто сюда может войти? Нет, мы

ничего не боимся! И то сказать, -- добавила она, приглашая маркиза войти в

Самую большую комнату в доме, -- что ворам и взять-то у нас?

Она обвела рукой закопченные стены, единственным украшением которых

служили разрисованные голубой, красной и зеленой красками картины: "Смерть

Кредита", "Страсти господни" и "Гренадеры императорской гвардии"; да еще

Была в комнате старая ореховая кровать с колонками, стол на витых ножках,

Скамьи, квашня, свиное сало, подвешенное к потолку, соль в горшке, печка и

На полке очага пожелтевшие раскрашенные гипсовые фигуры. Выйдя из дома,

Рафаэль заметил среди скал мужчину с мотыгой в руках, который, нагнувшись, с