Миссии духовной устроение

( По рассказу митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)

Духовная миссия России в Японии начинала свое существование с того, что у нее не было, как говорится, ни кола, ни двора. Эта в прямом смысле нищета смягчалась лишь иногда субсидиями Синода, а также пожертвованиями отдельных епархий, монастырей и частных лиц. Разумеется, поступали они не сами по себе – это была еще одна неустанная сторона работы начальника миссии: его деятельная переписка с возможными пожертвователями и трогательные благодарственные письма к тем, кто откликнулся на призыв миссионеров о помощи.

Не оставлял архимандрит Николай и попечения о консульской церкви в Хакодате. Строение ее ветшало на глазах под переменами сурового и влажного океанского климата. Требовался капитальный ремонт. А это означало новый сбор пожертвований, поиски рабочей силы и материалов.

Трудно сказать, что творилось в душе нового консула Е.К. Бюцова, сменившего к тому времени отбывшего в Петербург Гошкевича, когда ему доводилось видеть архимандрита Николая в затрапезном, залатанном подряснике с топором или малярной кистью в руках. ( Я думаю, что на самом деле он завидовал отцу Николаю, как мальчишки Марка Твена завидовали Тому Сойеру, который красил забор. Автор.)

Давней мечтой владыки Николая было устройство при консульской церкви колокольни. Теперь, когда христианство в Японии, можно сказать, вышло из подполья, колокольный звон был бы благой вестью, голосом, созывающим на молитву.

Глава миссии взялся за осуществление этого важного дела со всем присущим ему пылом: при помощи японца-литейщика лично отливал церковные колокола. Отлиты они были, что называется, навек: стенки получились толстые-претолстые. Владыку Николая это не смутило: звук, может быть, получается и не такой, какой мог бы получиться, работай настоящий колокольных дел мастер, зато они прочны и будут в этих краях памятью о первых шагах православной Японской Церкви.

Стали эти колокола дорогой памятью и о нем самом, Владыке Николае, намного лет после его кончины.

Была и еще одна забота, связанная с отправлением церковной службы: хотелось, чтобы прихожане-японцы, приходившие в консульскую церковь, хотя бы часть службы слышали на родном языке. Вот когда пригодилась архимандриту Николаю собранная им при миссии библиотека. Он засел за книги и словари и вскоре « Господи, помилуй!», «Святый Боже», «Верую», « Отче наш» и Евангелие читались и пелись по-японски. Это были первые переводы святого Николая.

Вообще следует заметить, что для архимандрита Николая не существовало разрыва между религией, наукой и культурой. Он стал не только доктором богословия, получив эту ученую степень от Петербургской духовной академии, но и серьезным востоковедом.

Владыка Николай часто совершал инспекционные поездки по районам, подробно описывая положение в каждой из церквей. Но кроме этого в записях отмечены впечатления о благосостоянии сел и городов, социальная структура населения, краевая промышленность, условия труда работниц на фабриках шелка-сырца, виды сельскохозяйственных работ. Это настоящие материалы ученого-социолога, которые содержат ценные сведения для исторического краеведения тогдашней Японии. Недаром позднее его дневниковые записи изучались историками именно как источники наиболее полных и достоверных знаний о японской деревне современной ему эпохи.

Была выполнена в это время и еще одна заветная мечта архимандрита : при церкви в Хакодате была открыта первая школа русского языка для тех, кто готовится принять христианскую веру и готов в будущем служить ей. Для этой школы Святитель Николай ночами составлял русско-японский словарь.

Желающих поступить в эту школу было много, но помещения не было и для занятий была отведена комната в небольшой квартире начальника миссии. Для себя он оставил только одну комнату – теперь она служила ему и спальней, и столовой, и приемной для посетителей. А по ночам превращалась в кабинет для научных и литературных занятий – рассказывая о новой православной Японской Церкви, архимандрит Николай нередко выступал с публикациями в известных российских журналах.

Вскоре пришла и еще одна радостная весть с родины: миссии послали литографию для собственного печатания.

- Где будем размещать эту литографию? – спросили миссионеры, заранее зная ответ: не было иного помещения, как в том же доме, где размещалась и квартира архимандрита. Теперь и занятия в школе, и труды самого отца Николая сопровождались непрерывным грохотом литографской машины. По словам видевших его в ту пору в Японии соотечественников, он все больше напоминал отшельника-пустынника – с изможденным лицом, в ветхом домашнем подряснике из грубой ткани.

Когда один из присланных в миссию священников заболел и встал вопрос о его замене, начальник миссии в рапорте об этом Святейшему Синоду просил предупредить, что из двухсот рублей назначаемого преемнику жалованья по крайней мере половину тот должен считать не своей собственностью, а предназначать на нужды Миссии там, где он будет поставлен. Видимо, на таких самоотверженных условиях трудились все работники Миссии, включая самого архимандрита.

Согласиться на такие условия мог лишь подлинный подвижник, способный не только разделять веру святого Николая, но и стать настоящим собратом, понимающим и верным единомышленником. Это удалось не сразу – не однажды приходилось с горечью убеждаться, что те, кого он приглашал разделить труды Миссии, оказывались неспособны к миссионерской деятельности, равнодушны к стране своего пребывания, да и просто не отвечали тем требованиям, которые отец Николай предъявлял ко всем священнослужителям, и, прежде всего, к себе…

Но наконец такой человек нашелся – по стопам святого Николая в Японию отправился иеромонах Анатолий – выпускник Киевской духовной академии, бывший послушник монастыря на Афоне. Архимандриту Николаю он сразу пришелся по душе: « Лучшего помощника я и не желал бы», - пишет он в Святейший Синод. Приезд отца Анатолия дал возможность перенести центр православной миссии в столицу – в Токио, куда переехало и консульство. Это было в феврале 1872 года.

Еще недавно столица называлась Эдо – « дверь от реки»: замок сёгуна Токугавы, основателя нового города, действительно открывал или закрывал доступ к реке Сумида – главному торговому пути вывоза зерна и других товаров из провинции к морю и к Осаке, а значит и к тогдашней столице Киото. Токугава чувствовал себя достаточно мощным диктатором, чтобы не подчиняться императору, и Эдо стал по существу главным городом страны. С крушением трехсотлетнего владычества клана Токугавы Эдо стал императорской столицей и был переименован в «восточную столицу» - Токио.

Приехав в Токио, архимандрит Николай, в сущности, увидел два разных города: простонародная часть занималась ремеслами, рисовала на шелке прославившие Японию гравюры, веселилась на представлениях уличных актеров. Самурайская еще не избавилась от своей изысканной чопорности – здесь изучали тонкости чайной церемонии, состязались в стрельбе из луков и фехтовании на мечах.

И за всей этой внешней пестротой стояли перемены не сразу приметные постороннему глазу, но гораздо более глубокие : Япония выходила из изоляции – и торговой, экономической, и духовной. В Токио уже вовсю развертывали свою деятельность разноязычные католические и протестантские миссии, проповедники старались убедить будущую паству, что только та вера, которую они несут, является истинно христианской…

Трудно было найти жилье в Токио: негде было даже остановиться. На одну ночь Владыку Николая приютил миссионер – англичанин. А потом удалось подыскать квартиру из двух маленьких комнат на чердаке.

Архимандриту Николаю предстояло решить нелегкий вопрос о том, где будет размещаться миссия. Ему хотелось приобрести земельный участок на холме Сурагадай, который так удачно возвышался над городом, открывая всю его тогдашнюю панораму. И пока шли долгие переговоры и согласования, он бродил по приглянувшемуся району, присматривался к работе ремесленников, которые трудились на виду у прохожих, за открытыми дверями своих мастерских-лавок.

Совсем недавно император Мэйдзи снял табу с употребления мяса, прежде считавшегося « нечистой» едой, но уже возникли в окрестностях Сурагадая мясные лавки, где предлагали тончайше нарезанные ломтики говядины и свинины, кусочки куриного мяса и экзотические для европейца приправы к ним из сои, листьев съедобной хризантемы, кунжутного масла.

А из соседней двери пахло деревенским сеновалом – там сшивали циновки татами. Пожилой мастер, сшивая толстой иглой пучки соломы, перебрасывался шутками с прохожими и прихлебывал одновременно зеленый чай, подливая кипяток из постоянно кипящего на огне пузатого медного чайника.

Издали видно было лавку « тэнугуи» - полотенец, украшенных орнаментами, рисунками кукол, иероглифами. В ее тесном помещении рождались почти те же гравюры, которые так ценились в верхнем городе- в аристократических кварталах. Только здесь материал, на котором они печатались был дешевле - попроще, погрубее.

Преосвященный Николай прислушивался к многоголосому говору, любовался мастерством ремесленников и все больше утверждался в мысли, что именно здесь, среди жилищ простого народа, в самой гуще его, и есть то самое место, на котором должны быть воздвигнуты строения Российской Духовной Миссии. Оставалось лишь убедить в этом имперских чиновников.

И он писал в Россию: « На иностранных храмах блестят кресты, звонят колокола… - И нам бы нужно храм, - говорят наши бедные птенцы, - негде помолиться, излить душу перед Богом… И не ждет так отрескавшаяся от засухи земля дождя, как мы ждем вашей помощи, оживите, ободрите нас поскорее, если не прямо помощью, то надеждой на нее».

Только в начале осени ему удалось приобрести в бессрочную аренду земельный участок на вершине холма Сурагадай. Теперь предстояло построить здесь дом православной Миссии. В этом строении должны были разместиться домовая церковь, мужское и женское духовные училища, квартиры начальника миссии и его сотрудников, подсобные помещения. Непросто было решить такую задачу, да еще при недостатке средств. Отец Николай часами совещался со строителями, сам с линейкой и циркулем склонялся над чертежами, ездил убеждать несговорчивых подрядчиков.

Меньше всего заботился он о собственных удобствах, хотя в первое время условия его жизни в Токио были ничуть не лучше, чем в Хакодате: «Представьте, например, мою обстановку, хоть это одна из последних мелочей. Жара теперь, Боже, какая жара! Перестать работать, конечно, нельзя, не об этом и речь; и утром до полудня, и вечером с пяти часов человек 20-30 имеет полное право приходить выслушивать уроки Закона Божия. Но куда приходить? Мое жилище – одна комната на чердаке, по точнейшему измерению 11 квадратных футов. Вычтите из этого пространство, занимаемое столами, стульями и подобием сделанного дивана, заменяющего мне кровать; высота – стать в ней во весь рост человеку такого роста как я едва можно. Разочтите, сколько воздуха в таком жилье…К счастью еще два окошка, одно наискось другого. Если благотворительная природа посылает ветерок, то ничего. А если нет веяния воздуха – духота нестерпимая. Внимание с трудом связывает мысли; самое горло отказывается служить полтора или два часа подряд. Многие Христом Богом просят крещения, а я не могу крестить их, потому что негде».

Даже и здесь он старался жаловаться не на личные неудобства, а на то, что обстановка мешает должному отправлению его пастырских и миссионерских обязанностей.

К тому же строительство вовсе не отменяло повседневной работы миссионеров среди населения и далеко не всегда она была простой и безопасной. Отец Николай получил известие, что Савабэ, проповедовавший в Сэндае, и Сакаи, занимавшийся миссионерской деятельностью в Хакодате, брошены в тюрьму. Он надел свое парадное облачение и снова отправился с просьбой о помощи к влиятельным японским сановникам – на этот раз к Ивакура Томоми и Кидо Токаёси. Они занимали высокие посты в правительстве. Снова длинные дипломатические переговоры, поклоны, обязательная чайная церемония. Но сработала сила убеждения, которой всегда обладал Владыка Николай, да и времена наступали другие. Арестованные были освобождены.

Препоны на пути к развертыванию миссионерской деятельности угнетали Преосвященного, он делится со своим дневником мучительными сомнениями: « Не загублена ли даром жизнь и, вдобавок, множество русских денег? Станет ли Православие в Японии? Кому работать для этого?».

И тут же останавливает себя:

« Вчера написанное – одно малодушие. Нашей нетерпеливости хотелось бы, чтобы перед нашей секундой бытия сейчас же развернулся весь план судеб Божиих. Вероятно, во всем есть смысл, что намеренно сам человек не ставит в противоречие разуму Божию…Если в простой былинке , которую мы небрежно растаптываем, все-все клеточки имеют свое назначение и приносят свою пользу, то человек неужели бессмысленнее и захудалой клеточки?.. Итак, нужно стоять на посту и спокойно делать, что под рукой,…спокойно грести, не выпуская весла, пока смерть не выбьет его из рук».

Только через год правительство Мэйдзи отменило запрет на исповедание христианства. Преосвященный записал тогда в своем дневнике: «Господь попустил нас испытать гонения, но набежавшая туча уже пронеслась мимо, и, как гроза оживляет красы природы, так минувшее испытание воспламенило и без того ревностные сердца чад Божиих. Какой труд для Бога не увенчается успехом?».

Но каким декретом можно было сразу отменить вековые предрассудки? Были случаи, когда группы язычников – фанатиков под предводительством разъяренных бонз поднимали свалку, чтобы прервать христианскую проповедь. Отец Николай учил миссионеров быть готовыми и к этому:

- Не ждите, что вас встретят приветом, сразу оценят и признают. Вы будете унижены и огорчаемы, будете осмеяны и оклеветаны не раз. Но будьте глухи и слепы перед хулой. Пусть в вашем сердце живет лишь радость Господня. Вы – новые пахари. Колосья созреют. О плодах своего труда заботьтесь, но и пекитесь о том, чтобы в вас никогда не мелькнуло желание наград или похвалы за ваш труд. Когда вы творите доброе, когда вы любите, когда вы созерцаете красоту, когда вы чувствуете полноту жизни – Царство Божие уже коснулось вас.

Преосвященный напоминал своим ученикам: « Слово религия происходит от латинского глагола связывать, соединять– мы, христиане, отдельные люди, но есть тайна – вера, которая связывает нас друг с другом, связывает нас с Высшим, связывает нас с Целью Бытия. Люди связаны между собой. И когда мы делаем нечто злое, то это не наше личное дело, это всегда распространяется вокруг. Но и духовная наша жизнь, духовные усилия каждого – благо для всех людей.

Сквозь все трудности и недоразумения владыка Николай умел провидеть будущее древней и в то же время молодой нации:

« Признаки того, что Богу угодно просвещение Японии светом Евангелия, с каждым днем выясняются все более. Взгляните на этот молодой, кипучий народ. Он ли не достоин быть просвещенным светом Евангелия? С каждым днем ко всем миссионерам, в том числе и к русским, приходят новые люди, жаждущие знать о Христе. С каждым днем число новообращенных растет…»

Шло и духовное строительство Японской Православной Церкви – главное дело всей жизни будущего Святителя Николая. Все настоятельнее была нужда в священниках и дьяконах японцах. Через два года архимандрит Николай просит тогдашнего епископа Камчатского Павла приехать в Хакодате и совершить обряд рукоположения первого японского иерея Павла Савабэ, а его друга Иоанна Сакая – рукоположить во диаконы. Это было большое и радостное событие для христиан Японии и российских миссионеров.

Ряды работников миссии между тем пополнялись – в Японию прибыл миссионером иеромонах Сергий. Первый же разговор с начальником миссии архимандритом Николаем глубоко запал в его сердце.

Уже будучи митрополитом, местоблюстителем патриаршего престола, а впоследствии Патриархом Московским и всея Руси, автором книг « На Дальнем Востоке» и «По Японии», он вспоминал эти слова, сказанные ему, тогда еще молодому миссионеру: «Сердце тут нужно, способность проникнуться нуждами ближнего и ближних, почувствовать радости и скорби ближних, точно свои, и в то же время – хладнокровное размышление, как устранить скорби и умножить радости, и решимость поступать в указываемом сердцем и умом направлении; и твердость, и авторитетность сделать поступок правилом для других и прочее, и прочее, смотря по обстоятельствам».

«В этих словах была целая программа всей моей дальнейшей работы. И не только моей», - вспоминал отец Сергий.

Отца Сергия изумила при этой первой встрече откровенность архимандрита Николая, открытость его души, его чувств для того, в ком он увидел своего единомышленника: « Бывают минуты, - признался будущий Святитель, - когда вас точно бичом по ранам начнут хлестать. Доставляет постоянные мучения скрытность японцев от иностранцев, некоторая отчужденность их от нас (конечно, не всех), а потому неустойчивость их…».

Поэтому так дорого было отцу Николаю каждое проявление личного отношения первых христиан Японии к нему. Оно было ему утешением на трудном пути вдали от Родины. Он знал, что многие из них в своих тесных и небогатых жилищах рядом с иконами помещали в переднем углу его портрет, отпечатанный литографией в Хакодате. Он как бы входил в эти христианские семьи близким и уважаемым старшим родственником.

Отец Сергий отмечает в своих книгах, что архимандрит Николай предъявлял очень высокие моральные и духовные требования к проповедникам и, тем более, к священникам. Он считал, что миссионеру нужно жить не для себя, каждое его действие и всё его время должны принадлежать другим. Это относилось к проповедникам и русским, и японцам.

Такими, по мысли архимандрита Николая, должны были воспитывать служителей новой православной Японской Церкви в духовных училищах, открытых при миссии в Токио, и в первой японской духовной семинарии с шестигодичным курсом обучения. Ученики в ней были от 14 до 60 лет.

Следует отметить, что среди учащихся семинарии еще до начала русско-японской войны были и русские. Об этом свидетельствует следующая запись в дневнике Святителя Николая :

«Отправлены на крейсер «Джигит» русские воспитанники Федор Легасов и Андрей Романовский для следования в Порт-Артур на каникулы к родным т.к. «Джигит» уходит завтра. Романовский сказал, что отец его просил привезти для чтения …что-нибудь из святых Отцов…. Он служит десятником в Ново-Мукдене – донской казак; видно, что настоящий русский благочестивый человек».

Архимандрит Николай сам разрабатывал программу семинарии. Ему хотелось, чтобы кроме истории Нового Завета и других богословских предметов, туда входили русский и китайский языки, а также алгебра, геометрия, география, китайско-японское иероглифическое письмо, история, психология и история философии. Он мечтал не только приобщить своих слушателей к православию, но и открыть перед ними тот большой мир, который во многом оставался для них за семью печатями, ограниченный многочисленными запретами прежнего правления. Он сам вел там уроки русского языка.

Часов с восьми начинались уроки и шли, с небольшим перерывом около полудня, едва не до вечера. Вечером же, когда стемнеет, Владыка отправлялся проповедовать Христово учение куда-нибудь на другой конец города, где нанимался или просто кем-нибудь уступался дом для этой цели. Там собирались желающие слушать учение. Народ был по большей части небогатый, работающий, поэтому собираться могли только после своих дневных трудов, поздно вечером. Владыка им проповедовал, обычно придерживаясь порядка Символа Веры.

Возвращаться приходилось уже очень поздней ночью по пустырям, которым изобиловал тогда Токио – они образовались на месте былых многочисленных дворцов, которые были снесены после упразднения сёгуната ( правления сёгунов). Для иностранца такое путешествие было по тем временам небезопасно. Поэтому слушатели школы обычно посылали с Владыкой Николаем своего рода охрану – кого-нибудь посильнее. Нередко такой стражей становились, вероятно, участники семинарского клуба дзюдо: этот клуб дзюдо для мальчиков – семинаристов стал особенностью семинариии, помимо всего прочего, был для многих японцев лишним доводом в пользу того, чтобы посылать сюда в обучение своих сыновей.

Впоследствии, выпуская первых своих семинаристов в большую жизнь, Владыка Николай скажет им: « Выходите с радостью, но отчасти и с печалью, после столь долгого пребывания здесь, выходите на радость, но еще больше на печаль мира, а главное на жизненный труд, который есть долг, назначенный от Бога всем живущим.Чтобы этот труд был легок, посвящайте его Богу. Сказано: «Молитесь непрестанно». Пусть будет ваш жизненный труд так свят и угоден Богу, как молитва, а для сего всегда кладите на него печать Божию – освящайте начало всякого дела молитвою и кончайте его благодарением Богу».

Состоялся вскоре Собор, на котором было решено послать просьбу Святейшему Синоду об учреждении епископской кафедры и назначении в Японию епископа. Долго сидел в тот вечер преосвященный Николай, обдумывая и это решение, и свое письмо в Святейший Синод. За окном, совсем как дома, на Смоленщине, бушевал декабрьский ветер. Только был он здесь соленый, океанский.

Короткий зимний день прошел, не унеся с собой своих повседневных забот. Но он на минуту отвлекся от них и будто сами собой легли на бумагу проникновенные слова: «Епископ нужен здесь для того, чтобы водворить здесь порядок истинного церковного управления. В детском возрасте образуются черты будущего человека, и если детские годы пренебрежены и человек не приучен к законности, несчастен будет он сам и много несчастий рассеет вокруг себя.

Так же, конечно, и с Церковью: нужно пользоваться годами наибольшей впечатлительности христиан, когда они по юности в церковной жизни готовы слушаться всего ( равно как и наоборот, равно быстры к уклонению от всего), нужно в это время ясно начертать перед ними путь истинной церковной законности, умело направить на него и твердою рукою повести по нему…».

Он просил прислать епископа из России и четко обозначал, каким хотел бы видеть этого архипастыря: « Простой, смиренный, всем доступный, всякого готовый принять, всё выслушать; но при этом точный, исполнительный сам и до педантизма требующий исполнения всего законного от других, и , следовательно, порядок держащий строго; наконец, благочестивый, молитвенный и вполне самоотверженный, т. е. совершенно забывающий о себе и живущий только для других – такой епископ был бы истинным даром для Японии».

В этот вечер рядом с ним не было никого, кто, прочитав из-за его плеча эти строчки сказал бы архимандриту Николаю, что такой дар у Японии уже есть и дар этот – он сам. И потому он совсем было уже собрался запечатать письмо, но передумал, покачал головой и вернулся к злобе дня: Миссия в это время испытывала очередной финансовый кризис – нужны были деньги для дальнейшей работы духовного училища, где готовили проповедников. В самый разгар экзаменов на его умоляющее о помощи письмо из России пришел ответ: « Распусти проповедников и закрой училище». Этого он допустить не мог. Пришлось обратиться к кредиторам, которые теперь готовы были принять к нему меры как к несостоятельному должнику…

Он вздохнул , приписал к письму просьбу о разрешении самому выехать в Россию для решения денежных вопросов. Написал и еще одно письмо – митрополиту Исидору - и объяснял свою просьбу о поездке в Россию так: «Я испытал одну меру – телеграммами просил помощи, на них даже ответов не было, что остается мне делать, как не ехать в Россию, а по приезде туда что меня ожидает и что ожидает японскую Миссию и Церковь? Ужели такая судьба, какая постигла мои прошения, письма и телеграммы, но это было бы ужасно! Отчего не обращают внимания на мои просьбы, от исполнения которых зависит быть или не быть японской Церкви? Не хотят помогать? Но этого и представить себе невозможно! Нехотение в таком случае было бы изменой Православию».

Утром он попросил отправить оба эти письма срочной оказией.

Вчитываюсь в эти страстные, болью проникнутые строчки, и одна мысль не оставляет меня: не оттого ли многие беды России, что с давних времен именно на духовные( самые насущные и важные!) нужды у нас всегда не доставало денег? Но ведь находились они и тогда на многое, многое другое – на балы в дворянских усадьбах, на содержание Двора Его Императорского величества и на бриллианты придворных дам, на зимние фиалки из Ниццы и шляпки из Парижа…Не достает этих денег и сейчас – из года в год культура и образование получают одну из самых жалких строчек в государственном бюджете. Что касается сегодняшних добровольных пожертвований людей имущих , участия этих людей в нынешних делах Церкви – разве не могло бы оно быть более деятельным и весомым?

Исторические аналогии вещь неблагодарная, но как не вспомнить, что, кроме богословия, содержала в себе программа училища, которое преосвященному Николаю предлагалось закрыть и распустить. Это была полноценная программа образования, духовного и физического развития человека. Известно, что впоследствии, стремясь подготовить служителей Церкви и проповедников именно для данной страны, архимандрит Николай приблизил эту программу к программам японских государственных учебных заведений, включив в нее и восточные единоборства в качестве пути физического совершенствования. Думается, что это не случайно: скорее всего, познакомившись с системой дзюдо, он уловил в ней то рациональное начало, которое могло бы стать полезным и на Родине.

Размышляя над тем, что узнал я в последние дни от обоих своих собеседников, я словно воочию видел перед собой Японию второй половины ХIХ века – страну, которой почти одновременно были предложены два Пути духовного совершенствования ее народа. Путь Дзигоро Кано, который звал к наиболее результативному приложению сил во всех видах человеческой деятельности и через это всеобщее усилие к единению нации, и Путь святого Николая , где Благодать Божия и спасительная любовь во Христе объединяли уже всех людей, всё человечество, без различий.

Противоречили ли друг другу эти два Пути? Текли ли они параллельно, как два звездных потока в темном небе? Или один впадал в другой, более величественный и единственно верный, был ветвью на общем стволе духовных поисков человечества? Я пока не был готов ответить на эти вопросы.

Хотелось также узнать, как оценивает Николай Васильевич, тоже знаток и практик восточных единоборств знаменитую технику Кодокана. Думаю, что наш с ним разговор на эту тему и его рассказ имеют значение и для нашего дальнейшего повествования.

Итак, снова я в гостеприимном особнячке моего мудрого собеседника. Я рассказываю о предмете нашего нынешнего разговора и встречаю в ответ сомневающийся взгляд:

- Да ведь для нас, профессионалов, это тема одновременно и очень знакомая, и бесконечная. А как остальным?

Я в ответ привожу примеры растущего интереса к восточным единоборствам.

- В том-то и дело, - подчеркиваю я, - что очень часто о единоборствах рассуждают любители « с ученым видом знатока».

- Да уж, - соглашается он, - туману тут напущено достаточно. Ну что ж…

И он опять выдвигает на передний план батарею книг.

- Это-то зачем? – протестую я. – Мы с вами по этому предмету сами могли бы не одну книгу написать.

- Не скажите, - улыбается Николай Васильевич, - теоретики тоже не лыком шиты и иногда очень любопытно излагают… Сначала вернемся, пожалуй, к заявлению доктора Кано, что основной принцип дзюдо применим буквально во всех областях человеческого бытия. Мы тогда « поверили ему на слово», а теперь, даже выйдя за пределы проблем японского общества, обратимся к двум хорошо знакомым нам явлениям: знаменитой системе театрального режиссера К. С. Станиславского и не менее знаменитому аутотренингу нашего современника- врача психотерапевта В. Леви.

- Охотно, но причем здесь дзюдо?

- А помните знаменитую « сверхзадачу» великого режиссера? Ничего не напоминает?

- Сверхусилие, по доктору Кано, - почти машинально отозвался я.

- Правильно! И методика та же – накопить столько материала по роли, так им овладеть, что в нужный момент (на сцене, в спектакле) он срабатывает почти автоматически, превращая актера в героя его роли. Развивает эту мысль и Мейерхольд – другой великий режиссер, настаивая на том, что актер должен быть развит физически, знать и использовать центр тяжести своего тела. Ну а Леви – это уже популярно изложенная психотехника медитации. Это почти йога. И в таком виде и мы с вами ( на уровне азов психорегуляции) пользовались этим аутотренингом на тренировках.

- А если вернуться к Японии?

- Ну я приведу вам только небольшую выдержку из трактата Коносукэ Мацуситы – основателя современного электронного концерна « Мацусита дэнки». Это уже сегодняшний день, как видите. Там говорится буквально следующее: «Каждая кампания, вне зависимости от ее размеров, должна иметь определенные цели, не имеющие отношения к получению прибыли – цели, которые по большому счету оправдывают ее существование. Как с нравственной, так и с практической точки зрения жизненно необходимо, чтобы управляющие стремились к производству продукции наивысшего качества при наименьших ценах посредством наиболее полного использования производственного потенциала в соответствии с общими интересами экономики и в целях повышения благосостояния всего общества».

Вот вам в чистом виде и в действии принцип «Взаимного благоденствия» Дзигоро Кано. Убедительно? А если это философия всех компаний и концернов страны?

-Да, конечно, я думаю, что и Святитель Николай, буквально державший руку на пульсе современной ему Японии, не мог пройти мимо того, как применялась в ней теория доктора Кано. Отсюда и включение дзюдо в программу православных семинарий.

- Что же касается собственно техники дзюдо…

- Ну давайте , Николай Васильевич, хотя бы обозначим поподробнее, чему учили прославленные мастера Кодокана своих учеников, благодаря чему (не считая психотехники) они так уверенно побеждали своих противников.

- Мне кажется, что это лучше всего сделал бы Василий Сергеевич Ощепков. О системе доктора Кано он знал еще мальчиком, в училище при духовной миссии: ведь архимандрит Николай, по вашим же собственным словам, а точнее – по рассказу преосвященного Кирилла – приравнял программу этих училищ к государственным японским в том, что касается физического воспитания. А на государственном уровне уже была принята система дзюдо.

Только давайте это сделаем немного попозднее: Васе Ощепкову еще предстоит многое пережить, прежде чем попасть в это училище.

Я согласился с моим собеседником. Я чувствовал, что приближается « момент истины» - момент, когда в жизни, а не только в книге, скрестятся судьбы двух моих главных героев: мальчика и святого. Да, святой еще не канонизирован Церковью – это вообще произойдет много позднее, но всей своей жизнью и своими деяниями он уже заслужил право так называться.

О мальчике пока не скажешь больше того, что уже сказано о нем, но его душа далеко не « чистая доска», как любят выражаться психологи – в нее уже много заложено родителями, а точнее – всеми предками его рода, русскими православными людьми.

О святом еще можно рассказать многое до момента их встречи, потому что многое произошло во времени, в истории, да и в самой жизни Святителя.

Изменилась обстановка в стране, окрепла православная христианская община, Появились христианские храмы в нескольких городах.

Теперь наступило время строительства Храма в столице – главного православного Храма страны.

ХРАМ И ДОРОГИ К НЕМУ

(По рассказу митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)

Мы оставили архимандрита Николая в трудную минуту, когда под вопросом стояло само существование Российской духовной миссии. Одновременно произошло и еще одно важное событие в его жизни: Святейший Синод запросил согласия преосвященного Николая на его хиротонию (т.е. рукоположение) во епископы. Архимандрит Николай ответил: « Если из России не может быть назначен сюда епископ, то я согласен».

Получив разрешение Святейшего Синода на приезд в Россию, он, по его словам, « бросился на первый отходящий пароход, чтобы не опоздать, если Бог даст, спасти Миссию и здешнюю Церковь от разрушения».

Он приехал в Петербург в начале октября и бросившись по знакомым адресам с облегчением узнал, что сумма задолженности уже перечислена в Японию. Более того, после его выступлений в печати и на собрании Миссионерского общества в Москве ряд монастырей и епархий учредили ежегодную субсидию Духовной Миссии в Японии. Теперь учреждение епископата и расширение штата миссии стало реальностью.

Только в конце марта следующего года в Петербурге, в Александро-Невской лавре он получил сан епископа с дальнейшим откомандированием в Японию.

Вручая ему епископский жезл, митрополит Исидор сказал ему: «До конца жизни тебе служить взятому на себя делу, и не допусти, чтобы другой обладал твоим венцом».

Бледный, с влажными от волнения глазами стоял он под сводами лавры во время совершения таинства. « Душа смущается. –признавался он. – Все существо под влиянием десниц иерархов, как было сегодня, чувствует претворение. Встаешь совершенно иным, чем опускаешься на колени перед Престолом».

Святейший Синод дал епископу Николаю право собирать пожертвования для Миссии и Японской Церкви. Он собрал сумму, нужную для возведения в Токио собора, который, по его мысли, должен был стать как бы светочем и центром японского Православия.

Начало архипастырства святого Николая было связано со строительством Токийского собора. Нового земельного участка для него не удалось найти. Строить решили на вершине того же холма Сурагадай. Потому что всегда ищет для храма русский человек место « красное», то есть высокое и красивое, откуда и видать далеко. Начались земляные работы, чтобы искусственно увеличить строительную площадку. Только в апреле 1885 года в присутствии представителей русского посольства и всего дипломатического корпуса состоялась торжественная закладка собора.

А год назад правительство Японии отняло привилегии государственных религий у синтоизма и буддизма. Это означало полную свободу вероисповедания. В новой конституции было записано: «Японские подданные имеют свободу религиозных верований, поскольку они не нарушают общественного мира и не противоречат долгу верноподданства».

Шесть лет, в течение которых строился собор, после утренней службы ежедневно епископ Николай появлялся на строительной площадке, тщательно вникая в то, как исполняется проект архитектора Шурупова, который спроектировал собор в традиционном для русских византийском стиле.

Вставал он обычно рано, часов в пять и очень любил эти тихие утренние часы – до семи никто не тревожил его размышлений, работы –над письмами и дневниковыми записями. Как-то сразу занималось утро, просыпались птицы и еще не было влажной жары, так донимавшей днем.

В семь собирались на утреннюю молитву ученики проповеднической и певческой школ, открытых при миссии. Преосвященный всегда сам произносил начальный возглас молитвы. Потом посещение строительства собора и прямо оттуда в классы – он читал лекции по богословским предметам в семинарии и школе проповедников.

В две