Культура и цивилизация

Понятие «цивилизация» может употребляться, по крайней мере, в четырех различных значениях. Например, в выражениях типа «древнеиндийская цивилизация I тысячелетия до нашей эры» под ним понимается конкретное социокультурное образование в определенных пространственно-временных рамках. Под цивилизацией может пониматься достаточно широкий исторический этап в развитии различных обществ, т. е. ступень общественного развития, следующая за варварством. В философской же литературе цивилизация часто бывает синонимом материальной культуры. Бытующие в публицистике выражения «земная цивилизация», «современная цивилизация» означают глобальное понимание единства исторического развития человечества и его современной стадии, главным образом в техническом и экологическом аспектах.

Понятие цивилизации (от латинского: гражданский, государст­венный) вводится французскими просветителями XVIII в. и первоначально является синонимом культуры. Вольтер, Тюрго, Кондорсе признавали цивилизованным общество, основанное на началах разума и справедливости. Цивилизованность измерялась совокупностью достижений в области наук и искусств, зрело­стью общественных институтов, поскольку просветители считали содержанием культурно-исторического процесса развитие человеческого разума. На одном полюсе оказывались цивилизованные нации (в зависимости от «разумности» их общественных порядков и политических учреждений»), на другом — «дикость» и «варварство». Но, как уже упоминалось, первый критик культуры и цивилизации Руссо предпочел моральной развращенности цивилизованных (по существу, достигших капитализма) наций простоту и чистоту нравов патриархальных народов. Эта критика была воспринята немецкой классической философией, которая провела различие между духовной и материальной культурой, а термин «цивилизация» использовала именно для обозначения этой материальной культуры, и только область духа, т. е. морального, эстетического и философского сознания, а также правового и религиозного, считала областью подлинно культурного развития человека. Причем, например, такой мыслитель, как Гердер, понимал культуру как прогрессивное раскрытие способностей человеческого ума, а Гегель и вслед за ним Маркс считали содержанием истории постепенное движение человечества к свободе. Но разделение культуры на материальную и духовную не является абсолютным, потому что материальная культура изучается лишь постольку, поскольку она свидетельствует о жизни духа, т. к. человека в мире интересует в конечном итоге только другой человек.

Уже в начале ХХ в., а в России даже ранее — в XIX в., появляются концепции, противопоставляющие культуру и цивилизацию. Так, известный славянофил Иван Киреевский, считавший цивилизацию характерной лишь для западного мира, писал: «Западный человек искал развитием внешних средств избегнуть тяже­сти внутренних недостатков». В противоположность этому русский человек, по мнению Киреевского, не придавая большого значения состоянию внешней жизни, посвящал себя внутреннему развитию.

В ХХ в. философы Баденской школы неокантианства видели в культуре прежде всего специфическую систему ценностей и идей. В наибольшей мере отделение культуры от цивилизации проявилось в концепции Освальда Шпенглера. Он считал, что цивилизация — это последний этап развития каждого общества. Умирая, культура перерождается в цивилизацию. Ее основные признаки: развитие индустрии и техники, деградация искусства и литературы, возникновение огромного скопления людей в больших городах, появление на исторической арене безликих масс вместо выдающихся личностей. Его очень известная книга называлась «Закат Европы», т. к. Европу он считал завершившей тысячелетний цикл развития, вступившей в стадию цивилизации, и значит, умирания культуры. Культура трактовалась Шпенглером как «организм», который обладает жестким сквозным единством и, что очень важно, обособлен от других подобных ему организмов. Это означает, что единой общечеловеческой культуры нет и быть не может. Сходные воззрения развивались в России Н. Я. Данилевским, создавшим теорию общей типологии культур, затем К. Леонтьевым и П. Сорокиным, а в Великобритании А. Тойнби. В их понимании цивилизация, как эпоха упадка, противопоставлялась целостности и органичности культуры.

Сторонники этой точки зрения до сих пор связывают развитие техники с цивилизацией, а культуру — исключительно с областью духа. Например, академик Д. С. Лихачев пишет: «Основная задача современной жизни — сочетать развитие техники с гуманизмом. Цивилизация без души — ужас! Вторичное варварст­во, по выражению Вико. Накопление без цели. Гигантская мобилизация средств для неизвестной цели. Сократов вопрос “чего ради?” никогда не ставится. Технике должны быть даны не только тактические, но и стратегические цели. Всеобщая сытость и быстрота передвижения скоро будут достигнуты, но дальше что?»

О различии культуры и цивилизации в негативном смысле много писали в начале ХХ в. Например, Н. Бердяев в «Философии неравенства» и Х. Ортега-и-Гассет в «Восстании масс». «Культура есть явление глубоко индивидуальное и неповторимое. Цивилизация же есть явление общее и повсюду повторяющееся». Культура дорожит древними, глубокими источниками, цивилизация к ним равнодушна. В вечной погоне за новым, мимолетным и скоротечным цивилизация «имеет такой вид, точно она возникла сегодня или вчера». Культура создает человека-творца, цивилизация, облегчая все на свете, производит человека-потребителя. Эпохи цивилизации характеризуются культурным кризисом, главная опасность которого состоит в безразличии масс к культурным корням цивилизации, девальвации традиционных нравственных ценностей, в растерянности перед будущим.

Основное беспокойство названных авторов вызывала демо­кратизация культуры: доступность образования, наук, искусства все более широким слоям и соответственно снижение их качест­венного уровня. Объективному процессу демократизации культуры (а цивилизация порождает самое необходимое для этого — свободное время и массовый досуг) они противопоставляли отношение, подобное культу. От демократизации, писал Н. Бердяев, культура повсюду понижается в своем качестве и в своей ценности. Она делается более дешевой, более доступной, более широко развитой, более полезной и комфортабельной, но и более плоской, пониженной в своем качестве, некрасивой, лишенной стиля. «Культура переходит в цивилизацию. Высшие подъемы культуры принадлежат прошлому».

Приверженцы и творцы аристократической культуры не могли смириться с появлением феномена культуры массовой. Сам термин «массовая культура» возникает в русле концепции массового общества, восходящей к Фридриху Ницше. Затем понятия массовой культуры, массового сознания, массового человека широко используются американскими социологами. Понятие «массовая культура» становится популярным в нашей стране в 60-е годы в связи с тем, что некоторые новые явления в искусстве расценивались традиционной государственной идеологией как некритическое заимствование западной культуры, как результат чуждого влияния. Предполагалось, что массовая культура — это культура империалистических стран, о которой говорилось только в негативном смысле, как об упадке культуры, вырождении и гибели искусства. С начала 80-х годов понятие «массовая культура» стало все чаще применяться для осознания собственно нацио­нальных культурных процессов, т. е. было признано, что явления массовой культуры так же характерны для нашего общества, как и для любого другого, имеющего развитую систему средств массовой информации.

Появление массовой культуры во всех странах связывается с развитием массового производства и массового потребления. Бурный рост населения, особенно городского, развитие средств связи и массовой информации впервые в истории объединили человечество в одно целое, нивелировали различия, сильно стандартизировали жизнь людей. Именно цивилизация создала и определенный тип человека массы, и мощные массовые движения ХХ в.

Современная эпоха в широком социокультурном смысле может считаться переходной от классической культуры к культуре массовой. Происходит смена приоритетов культурного развития, в том числе и со значительными потерями. Когда культура разрастается экстенсивно, вширь, она проигрывает в интенсивно­сти, в глубине. Элитарное мышление воспринимает в качестве культурных только уникальные объекты и отрицает всякий культурный смысл за тем, что тиражируется. Но массовое потребление немыслимо без тиражирования.

Массовость сама по себе может быть присуща и истинному искусству. Массовость — это распространенность. А почему не быть распространенным и настоящему искусству (например, народному)? Поэтому важно взглянуть, что именно является потерями при переходе к массовой культуре от классической.

Один из признаков массовой культуры — примитивизация сложного, легкость усвоения. Техника облегчает все, в том числе и потребление культурных ценностей. Не случайно в эпоху телевидения вспоминается суждение Сократа о том, что развитие письменности — зло, т. к. человек перестает тренировать свою память. Итак, в общих чертах существует две точки зрения на массовую культуру — оптимистическая и пессимистическая. Как писал американский футуролог О. Тоффлер в 1964 году: «Сегодня культура — принадлежность многих людей. Она стала повседневным занятием. Быть может, в этом процессе демократизации что-то утрачено — некое ощущение величия и таинственности истинного искусства. Но зато в нашем обществе мы освободили искусство от узкого понимания, подобного культу. Мы превратили его из культа в культуру». Это очень злободневно и для нашей страны. В прошлом в России высшие достижения культуры неизменно произрастали на фоне чрезвычайно низкого общего уровня, острого дефицита демократии и развитой индивидуальности, которая является базой, источником культуры, условием ее существования и вместе с тем целью ее развития. Переход к информационному обществу для нас особенно сложен,, не только технически, но и социокультурно: он требует радикальной смены приоритетов культурного развития. Разрыв между «элитой» и «массой» должен не увеличиваться, а сокращаться, что предполагает интенсивное внедрение новейших информационных технологий в быт и культуру масс и, соответственно, ускоренное развитие массовой культуры. Однако у нас распространен другой, пессимистический взгляд на массовую культуру. Решающее отличие массовой культуры от предшествующей в том, что и потребители ее, и производители воспринимают ее как товар, вещь, средство развлечения, нисколько не думая о ее самоценности. Культура становится предметом потребления, подчиненным экономическим соображениям, а не внутренней логике содержания. В массовой культуре развлекательный момент оттесняет на задний план задачу духовно-практического освоения мира. Поэтому синонимами этого понятия стали такие, как «популярное искусство», «развлекательное искусство», «коммерческое искусство» и другие, например, «искусство антиусталости», поп-культура, китч (слово из немецкого жаргона, равнозначное примерно русскому «халтура»).

Массовая культура также является культурой эрзацев, подделок. Она опасна утратой вкуса к подлинности. Масскультура чрезвычайно зависима от моды. Она однодневна, конъюнктурна, эфемерна. Высококультурный человек всегда отличит явления массовой культуры еще по одному признаку. Она принижает личность, т. к. рассчитана на низкий уровень потребителя. Она льстит ему тривиальностью, простотой умственных ходов. Ей свойственно все досказать, разжевать, не оставляя человеку возможности додумать все самому. Таковы действительные негативные свойства реальных процессов. И если такова культура массовая, то в защите и поддержке нуждается культура элитарная. Например, не всем понятные фильмы Тарковского и Сокурова, Феллини и Бунюэля, «Улисс» Джойса, со всем богатством его смыслов, или даже некоторые журналы, которые читает не так уж много людей. Перевод культуры, в котором как раз и порождается принципиально все то, что потом ассимилируется нижними ее этажами. Таковы реальные противоречия развития культуры в современном мире.

Существует давняя европейская традиция рассматривать цивилизацию как обещание и угрозу одновременно. Это связано с противоречивостью идеи прогресса как однозначно позитивного усложнения и возвышения. Прогресс, если отбросить оценочное отношение, сводится к усложнению и расчленению. Люди, склонные к болезненному переживанию ускорения темпа перемен в технике, экономике, общественной жизни (например, XIX в.), характеризовали свое время через понятие «раздробленность», несущее в себе печаль по утраченной целостности. К началу ХХ в. становится очевидным, что каждая ступень в развитии человечества сопряжена не только с приобретениями в области материальной и духовной, но и с безвозвратными утратами.

Кроме того, многие по видимости разнонаправленные тенденции (например, тенденции к индивидуализации или к социализации) не превалируют в истории поочередно, как иногда считают, а нарастают одновременно. Так, социологи всех стран отмечают рост социальной атомизации, одиночества человека в больших городах, и вместе с тем люди никогда прежде не были столь глубоко и многосторонне зависимы друг от друга, а общественные движения не носили такого массового характера. С этим связаны две главные опасности, которые несет именно цивилизация, — стандартизация жизни и тоталитаризм. Отсюда правота пессимистических антиутопий в мировой литературе ХХ в. Это романы «Прекрасный новый мир» О. Хаксли, «Мы» Е. Замятина, «1984» Дж. Оруэлла. С развитием современной цивилизации жизнь человека, несомненно, улучшается, становясь более комфортной, но и усложняется. И чем выше ступень прогресса, тем больше опасность крушения.

Имеет смысл говорить лишь об относительном кризисе цивилизации как о некоторой исчерпанности ее современного индуст­риально-урбанистического состояния. Вместе с тем становятся все более очевидными ростки нового, будущего состояния цивилизации, переход к которому сопряжен с разрешением ряда фундаментальных противоречий ее сегодняшнего развития.

Сам вопрос о кризисе цивилизации возникает в силу того, что ее развитие на индустриальной стадии прямо противоположно тем представлениям об идеальном состоянии общества, с которыми человечество пришло к началу ХХ в. Именно промышленная цивилизация создавала образ жизни, вырабатывающий не коммюнатарность, а социальную атомарность, не разностороннюю личность, а отчужденного индивида, противоестественные отношения человека с природой.

В самом общем виде можно констатировать противоречие между неизбежной и необходимой консервативностью культуры и ускоренным развитием цивилизации как единственным способом ее самосохранения. Нельзя всецело согласиться с тем, что утверждается в русле концепции антагонизма культуры и цивилизации в отношении упадка культуры на стадии цивилизации. Идет процесс нивелирования локальных культур, но его оборотная сторона — формирование общечеловеческой единой культуры. Процесс размывания культурного слоя в массовых сообщест­вах также носит интернациональный характер. Оба эти процесса создают впечатление понижения культурного уровня, поскольку рушится представление об аристократичности культуры. Наше время характеризуется объективной сменой приоритетов культурного развития, переходом от культуры классической к культуре массовой.

Ускорение темпа жизни, описанное А. Тоффлером в книге «Шок будущего» как разрушение религиозных, национальных, общинных, семейных и профессиональных устоев, имеет свою контртенденцию в тяге человека культуры к их реконструированию. Как раз непосредственная практика в области культуры, к которой сейчас приобщается все большее количество людей, дает ощущение укорененности в бытии и противостоит описанному Тоффлером качеству эфемерности, скоротечности повседневной жизни. Новизна как угроза возможностям психической адаптации человека к темпу перемен компенсируется стремлением к реконструкции культур прошлого, к сознательному, пусть даже игровому, сохранению традиций. Это снимает абсолютность новизны, непохожесть на известное. Наконец, разнообразию, ведущему к фрагментации и диверсификации в области искусства, образования и массовой культуры, противостоит не только контртенденция к культурной и духовной стандартизации, но и упорядочивающая функция самой культуры, ее специфическое свойство нормативности.

Оптимистический взгляд на будущее цивилизации внушают те процессы, которые характерны в настоящее время для всех наиболее развитых стран мира: «коммуникационная революция», «социальная информационная революция», «зеленая революция» и другие. Происходящие грандиозные перемены в технологии таковы, что проблемы экологии и социальной справедливости из области политических переходят в сферу технологических, а высокие технологии обеспечиваются высокой связью с традицией, культурой, нравственностью.

За гранью современного состояния цивилизации лежит область нового развития культуры. И этот переход сравним по масштабам только с переходом от варварства к цивилизации. Большинст­во людей за гранью этого перехода впервые всецело приобщится к культурному творчеству, лежащему, несомненно, по ту сторону труда, диктуемого материальной необходимостью. Будущая цивилизация содержит радикальные изменения в характере труда, который станет свободной игрой сущностных сил человека. Процесс урбанизации сменится противоположным путем появления принципиально новых форм перемещения в пространстве и средств коммуникации. «Экоразум» и «техноразум» немыслимы без планомерности, в развитии которой может осуществиться переход от стихийного и негуманитарного развития человечест­ва к сознательному и гуманному. Культура ХХ в. отличается обращением науки, искусства и философии к познанию иррациональной стороны жизни. Результатом этого явилось несравненно более глубокое понимание человечеством самого себя и качеств исторического процесса. Грядущая информационная эра, усиливая разум человека, вероятно, впервые предоставит ему возможность устроить мир истинно по-человечески, согласно требованиям своей природы.

Литература

Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв. / Ф. Бродель. М., 1992.

Лем, Ст. Сумма технологии / Ст. Лем. Изд-во АСТ: Terra Fantastica. М. — СПб., 2002.

Новая технократическая волна на Западе. М., 1986.

Яковец, Ю. В. Ритм смены цивилизаций и исторические судьбы России / Ю. В. Яковец. М., 1994.

ЭТНОС, НАРОД, НАЦИЯ КАК СУБЪЕКТЫ
КУЛЬТУРОТВОРЧЕСТВА

Понятие «этнос» — греческого происхождения, имело около десяти значений: народ, племя, толпа, группа людей и т. д. Оно указывало на всякую совокупность одинаковых живых существ, имеющих некие общие свойства. Термин «этнос» в современном его понимании появился во второй половине XIX в., однако до сих пор нет устоявшейся точки зрения на его сущность и значение. Так, академик Ю. В. Бромлей указывал: «Определение места этнических общностей среди различных человеческих объединений — задача чрезвычайно сложная, о чем наглядно свидетельствуют значительные расхождения в существующих дефинициях этноса. Одни авторы, например, в качестве главных признаков этноса называют язык и культуру, другие добавляют к этому территорию и этническое самосознание, некоторые указывают, кроме того, на особенности психического склада; иные включают также в число этнических признаков общность происхождения и государственную принадлежность».

Далее Ю. В. Бромлей предлагает определять этнос как «исторически сложившуюся совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями культуры (в том числе языка) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других таких же образований». Функционирование этноса обеспечивается двумя типами информационных связей: синхронными (в пространстве) и диахронными (во времени). Первый тип обеспечивает территориальные границы, а второй — этническую преемственность.

Кроме единства территории и традиций, морфология культуры, логика ее развития, безусловно, отразились на формировании целостности этноса. Так, ранней формой культуры, религии и самоопределения (идентификации) человека был тотемизм (поклонение и обожествление животного, реже растения, как первопредка, кровного родственника, прародителя). Тотемизм руководствуется следующей коллективной логикой: «...мы — дети белоголового орла, а потому мы — братья по крови, мы едины и целостны; мы — дети белоголового орла, они — дети водяной крысы, а потому мы и они — разные: говорим на разных языках, не похожи и враждуем». Это механизм одновременно локальной интеграции и дифференциации человеческого коллектива. то есть уже в доэтническом периоде формируется универсальная оппозиция «мы — они», «свои — чужие». До сих пор обыденное сознание именно так отвечает на вопрос о различии русских и грузин, например: «...мы — дети, внуки, правнуки какого-то первославянина, а они — первогрузина».

Таких универсалий, сформировавшихся в первобытности, немного, но они носят архетипический характер и руководят человеком и сегодня.

Однако, помимо древних первичных условий единства этноса, необходимы критерии, которые являются также условиями, сегодня объединяющими людей в народ, или маркерами, призванными дифференцировать этнические группы.

Первым и самым простым таким маркером является определенный тип физического облика. Данный признак действен только при различении рас, в европейской же общности, например, он не может быть критерием (по цвету глаз, волос и телосложению француза от немца отличить нелегко, хотя на обыденном уровне именно этот признак возводится в систему: у французов волнистые волосы, итальянцы смуглы, немцы светловолосы и светлоглазы и т. д.).

Следующий признак — единство происхождения. Однако жестко изолированных племен, которые стали родоначальниками тех или иных народов, этнография назвать не может. Даже русский народ возник из смешения славян с балтами, финнами, уграми, монголами, татарами. Существует миф о происхождении скифов от поцелуя Геракла и Женщины-Змеи. Это ли не смешение сущностей для возникновения нового единства?

Третье — единство места проживания. Однако долго остававшееся загадкой происхождение цыган, например (из-за их расселенности сначала по Европе, а затем по всему миру), не отменяло их целостности как народа. Да и впоследствии, когда выяснилось, что цыгане произошли не из определенной провинции Индии, а были представителями касты лошадиных барышников, бродячих музыкантов, они все-таки признавались, да и по сути были, единым народом.

Четвертое — единство языка. Однако, например, испанцы, аргентинцы, кубинцы говорят на одном языке, являясь разными народами; во Франции — пять языков (французский, бретонский, гасконский, провансальский, немецкий (в Эльзасе)); вообще в мире разных языков — до 30 тыс., а народов — около тысячи. Даже такое количественное несовпадение обусловливает невозможность определять этничность только по языку.

Самоназвание (этноним) часто называется среди критериев определения этноса. Это действительно важный элемент исторической памяти народа; оно позволяет фиксировать различие между «мы» и «они». Древние греки называли себя эллинами, византийские греки — ромеями. Название «греки» этому этносу дали римляне, от которых оно перешло в другие языки. Ирон — самоназвание осетин; кабардинцы называют себя адыгами.

Таким образом, народ — это общность генетическая, с одной стороны, и социальная — с другой. Этносы чаще всего возникают как человеческие популяции, но в дальнейшем развиваются как социальные системы. Этнос — это социальная группа, членов которой объединяет этническое самосознание — сознание своей генетической связи с другими представителями этой группы. Следует отметить, что здесь имеется в виду не столько дейст­вительная генетическая связь, сколько представление о ней. «Гены» (кровное родство) сами по себе еще не формируют этнического самосознания. Оно определяется не биологическими факторами происхождения от родителей, а социально-психологиче­ским фактором — тем, что индивид думает о своем происхождении. Если говорить о целой общности, т. е. о коллективном сознании, то уместным будет употребление термина Л. Н. Гумилева «этническая доминанта» — система политических, идеологических или религиозных ценностей, служащих объединяющим началом для формирования этнической системы.

Таким образом, этнос определяется не столько общими чертами членов коллектива, существующими в реальности, сколько общностью их мышления, в частности, этнос объединен:

1) наличием разделяемых членами группы представлений об общем территориальном и историческом происхождении, единого языка, общих черт материальной и духовной культуры;

2) политически оформленными представлениями о родине и особых институтах, как, например, государственность, которые также могут считаться частью того, что составляет представление о народе;

3) чувством отличительности, т. е. осознанием членами группы своей принадлежности к ней, и основанными на этом формами солидарности и совместными действиями.

До сих пор сохраняет свою значимость данное Максом Вебером определение этнической группы: это такая группа, члены которой «обладают субъективной верой в их общее происхождение по причине схожести физического облика или обычаев, или того и другого вместе, или же по причине общей памяти о колонизации и миграции».

Важную роль в создании теоретической основы для изучения этничности сыграли работы норвежского учёного Ф. Барта по проблеме соотнесения этнических и социальных границ. Этот учёный обратил внимание, что характеристики, используемые для определения этнических групп, не могут сводиться к сумме содержащегося в пределах этнических границ культурного материала. Этнические группы (или этносы) определяются прежде всего по тем характеристикам, которые сами члены группы считают для себя значимыми и которые лежат в основе самосознания. Таким образом, этничность — это форма социальной организации культурных различий.

Исходя из вышесказанного, под понятием «народ» в смысле этнической общности понимается группа людей, члены которой имеют общее название, язык и элементы культуры, обладают мифом (версией) об общем происхождении и общей историче­ской памятью, ассоциируют себя с особой территорией и обладают чувством солидарности.

Одним из основных объектов этнологического знания является изучение того, как люди связаны друг с другом согласно установленному набору правил, которые выходят за пределы обычной биологии. На протяжении большей части человеческой эволюции сообщества людей организовывали свои группы на основе родственных отношений. И по сегодняшний день все народы имеют присущие им системы родства. Отношение к предкам всегда играло ключевую роль в социальной структуре традиционных обществ вплоть до того, что безродный человек был в лучшем случае индивидом без социального статуса. Под влиянием индустриализации родственные связи перестали играть определяющую роль в жизни человека и многие черты известных систем родства просто исчезли. Однако родственные отношения остаются важным элементом общественной жизни и часто играют большую роль в сохранении целостности и идентичности этнических групп.

Этногенез (то есть вся совокупность исторических явлений и процессов, которые имеют место в ходе формирования того или иного народа и приводят к окончательному сложению его этнического лица) тесно связан с изменением и развитием информационной знаковой системы (более, чем с кровным родством, ведь этнос — это более феномен культуры, нежели природы). Дописьменная культура — это традиционные, доэтнические общности, появление письменности — важная предпосылка формирования народности, рост СМИ — основа массовизации, глобализации и стирание этнических границ внутри нации.

Существуют, по крайней мере, два подхода для описания происхождения этноса: первый — этнос это сообщество, возникшее в результате естественно-исторического процесса; второй — этнос сформирован целенаправленно, например, викинг И. Арнарсон основал первое поселение в Исландии, тем самым положил начало этногенезу исландцев. Естественным будет вспомнить в этом отношении и теорию Л. Н. Гумилева, который приписывал значительную роль в формировании этносов особо активным людям — «пассионариям», хотя сам процесс этногенеза он рассматривал как сугубо природный. Смысл его гипотезы заключается в объяснении исторических явлений природными (предполагаемыми извержениями биосферы).

Традиционно всё же этнологи выделяют три основные стадии этносоциального развития человечества: первобытнообщинное племя, народность, образующуюся в процессе сплочения и развития близких по культуре племен, и нацию — общность типичную для нового времени, объединенную не только территорией, культурой, языком, но и общей экономической жизнью, государст­венностью, единым национальным рынком.

В первобытном племени все творится по закону предков. Культура, которая сплачивает такое племя, главным образом, наследст­венная — от дедов и прадедов. Процесс накопления культурных навыков чрезвычайно медленный, незаметный в жизни поколения. Именно традиции, освященные предками, регламентируют всю жизнь племени, ибо в условиях жестокой борьбы с природой из поколения в поколение передается и закрепляется в сознании потомков лишь то, что оказалось целесообразным в этой борьбе. Это целесообразное — не только трудовые навыки, но и осмысление явлений природы, проблем жизни и смерти, космогонические представления, воплотившиеся в мифологии. Культурный облик такого общества настолько устойчив, что существуют термины — «традиционное общество», «традиционная культура». В таком обществе межплеменные связи чрезвычайно слабы и не играют заметной роли.

Группа близких племен образует народность. Объем знаний и представлений о мире качественно меняется — появляющаяся на этой стадии развития письменность позволяет этой новой информацией охватить значительно большее число людей, чем раньше. Ведь при отсутствии письменности любые знания не могут преодолеть определенного «уровня плотности». Рассказчик мифов, легенд или случившегося недавно передает свои знания непосредственно конкретным слушателям. Написанное же уже живет самостоятельной жизнью. Глиняные таблички с эпосом о Гильгамеше читали шумеры, затем ассирийцы, можем прочесть их мы. Появляются государственные законы, храмовые надписи, изречения и предписания царей, высеченные на скалах, циркуляры государственных чиновников, торговые договоры, записи путешественников, историков, писателей. Законы предков еще, естественно, чрезвычайно сильны, но они уже не столько управляют обществом, сколько служат фундаментом, на котором строятся новые социальные отношения. И вот тут-то и появляется проблема сохранения исторических ценностей. Законы и традиции предков могут забыться — ведь они уже не являются единст­венно необходимым для жизни людей, существования народа. И не случайно именно на этой стадии развития человечества появляются эпические сказания, повествующие о давно ушедших временах. Это, по сути дела, в основе своей попытка спасти для современников информацию о безвозвратно ушедшем мире прошлого. Когда отсутствуют устойчивые экономические связи между различными частями этноса, решающую роль в консолидации народности имеют политические и духовные факторы (централизованное, нередко абсолютистское государство, религиозные отношения, центры культуры). По мере развития экономических связей, становления рыночной экономики именно последние начинают выступать в качестве основной объединяющей силы, и народность консолидируется в нацию.

Уже в античном мире племенам варваров, которых объединяли узы крови и совместного проживания, противостояли граждане полисов, знавшие, помимо уз «крови» и «почвы», объединя­ющую силу государства. Государственная власть и письменность стали первыми предпосылками будущего национального объ­единения людей. И возникли они, как мы уже знаем, задолго до античности. Государства Древнего Востока стали преодолевать замкнутость и ограниченность общинной жизни, подчиняя входящие в состав империй племена правовому закону. А над этнической культурой, благодаря письменности, стала надстраиваться культура иного порядка, примером которой являются египетская наука, древнееврейская религия, античная философия и искусство. Творцом такого рода культуры в эпоху Возрождения становится интеллигенция. Таким образом, к XVII в. в Европе уже присутствовал целый ряд предпосылок для образования наций и национальной культуры. И тем не менее их трансформация в новое качество потребовала нескольких столетий. С XVII по XX в. в разных странах Европы шел процесс формирования национальных государств.

Рассуждая о соотношении народного духа и государственного устройства, Н. Я. Данилевский в книге «Россия и Европа» специально выделяет тот факт, что имперские амбиции и завоевательные походы Наполеона I усилили и окончательно проявили стремление к государственной самостоятельности у европейских народов. Все политические движения XIX в., по мнению Данилевского, были национальными. В конце концов, сама Франция в лице Наполеона III провозгласила национальность своим высшим политическим принципом. В этом Данилевский видел проявление главной тенденции культурно-исторического развития: одна народность — одно государство.

Национальное государство оказалось адекватной, или, другими словами, удобной политической формой для развития рыночной экономики. Но воссоединение близких этносов и их земель в составе одного буржуазного государства обернулось не только новым экономическим и политическим единством. В XIX в. в истории человечества появились нации — новые образования, сплоченные не только экономически и политически, но и силой человеческого духа.

Духовным организмом считали нацию славянофилы, соотнося национальный дух с особенностями религиозной веры. Но существует другая трактовка нации как общности людей, объединенной не столько кровным родством, сколько национальной экономикой, национальным государством, а также национальной культурой. Нация — это объединение людей, живущих на большой территории, а потому не только утративших кровное родст­во, но даже незнакомых друг с другом. И в этом случае люди различают «своих» и «чужих» иначе, чем это было в этносе. Их единство выражает себя не столько внешне, сколько внутренне. И в связи с этим особую роль начинает играть феномен национальной идентичности.

Мы уже говорили о письменности как предпосылке национальной культуры. Письменность порождает особого рода реальность, в состав которой входят разнообразные тексты. При этом письменный язык отличается от местных разговорных диалектов и в конце концов превращается в единый литературный язык, име­ющий общенациональное значение. Появление литературного языка — важная веха на пути образования национальной культуры. И в наши дни национальная культура, в отличие от этнической, изучается, как правило, филологами, поскольку именно они имеют дело с письменными текстами. Национальная культура изначально является письменной. И тем не менее наличие литературного языка и массива текстов — ещё не доказательство того, что в них представлена национальная культура.