Своему портному обшивать меня, ибо тот понимал, что такое молодой человек, и

Готов был не беспокоить меня до самой моей женитьбы. С этого дня я порвал с

Монашеской жизнью ученого, которую вел три года. Я стал завсегдатаем у

Феодоры и старался перещеголять посещавших ее наглецов и любимцев общества.

Полагая, что нищета мне уже не грозит, я чувствовал себя теперь в светском

Кругу непринужденно, сокрушал соперников и слыл за обаятельного,

неотразимого сердцееда. Однако опытные интриганы говорили про меня: "У

такого остряка страсти в голове! " Они милостиво превозносили мой ум -- за

счет чувствительности. "Счастлив он, что не любит! -- восклицали они. --

Если б он любил, разве был бы у него такой подъем, такая веселость? " А

между тем, как истый влюбленный, я был донельзя глуп в присутствии Феодоры!

Наедине с ней я не знал, что сказать, а если говорил, то лишь злословил о

Любви; я бывал жалок в своей веселости, как придворный, который хочет скрыть

Жестокую досаду. Словом, я старался стать необходимым для ее жизни, для ее

Счастья, для ее тщеславия; вечно подле нее, я был ее рабом, игрушкой, всегда

Готов был к ее услугам. Растратив таким образом свой день, я возвращался

Домой и, проработав всю ночь, засыпал лишь под утро на два, на три часа.

Однако опыта в английской системе Растиньяка у меня не было, и вскоре я

Оказался без гроша. Тогда, милый мой друг, для меня, для фата без любовных

Побед, франта без денег, влюбленного, затаившего свою страсть, снова

Началась жизнь, полная случайностей; я снова впал в нужду, ту холодную и

Глубокую нужду, которую тщательно скрывают под обманчивой видимостью

Роскоши. Я вновь переживал свои первоначальные муки, -- правда, с меньшею

Остротою: должно быть, я уже привык к их жестоким приступам. Сладкие пирожки

И чай, столь скупо предлагаемые в гостиных, часто бывали единственной моей

Пищей. Случалось, что роскошные обеды графини служили мне пропитанием на два

Дня. Все свое время, все свои старания, всю наблюдательность я употреблял на

То, чтобы глубже постигнуть непостижимый характер Феодоры. До сих пор на мои

Суждения влияла надежда или отчаяние: я видел в ней то женщину, страстно

Любящую, то самую бесчувственную представительницу своего пола; но эти смены

Радости и печали становились невыносимыми: я жаждал исхода ужасной этой

Борьбы, мне хотелось убить свою любовь. Мрачный свет горел порою у меня в

Душе, и тогда я видел между нами пропасть. Графиня оправдывала все мои

опасения; ни разу не удалось мне подметить хотя бы слезинку у нее на глазах;

В театре, во время самой трогательной сцены, она оставалась холодной и

Насмешливой. Всю тонкость своего ума она хранила для себя и никогда не

Догадывалась ни о чужой радости, ни о чужом горе. Словом, она играла мной.

Радуясь, что я могу принести ей жертву, я почти унизился ради нее,

Отправившись к своему родственнику, герцогу де Наваррену, человеку

Эгоистическому, который стыдился моей бедности и, так как был очень виноват

Передо мною, ненавидел меня. Он принял меня с той холодной учтивостью, от

Которой и в словах и в движениях появляется нечто оскорбительное. Его

Беспокойный взгляд возбудил во мне чувство жалости: мне стало стыдно, что он

Так мелок в своем величии, что он так ничтожен среди своей роскоши. Он завел

Речь об убытках, понесенных им на трехпроцентном займе; тогда я заговорил о

Цели моего визита. Перемена в его обращении, которое из ледяного мало-помалу

Превратилось в сердечное, была мне отвратительна. И что же, мой друг? Он

Пошел к графине и уничтожил меня. Феодора нашла для него неведомые чары и

Обольщения; она пленила его и без моего участия устроила таинственное свое

Дело, о котором я так ничего и не узнал. Я послужил для нее только

средством!.. Когда мой родственник бывал у нее, она, казалось, не замечала

Меня и принимала, пожалуй, еще с меньшим удовольствием, чем в тот день,

Когда я был ей представлен. Раз вечером она унизила меня перед герцогом

Одним из тех жестов, одним из тех взглядов, которые никакие слова не могли

бы описать. Я вышел в слезах, я строил планы мщения, обдумывая самые ужасные

Виды насилия... Я часто ездил с ней в Итальянский театр; там, возле нее,

Весь отдавшись любви, я созерцал ее, предаваясь очарованию музыки, истощая

Душу двойным наслаждением -- любить и обретать в музыкальных фразах искусную

Передачу движений своего сердца. Моя страсть была в самом воздухе, вокруг

Нас, на сцене; она царила всюду, только не в сердце моего кумира. Я брал

Феодору за руку и, всматриваясь в ее черты, в ее глаза, домогался того

Слияния чувств, той внезапной гармонии, которую пробуждает порою музыка,

Заставляя души вибрировать в унисон; но рука ее ничего не отвечала, и глаза

Не говорили ничего. Когда пламя сердца, исходящее от каждой моей черты,

Слишком сильно било ей в глаза, она дарила мне деланную улыбку, ту условную

Улыбку, которую воспроизводят все салонные портреты. Музыки она не слушала.

Божественные страницы Россини, Чимарозы, Цингарелли не вызывали в ней

Никакого чувства, не будили никаких поэтических воспоминаний: душа ее была

Бесплодна. Феодора сама являлась зрелищем в зрелище. Ее лорнет все время