Отношение к войне и военной профессии в средние века

Образ жизни и все этические ценности рыцарей были связаны с войной, которая считалась единственным занятием, достойным человека знатного происхождения. Война была профессией рыцарей, а, начиная с XI-XII века в большинстве регионов Евразийского континента, сложилась монополия господствующего класса на военное дело. Народное ополчение сошло со сцены, и армии стали отрядами профессиональных рыцарей – тяжело вооружённых и сражающихся верхом. Военная профессия давала права и привилегии, определяла особые сословные воззрения, этические нормы, традиции, культурные ценности.

Составной частью рыцарской идеологии и воинской этики считались отказ от недостойных их положения занятий и образа жизни. Главным занятием рыцаря могло быть только военное дело. В число неприемлемых занятий входили земледелие и сельскохозяйственные работы, торговля, чрезмерное увлечение религией. Особенно это относится к земледелию. Так, например раджпуты считали, что ранить грудь Матери-земли плугом являлось непростительным преступлением. Дж. Тод отмечал: "Самый бедный раджпут наших дней сохраняет всю гордость своих предков – и часто это его единственное наследство; он презирает как недостойное его дело – браться за плуг или пользоваться копьем иначе, чем сидя верхом на коне"[1]. Д. Иббетсон указывал: "главное орудие кшатриев – воинского сословия – есть меч, и смена благородного занятия на более примитивное рассматривается как отречение от касты"[2]. Т. Веблен, в своей классической монографии "Теория праздного класса", называл четыре занятия, которые не наносили ущерба чести тех, кто стоял на вершине общественной лестницы: управление, религиозные функции, война и спорт[3], причем в средневековье любимым спортом рыцарей опять же была война.

Хотя некоторые элементы идеологии рыцарской борьбы изначально имели место во многих военизированных обществах уже на ранней стадии истории человечества, известно, что именно в феодальном обществе эта идеология получила широкое распространение, и что именно здесь рыцарские состязания стали подвергается систематической институционализации. Сходство морально-этических кодексов поведения европейских рыцарей, фарисов, уорков, батыров, раджпутов, самураев и др. заставляет задуматься над тем, что именно в такого рода обществах способствовало оформлению подобной идеологии. Ответ, который при этом напрашивается, таков: существование класса (сословия, касты), свободного от хозяйственных забот, класса, для которого военное занятие – главное, класса, образующего элиту, члены которой ищут, прежде всего, личной славы[4]. Свобода от производительного труда позволяла смотреть на сражение как на игру; граница между войной и турниром стиралась, и такие войны приобретали свою неповторимую специфику, становясь "рыцарскими войнами".

Только в таком обществе, в котором знатному человеку не нужно было трудиться, но должно было воевать и участвовать в военных упражнениях и играх, могло процветать рыцарство с его неизбежной потребностью помериться силами, с его турнирами. Здесь относились всерьез к игре провозглашения фантастических обетов о свершении неслыханных героических подвигов, здесь уходили в вопросы гербов и флагов, здесь объединялись в ордена и оспаривали друг перед другом ранги или первенство. Только феодальная аристократия имела для этого время и испытывала к этому расположение. Как отмечал Й. Хейзинга "этот обширный агональный комплекс идей, обычаев и уставов в наиболее чистом виде очерчивается на средневековом Западе, в мусульманских странах и в Японии. Возможно, еще явственнее, чем в христианском рыцарстве, проявляется фундаментальный характер всего этого в стране Восходящего Солнца. Самурай придерживался воззрения, что то, что серьезно для обыкновенного человека, для доблестного лишь игра"[5].

Но настоящее рыцарство могло возникнуть только в условиях феодального строя. Ведь именно в средние века господствующий класс принимает форму служилого сословия, как правило, военного, или, например, в Китае, преимущественно гражданского, с развитой внутренней иерархией, причем центр политической жизни с начала средневековья и до определенного периода находился в вотчине. В древности все было иначе: господствующему классу была свойственна общинная организация, а центром политической жизни был город[6].

А.А. Свечин отмечал, что только в нецентрализованных формах феодального строя, когда при господстве натуральной системы хозяйства и слабости контроля, обмена и денежного хозяйства, подати натурой могут быть изысканы и поглощены только на местах, а со средствами по местам раздробляется и власть, то такому состоянию государства отвечает крайнее развитие индивидуализма в военном деле, столь характерная рыцарская тактика. Гордого феодала, привыкшего безраздельно царить в своем округе, всегда помнящего о своих привилегиях, заставить отказаться от своей ярко выраженной личности и раствориться в фаланге – слабое феодальное государство не в силах[7].

Отношение к войне как к занятию, достойному настоящего мужчины, было присуще большинству обществ, которые в процессе своего исторического развития проходили стадию родоплеменного строя и военной демократии. Так в гомеровских поэмах, вожди владели пашнями и пастбищами, но, кроме того, пополняли свою казну военными набегами. Менелай свои богатства привез на кораблях; Одиссей, обнаружив, что женихи опустошили его сундуки, обещает опять заполнить их добычей, полученной в новом военном набеге. Война, впрочем, не могла не быть родной стихией людей, до такой степени чувствительных к обидам и готовых в любую минуту мечом восстанавливать справедливость. Как отмечала М. Оссовская, – "в этой культуре соперничества и сражения были важной частью человеческой жизни"[8].

Еще в более отчетливом виде подобная картина наблюдалась у древних германцев. Уже Сенека отмечал что – "трудно встретить народ, столь воинственный и вспыльчивый, как германцы, которые рождаются посреди войны и войною живут, равнодушные к любому другому занятию[9]. "Германские народы, – писал Монтескье, – были не менее, а даже более чем мы, щекотливы в вопросах чести, …понятие чести лежит в основе всех их кодексов"[10].

Войною жили все полноправные общинники, мужчины-воины, хотя при этом занимались и земледелием. Рядовой вестгот, точивший меч ввиду предстоящей войны с римлянами, огорчился прибытием их послов для мирных переговоров. "Прощай, война, – воскликнул он с досадой, – принимайся снова за плуг"[11]. "Разбойничьи набеги, если только они ведутся вне территории данного племени, не считаются позором; [германцы] выставляют на вид их необходимость как упражнение для юношества и как средство против праздности[12].

Но уже во времена Тацита выделяющаяся знать со своими дружинниками начинает монополизировать военное дело, занимаясь только им. "Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей [по своему собственному почину] отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличится среди опасностей… [Этих людей] легче убедить вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше – они считают леностью и малодушием приобретать пóтом то, что можно добыть кровью"[13].

Многие морально-этические ценности германцев связанные с войной позже перешли к западноевропейским рыцарям[14]. Чтобы узнать, до чего могла доходить любовь к войне и побоищам, понять, каким удовольствием и настоятельной потребностью было для рыцарей той эпохи грабить, жечь и убивать, достаточно ознакомиться хотя бы с жизнью и произведениями трубадура Бертрана де Борна. Этот поэт был человеком знатным и владельцем замка; он провел всю жизнь, сражаясь и, главное, побуждая сражаться других. Он любил войну ради ее самой, ибо ему нравилось видеть сталкивающиеся друг с другом полчища и льющуюся кровь, но главным образов – потому, что на войне захватывали добычу и принцам приходилось проявлять щедрость к сражавшимся за них рыцарям[15]. Знаменитая сирвента, принадлежность которой Бертрану де Борну, правда, оспаривается ("Любо мне в веселое время Пасхи, когда распускаются листья и цветы...") – настоящий гимн войне. Для него характерна такая весьма известная строфа: "Говорю вам, что не могу ни есть, ни пить, ни спать, если не слышу, как кричат со всех сторон "Вперед!", не слышу ржания испуганных коней, сбросивших всадников, не слышу криков "На помощь, на помощь!" и не вижу, как воины падают на траву, спотыкаясь о рвы, малые и большие, и не вижу мертвых, пронзенных копьями, украшенными флажками"[16].

Превратить вражескую землю в пустыню – вот цель ведущего войну сеньора; и знать не прекращает воевать. Войны идут повсюду, ибо это занятие и ремесло настоящего рыцаря, и сам он был, прежде всего, воином, предводителем отряда с соответствующими вкусами и привычками. Он не только любил войну, он жил ею. Вся его молодость проходила в подготовке к ней, уже начиная с раннего детства обучение будущего представителя воюющих в основном предполагало изучение наук связанных с военным делом: верховой езде, владению оружием, в первую очередь мечом и копьем, плаванию, бегу, борьбе, охоте, шахматам, различным спортивным играм[17]. Еще в процессе обучения молодой рыцарь должен был уметь применять на практике полученные знания. Остальные науки, такие как грамматика, история, литература, музыка и др. считались вторичными, и им уделялось меньше внимания, они были необязательными[18].

О значении войны и воинской доблести в жизни арабо-мусульманских рыцарей говорит беседа между Усамой ибн Мункызом и его наставником Абу Абдаллахом Мухаммедом ибн Юсуфом: – "О Усама, – добавил он, – разумный не станет сражаться". – "Но, учитель, – воскликнул я, – ты, значит, считаешь сумасшедшими такого-то и такого-то?" И я пересчитал ему имена доблестных героев из наших товарищей. "Я не то хотел сказать, – возразил он. – Я утверждаю только, что разум отсутствует во время сражения. Если бы ум не покидал человека, он бы не стал встречать лицом удары меча, а грудью стрелы и копья. Этого ведь не может требовать разум"[19].

Размышляя на эту тему далее Усама ибн Мункыз пишет: – "Мой наставник, да помилует его Аллах, был, однако, более сведущ в науке, чем в военном деле. Именно разум побуждает человека устремляться против мечей, копий и стрел из отвращения к действиям труса и бесславию. Доказательством этому служит то, что героем овладевает дрожь и трепет и он меняется в лице перед тем, как выйти в сражение, потому что раздумывает о нем и рассуждает сам с собой, что ему делать и какие опасности его ожидают. Душа пугается всего этого и чувствует отвращение, но лишь только он выйдет на бой и погрузится в его пучины, дрожь, трепет и изменение в лице проходят. Во всяком деле, где не участвует разум, обнаруживаются промахи и ошибки"[20].

В жизни народов Северного Кавказа большую роль играло "постоянное состояние войны". Многочисленные враги и захватчики заставили адыгов выйти на "путь исключительно воинственного быта". "Не сделав успехов в гражданском устройстве… они только в военном деле и вооружении двигались вперёд"[21]. Уже в нартском эпосе мы видим, что любимыми занятиями местного воинства были путешествия, сражения, набеги: "есть ли такой край, где бы мы не были и не грабили" – говорит один нарт[22]. Эпос наполнен описанием походов – балцов, главной целью которых была добыча и угон скота у соседей[23]. Принадлежность к сословию уорков накладывала на человека много ограничений, обрекала на жизнь, полную тягот и лишений, проводимую в сражениях, набегах и поединках. О них в адыгских историко-героических песнях сказано: – "Поле чей дом, война чей обычай". Черкесский рыцарь-наездник, как отмечал А.-Г. Кешев, "постоянно жаждал приключений, опасностей, отыскивал их всюду, где только рассчитывал натолкнуться на них. Он не любил засиживаться дома, в своем околотке. Дым родной сакли, жена, дети, родные – все это, по его понятиям, было создано нарочно для искушения его железного духа коварными обольщениями, для того, чтобы опутать слабое сердце заманчивыми узами любви, нежности и ласки"[24]. У средневековых адыгов, война так же считалась единственным родом занятий, который мог их по-настоящему прославить – воины, отличившиеся на полях сражений, необыкновенной отвагой, могли быть воспеты в историко-героических песнях, обеспечивающих им всенародную известность, уважение и почет при жизни, а затем бессмертие их именам.

Таким образом, у горцев большое распространение получило такое специфичное явление как "черкесское наездничество", бывшее неотъемлемой частью их существования. "Наездники" – те, кто совершает "наезды" (набеги) для захвата добычи. Набеги – ремесло воинов, тех кто "промышлял воровскими поисками в соседние земли"[25]. Больше всего во время набегов князей и уорков интересовала не материальная добыча. Им не нужны собственно сами вещи – пленников они продавали, не оставляя себе, а полученное от турок в Анапе "малое число наличных денег" тратили на оружие, лошадей и предметы роскоши. Быть наездником для знатного человека – это почет и слава, "явимся мы перед аулом соперника, в виду жителей схватим юношу или девушку, и с добычей отваги немного замедлим в виду аула; если догонят нас – сразимся, а если нет, так не наша вина! То-то красавицы заговорят об отважном набеге нашем…"[26].

Все это послужило благодатной почвой, на которой сформировался военно-аристократический дух князей и дворян в "ущерб всем другим сторонам жизни", и все, что "не подходило под неизменный идеал наездника-героя" гордо презиралось"[27]. На эту особенность представления черкесской феодальной знати о достойных и недостойных занятиях обратил свое внимание еще Дж. Интериано, который писал "...благородному подобает лишь править своим народом и защищать его, да заниматься охотой и военным делом"[28]. Следовательно, на основе военизированного образа жизни у уорков сложилась своеобразная психология, суть которой состояла в пренебрежительном отношении к трудовой деятельности за исключением управленческой. Она почти без изменения сохранилась у служилой знати вплоть до XIX в.[29].

В тюрко-монгольском эпосе закипают родовые распри, плетутся заговоры, готовятся восстания против сюзерена, бунтуют дружинники. И это происходит то в пределах рода, то – племен, то – огромных держав. Причем защита страны, кровная месть, основание семьи – все дано через показ поединков и битв конных воинов[30]. Батыр отличался от остальных людей не только своей физической мощью и пренебрежением к опасностям, но и выдержкой, способностью терпеливо переносить тяготы и лишения своей "военной судьбы", на которую он обречен. С детства воспитывался батыр в сознании, что его удел – одинокая воинская жизнь. Тема предназначенности повторяется много раз в эпосе о Гесере: "Я, когда у творца своего находился, Тогда еще принял военную душу"[31]. Еще одно незыблемое кредо воина – нельзя возвращаться с пути, не совершив задуманного, даже если грозит гибель: "Я-то да чтоб воротился, Я ль из ворочающихся парней!"[32].

В средние века, в состоянии войны почти постоянно находились и раджпуты, причем войны эти в основном были междоусобные[33]. Такие боевые действия велись буквально по законам кровной мести. Мотивация бывала приблизительно такой, как это явствует из слов героя поэмы Шивдаса Гадана: "Умирая, сказал Ачалдас сыну своему Палханси: Прошу тебя, беги из крепости, спаси себя. Ты должен сохранить наш род! Поклянись отвоевать нашу крепость обратно!"[34]. И сын, конечно же, выполнял последнюю волю отца, продолжая бесконечную череду войн. К тому же раджпутам была свойственна импульсивность и недипломатичность, и часто решения принимались в порыве эмоций.

Индийский воин выполнял свой долг лучше всего и полнее всего тогда, когда он участвовал в битве. Битва для раджпута – это участие в жертвоприношении богам. Расставание со своим телом в битве есть закон для всякого кшатрия. Отдать жизнь в битве – высшая жертва, какую раджпут мог принести, выполняя свою дхарму. Гибель воина во время битвы – полное выполнение им своего долга и гарантия, что он достигнет спасения[35].

Апофеозом жертвенности раджпутов считалась "шака", последняя великая битва-жертва в раджпутском понимании истинных ценностей. В ней особенно явственно проявлялся сакральный характер воинского служения. Такая битва чаще всего происходила одновременно с джаухаром женщин клана[36]. Дж. Тод описывает рассуждения раджпутов в этом контексте так: "остается один путь: принести в жертву женщин, сжечь и залить водой все, что можно; зарыть под землю то, что надо сохранить. Затем широко открыть ворота, и с мечами в руках наброситься на врага, и тем самым достигнуть рая на небе"[37]. Считалось, что в битве шака раджпут должен обязательно погибнуть: в бою или через самоубийство; а иначе он опозорит свою "раджпути". В военном отношении битва "шака" ничего уже не могла определить, но в системе символов раджпутской воинской культуры она занимает очень заметное место. Та сторона в битве, что вышла в шафрановых одеждах, по определению не могла воспользоваться плодами своей победы, если такая случится; но и противники должны были понимать, что нельзя с легким сердцем присваивать то, за что заплачена столь высокая цена. Земля и крепость, за которую клан принес жертву в джаухаре и шака, должны были, по традиционным раджпутским понятиям, остаться за жертвенным кланом, и, когда подрастут наследники, новое поколение клана войдет в силу, они смогут восстановить справедливость[38].

Самые известные в истории Индии шака и джаухар произошли 24 февраля 1568 г. После длительной обороны крепости Читтор в княжестве Мевар от превосходящих сил моголов под руководством султана Акбара, исчерпав последние средства, защитники решили принять крайние меры. Ночью женщины совершили, по раджпутскому обычаю, великий и страшный обряд самосожжения "джаухар". В огне погибли девять рани и пять принцесс и еще 1700 раджпутских женщин и детей. Наутро в распахнутые ворота крепости вышли все ее оставшиеся в живых защитники – 8000 человек – на свой последний смертный бой. Руководил защитниками крепости юный представитель клана Сисодия Фатех Сингх, рядом с которым сражались его мать и невеста. В сражении погибли все до одного защитники Читтора, и Акбар смог войти в город, в котором еще не остыл пепел джаухара. Уцелевшие жители города погибли в начавшейся резне. Всего во время этой военной кампании расстались с жизнью около 30 тысяч раджпутов. Эта победа Акбара не добавила ему ни славы, ни власти. Великая жертвенность раджпутов Мевара оказалась выше любых временных побед и завоеваний. Город-крепость Читтор получил прозвание "крепость-вдова, совершившая сати"[39].

[1] Tod J. Annals and antiquities of Rajasthan, or, the Central and Western Rajpoot states of India. New Delhi, 1978. Т.I. P.113.

[2] Ibbetson D. Panjab Castes. Lahore, 1916. P.156.

[3] Цит по: Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М., 1987. С.44.

[4] Оссовская М. О некоторых изменениях в этике борьбы // Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М., 1987. С.499.

[5] Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры / Пер., сост. и авт. вступ. ст. Д.В. Сильвестрова; Коммент. Д.Э. Харитоновича. М., 1997. С.105.

[6] Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М., 1977. С.50.

[7] Свечин А.А. Эволюция военного искусства. М.-Л., 1928. Т.1. C.24.

[8] Оссовская М. Рыцарь… Ук.соч. С.44.

[9] Сенека Луций Анней. Философские трактаты / Пер. с лат., вступ. ст. и комен. Т.Ю. Бродай. М., 2000. 1, XI.

[10] Монтескье Шарль Луи де. О духе законов / Сост., пер. и коммент. А.В. Матешук. М., 1999. 28, XX.

[11] Sid. Appol. Panegiricus Avito. V.411 // Н.П. Грацианский Древние германцы: Сб. докладов. М., 1937.

[12] Цезарь Гай Юлий. Записки о гальской войне / Пер. с лат. М.М. Покровского. СПб., 1998. VI, 23.

[13] Тацит Публий Корнелий. О происхождении и местожительстве германцев // Сочинения в двух томах. Т.1. Анналы. Малые произведения. Л., 1969. Гл.XIV.

[14] См.: Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987.

[15] Люшер А. Французское общество времен Филиппа Августа. СПб., 1999. С.234.

[16] Поэзия трубадуров; Поэзия миннезингеров; Поэзия вагантов. М., 1974. С.95.

[17] Спеваковский А.Б. Самураи – военное сословие Японии. М., 1981. С.58-60; Дударев С.Л., Басов И.И. Северокавказские… Ч.1. С.11; Кабус-намэ. Восточная литература. М., 1958. С.106-111; Липец Р.С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М., 1984; Мирзоев А.С. Уэркъ Хабзэ – кодекс чести черкесского дворянства // http://adiga.narod.ru/history/301.htm, 2002; Низами Гянджеви. Семь красавиц. Баку. 1983. С.91; Павленко В.Г., Николаев Р.В. Европейское рыцарство / Учеб. пособие. Кемерово, 1998; Руа Ж.Ж. История рыцарства М., 1996. С.34-38; Тарновский В. Самураи. Рыцари Дальнего Востока. М., 1997; Успенская Е.Н. Раджпуты: рыцари средневековой Индии. СПб., 2000. С.120-130; Журавлев И.В. Обучение и воспитание воинов армии Арабского халифата (конец VI - середина XIII вв.) // Военно-историческая антропология. Предмет, задачи, перспективы развития. М., 2002.

[18] Там же.

[19] Усама ибн Мункыз. Книга Назидания. М., 1958. С.152.

[20] Там же.

[21] Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. 1835-1838. М., 2000. С.163; Потто В.А. Кавказская война. Ставрополь, 1994. Т.2. С.319-320.

[22] Героический эпос чеченцев и ингушей / Подгот. текста, пер. и примеч. У.Б. Далгат. М., 1972. С.310.

[23] Нартский эпос / Подгот. текста, пер. и примеч. В.И. Абаева. Дзауджикау, 1945. С.95.

[24] Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик, 1987. С.226.

[25] Марзей А.С. Черкесское наездничество – "ЗекIуэ" (Из истории военного быта черкесов в XVIII – первой половине XIX века). М., 2000. С.3-7.

[26] Скиба К.В. Абреки. Джигиты. Наездники // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа. Вып.2. Армавир, 2003. С.162.

[27] Каламбий. Ук. соч. С.128.

[28] Интериано Дж. Быт и страна зихов, именуемых черкесами // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. Нальчик, 1974. С.49.

[29] Нагоев А.Х. Средневековая Кабарда. Нальчик, 2000. С.171.

[30] Липец Р.С. Указ соч. С.4.

[31] Абай-Гэсэр-хубун. Эпопея: Эхирит-булагатский вариант / Подгот. Текста, пер. и примеч. М.П. Хомонова. Улан-Удэ, 1961. Ч.1. С.181

[32] Образцы народной литературы якутов / Подгот. текста, пер. и примеч. С.В. Ястремского. Л., 1929. Т.VII. С.83.

[33] Успенская Е.Н. Ук. соч. С.110.

[34] Maheshwari H. History of Rajasthani literature. New Delhi, 1980. S.44.

[35] Успенская Е.Н. Ук.соч. С.108.

[36] "Джаухар" самый раджпутский и самый воинский обычай, который потрясает воображение всех, кто о нем слышал. Его действующие лица – женщины, жены и матери воинов, и иногда дети, которых они берут с собой, не имея возможности оставить на чье-либо попечение. Слово "джаухар" означает "драгоценность, сокровище". Это обряд массового самосожжения, раджпутский способ сохранить честь клана, когда положение кажется безнадежным.

[37] Tod J. Op.cit. Т.II. S.200.

[38] Успенская Е.Н. Ук. соч. С.108, 117-118.

[39] Там же. С.59.