Литературы народов поволжья и приуралья 23 страница
Форма исповеди, дневника, записок, воспоминаний, отражая интерес к психологии современного человека, испытавшего жизненную и идейную драму, отвечает тревожной идеологической атмосфере эпохи. Публикации подлинных документов, личных дневников вызывали живой интерес (например, дневник молодой русской художницы М. Башкирцевой, умершей в Париже; записки великого анатома и хирурга Н. И. Пирогова и др.). К форме дневника, исповеди, записок и т. д. обращаются Л. Толстой («Исповедь», 1879) и Щедрин («Имярек», 1884 — заключительный очерк в «Мелочах жизни»). Хотя эти произведения очень различаются по стилю, сближает их то, что в обоих случаях великие писатели искренне, правдиво рассказывают о себе, о своих переживаниях. Форма исповеди использована в «Крейцеровой сонате» Л. Толстого и в «Скучной истории» Чехова (с характерным подзаголовком: «Из записок старого
156
человека»); к «запискам» обращались и Гаршин («Надежда Николаевна», 1885), и Лесков («Заметки неизвестного», 1884). Эта форма отвечала сразу двум художественным задачам: засвидетельствовать «подлинность» материала и воссоздать переживания персонажа.
Как литературный пересмешник, юмористика энергично подхватывает дневниковую форму, подчиняя ее острым характеристикам своих персонажей.
Жанр письма, если к нему прикасался автор с хорошим знанием жизни, также таил богатые возможности для разносторонней характеристики героя — социальной, психологической, эмоциональной.
Наряду с тенденцией объективного «изучения» разных сторон действительности, что сказалось, в частности, на культе «факта» и «документа», для реализма 80—90-х годов характерны и противоположные художественные тенденции.
Откликаясь на жгучие вопросы, которые ставила перед ними жизнь, писатели порой выходили за рамки правдоподобия и обращались к фантастическим, гротескно сатирическим, аллегорическим, символическим сюжетам. Первыми в эти годы ввели в литературу сказку, легенду, притчу Л. Толстой и Лесков. В этом жанре к Лескову близок Гаршин («Сказание о гордом Аггее» — о цене власти и о счастье служить обездоленным людям; «Сказка о жабе и розе» — о назначении красоты в жизни человека; «Atallea princeps» — о любви к свободе и др.), Короленко (исторические легенды о героической борьбе народов за свободу — «Лес шумит», «Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды»), Мамин-Сибиряк («Лебедь Хантыгая», «Клад Кучума» — о любви к родному краю, о независимости и чести). От свободолюбивых мотивов этих во многом весьма разных произведений — прямой путь к романтическим сказкам и аллегориям раннего Горького. Перспективность этой линии развития повествовательных жанров, обращающихся к романтическим способам изображения, была замечена еще перед появлением в печати первого рассказа Горького критиком А. Скабичевским: «...стремлением выбиться из оков натурализма и облечь в живые образы те философские и моральные идеи, которые бродят в умах общества, не находя соответствующих форм в мелких фактах будничной жизни, — объясняются в нашей литературе и все те сказки, легенды, аллегории, какие ныне так часто являются в нашей литературе... нельзя не видеть в них первых ростков молодой зелени, идущей на смену старой и увядшей».
Особое место среди сказочно-легендарных жанров 80-х годов занимают сатирические сказки Щедрина, вышедшие в 1884—1886 гг. Они сразу же оказали влияние на юмористику.
Автор романа «Господа Головлевы» и серии больших сатирических циклов в последние годы жизни писал кроме сказок и другие небольшие произведения. В сборнике коротких рассказов «Мелочи жизни» (1886—1887) собраны, по словам автора, «обыкновенные истории» людей, загубленных нуждой, трудом или собственной погоней за «несущественными ценностями». Понятие «мелочи жизни», появившееся в литературе до Щедрина («Мелочи архиерейской жизни» Лескова, 1878—1880), было распространено им на всю российскую действительность. Художественному открытию, связанному с именем Чехова, столь глубоко понимавшего, по словам Горького, «трагизм мелочей жизни», предшествует, таким образом, опыт великого сатирика, проявившего чуткость к эстетическим требованиям времени. Изображение жизни под углом зрения ее «мелочей» и «пустяков» накладывало отпечаток и на облик самого героя: это «средний» или «маленький» человек, погрязший в суетных заботах, которые терзают его в семье, на службе, в клубе, трактире, просто на улице. И даже на войне. В этом смысле характерен рассказ «Из воспоминаний рядового Иванова» Гаршина, о котором говорилось выше. Но «обыкновенный» человек способен и на подвиг. Герой Гаршина железнодорожный сторож Семен (тоже Иванов) — человек тихий и скромный, но когда от него зависит жизнь многих людей (надвигается крушение поезда), он становится смелым и решительным: ударив себя ножом в руку, он смачивает платок своей кровью и останавливает поезд («Сигнал», 1887).
«Рядовой» герой и его повседневная жизнь, состоящая из будничных мелочей, — это художественное открытие реализма конца XIX в., связанное более всего с творческим опытом Чехова, готовилось коллективными усилиями писателей самых разных направлений. Свою роль в этом процессе сыграло также творчество писателей, пытавшихся соединить реалистические способы изображения с романтическими (Гаршин, Короленко).
В обстановке глухой реакции естественен был и повышенный интерес к кризису мировоззрения личности. Глубже всего духовная драма героя-восьмидесятника была воплощена в чеховском новом «лишнем человеке» («На пути», «Иванов», «Скучная история», «Дуэль», «Рассказ неизвестного человека» и др.).
Особое место среди «лишних людей» в литературе рассматриваемого периода занял герой тетралогии Н. Гарина-Михайловского — Тема Карташев. Повесть «Детство Темы» (1892) — лучшая из задуманных частей — об истоках
157
нравственных страданий и ошибок героя, его бессилия в борьбе с самим собой, невозможности подчинить разуму свою слабую волю. Последующие части («Гимназисты», 1893; «Студенты», 1895; «Инженеры», 1896) не дали достаточного представления о дальнейшем развитии характера героя, и «лишний человек» Гарина в истории литературы остался навсегда мальчиком, искренним и слабым, честным и слабым, тонко чувствующим и слабым.
Становясь на позиции, близкие к позитивизму, Гарин в этом большом замысле обратился к социальным и психологическим основам изображаемого явления в духовной жизни общества и в этом достиг безусловной художественной победы. Детство Темы (хотя здесь идет речь о более ранней эпохе — о 60—70-х годах — и о настроении молодежи этих десятилетий) — прелюдия к будущей драме не только взрослого Карташева, но и такого значительного явления русской литературы, как чеховский Иванов.
Стремление к всестороннему исследованию русской действительности, внимание к переживаниям типичного, «среднего» человека и к «мелочам» повседневной жизни, интенсивная работа над художественной формой — ведущие тенденции развития русской литературы 80-х — начала 90-х годов. В следующие десятилетия, когда наступило время активного общественного движения, они утвердились уже как художественные открытия и таким образом вошли в число достижений мировой литературы.
157
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Стремление художественно запечатлеть все многообразие явлений общественной жизни в их неповторимой индивидуальности и социально-исторической сложности — существенная и характерная тенденция русской литературы второй половины XIX в. В повестях и романах Тургенева, Л. Толстого, Достоевского, в драмах Островского, в сатире Щедрина, очерках Г. Успенского, в «маленьких» рассказах и повестях Лескова, Гаршина, Короленко, Чехова выявлены и отражены с исключительной глубиной в предельно выпуклой, драматически выразительной форме многие основные вопросы эпохи, запечатлены ее типы и характеры, ее социальные конфликты, важнейшие идейные, морально-психологические, эстетические проблемы, поставленные ею перед прогрессивной мыслью России и всего человечества. Острота вопроса о путях исторического развития России вызывала особую публицистичность, свойственную русской литературе этой поры, порождала характерные для нее глубокие чувства социальной ответственности и тревоги за судьбу своей страны и народа.
Русские писатели XIX в. неустанно искали новые формы и способы выражения, заботились о всемерном обогащении самих методов реалистического искусства. Толстой, Щедрин, Достоевский, Некрасов, Островский, Чехов стали подлинными новаторами, вписали новую главу в историю реализма мировой литературы.
По сравнению с писателями тех стран Западной Европы, где в середине XIX в. революционность буржуазной демократии уже умирала, а революционность социалистического пролетариата еще не созрела, великие русские романисты, творившие в период острой ломки крепостничества и подготовки буржуазно-демократической революции в России, яснее ощущали переходный характер своей эпохи, более остро чувствовали противоречие между жизнью верхов и жизнью низов. Общественные вопросы властно вторгались в сознание русского писателя, вызывая горячее и страстное отношение к себе, побуждая его часто непосредственно участвовать в практической общественной борьбе или смело отзываться на нее своим творчеством. Обусловленная нерасторжимой связью с общественной жизнью и освободительным движением, характерной для России XIX и начала XX в., «энциклопедичность» русской литературы была важнейшей предпосылкой ее расцвета и мирового значения. Не только тип писателя, но и его отношения с читателем в России были иными, чем на Западе, где взаимоотношения писателя и читающей публики становились в ходе развития капиталистических отношений все более болезненными. Это не значит, что между ними и в России не существовало многочисленных противоречий, не было перегородок, мешавших их взаимопониманию. Уже одно существование крепостнической цензуры, та полицейская опека над литературой и литераторами, которую различными путями осуществляло царское самодержавие, вносили неизгладимые трагические черты в положение русского писателя.
Однако развитие освободительного движения, способствовавшее постоянному расширению читательской аудитории, рост демократического сознания широких народных масс создавали в России более благоприятные отношения между писателем и читателями, чем те, которые обычно складывались в XIX в. в странах с более зрелыми буржуазными общественными отношениями.
«Нельзя упрекать нашу публику в отсутствии сочувствия к литературе; нельзя упрекать ее в неразвитости вкуса, — писал Чернышевский о массе русских читателей XIX в. — Напротив,
158
от особого положения нашей литературы, составляющей самую живую сторону нашей духовной деятельности, и от состава нашей публики, к которой принадлежат все наиболее развитые люди, в других странах мало интересующиеся беллетристикою и поэзиею, — от этих особенностей происходит то, что ни одна в мире литература не возбуждает в образованной части своего народа такой горячей симпатии к себе, как русская литература в русской публике, и едва ли какая-нибудь публика так здраво и верно судит о достоинстве литературных произведений, как русская».
Передовой русский читатель XIX в., воспитанный Белинским и Добролюбовым, Герценом и Чернышевским, видел в русской литературе, и в особенности в русском романе, важнейшее национальное достояние, могучее орудие умственного и нравственного развития общества.
Говоря об общественно-исторических предпосылках, способствовавших созданию лучших образцов русской литературы XIX в. и их мировому значению, нельзя не вспомнить еще об одном важном факторе, сыгравшем заметную роль в его развитии. Этим фактором была русская демократическая критика, которая на всем протяжении XIX в. оказывала литературе огромную помощь, способствуя ее развитию на путях глубокой идейности, реализма и служения народу.
В лице лучших ее представителей русская критика поддерживала и направляла идейные и творческие искания русских писателей своей эпохи, помогая им подняться на ту историческую высоту, которая сделала их творчество шагом вперед в художественном развитии человечества.
Благодаря широкой постановке вечных вопросов бытия, жгучих проблем своего времени русская литература на всем протяжении XIX в. была не только могущественным средством эстетического воспитания русского общества, она стала также одним из важнейших орудий его просвещения и нравственно-революционного развития.
Русская литература XIX в. была насыщена суровым пафосом отрицания. В сатирических образах Щедрина, в гончаровском «Обломове», в драмах Островского, в романах Тургенева, Достоевского, Льва Толстого, в романах «Что делать?» и «Пролог» Чернышевского по-разному проявились свойственные русской литературе дух беспощадного критического анализа, осуждение быта, политики и культуры господствующих классов. Многие отрицательные образы и типы, созданные русскими романистами, повествователями, драматургами, приобрели международное значение благодаря силе и широте своего сатирического замысла.
При этом критическое отношение к социальным верхам сочеталось с вниманием к народным массам и стремлением содействовать своим творчеством их историческому пробуждению, выражавшимся в создании многочисленных незабываемых образов, раскрывавших социально-психологический облик пробуждавшейся «безымянной», народной России.
Критика застойного крепостнического мира сочеталась с неприятием шедших ему на смену антагонистических буржуазных форм прогресса; революционные настроения, порожденные борьбой с сословностью и крепостным правом, крепли благодаря разочарованию в либерально-буржуазных иллюзиях. Отсюда характерное для русской литературы сочетание исключительной широты социально-исторического кругозора, мощной обличительной, критической мысли и глубокого отражения сложнейших интеллектуальных и моральных исканий русского общества и всего человечества.
Рост мирового признания русской литературы в XIX в. был тесно связан с развитием русского освободительного движения, превратившегося в передовой отряд международного революционного движения. Вместе со сменой исторической обстановки в самой России, вместе с созреванием в ней могучих революционных сил и перемещением центра мирового революционного движения в Россию рос и постоянно увеличивался во второй половине XIX и в начале XX в. интерес к русской литературе и к русскому роману в Западной Европе и во всем мире.
«Если теперь вообще время читать романы, — писал в 1851 г. в рецензии на первый роман Герцена «Кто виноват?» один из немецких журналов, — то стоит читать одни русские... Этот народ открывает перед человеком новый мир. Русские романы с полнейшей интеллектуальной свободой раскрывают в своих художественных образах все вопросы, волнующие человечество».
В 50—60-е годы революционная деятельность Герцена, возраставшие и крепнувшие связи между деятелями русского и славянского освободительного движения, пропаганда русской литературы за рубежом, осуществлявшаяся Тургеневым, его близкое общение с французскими и немецкими литераторами способствуют более широкому, объективному и всестороннему ознакомлению западноевропейского читателя с русской культурой и литературой. Возросший в годы Крымской войны и в особенности в период крестьянской реформы интерес широких слоев населения западноевропейских стран к России и к русской культуре стал предпосылкой для
159
оживления в 60-е годы изучения русского языка и переводческой деятельности с русского на западноевропейские языки.
В 60—70-е годы романы Тургенева завоевывают широкое признание на Западе и в США. «Чем более я изучаю вас, тем более глубоко изумляет меня ваш талант. Я восхищаюсь этой сдержанной страстностью, этим сочувствием к самым маленьким людям, одухотворенностью картин природы... Какое сочетание нежности и иронии, наблюдательности и красочности! И как все это согласованно! Какая уверенная рука!.. Но более всего заслуживает похвал ваше сердце, то есть постоянная взволнованность, какая-то особенная восприимчивость, глубокое и потаенное чувство», — писал Г. Флобер Тургеневу после знакомства с «Рудиным» и «Записками охотника». Позднее чтение романа «Новь» побуждает его воскликнуть: «Как он оригинален, как хорошо построен!.. ни одного лишнего слова! Какая неистовая, потаенная сила!»
По совету Тургенева Флобер, Мопассан, Доде, Э. Гонкур, Золя в 1877—1879 гг. знакомятся с «Войной и миром» — романом, вызвавшим у Флобера «возгласы восхищения». В этот же период западноевропейская революционная молодежь, деятели славянского национально-освободительного движения знакомятся с романом «Что делать?» Чернышевского. В 80—90-е годы переводы романов Толстого и Достоевского, а также других русских писателей — вплоть до многочисленных переводов произведений литераторов второго и третьего плана — довершают знакомство передового западноевропейского и вообще зарубежного читателя с творчеством русских романистов. Вслед за многочисленными рецензиями на русские романы, критическими статьями о Гоголе, Тургеневе, Толстом, появлявшимися на различных языках начиная с 50-х годов, в 80-е годы за рубежом выходят книги о русских писателях.
Широкую известность на Западе в 80—90-е годы приобрела книга французского критика Эжена Мельхиора де Вогюэ «Русский роман», переведенная на многие западноевропейские языки. Вогюэ с большой силой поставил здесь вопрос о реализме русского романа, указав на его связь с гуманизмом русской литературы, с ее этическим пафосом, отзывчивостью к человеческим страданиям, вниманием к внутреннему миру человека.
«Знаменитые английские романисты умерли, не оставив преемников. Господствующее положение, которое утратил французский роман, наследует не английский, а... русский роман, — писал известный английский критик М. Арнолд. — Последний приобрел сейчас величайшую славу, которую он заслуживает. Если новые литературные произведения поддержат и укрепят ее, то всем нам придется заняться изучением русского языка».
Наряду с гуманистическим пафосом, глубоким социальным и морально-этическим содержанием русской литературы восхищение зарубежных читателей вызвала созданная русскими писателями новаторская форма романа, свободная от привычных шаблонов и «романических» аксессуаров. Отрицательное отношение классиков русского романа к сложившимся литературным шаблонам, их стремление передать самое дыхание «живой жизни», подчинить все композиционные элементы наиболее полному ее выявлению, отказ от заданных догматических, отвлеченных моралистических критериев в оценке героев захватывали в романах Тургенева, Толстого и Достоевского передовых литераторов и читателей Западной Европы и США, представлялись им подлинной революцией в истории жанра.
Свойственное Толстому и другим великим русским романистам пренебрежение внешней эффектностью сюжетного развития, хитроумной и занимательной, искусно построенной и сознательно усложненной фабулой, стремление их строить свои романы так, чтобы их внешне «неправильная» и безыскусственная форма отвечала «неправильности» и безыскусственности самой изображаемой жизни в ее реальном, повседневном течении, с характерным для нее сложным переплетением индивидуальных и общественных судеб, вначале нередко ставили западноевропейских читателей и критику в тупик. Так, М. Арнолд, характеризуя «Анну Каренину» не как «роман» в традиционном смысле слова, а как «кусок жизни», именно в этом предельном стирании привычных граней между литературой и жизнью видел и главный недостаток творческой манеры Толстого. Подобные же упреки — в пренебрежении законами литературной архитектоники, в «недостатке архитектуры» — не раз раздавались на Западе не только по адресу Толстого и Достоевского, но даже по адресу Тургенева, хотя в общем произведения последнего быстрее и легче вошли в литературный обиход Запада, чем романы Толстого и Достоевского. Однако впоследствии за этой лишь кажущейся «бесформенностью» западноевропейская критика постигает (так же как в свое время романтики в драмах Шекспира) присутствие неизвестной ей прежде, но от этого не менее реальной и ощутимой архитектонической целесообразности. Созданная Толстым и Достоевским новая форма романа, с помощью которой писатель стремится как бы охватить и воспроизвести целиком движущийся широкий поток жизни человека и общества со всеми свойственными
160
ему «неправильностями», внезапными перебоями, замедлениями и ускорениями темпа, вызывает теперь горячее восхищение наиболее чутких и передовых представителей мирового искусства, становится для них исходным пунктом в их художественных исканиях.
Возрастающее влияние русского романа явилось, по свидетельству английского писателя Д. Голсуорси, «великим живительным течением в море современной литературы». Высокая идейность русской прозы, ее гуманизм, свойственный ей энциклопедический охват общественной жизни, ее публицистичность и политическая страстность — все эти черты производили огромное впечатление на передовых писателей и читательскую аудиторию Западной Европы. «Та страстная горячность, с которой русские писатели в своих романах стремятся решать проблемы, которые в Западной Европе обычно были достоянием ученого, политика или публициста, оказала живительное и освежающее действие на все литературы Запада» — такова была оценка значения русского романа для мировой литературы, сложившаяся к XX в.
Если Золя видел в Толстом прежде всего «мощного аналитика» и «глубокого психолога», то те зарубежные писатели и критики, которых не удовлетворял реализм Золя и его школы, указывали, что источником превосходства русского реализма над французским являются гуманизм русских романистов и их вера в творческую активность человека. По их мнению, в отличие от французских натуралистов, видевших свою задачу по преимуществу в изображении физической и духовной нищеты, русские романисты, напротив, стремились показать творческие возможности своих героев, их стремление к борьбе, умели вызвать в читателе (даже тогда, когда их герои не могут победить силы враждебных обстоятельств и вынуждены им уступать) гордость за людей, которые способны переносить свои страдания с такой нравственной высотой, стойкостью, не теряя отзывчивости к окружающим. «Он писал романы и драмы, — заметил в 1884 г. о Тургеневе один из его первых американских почитателей Г. Джеймс, — но настоящей, великой драмой его собственной жизни была борьба за лучшее будущее России».
Связь русской литературы с освободительным движением получила отражение в многочисленных отзывах о ней зарубежных писателей и критиков конца XIX в., в том числе в книге испанской писательницы Э. Пардо-Басан «Революция и роман в России» (1887). Отмечая значение литературы в России как передовой общественной силы, Э. Пардо-Басан писала о русском романе: «Русские предъявляют к роману гораздо большие требования, чем мы... Для нас роман — это средство убить время. Для русских это не так. Они требуют, чтобы романист был пророком нового будущего, вождем новых поколений, освободителем от крепостного рабства, борцом с тиранией».
Русский роман, повесть, рассказ, очерк в классических образах запечатлели для народов других стран, для современных и будущих поколений те особенности духовного склада русского народа и его лучших людей, которые в XIX в. способствовали превращению русского революционного движения в передовой отряд международной революции, а в XX в. поставили русский пролетариат и трудящиеся массы России во главе социалистического пролетариата и трудящихся всего мира. Именно эти особенности русской поэзии и художественной прозы сделали ее в глазах передовых умов Запада и Востока, в глазах широких читательских масс всего мира не только одним из самых выдающихся, бессмертных явлений художественной культуры человечества, но и огромной, могучей по своему воздействию на умы жизненной силой.
В конце XIX и в начале XX в. влияние русской литературы стало одним из важнейших факторов, способствовавших в этот период формированию тех писателей Западной Европы и США, которые боролись с идейным и художественным измельчанием современного им буржуазного искусства.
«Русский роман преобразовал роман французский», — писал в 1893 г. французский романист Э. Род. Гуманизм русского искусства, понимание великими русскими писателями своего творчества как «акта человеколюбия» помогли писателям его поколения, по признанию Э. Рода, найти путь к освобождению от эстетизма теории «искусства для искусства» и вместе с тем от бесстрастного объективизма натуралистов.
Огромное освободительное влияние русской литературы переживают в конце XIX и в начале XX в. не только уже сложившиеся писатели старшего поколения, но и молодые — Т. и Г. Манны, Р. Роллан, К. Мэнсфилд, Д. Голсуорси, Т. Драйзер, а позже Э. Хемингуэй, У. Фолкнер, Акутагава Рюнескэ, Г. Маркес и другие многочисленные представители гуманистической литературы Запада и Востока.
«Как эпический писатель, Толстой — наш общий учитель, — писал от имени поколения западноевропейских писателей перелома веков А. Франс, — он учит нас наблюдать человека и во внешних проявлениях, выражающих его природу, и в скрытых движениях его души; он учит нас богатством и силой образов, одушевляющих его творчество; он учит нас безошибочному выбору положений, которые могут
161
дать читателю ощущение жизни во всей ее бесконечной сложности... Толстой дает нам... пример непревзойденного интеллектуального благородства, мужества и великодушия. С героическим спокойствием, с суровой добротой он изобличал преступления общества, все законы которого преследуют только одну цель — освящение его несправедливости, его произвола». «Борцы и герои... мученики великой ответственности перед идеей человечества», по выражению Т. Манна, русские писатели-романисты в условиях того идеологического кризиса, который был вызван эпохой империализма, помогли укреплению линии новой демократической и гуманистической литературы на Западе и в США.
Творчество русских романистов помогло также писателям Китая, Индии и других стран Востока в поисках тех путей, которые вели в этих странах к созданию новой национальной литературы, — литературы, возникшей на основе ломки старых, средневековых литературных традиций, широкого приобщения художника слова к запросам современной социальной жизни своего народа и всего человечества.
«Русская литература, — писал Лу Синь, — раскрыла перед нами прекрасную душу угнетенного, его страдания, его борьбу; мы загорались надеждой, читая произведения сороковых годов. Мы горевали вместе с героями произведений шестидесятников». Из русского классического романа китайские писатели, по свидетельству Лу Синя, «поняли самое важное, что в мире существуют два класса — угнетатели и угнетенные».
В XX в. произведения русских прозаиков переводятся на все основные восточные языки, входят в широкий читательский обиход в Индии, Китае, Корее, Японии, в арабских странах и Латинской Америке. В переводах и популяризации русского классического романа активно участвуют крупнейшие писатели этих стран, в том числе Лу Синь, Премчанд, Р. Тагор.
Русский роман, становясь явлением общеевропейской и мировой культуры, в специфических условиях каждой страны и эпохи воспринимался неодинаково. Вокруг оценки творчества русских романистов на Западе и вообще за рубежом зачастую вспыхивала острая литературная полемика, напряженная идейная и эстетическая борьба, в которой сталкивались между собой передовая и реакционная литературно-эстетическая мысль. На творчество русских романистов, на их художественные принципы стремились по-своему опереться не только представители передовой гуманистической и демократической литературы, но и писатели идейно сложные, противоречивые, а нередко и прямо реакционные. Отсюда большая сложность и многообразие проблем, связанных с изучением судеб русского романа за рубежом, его многообразного влияния на творчество зарубежных писателей-романистов.
Как ни было значительно в конце XIX и начале XX в. влияние русской литературы на литературы других народов, значение ее для прогрессивной культуры человечества в этот период было бы неверно сводить только к этому. Не менее велико было значение ее для революционного движения, влияние на формирование умов передовой демократической и социалистической молодежи во всем мире. Эти стороны идейного и эстетического содержания русской литературы отражены в отзывах о нем крупнейших деятелей международного революционного движения.
Изучая экономическую и социально-политическую жизнь России второй половины XIX в., К. Маркс наряду с русской экономической литературой и публицистикой уделил пристальное внимание «Евгению Онегину» Пушкина, произведениям Гоголя и Тургенева, сатирическим циклам Щедрина. В 1885 г. Ф. Энгельс в письме к М. Каутской отметил идейные и художественные достоинства «превосходных» романов русских писателей — достоинства, ставшие особенно ощутимыми для зарубежного читателя в последней четверти XIX в. на фоне многочисленных симптомов реакционного перерождения и упадка буржуазной культуры в капиталистических странах Западной Европы. Высокую оценку русской литературе XIX в. дали Ф. Меринг, Р. Люксембург, К. Цеткин, Г. В. Плеханов, А. Грамши, Г. Димитров. Широкое и многостороннее освещение вопрос о мировом значении русской классической литературы в начале XX в. получил в работах В. И. Ленина, в особенности в «Что делать?» и в гениальных ленинских статьях о Толстом.
Наряду с творчеством Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Щедрина с конца XIX в. усиливается влияние на мировую литературу «Былого и дум» Герцена, «Что делать?» Чернышевского, «Записок революционера» П. А. Кропоткина, романов Степняка-Кравчинского и других художественных произведений русских писателей-демократов, в которых выражены идеалы русского революционного движения, образы его непосредственных героических участников. Особенно большое значение эти произведения имели на Западе для радикально настроенной молодежи, для тех писателей западных и южнославянских стран, стран Востока и США, которые в своем творчестве были непосредственно связаны с социалистическим движением.