Н. к. и с. а. кусевицким
27 марта 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогие Наталия Константиновна и Сергей Александрович,
Мне кажется, что в настоящее время Вы в состоянии отдать мне долг Росс[ийского] издательства] в Берлине в сумме 2049 дол[ларов] 60 сентов. Этому долгу уже шестилетняя давность! Так много не получаю обратно денег с лиц, которые немощны их отдать, что было бы обидно не получать с тех, которые отдать в силах 1.
Квитанцию Эберга верну по получении чека.
Искренний привет! С. Рахманинов
И. А. БУНИНУ
9 апреля 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой Иван Алексеевич,
Сегодня пришло Ваше письмо1.Как мне жалко, право, что Вы больны и уезжаете из Парижа. Из всех русских людей мне больше всего хотелось увидеть Вас! Отвести душу! И еще у меня было желание «показать» Вас моим двум дочерям, живущим в Париже. Они у меня очаровательные, если говорить беспристрастно. Свет в окошке! Была даже грешная мысль просить Вас заехать к ним без меня... Но не осмелился!
Я буду в Париже еще целый октябрь, до отъезда в Америку 3-го ноября. Неужели и осенью Вас не увижу?2
На всякий случай сообщаю адрес дочерей, где буду жить: Irènne Wolkonsky, 27, rue Cardinet, Paris, XVII.
Поправляйтесь скорее!
Ваш С. Рахманинов
В. Р. ВИЛЬШАУ
19 апреля 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой мой Владимир Робертович, большая для меня радость получать твои письма 1 и право, если бы не окаянная здешняя жизнь, отнимающая вместе с работой весь твой день — и постоянная спешка сделать то,
что надо в смысле работы, и то, что не надо, и в сущности бесцельно, в смысле разных посещений, отписок, приставаний, предложений и т. д.— если бы не все это — писал бы тебе чаще. Я втянулся, привык и люблю эту страну, но единственно, чего в ней нет — это покоя. Впрочем, и в Европе его трудно доставать стало. Или не умею я его устроить, или его и быть нигде не может. Так все и спешу, с непроходящим сознанием, что не поспею! Сейчас, перед отъездом в Европу, как будто еще хуже. Собирались выехать и имели билеты на послезавтра. Не поспеваю! Переменили на 30-е апреля. Бог даст попадем! Едем к детям в Париж, без которых ужасно соскучился. Как и встарь — они «свет в окошке»! Они и на самом деле хорошие и ко мне, теперь уже старому, относятся трогательно. Я так про себя и считаю, что, видимо, в моей жизни мне удалось сделать одно хорошее дело, за которое бог посылает мне эту радость. Был у меня и зять такой же хороший, относившийся ко мне, как мои дети! Но этот не уцелел. Да и был он, кстати, «не от мира сего»! Ты, вероятно, знаешь, что у меня есть внучка. Эту маленькую мы оставили, когда ей был один месяц! Теперь ей восемь. Совсем большой человек! Висит у меня над постелью ее портрет шести месяцев. Голенькая, на шкурке, и улыбается! И я, каждый раз, когда смотрю на нее, — тоже улыбаюсь! Вот и к ней едем! В Париже собираемся прожить до 1-го июня, не позже 15-го. Затем в Германию, где нам сняли дачу на Weisser Hircsh. Будем жить все вместе. Только Ирина съездит на месяц к Волконским. В Германии надеемся прожить месяца три2. Затем опять в Париже, и... 3-го ноября взяты билеты на пароход в Америку.
Я тебе дам сейчас адреса, в надежде, что ты мне куда-нибудь напишешь. Вот они: Irènne Wolkonsky, 27, rue Cardinet. Paris (XVII) и второй адрес: P[ost] / A[dresse] Woldemar von Satin, Arnstädtstr[aße], 22, Dresden3.
Вот бы тебе приехать полечиться в Weisser Hirsch.
Посылаю тебе, отдельным конвертом, несколько моих аранжировок для ф[орте]п[иано]4. Надеюсь, дойдут до тебя.
Кланяюсь твоей жене, детям. А тебя обнимаю!
Твой С. Р.
В. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
19 апр[еля] 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой Владимир Иванович,
Получил Ваше письмо1. Поверьте и Вы мне, что ни одного момента не подозревал Вас в распространении «ложных слухов».
Как Ваши дела? Интересуюсь собственно финансовой стороной дела, ибо в артистическом успехе не сомневаюсь2. Жалею только, что больше не увижу Вас. Мы уезжаем на будущей неделе3.
С душевным приветом С. Рахманинов
Вашу книжку «Пугачевщина»4 отдам Асланову для передачи Вам.
Н. В. КОРОТНЕВОЙ
30 апреля 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогая Надежда Васильевна,
Сегодня получил от Вас письмо, где Вы просите меня написать Вам «хоть несколько строчек». Хочу это исполнить! Через два с половиной часа мы с женой уезжаем на пароходе, который отплывает в Европу. Едем в Париж, где живут мои две девочки большие и одна девочка маленькая. В первый раз в жизни не видел их, был в разлуке с ними более шести месяцев. Несказанно радуюсь их повидать. Пробудем с ними шесть месяцев до 3-го ноября, когда имеем билет на пароход, отплывающий в Америку. Будем жить до половины июня в Париже, до октября в Дрездене, с октября опять в Париже. Впрочем, эти планы могут измениться1, в зависимости от моих детей. Не знаю, что они думают, что затевают! Когда увижу их, узнаю. Известно мне только, что моя старшая дочь, с внучкой моей, уедет летом на месяц в Ревель, к отцу ее покойного мужа.
За последние недели усердно лечился здесь. Исполнял все предписания докторов: глотал все лекарства,
гулял, делал гимнастику и т. д. Не исполнял только одного предписания, т. е. продолжал работать. Несмотря на это — окреп и чувствую себя немного лучше. А главное — невралгия моя в лице, которая меня в буквальном смысле слова мучает—ослабла. Точно промежутки стали длиннее, а боли мягче. Хорошо если это результат лечения, а не случайность.
Сообщаю Вам на всякий случай адрес Дрездена: р/а Woldemar von Satin, Arnstädtstr [aße], 22, Dresden А.
Вы мне сообщали как-то, что напишете о Всенощной, исполнявшейся в Москве2. Я думаю, что Вы это и исполнили, но письмо, очевидно, пропало.
До свиданья! Всем Вам, от души, лучшего желаю!
С. Р.
С. А. САТИНОЙ
10 мая 1926 г.
[Париж]
Дорогая моя Сонечка!
Третьего дня, в пятницу, в шесть часов вечера мы доплыли до Havre'a. Все путешествие прошло отлично. Был только один день качки. Третий день. Все остальные дни были покойны, или почти покойны. Во всяком случае мы были здоровы. Кабина была хорошая. Единственно на что мог бы пожаловаться, это на еду, которая, сверх ожидания, оказалась посредственной, да на утрированно любезное отношение всех власть имущих на корабле. У французов все на словах. Тысячи любезных слов, произнесенных на чудном парижском диалекте, но мало что на деле; поэтому в результате и болит живот, как было со мной на пароходе... По приезде в Havre нас встретил Кобиев, мой шофер. Мы посадили Наташу на поезд, который отошел в 71/2 в Париж, а сам я остался ночевать на пароходе, посвятив вечерний час на хлопоты с автомобилем. Агент клуба меня встретил на пристани. Все бумаги и разрешения на все страны были мне выданы тут же. Все это положено было в хорошую папку. «Линочка» была выгружена также через час. Под наблюдением агента номера
Н[ью]-Й[орк]а были сняты, поставлены новые от Royal Club of England, бензин налит и весь автомобиль вытерт. По всему этому можно видеть, как американцы и англичане умеют заставлять оказывать себе внимание и комфорт. Ночь провел один на пароходе. Не спал почти совсем! Замерз! Отопление по приезде сразу прекратилось. Экономия. Хотел выехать в 71/2 ч[асов]. Готов я был раньше, но чиновник порта, который отпускает пассажиров и который должен быть на месте в 71/2, появился только около девяти. Вот когда я испытывал желание Наташи «разорвать его на мелкие кусочки». Так что выехал я только в десятом часу. «Линочка» шла идеально. Дорога до Руана по красоте удивительна. А к тому же свежая зелень деревьев и полей. Чем ближе к Парижу, тем менее интересно. В смысле погоды зато я не имел большой удачи. Из семи часов путешествия часа три шел дождь. Солнце я видел не более получаса. И к тому же холодно и холодно. В смысле качества дороги из 220 километров только около 50 превосходные; затем около 100 килом [етров]—порядочные и километров 30 — ужасающие. Перед Парижем, за 25 килом [етров] у меня лопнула камера. Стояли около часа пока переставили колесо. Подъехали к подъезду около 41/2 часов. Издали я увидел гуляющих Пашу с Пуфом. А с балкона меня приветствовали Танюша и Наташа. Ирина кормила бутылочкой Софиньку, так как у Nurse был как раз свободный день. Ну, взошел в квартиру. Целовались, обнимались... Чуть не заплакали! Софинька приняла довольно милостиво. После первого же взгляда на нее мы с Наташей в одно слово произнесли, что она «вылитый Петик». На карточках она совсем другая. И через короткое время, когда Наташа произносила по-своему «Софинь-ка», она уже улыбалась и немедленно после улыбки конфузилась и прятала свое личико. Наташе дают ее на руки, и Наташечка блаженствует. Но все же мои девочки лучше Софиньки. Буль похудела, но мало переменилась. Тук возмужал и похорошел. Обе шикарные и интересные. Когда шел с ними вчера по улицам, много дам оборачивались. Я это заметил. Впрочем, может быть, это на меня оборачивались, ибо у меня был наверное сияющий вид...
Таня много рассказывала и хорошо про Сатиных. Увидел ясно, что Володя очень страдает. Описывать не
буду. Долго! Да и сама увидишь. Понимаю теперь, почему он так любит Тука и так ждет нас.
Ну, до свидания. Как и своим детям, говорю — Христос с тобой! Обнимаю и целую. Привет Сомовым.
Твой С. Р.
Пуфыч нас, конечно, узнал! Все такой же! И так же строг и горд с Пашей.
П. А. КАЛУЖСКОЙ
16 июня 1926 г.
[Вайсер Хирш, близ Дрездена]
Дорогая Перетта Александровна,
Сегодня пришла Ваша открытка, адресованная Тане в Париж и пересланная нам сюда в Дрезден, где мы находимся. По своему обыкновению, я Ваши письма ко всем нашим читаю, в чем Вам уже однажды каялся. Прочел там Вашу просьбу, и уже сейчас, перед этим письмом, написал письмо в Париж к одному знакомому с просьбой сделать заказ и переслать мне его сюда в Дрезден. Предполагаю, что отсюда легче отправить в Россию.
Об этом и хотел только Вас уведомить. Желаю Вам, от всей души, здоровья и много счастья. Всем Вашим мой душевный привет.
Ваш С. Рахманинов
P. S. Мы здесь уже три дня все, кроме Ириночки и Софиньки, которые сейчас в Копенгагене. Послезавтра они выезжают в Ревель. Сюда вернутся через месяц.
Д. РИБНЕР
19 июля 1926 г.
[Вайсер Хирш, близ Дрездена]
Моя дорогая мисс Рибнер!
Очень рад был услышать о Вас. Спасибо Вам за письмо. Мы уже почти месяц живем в Дрездене. Автомобильное путешествие1 было замечательным — я
l92
получил огромное удовольствие. Вчера приехала Соня, а через неделю мы ожидаем Ирину и Софиньку.
Сейчас усиленно работаю!2 Моя невралгия хуже, чем когда-либо.
С наилучшими пожеланиями всем вам и мистеру Барклаю.
Искренне Ваш Сергей Рахманинов
Е. К. И Е. И. СОМОВЫМ
28 августа 1926 г.
[Вайсер Хирш, близ Дрездена]
Дорогие Елена Константиновна и Евгений Иванович!
Только в последние дни наши планы выяснились, причем планы не на далекое будущее, а на самое близкое. Поэтому порем горячку! Такие уж мы «тюлепки», «Севастьяны» всегда были и, по-видимому, навсегда останемся. Наташа, одна, уезжает во вторник (через три дня) через Париж в Ниццу. В тот же день я и Ирина на автомобиле туда же, но более ближним путем. Была бы возможность ехать идеальной дорогой через München, Insbruck, Meran, Vecona, Milan и Итальянская Ривьера; но так как, как я выше сказал, наши планы выяснились только вчера или позавчера, то мы и натолкнулись на затруднения с визами в Италию и Австрию, Которыми в New York'е не запаслись, и которые здесь в три дня отказываются дать. Таким образом, придется ехать измененной дорогой, по странам, в которых «черта оседлости» для нас, бедных русских. Другими словами, по той же Германии и Франции только. Поедем на Nürnberg, Strasburg, Lion, Marseille. Эта дорога мало чем замечательна и к тому же на 500 километров дальше. До границы французской нас провожает опять Володя.
Ну, а затем 5 сентября отправляется поездом на Париж последний транспорт: св. княжна Софья Петровна, ее вторая мать Танюша, ее фрейлина (новая! немка! только завтра поступает! хорошо, если не ведьма!) и ее кухарка за повара и камеристка — Паша! Эти будут норовить попасть в Ниццу как раз к тому времени, когда Наташа дачу найдет. Наташа только вчера
приступила к уборке. Никуда не выходила и успела за день отправить бай-байчкать только свои похоронки. Сегодня начнется уборка «le rest!»1 Здоровье ее сейчас недурно. Проболела она все же около месяца. Что же касается меня, то рука моя все еще в бинте, но рана заживает, и я могу немного играть. Плохо действует только пятый палец, так как его движение вызывает маленькую боль в ране. С большим напряжением удалось кончить свою работу третьего дня2. Все же камень с души свалился. Теперь с ужасом думаю о своей пианистической деятельности. Я не играл уже восемь месяцев. Поспею ли все сделать, что нужно!
Софушка Сатина уехала! Получили от нее из Соутхэмптона письмо. Пишет, что пароход ее и кабина отвратительны. Очень ее жалко.
Наш адрес такой: Société Anonyme des Grandes Editions Musicales, 22, rué d'Anjou, Paris, VIII.
До свидания. Привет и поклон всем.
Ваш С. Р.
Пожалуйста, деньги (с 1 октября) няне и Федосье не отправляйте больше на М. Трубникову. Возьмите у Сонечки адрес Тани Кохановой и пересылайте на ее имя. Известите только ее об этом письмом.
Н. В. КОРОТНЕВОЙ
28 августа 1926 г.
[Вайсер Хирш, близ Дрездена]
Дорогая Надежда Васильевна,
Через три дня я и моя дочь Волконская уезжаем на автомобиле в Ниццу. Путешествие займет около недели— 10 дней времени и предпринимается мной как отдых. Жена уезжает в этот же день поездом, чтобы приискать нам в Ницце дачу1. Последний транспорт отправится 5-го сентября. Здесь дочь Татьяна, внучка Софинька и присные. В Ницце думаем пробыть около шести недель; после чего отвезем детей в Париж и 3-го ноября с женой обратно в Нью-Йорк. Эти последние месяцы мне надо много заниматься, так как сейчас же по приезде в Америку на меня одевается «хомут»2.
Я не жалуюсь, ибо без работы не мыслю существование. Только бы здоровье покрепче! А то сильно скрипеть начинаю.
Семья моя, слава богу, здорова. И дети и внучка радуют меня. И это уж очень много.
Письма Ваши получаю и очень благодарю за Вашу неизменную память. Только, повторяю, не ждите аккуратных ответов, и не сердитесь на меня.
Всего лучшего!
Ваш С. Р.
Д. РИБНЕР
30 августа 1926 г.
[Вайсер Хирш, близ Дрездена]
Моя дорогая мисс Рибнер!
Спасибо за Ваше милое письмо. Мы с Ириной завтра на автомобиле отправляемся в Ниццу, где пробудем до первого ноября1.
Мне предстоит масса работы. Я не дотрагивался до инструмента вот уже восемь месяцев, так что не только мой второй палец, но и все остальные обленились.
С наилучшими пожеланиями Вашим родителям, мистеру Барклаю и Вам.
Искренне Ваш С. Рахманинов
Р. S. Несколько дней тому назад я закончил свой новый Фортепианный концерт2.
Е. К. и Е. И. СОМОВЫМ
8 сентября 1926 г.
Villa St. Honoré, rue de Frejus, Cannes
Дорогие Елена Константиновна и Евгений Иванович, Последние ваши два письма получил в Dresden'e. Это те письма, где Евгений Иванович уговаривал меня не огорчаться и не принимать так близко к сердцу <...> Не знаю и не хочу сказать, что он прав, ибо не совсем
еще усвоил современный взгляд <...> Все же, повторяю, Вы написали хорошее письмо, Евгений Иванович, заставив меня думать, что я, вероятно, чересчур требователен, деспотичен и эгоистичен. Начав так думать, т. е. взвалив вину на себя, мне стало лучше. Да будет так!
Вчера я закончил свое второе автомобильное путешествие 1. Оно длилось на день дольше, т. е. семь дней, а не шесть, и заключало 1500 километров вместо 1200. Ехал я с Ириночкой через Байрейт, Нюрнберг, Штутгарт, Strasburg, Besanson, Lion, Grenoble (заехал отсюда в Chartreuse под облака), Digne и Nice. Пожалуй, это путешествие было еще интереснее первого. Я был все время здоров и счастлив, чему очень помогал мой Булик также.
Приехали мы вчера и вчера же только Наташа нашла нам дачу, и мы переехали сюда. Дача великолепная.. Принадлежит подлецу Ротшильду. Цена подобающая! Имеем свой собственный выход (под железной дорогой) к морю. Весь сад в больших пальмах. Жара потрясающая, а москиты — звери. Всю ночь до шести утра мы трое их ловили, каждый в своей комнате. Дамы убиваемых не считали! Я считал. Всего 19 трупов лежало на моей постели. Это не более двух, трех в час, ибо охота на них необычайно трудна. Если не зажигаете свет, москиты на теневой стороне. А в темноте так садятся на Ваше лицо, что Вы не чувствуете места и бьете вслепую. К утру мы все обессилели, а кроме того, у меня лично руки и лоб как бы в оспе. У дам наружных следов не осталось. Я объясняю это тем, что кожа моя нежнее, чем у них, а они сердятся.
Сегодня должен был приехать второй транспорт (мое последнее письмо из Дрездена2), но почему-то без объяснения причин пришла телеграмма, что будут завтра. Предполагаю, что кто-нибудь был болен. Вернее Софинька, а может, и Танюша. Мои дамы ездили встречать на станцию и вернулись в ужасе, не найдя их в поезде. Полетели в Ниццу на автомобиле и оттуда мне сейчас телефонировали, что телеграмма получена там. Но мы пережили тяжелый час. Дамы еще не вернулись. А я вот сижу и пишу письма. Рука моя все в бинте и медленно заживает. Рояля еще нету, и как я, раб божий, концерты давать буду, и подумать боюсь.
До свидания. Всем поклон. Я очень сержусь, что Вы не купили для меня несколько акров земли около Вашей латифундии. Не хорошо, Sir!
За письмо очень и очень благодарен.
Ваш С. Р.
Сейчас послал Вам телеграмму с нашим адресом. Покажите это письмо Ангелу без кавычек! 3.
Н. К. МЕТНЕРУ
9 сентября 1926 г.
Villa St. Honoré, rue de Frejus, Cannes
Дорогой Николай Карлович,
Я приехал сюда из Дрездена третьего дня. Приехал опять на автомобиле, и путь мой лежал не через Париж. Таким образом, я был лишен радости Вас встретить и с Вами поговорить. По адресу вышенаписанному Вы увидите, где мы находимся. Здесь хорошо! Я бы даже изменил текст своего романса и выразился бы так: «здесь очень хорошо!». Минусы — тропическая жара и подлец москит! Третьего дня, в первую ночь никто из нас не спал до 6 ч[асов] утра. Все занимались охотой. Москитных трупов лежало много, но и мое лицо и руки, как в оспе. Таким образом, исход кампании — неопределенный! Во вторую ночь мы все «окопались», т. е. прикрылись пологом.
Рояль мой из Парижа идет, но не пришел еще. В Дрездене я совсем не играл. Кстати, у меня был фурункул на руке. Начался 1-го августа. Рука моя до сих пор забинтована. Что-то плохо заживает.
Перед отъездом из Дрездена мне прислали переписанный Klavierauszug моего нового Концерта1. Взглянув на объем его (110 страниц), я пришел в ужас! Из малодушия до сих пор не примерял его на время. Вероятно, будет исполняться, как «Ring»2, несколько вечеров сряду. И тут мне припомнились мои разглагольствования с Вами на тему о длиннотах и о необходимости сокращаться, суживаться и не быть многословным. Мне стало стыдно! По-видимому, все дело в третьей части. Что-то я там нагородил! В мыслях уже
начал отыскивать купюры. Отыскал одну, но всего в восемь тактов, да и то в первой части, которая как раз длиной меня не пугала. Кроме того, заметил «глазами», что оркестр почти совсем не молчит, что считаю большим пороком. Это значит не Концерт для ф[орте]п[иа-но], а Концерт для ф[орте]п[иано] и оркестра. Еще заметил, что тема второй части есть тема первой части Концерта Шумана. Как же Вы мне этого не сказали?3 Еще многое, что заметил, но всего не напишешь. Буду исповедоваться перед Вами в конце октября. Ну, а Вы как? Кончили? Как Ваше самочувствие? До свидания!
Ваш С. Рахманинов
Ю. Э. КОНЮСУ
15 сентября 1926 г.
Villa St. Honoré, rue de Frejus, Cannes
Милый мой Jules,
Опять просьбы: 1) Пришли мне, пожалуйста, сюда: Английскую сюиту —Баха g-mol[l] и Партиту Баха G-dur. Если не найдешь их отдельно, то нечего делать! — пришли в томиках,
2) Пришли мне одну тетрадку нотной бумаги — 12—14 строчек.
3) Меня беспокоит еще вопрос о моем долге тебе. Ведь ты что-то заплатил за спальные билеты для дочери, или для жены моей!? Почему ты не пишешь мне об этом. Сколько я тебе должен?
4) Пользовался ли ты отпуском? А то тебе прямая дорога сюда. У нас и комната для тебя есть.
5) Зайди, пожалуйста, в океанскую контору French Line и узнай, прислан ли мне из Нью-Йорка на мое имя билет на пароход «Paris», отходящий 3-го ноября из Havre'a? Сюда я ехал в кабине № 73, а обратно должна быть кабина № 76.
Привет, поклон и благодарность! К москитам немного попривык!
Твой С. Р.
H. К. МЕТНЕРУ
22 сентября 1926 г.
[Канн]
Дорогой Николай Карлович,
Вчера вечером получил Ваше письмо 1 и спешу сказать, что буду с нетерпением ждать Ваши «образчики»2. Присылайте! Обещаю помочь, как могу! Но не забывайте, что «могу» я мало и что я болен той же болезнью, что и Вы.
Все же не придирайтесь к себе чрезмерно! Кончайте скорей! А мелкие поправки всегда будут, и приступать к ним легче после прослушивания Вами вещи.
Всего лучшего!
Ваш С. Р.
Л. СТОКОВСКОМУ
[После 22 сентября 1926 г.]
[Канн]
Ваше письмо от 22 сент[ября] 1 получил только сегодня. Оно было отправлено в Париж? Я бы не хотел, чтобы Ваше письмо осталось без ответа. Вы рады играть со мной мой новый [Концерт] 2. Меня это очень тронуло. Верьте мне, что играть с Вами и для меня только одно удовольствие.
[С. Рахманинов]
Ю. Э. КОНЮСУ
28 сентября 1926 г.
Villa St. Honoré, rue de Frejus, Cannes
Милый мой Jules.
Посылаю тебе две карточки, мной снятые. По ним ты можешь судить, какой я скверный фотограф, или какими арапами заделались твои девочки. В защиту последнего соображения обращаю твое внимание на ту карточку, где твои девочки сняты с моей внучкой. Она вышла беленькой!
За твои хлопоты по отысканию мне нот1 — очень благодарю. Хорошо, что ты распорядился мне выслать их через Вreitkopf'а. Авось получу! Прошу тебя также распечатать посылки с голосами моего Концерта. Был бы рад, если бы ты их счел и сообщил мне число голосов. В последней части я смычков совсем не ставил, надеясь на свидание с тобой в Париже и на твою помощь2.
До свиданья! Мой душевный привет тебе.
Где Петрик? Что он? И ему кланяйся.
Твой С. Р.
Ю. Э. КОНЮСУ
9 октября 1926 г.
[Канн]
Милый мой Jules, у меня сегодня много поручений. Извини пожалуйста!
1) Вкладываю письмо L. Chomel. Кто это? Можно ли ему доверять музыкально? Кому принадлежат названные пьесы: Кусевицкому или Hamelle? Будь добр ответить от лица издательства этому L. Chomel так: если он не заслуживает доверия, то: г. Рах[манинов] просил нас передать Вам, что он не согласен на транскрипцию его вещей. Или, если он заслуживает доверия, то: г. Рахм[анинов] просил нас передать Вам, что он будет в Париже около 25-го октября, когда и подпишет приложенные бумаги.
2) Теперь выплывают опять резиновые чулки. Надеюсь, ты их не износил за это время. Будь добр послать их по следующему адресу: Марье Лазаревне Цейтлин: Skolas-iela, 34, Riga, Latvija.
3) Как будто у Гавриила Григорьевича осталось еще немного моих денег. Попроси у него около 5300 франков и 15-го октября внеси их консьержке дома 27, rue Cardinet за четверть года квартиры моих детей. Не позабудь! Если моих денег не хватит, то униженно прошу недостающие дать в долг, с обязательством вернуть их немедленно по приезде.
4) Очень прошу тебя оставить для меня 24-е октября утро от 11 часов. Захвати с собой партитуру моего Концерта и помоги мне поставить штрихи в
третьей части. Жду тебя в квартире детей. Завтракать вместе. Вариации Таузига от Вreitkopf получил. Очень благодарю тебя. Вообще ужасно благодарю тебя за так часто оказываемую мне помощь. Поклон Гавр[иилу] Григорьевичу.
С душевным приветом С. Рахманинов
Н. К. МЕТНЕРУ
9 октября 1926 г.
[Канн]
Дорогой Николай Карлович,
Позвольте отложить на один день позже наше свидание. Назначил его на 25 октября1, причем 24-го я пришлю Вам телеграмму, когда и где нам встретиться.
Ваше последнее письмо ко мне, от 4-го окт[ября]2, не без яда. Не обидел ли я Вас как-нибудь? Или это мне ошибочно показалось? Во всяком случае, обижать Вас, которого люблю и уважаю, в мои планы не входило. Верьте мне!
А я все занимаюсь поправками своего Концерта и не вижу конца этому.
Ваш С. Р
К. А. ЗИЛОТИ
29 ноября 1926 г.
[Нью-Йорк]
Милостивая государыня, Кириенна Александровна, Наблюдая в себе за последнее время задатки к музыке, имею намерение начать учиться на фортепиано и, много наслышавшись о Вашем новом методе, обращаюсь к Вам с просьбой: согласны ли Вы давать мне уроки, по какой валюте и почем, и находите ли Вы дипломатичным и стоящим труда начинать мне сейчас музыку: мне пятьдесят три года, блондин, с проседью. Звоните на «Эндикот» 36-44.
Ваш покорный слуга, С. Рахманинов
В. А. МОРОЗОВОЙ
13 декабря 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогая Вера Александровна.
Спасибо за Ваше милое письмо. Исполняю Вашу просьбу и посылаю Вам карточку мою с одним из моих сокровищ.
Мы их оставили месяц назад. Надеемся увидеть их в начале мая, когда собираемся ехать опять в Европу. Пока же надо работать. Здоровье мое так себе. Старость не вылечить!
Шлю Вам и Вашей Верочке лучшие пожелания от всего сердца к Новому году.
Где Александр Петрович? Мой привет и ему.
Ваш С Рахманинов
К. ДЕЛЬ КАСТИЛЬО
20 декабря 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой профессор,
Профессор Иван Корзухин передал мне Ваше любезное письмо от 10 ноября1.
Не могу достаточно выразить Вам, Вашим коллегам и ученикам, как глубоко я тронут высокой оценкой моего творчества.
Испытываю серьезное желание побывать в Мексике и дать там несколько концертов, но не знаю, когда мой менеджер будет в состоянии устроить мое мексиканское турне2.
Еще раз искренне благодарю за Ваше любезное письмо.
Преданный Вам [С. Рахманинов]
Н. В. КОРОТНЕВОЙ
23 декабря 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогая Надежда Васильевна,
Хочу Вам пожелать много счастья к праздникам и к Новому году. Я все еще дома и сезон свой не начинал.
С каждым годом делаю его все короче и замечаю, что с каждым годом мне все труднее его заканчивать. Скоро придется забастовать! Я начинаю 20-го января и заканчиваю 4-го апреля. На этот раз со мной едет всюду Наташа. В апреле из Америки предполагаем ехать опять в Европу.
Ваше последнее письмо получили. Ваше предложение меня сердечно тронуло, но принять его не могу по многим соображениям.
Посылаю Вам карточку с одним из трех сокровищ. Оно сейчас в Париже.
Ваш С. Рахманинов
Л. СТОКОВСКОМУ
25 декабря 1926 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой мистер Стоковский,
Я закончил мое новое «произведение («Русские песни»1). Партитура и все оркестровые партии готовы.
Был бы очень счастлив, если бы Вы смогли проиграть сочинение (что займет не больше 10 минут) вместе с моим Концертом 2.
Как Вы себя чувствуете теперь? Когда предполагаете репетировать?3 Мой сезон начинается 15-го января, и Вы поймете, почему мне хочется прослушать Концерт как можно скорее. После репетиции, несомненно, внесу поправки. Пожалуйста, сообщите мне, когда возможна репетиция.
Искренне Ваш С. Рахманинов
Номер моего личного телефона, которого нет в телефонной книге: Эндикот 36-44.
С. А. САТИНОЙ
11 [января] 1927 г.
[Нью-Йорк]
Дорогая моя Софушка!
Вчера Таня не поспела переписать Itinerary1, посему опоздала присылкой на один день.
Желаю тебе всего лучшего перед своим отъездом. А у меня до отъезда еще пропасть писем, еще не играл и должен принимать людей по делам. Сумасшедший дом! Целую тебя и обнимаю крепко.
Твой С. Р.
Э. УРКСУ
[До 21 января 1927 г.]
[Нью-Йорк]
Мой дорогой мистер Уркс!
Я только что узнал, что в январе Вы собираетесь начать свою карьеру пианиста1. Хотя всякий новый соперник в игре на фортепиано опасен для меня, я рад проявить великодушие и помочь начинающему. Не хотели бы Вы, чтобы я предусмотрел для Вас контракт с фортепианной фирмой? Что Вы думаете о Кнабе? Или Мэйсоне? Или Чикеринге? Если эти фирмы Вас не устраивают, у меня есть связи с другими.
Конечно, самой лучшей была бы фирма Стейнвея, потому что Вы немедленно были бы причислены к сонму бессмертных и о Вас писали бы все газеты, но, откровенно говоря, туда попасть довольно трудно.
Искренне желаю Вам самых больших успехов
С. Рахманинов
И. А. БУНИНУ
16 февр[аля] 1927 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой Иван Алексеевич,
За Вашу книжку и письмо1 — большое спасибо! Надеюсь, что Вера Николаевна чувствует себя теперь лучше.
Через здешний Литературный фонд послал Вам небольшую сумму денег2. Думаю, что деньги эти будут не лишними: у Вас было так много неожиданных расходов...
Весной, надеюсь, увидимся!3
Ваш С. Р.
К. ЭНГЕЛЮ
16 февраля 1927 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой мистер Энгель!
Я прибываю в Вашингтон непосредственно перед моим recital и после него сейчас же уезжаю.
К моему искреннему сожалению, у меня не будет никакой возможности посетить библиотеку, хотя я испытываю серьезное желание посмотреть эту уникальную коллекцию книг и нот. Может быть, я сделаю это в другой раз и, поверьте мне, с большим удовольствием.
У меня сейчас есть новая рукопись моего недавно созданного произведения1, и я намерен послать ее в Библиотеку конгресса в течение этой весны.
Искренне Ваш Сергей Рахманинов
Н. К. МЕТНЕРУ
[17 февраля 1927 г.]
[Нью-Йорк]
Желаю успеха1. Привет.
Рахманинов
Е. И. СОМОВУ
7 марта 1927 г.
[Сан-Франциско]
Милый друг Евгений Иванович,
Вкладываю Вам для сведения письмо, полученное мною от Плансона. На него лучше всего ответить Трутневу или Вам.
Все Ваши письма получил здесь. Также телеграмму, на которую ответил отрицательно. Другой условной телеграммы (помните разговор на станции Pennsylvania?) послать не имел права. «Кишка коротка»!
В Los Angeles — было распродано. В San Diego — две трети, а здесь — вроде одной трети. Сегодня вечером выезжаем в Portland.
Мы оба что-то расклеились немного. У обоих у нас болит немного горло, а у Наташи и жарок маленький, так что утром вызывал ей доктора. Ну, говорит, ничего! До второй ее свадьбы заживет. Прислал нам «прыскалку». Мы и занимаемся.
Проектировали сегодня drive1 в Menlo Park, который пришлось, к сожалению, отложить.
До свиданья. Всем привет и поклон.
Ваш С. Р.
P. S. Насчет покупки земли в таких размерах должен предварительно переговорить с Foley.
СВЯЩЕННИКУ АНТОНИНУ
20 марта 1927 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой отец Антонин,
Сегодня приехал в Нью-Йорк, т. е. домой, и спешу выслать обещанный чек на Вашу церковь.
Если Ваши личные дела тяжелы, то очень был бы рад, если бы Вы истратили эту сумму на себя И еще хочется добавить, что был необыкновенно тронут, когда Вы перекрестили меня на дорогу.
Ваш С. Р.
А. ЧЕЙСИНСУ
21 марта 1927 г.
[Нью-Йорк]
Мой дорогой мистер Чейсинс!
Благодарю Вас за Вашу очень любезную записку от 14 этого месяца, которую я обнаружил по возвращении домой. Я тоже надеюсь с удовольствием когда-нибудь встретиться с Вами.
Искренне Ваш С. Рахманинов
П. А. КАЛУЖСКОЙ
4 апреля 1927 г.
[Нью-Йорк]
Дорогая Перетта Александровна,
Ваши письма получил. И за них, и за хлопоты Ваши— сердечное спасибо. Если б не усталость, а я за этот сезон что-то очень устал, — то было бы совсем хорошо. Невралгия мучила меня безусловно меньше. И это улучшение я приписываю гомеопатии! Не смейтесь, пожалуйста. Свет увидел! Сейчас у меня последняя неделя концертов. Следующая неделя рекорды граммофона и механич[еских] роялей. И наконец, последующая неделя — на сборы к отъезду. Уезжаем 27-го апреля в Париж, через Лондон, где мне надо пробыть два дня. Без детей ужасно соскучился! Относительно дальнейших планов пока ничего окончательно не решено.
Душевный привет Вам и Вас[илию] Васильевичу.
Ваш С. Р.
Л. П. РАХМАНИНОВОЙ
4 апреля 1927 г.
[Нью-Йорк]
Милая моя мама, получил твое поздравительное письмо (через Танюшу) ко дню моего рождения. Мне осталась еще одна неделя концертов, которые я с большим трудом и напряжением доигрываю. Стал сильно сдавать. После этой недели предстоит неделя делания рекордов для граммофона и механических роялей. После этого начну собираться в дорогу. Надеюсь выехать 27 апреля. Еду через Лондон, где хочу посоветоваться с одним доктором. Но пробудем там с Наташей не больше двух дней и затем к детям в Париж. Авось отдохну там с ними, а то тяжело мне дался этот сезон.
Ну, а как твое здоровье? Надеюсь, что сносно! Обнимаю и целую тебя.
Твой С. Р.
А. А. ТРУБНИКОВОЙ
26 апреля 1927 г.
[Нью-Йорк]
Милая Мысиа или Аннушка тоже!
Посылаю тебе карточку, снятую в прошлом сентябре, где изображена моя маленькая Гулинька — Софинька. Ей ровно год — и ездила она тогда верхом на мне с полным удовольствием. Неделю назад к нам пришли ее последние карточки, которые пока прислать не могу, но обещаюсь это сделать позже. Завтра уезжаем [в] Европу. Едем через Лондон, где пробудем два-три дня и где я собираюсь показаться одному доктору... Затем в Париж, к детям. Там, может, отдохну немного, а то очень уж устал.
Всем кланяюсь и всех целую! Будьте здоровы!
Ваш С. Р.
С. А. САТИНОЙ
[9 мая 1927 г.]
[Париж]
Дорогая моя Сонечка!
Не знаю, с чего начать! Впрочем, знаю... Вчера вечером, по приезде в Париж, получил твое письмо, от которого у меня сжалось сердце. Почувствовал лишний раз, как тяжело тебе жить в твоем одиночестве и как я был прав, говоря тысячу раз, что нам, имея на то возможность (мы счастливое исключение!), надо, хотя последние годы нашей жизни, жить, не расставаясь... Вместе! А затем меня привело в ужас твое решение переехать к какому-то садовнику, где миллион всяких неудобств. И таких неудобств, которых можно избежать легко при наличии каких-нибудь десяти лишних долларов в месяц, на что ты, вероятно, не пойдешь, т. е. не позволишь себе истратить такую сумму на себя, и которые ты и от меня, богача, тебя глубоко любящего, готового и не на такие траты ради твоего спокойствия, принять откажешься. И вот опять вопрос: что же мне делать? Попутно меня беспокоит также вопрос о месте твоей службы. Если в разговоре с тобой я наружно
мирился с переездом твоим в Вашингтон, то только потому, что все еще надеялся и надеюсь, что с тобой возобновят контракт. Если же нет, то в десятый раз. повторяю: тебе туда переезжать нельзя. Ты должна жить с нами и работать над своей собственной работой в какой-либо лаборатории Нью-Йорка, а деньги Сатиным и на свои личные издержки, равняющиеся почти нулю, должна брать у меня. Для меня и для всей нашей семьи это была бы величайшая радость. Да и твоя семья, — твоя мать и брат, — были бы довольны. А ты бы была и жила дома. И еще одно мое беспокойство. Мне кажется, ты не так здорова, как об этом говоришь и как кажешься быть. О себе лично ты всегда все скрываешь. Ты даже не соглашаешься на то, чтобы я позвал тебе доктора, боясь, вероятно, что он откроет мне какой-нибудь дефект в твоем здоровье. Как же мне доказать тебе, что ты мне очень дорог