Граммофонной компании «виктор»
20 июня 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Согласно письмам моего секретаря, мистера Евгения Сомова, к Вам от 3-го и 12-го с[его] месяца]1, прошу Вас послать ему копию моего договора с Вами от 31-го июля 1928 года, за что буду Вам признателен.
Как уже объяснил Вам мистер Сомов, принадлежащая мне копия этого договора, которую требует у меня казначейство, заперта в сейфе. К этому сейфу Сомов не имеет доступа и поэтому не может выполнить требования казначейства, пока Вы не окажете любезность послать ему по почте заверенную копию указанного договора.
В ожидании Вашей любезности благодарю Вас.
С уважением С. Рахманинов
А. В. ГРЕЙНЕРУ
3 июля 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогой Александр Васильевич,
Нечего делать! По грехам моим должен послезавтра уезжать на три недели в Баден-Баден в санаторию. Как ни старался увильнуть — не удалось. Пробуду там до конца июля. На всякий случай сообщаю адрес: санаторий д[окто]р[а] Денглера, Баден-Баден, Шварцвальд.
Был очень рад получить Ваше письмо. То, что в нем Вы пишете, не так утешительно, но тон, которым все написано, меня очень обрадовал. Я вижу, что Ваша поездка во Флориду принесла Вам пользу.
Что касается Вашей поездки в «Сенар», видимо, придется надежду увидеть Вас здесь отложить до будущего года.
Кланяйтесь от меня всем, кто мной интересуется. Вам мой душевный привет.
С. Рахманинов
С. А. САТИНОЙ
3 июля 1935 г.
(Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогая моя Сонечка!
Давно тебе не писал. Много работал 1 и, по правде сказать, не особенно хорошо себя чувствовал. Теперь наступает, к сожалению, большой перерыв в работе. Послезавтра мы уезжаем с Наташей в Baden-Baden, куда меня посылает Брун. Кстати, когда он меня смотрел в первый раз, он отверг все санатории и куры2, заявив, что лучшим отдыхом для меня будет свой дом. Я обрадовался, но ненадолго. После второго визита, он изменил свое мнение и вот... мы едем на три недели в Baden. Так как я до сих пор на рояле почти не играл, т. е. не занимался, и так как весь июль заниматься не буду, то с августа месяца по приезде домой надо серьезно засесть за программы к будущему сезону, а работу письменную отложить. Делать две зараз — не позволяют ни силы мои, ни руки, которые теперь устают и от игры и от писания — от писания даже больше.
Теперь — раз уж поеду в Sanatorium (D[okto]r F. Dengler's Sanatorium. Baden-Baden. Deutschland), то проделаю аккуратно все, что от меня там потребуют. Это я и дома обещал и тебе обещаю. Мы живем, прожили в «Senar'e» немного более двух месяцев. Танюша появилась с мальчиком только 10 июня и через две недели уехала опять в Париж, где Бор[ис] Юльев[ич] держал экзамены. Можешь себе представить, что выдержал на аттестат зрелости все экзамены с отличием и теперь думает об Университете. Делает ему большую честь. Готовился только год и работал этот год ежедневно до поздней ночи. Третьего дня оба с Танюшей приехали сюда.
Ириночка в этом году проявляет большую энергию, чем обыкновенно, и вид и настроение у нее хорошие. Софинька и Люля цветут. Мальчик выглядит заморышем: худенький, бледный. Характером и поведением напоминает дикого зверька. Никого не слушает, ни нас, конечно, ни мать — только отца. Очень самолюбив и застенчив. В то же время умный. А оригинал будет такой, какие бывают только в Тамбовской губернии. Мудреный мальчик, и боюсь, много горя Танюша с ним наберется. К тому же она так его любит, что он делает с
ней все, что хочет, или, другими словами, — не делает ничего, что она хочет. В свои хорошие минуты бывает очарователен.
Ну, в заключение про Senar. Такого количества цветов, как у нас в «Senar'e», редко встретишь. С самого нашего приезда, не переставая, цветут какие-нибудь группы цветов. Не хорошо только, что ежедневно у нас бури, штормы и т. д. Третьего дня буря залила нашу набережную. Вода стояла полдня и много бед натворила.
До свидания. Крепко обнимаю и целую..
Твой С. Р.
Э. К. МЕТНЕРУ
3 июля 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогой Эмилий Карлович,
Вы так к нам и не собрались1, а теперь я уезжаю до конца июля в Баден-Баден, где мне прописан «кур»2. Буду ждать Вас непременно в августе.
Всего хорошего С. Рахманинов
П. с. А какая хорошая книга Николая Метнера. Читал ее повторно3.
Е. И. СОМОВУ
[4] июля 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогой Евгений Иванович,
Вчера написал письмо Сонечке, из которого Вы узнаете все семейные подробности. Вам пишу только про дела. Завтра уезжаем с Наташей в Баден-Баден на три недели, где мой адрес будет: санаториум д[окто]р[а] Денглер[а] Баден-Баден, Шварцвальд.
Вместе с этим письмом высылаю Вам через банк 3000 долларов для расходов.
Контракт квартиры мною подписан, прилагаю его при сем.
Пожалуйста, пришлите адрес Вильшау. Кроме того, купите фортепианное переложение моей Рапсодии и пошлите ему1.
Вот еще дело. Зайдите в Норддейтчер Ллойд, где я заплатил за билеты туда и обратно. На каком основании с меня считают по 80 дол[ларов] за билет больше, если я пользуюсь теми же комнатами, которые я имел на «Бремене», ехав сюда. За автомобиль они тоже хотят получить больше.
Покупка бумаг банком была произведена правильно и с моего согласия.
Был очень рад узнать, что Вашему здоровью теперь лучше.
Шлю Вам и Елене Константиновне мой душевный привет.
Послезавтра в санатории начинаю курить по шесть папирос в день. Совсем не курить способны только люди с железным характером.
До свиданья
С. Р.
Е. К. и Е. И. СОМОВЫМ
9 июля 1935 г.
[Баден-Баден]
Дорогие Елена Константиновна и Евгений Иванович, Сегодня у меня плохой день пришелся. Плохо спал и встал кислый. Затем, исполнив главное предписание санатории, именно, приняв ежедневную порцию ужасного по вкусу слабительного, я отправился ходить по горам. Тоже одно из главных предписаний здешнего врача. Лазить и на особенный манер дышать мне полагается от 20 до 40 минут. Мы с Наташей заблудились и пролазали один час и пятнадцать минут. Я совсем скис. Вернувшись домой, я увидел Ваше и Келси письмо. Ну, это вроде как бы апофеоз. Прочитав их, я увидел, что мое плачевное положение с налогами происходит вследствие отсутствия формальных контрактов между мной и корпорацией. Вину за это принимаю прежде всего на себя. Но в то же время нахожу, что не менее виноват и Келси. За что же я плачу ему годовой гонорар? И какой же он адвокат моих интересов, если такой
факт, как отсутствие контракта, необходимого для понижения такс, — просмотрел!? И опять: в январе условились, что он будет хлопотать за меня в Вашингтоне, а необходимую для этого доверенность не спросил, скотина, а присылает ее сейчас. О чем же он в январе думал? Отсюда прислать такой доверенности не могу. Ближайший консул в Штутгарте, а я, уж раз попав в санаторий, не могу выехать из него. С доверенностью придется подождать до моего возвращения домой в конце июля. Передайте об этом Келси.
Кстати, и Foley обещал заехать к нам в конце месяца. О бумагах для Софиньки посоветуюсь также с ним. Кстати, Foley в этом году все летает. Мне кажется, что его поездки связаны с его делом у Elisabeth Arden. После приезда был у нас два дня; затем укатил в Берлин. И сейчас где-то путается. Когда увижу его — переговорю и переведу' Ваше письмо. Пожалуй, Вы правы, сказав Келси, что я соглашусь на его комбинацию не апеллировать к высшей инстанции! Хорошо бы запросить об этом Foley, но не могу составить телеграммы и не знаю, куда отправить ее.
Теперь дела семейные: мы здесь с Наташей уже четыре дня. Санаторий комфортабельный. Принесет ли пользу, черт его знает! Уж очень странное лечение! Будем, если ничего не случится, — три недели. Ну, я, очевидно, дни считаю! И всю-то свою жизнь я все торопился. А в результате все же мало что хорошего сделал. Когда буду умирать, сознание это меня будет мучить! Время такое настает, что итоги подводить своевременно.
До свидания! Всего хорошего. Очень благодарю Ел[ену] Конст[антиновну] и Вас за письма.
Ваш С. Р.
С. А. САТИНОЙ
12 июля 1935 г.
[Баден-Баден]
Дорогая моя Сонечка,
Завтра будет неделя, как мы сюда приехали. Опишу тебе наш день. В половине восьмого утра приходят
к нам по очереди: женщина, чтобы обтереть Наташу рукавишкой (вода со спиртом), и мужчина с тем же снадобьем для меня. После них начинаем вставать и во все время туалета обязуемся пить маленькими глотками здешнюю воду с примесью какой-то соли. Гадость ужасная. Совершив одеяние, должны отправляться гулять в горы, которые к твоим услугам и покоются у самого подъезда. Это лазание по горам, по-видимому, самое важное в здешнем лечении. Все старики и старушки, включая нас с Наташей, проделывают то же самое.- Все лезут и останавливаются для глубокого вдыхания. Лазить мы обязуемся от 20 до 40 минут первые дни, а затем увеличивать порцию до часу. Приходим домой около девяти, когда нам дают: яйцо (Наташа сама от него отказалась), холодное мясо, хлеб с маслом и кофе. Едим из-за прогулки с аппетитом. Поднявшись к себе в комнаты, быстро раздеваемся для дальнейших предписаний и еще быстрее разбегаемся в разные стороны коридора для совершения естественных потребностей. Вода с солью и лазание на манер обезьян по горам — очень помогают действию желудка.
В 10 ч[асов] спускаемся в Badeanstalt1.Операция там двух сортов: ванна с здешней водой и сосновым экстрактом один день и следующие два дня души. Человек стоит за три метра от тебя с кишкой и струей такой сильной, что иногда держаться приходится за барьер, обдает тебя теплой водой. Длится это пять минут. По-видимому, тоже излюбленное средство здешнего доктора. Все старички получают то же самое. Ну-с после этого зверского лечения я отправляюсь к себе в комнату и ложусь спать. Почти всегда засыпаю, а Наташа берется за детективный роман. В 12 ч[асов] дня опять прогулка, но уже по-человечески, т. е. по дороге. В 1 час обед. Два мясных и компот. Пей воду, сколько вместишь, за обедом. А в промежутках между едой пить не смей. (Что думают по этому поводу Ниночка и Оксана?) После обеда опять в постель, а на живот тебе кладут что-то вроде грелки и компресса с каким-то уксусом (которым натирают по утрам). В четыре часа встаем, и этим кончается наш лечебный день. У меня еще extra лечение пальцев электричеством (пока без результата) и ингаляция горла.
Катаемся в это время на автомобиле (моя «Линочка» тут) или сидим в горах. В 71/2 обед. Одно мясное и рыба, компот. Идем на музыку: здесь недурные концерты каждый день, и в 101/2 спать.
Описал тебе все так подробно, чтобы задать тебе один вопрос: не кажется ли тебе, Сонечка, что все то, что мне запрещалось другими докторами, здесь предписывается? А мне запрещалось мясо, соль, кофе, вода за едой и, строже всего, хождение по горам. Даже в Senar'е не смел последнее время ходить больше одного раза в док к озеру. Или также только лечение водой? И не кажется ли тебе, что все эти докторские предписания — суета сует и сплошной обман, основанный на полной неосведомленности господ докторов. Ты меня, конечно, спросишь: а как я себя чувствую после всех этих экспериментов?! На это я тебе отвечу: да все так же! Не лучше, не хуже! Бывают дни, встаю и чувствую себя хорошо. Чаще бывает наоборот. Но так было, когда я и дома жил. Хочу еще прибавить, что за все лечение здесь обещал своим курить не больше шести папирос в день. (За эти дни два раза согрешил и выкурил по семи.) И мне и Наташе абсолютно то же лечение и тот же режим! Ей надо в общем худеть, а мне толстеть. Как все это объяснить — уж не знаю.
В заключение про Наташу. Тут есть рулетка, и она каждый день туда бегает и проигрывает по нескольку марок. Вот и сейчас я дома, а она в игорном доме. Чудеса!
Крепко тебя обнимаю!
Твой С. Р.
К. М. ЖИВОТОВСКОЙ
[30 июля 1935 г.]
Дорогая Патти, в моем адресе, состоящем из четырех слов, Вы сделали две ошибки: не Sinar, а Senar, не Herlonstein, а Hertenstein. Ох уж эти американцы! Ну да ладно. Извиняю Вас, потому что люблю Вас!
Привет и поклон. С. Р.
Е. И. СОМОВУ
22 августа 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогой Евгений Иванович,
С сегодняшнего дня у меня опять перерыв в работе на двенадцать дней. Мой доктор заставил меня ездить за 20 километров отсюда брать сосново-электрические ванны, в целях излечения моего пальца. Я должен взять десять ванн, что отымет с массажем и лежанием около четырех с половиной часов и обязует меня не заниматься все это время. Опухоль на пальце он объясняет подагрой.
Пересылаю Вам два документа для сохранения. Высланных Вами папирос до сих пор не получил. Очень удивляюсь, где они застряли. Здешние папиросы для меня очень крепки. Чарли вчера вернулся к нам из Италии. Приезжает 2-го или 3-го сентября в Америку. Мы выезжаем 9-го октября из Шербурга. Остаемся здесь приблизительно до 25-го сентября1, потом Париж, потом пароход.
У меня есть к Вам еще одна просьба: вышлите мне немедленно в «Сенар» следующие медикаменты, которые можно достать в каждой друг-стор2, а именно: тубик Efedron и маленький пакет Benzedrine inhaler3.
У нас в общем все благополучно, а я чувствую себя не особенно важно.
С приветом Елене Константиновне и Вам.
Ваш С. Р.
Е. И. СОМОВУ
1 сентября 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогой Евгений Иванович!
Совсем позабыл о моем разрешении на управление автомобилем, срок которому истекает 31 мая. Прилагаю при сем два необходимых документа и прошу Вас их немедленно возобновить.
Завтра беру последнюю ванну. Результатов мало, скорее хуже, но доктора уверяют, что это ухудшение
только временное и предшествует полному выздоровлению. Посмотрим!
Эти две недели мало занимался, только по утрам. Послезавтра начну усиленно работать1.
С. Р.
П. с. Прилагаю письмо Цицерошина.
В. Р. ВИЛЬШАУ
[26 сентября 1935 г.]
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогой Владимир Робертович,
Я совсем заработался, и свое желание написать тебе и ответить на твое милое письмо все откладывал со дня на день1.
Работы своей так и не кончил. Наготове только две трети2. Надо бросать и садиться за рояль, которым занимался не особенно прилежно последнее время. Через четыре дня уезжаю в Париж, а через 12 дней отплываю в Америку. 20-го октября начинаются концерты там. А так как концерты продолжаются до 2-го апреля, то, по-видимому, за окончание работы возьмусь не раньше будущего лета.
Здоровье мое делается дрянным. Разрушаюсь быстро! Когда оно было — отличался исключительной ленью; когда оно стало пропадать — только и думаю о работе. Признак того, что к настоящим талантам — не принадлежу, ибо считаю, что помимо способностей настоящему таланту полагается и дар работоспособности с первого дня осознания своего таланта. Я же в молодости делал все — чтобы его заглушить. Не в старости же ждать возрождения! Таким образом, повысить итог моей деятельности — теперь уже трудно. Здоровье не позволяет. Это значит, что в жизни своей не сделал всего того — что мог, и что сознание это не сделает моих остающихся дней счастливыми3.
Ставлю точку. Извиняюсь за минорный лад.
Будь здоров! Обнимаю!
Твой С. Р.
С А. САТИНОЙ
26 сентября 1935 г.
[Гертенштейн, вилла Сенар]
Дорогая моя Сонечка,
Перед окончанием летнего сезона хочу написать тебе несколько строчек и подвести итоги. Начну с работы.
Я окончил начисто две трети, а последнюю треть работы — вчерне. Если принять в соображение, что первые две трети взяли 70 дней напряженной работы, то для последней трети — 35 дней — времени уже нет1. Начинаются разъезды и надо прибавлять игру на рояле.
Таким образом, работа откладывается, по-видимому, до будущего года.
В смысле здоровья — дело не так утешительно. Вместо одного распухшего пальца — у меня теперь четыре.
Выглядит дело так, что скоро мне надо будет «ложиться на печку». Сам за собой замечаю, что разрушаюсь довольно быстро. А между тем желание работать не уменьшается, а увеличивается. Надо найти какое-то равновесие между духовной работой и физическими возможностями. А я был всегда бессистемный и характера безудержного.
Недавно у меня побагровел глаз — лопнул, вероятно, сосудик от долгого писания. Так что и глаза стали отказываться от работы. Все это действует и наталкивает на грустные мысли.
Ирина уехала уже десять дней назад. Наташа уезжает в Париж через два часа. Я остаюсь здесь еще на четыре дня с Конюсами и выезжаю на автомобиле 1-го октября. Так как шофер мой должен уехать тоже сегодня, то вместо шофера со мной едет Вася, а заместо Наташи едет Танюша. Последние дни в Париже перед отплытием и морское путешествие — для меня самые неприятные дни.
До скорого, надеюсь, свидания, моя дорогая Сонечка.
Твой С. Р.
Ф. А. СТОКУ
16 октября 1935 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой мистер Сток,
В ответ на Ваше письмо от 8-го сего месяца1 хочу сообщить Вам, что оркестровый материал моей «Рапсодии» в руках моего издателя Карла Фишера, которого я просил снестись с мистером Фёгели относительно доставки этого материала в Чикаго.
Что касается других номеров программы, я предоставляю выбор Вам2, ибо уверен, что Вы сделаете это так же интересно, как Вы это делаете обычно.
Преданный Вам С. Рахманинов
И. А. ГАЛАМЯНУ
27 октября 1935 г.
Многоуважаемый Иван Александрович,
При сем прилагаю письмо Иосифа Гофмана \ из которого Вы увидите, что играть в Консерватории он не может. Причины он приводит логичные и сердиться на него не имею права.
Боюсь, как бы и другие два артиста не отказались бы по тем же причинам. Ответа от них еще не имею.
Рекомендовал бы Вам еще обратиться к оставшимся двум артистам лично, имея в руках мое письмо.
Шлю Вам привет. [С. Рахманинов]
Приложение: письмо И. Гофмана.
Е. И. СОМОВУ
9 ноября 1935 г.
[Чикаго]
Дорогой Женечка,
Пишу под диктовку Сережи и говорю это, чтобы Вы могли различить стиль этого письма от моего, которое будет ниже 1.
1. Прилагаю рецензию Чикаго2 и возвращаю рецензию Нью-Йорка3.
2. Об разговоре Spalding'a с Авьерино следовало бы Вам довести до сведения Foley. Авьерино ответьте сами. Надеюсь приехать с молодой женой и очень польщен приглашением обедать у него после recital’я 1-го декабря4.
3. На присланное письмо из Providence'a ответил сам. «Размышления» длились не долго, ответил, что очень удивлен, что та же программа, только что игранная мной в Лондоне, Париже и Вене, оказалась слишком популярной для Prov[idence'a] Mass[achusetts]5.
4. Был бы очень признателен, если бы Вы справились у Келси, сколько мной заплачено за 31 и 32 годы, также сколько заплатила корпорация и какой приход мной указан за 33-й год?
Статью Hirst'a оставляю пока при себе6.
Поклон и привет. С. Р.
Н. С. КЛИНСКОМУ
19 ноября 1935 г.
[Нью-Йорк]
С Жаровым я познакомился еще в Москве, когда он был совсем маленьким мальчиком с чудесным голосом, певшим в нашем знаменитом Синодальном хоре.
С Жаровым — регентом хора Донских казаков — я встретился лет 10 назад в Дрездене1. Сразу было видно, что регент хора прошел прекрасную, быть может, лучшую в мире школу хорового пения — Московский Синодальный хор и что его учителем был такой мастер и знаток своего дела, как регент Данилин.
Что особенно ценно в этой организации — это ее спаянность, ее внутренняя дисциплина, основанная, с одной стороны, на товарищеских отношениях всех хористов друг к другу и к своему регенту, и в то же время подчинение хора единой воле и авторитету своего руководителя.
Несколько лет тому назад, здесь, в Нью-Йорке, хор Жарова доставил мне истинное наслаждение, исполнив в закрытом концерте ряд моих любимых духовных песнопений. Хорошо поют они духовную музыку!
Я слышал, что в скором времени хор Жарова празднует свой трехтысячный концерт...
От всей души желаю им справить в недалеком будущем свой пятитысячный концерт!
С. Рахманинов
А. ХЕРСТУ
19 ноября 1935 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой мистер Херст!
Возвратившись в Нью-Йорк после первой половины моего американского турне, я нашел Ваше сердечное письмо от 25 октября1 и Вашу очень, очень милую статью обо мне.
Несколько раз я пытался убедить Вас стать музыкальным критиком и искусствоведом. Я даю Вам честное слово, что делал это совершенно бескорыстно, нисколько не ожидая того, что одна из Ваших первых статей будет посвящена моей персоне и к тому же будет написана в столь теплых тонах!
В самом деле, — без шуток: Ваша статья убеждает меня в том, что Вы — одаренный писатель, не использующий своих возможностей. Не пренебрегайте этим даром, пока еще есть время!
Когда книга миссис Берне будет опубликована, могли бы Вы за мой счет прислать мне экземпляр?
С наилучшими пожеланиями от «Sе Na R».
Искренне Ваш С. Рахманинов
Ф. СПАССКОМУ
8 декабря 1935 г.
Милостивый государь,
Примите мою искреннюю благодарность за быстрое исполнение просьбы относительно Послания св[ятого] патриарха Гермогена1.
Любезно присланная Вами первая часть Послания— как раз та, которая была частично использована Кастальским 2.
Я не думаю, чтобы мне понадобилась вторая часть, но ежели это случится, я позволю себе тогда еще раз побеспокоить Вас просьбой переписать ее и выслать мне3.
С искренним уважением [С. Рахманинов]
Ч. О'КОННЕЛЛУ
13 января 1936 г.
[Нью-Йорк]
Дорогой мистер О'Коннелл,
Если Вы собираетесь выпустить два двусторонних рекорда, я советовал бы следующее расположение пьес: На первом рекорде:
а) Скерцо из «Сна в летнюю ночь», пробный диск № 6 (шесть),
б) Вариации Генделя, пробный диск № 2 (два). На втором рекорде:
а) Серенада Рахманинова, пробный диск № 3 (три),
б) Скерцо Бородина.
Если же Вы будете выпускать только один рекорд, я предпочту первый из двух вышеуказанных, содержащий Скерцо Мендельсона и Вариации Генделя1.
По поводу Прелюдии Баха, пробный диск которой Вы пошлете мне в Париж, я не могу ничего сказать, пока не прослушаю его, но я не жду ничего хорошего от моей игры в последний раз2.
Ваш С. Рахманинов
С. А. САТИНОЙ
12.45 дня 15 января 1936 г.
[С борта «United States Lines»]
Дорогая Сонечка,
Гуляя и разглядывая наш пароход, увидел стол, где пишут и принимают письма до 1 ч[аса] 15 м[инут] дня для отправки их с пилотом в New York. Решил еще тебе написать и пожелать лишний раз здоровья и счастья.
Непременно езди Почаще в New York, где все же можешь отводить душу между своими. Крепко обнимаю тебя и целую.
Твой С. Р.
А у нас, кажется, с туманчика начинается.
Е. И. СОМОВУ
26 января 1936 г.
[Париж]
Дорогой Евгений Иванович,
Подробности о нашем путешествии пишу Сонечке. Вам же начинаю писать про дела — извините!
Вот что я вспомнил здесь из позабытого мною там.
1) Как обстоит вопрос с посылкой денег Сатину. До какого месяца он получает деньги из Германии и с какого месяца надо посылать мне. Во всяком случае никакого распоряжения банк не имеет. Поэтому прошу Вас написать мне таковое и прислать сюда для подписи, если это только не поздно.
2) Брал с собой всегда пакет с фотографиями, в которых очень нуждаюсь. На этот раз их позабыл. Где они? Пожалуйста, пришлите их.
3) Утром пришла Ваша телеграмма об income tax. Ответную телеграмму пошлю вечером. Меня преследует рок с этим income tax. Кстати, телеграмма пришла рано утром, и мы были разбужены и не доспали.
4) На случай, если Вас спросит Hofmann или из образованного комитета для помощи г-же Ауэр, скажите, что деньги, обещанные мною, будут отправлены завтра 1. Раньше не мог.
5) Позабыл.
6) Надеюсь, Вы выслали уже фотографии для паспорта.
Вчера справляли Татьяну. Заказал стол у Корнилова с цветами. Объедались русскими кушаньями, а Корнилов был так мил, что сам все готовил.
Маленький Сашка сделался Цицероном. Красноречив и болтлив на редкость. По приезде меня долго и крепко целовал, а бабушку — так, между прочим, что я в душе и одобрил. Очень он милый мальчик — это я
говорю не оттого, что Таня пишет, а на самом деле так. А Софинька все в этом году квеет и болеет. Все простужается. Раньше это объясняли гландами, а теперь, после того что их вырезали, не знаю чем объяснить. Была в восторге от бабушкиных подарков, а сама бабушка, как и надо было ожидать, производит опять сенсацию. Целуем Вас и Елену Константиновну.
Сердечный привет. С. Р.
С. А. САТИНОЙ
6 февраля 1936 г.
[Париж]
Дорогая моя Сонечка,
Прости меня, грешного, что до сих пор не писал тебе. А прошло уже две недели со дня нашего приезда. Собирался же каждый день! В особенности первые дни. Последние же пять дней я себя чувствовал очень плохо в смысле настроения, так как простудился и просидел, вернее пролежал дома и был не в духе от мысли, что придется отменять концерты, что быстро старею и т. д., вообще все те песни, которые все чаще меня навещают последнее время.
Вчера здесь был концерт1. Прежде всего — зала только наполовину занята. Играл я очень хорошо. Присланный из Лондона рояль — великолепный (скажи Грейнеру). Оркестр играл... как и подобает французскому оркестру. Все звучало хуже! Ни forte, ни piano у этих мерзавцев нету. Отношение к делу чисто французское! Выражение: «оркестранты отдыхают главным образом на репетициях» верно. Но вечером более добросовестны. Но потенция их — средняя. Дирижер Корто не так уж плох. И с его стороны — сюрпризов мало. Успех средний. В Париже мало хлопают. Каждый раз на это наталкиваюсь и, по правде сказать, каждый раз удивляюсь. Все кажется, что должны бы хлопать более восторженно. Может быть, это только в моем случае. Но вот, что меня поразило: телеграмма, присланная вами и полученная мной в день концерта от вас и Грейнеров. Будь добра, когда будешь в New York'e,
поблагодари от меня каждого из подписавших и скажи им, что от всего сердца благодарю.
Сегодня вечером уезжаем. Завтра концерт в Лозанне. Послезавтра в Женеве и на следующий день в «Senar'e»2.
Приезжал сюда на концерт Вася и с нами выезжает и едет в Losann'y, Женеву и «Senar». Этому очень радуюсь.
Мое нездоровье со вчерашнего дня стало проходить. Как будто оправился. Надолго ли? Но дошедшие до меня уже сведения о сборе в Швейцарии или средние или плохие. В этой стране я известен только как владелец шикарной виллы.
Несколько слов про детей. Булю ты недавно видела, потому ее пропускаю. Софинька, по-прежнему, очаровательна, но что-то часто болеет. Начиная с прошлого года замечаю в ней какую-то опухлость в лице <...> Кроме того, нахожу, что Ирина с ней чрезмерно строга <...> Об строгости с Ириной часто говорил, но безрезультатно <...>
Танюша очень похорошела и очень хорошо стала одеваться. Интересная женщина! А уж мила и сердечна, как только Таня может быть. Бор[ис] Юльевич с утра до вечера занимается. Делает ему честь! Кстати, у них начались из-за какого-то профессора забастовки. Того и гляди их факультет закроют на весь год, что для него трагично3. Наоборот нашему студенчеству, здесь правое студенчество борется против левой профессуры. А так как правительство левое, правых и закрывают...
И наконец, Сашенька... Нас узнал! Меня встретил и нежно целовал. Болтает на своем собственном языке без остановки. Очень занятен!
Всем привет и поклон. Тебя нежно обнимаю.
Твой С. Р.
С. А. САТИНОЙ
15 февраля 1936 г.
[Монте-Карло]
Дорогая моя Сонечка!
После трех концертов в Швейцарии и трех дней, проведенных в «Senar'е», когда я немного отдохнул,
попал вчера yтром сюда. Не думай, что я начну тyт же описывать жару, солнце, красоту и т. д. Ничего подобного! Хожу здесь в шубе, так как довольно холодно. Кроме того, здесь гастролирует сенарский дождик. Вообще пасмурно и неуютно. Вчера же днем (в 3 часа) был концерт1. Давался он здесь в городском театре. Это чудное здание, с царской ложей, занимающей чуть ли не ползала в бельэтаже, в которой и восседал здешний монарх или, вернее, князь Монакский с супругой и свитой. Кроме этой ложи имеются не более пятисот мест в партере, что и составляет всю емкость этого здания. Цена всех этих мест по 50 фр[анков]. На вид было полно.
Успех большой. И «Его Княжеское Величество» оставался на всех бисах.
Получил много писем от русских, просивших контрамарки за невозможностью уплатить 50 фр[анков] за билет. Но просьбы эти все были открыты после концерта, т. е. остались неисполненными. Да если б и своевременно с ними ознакомился, исполнение их оказалось бы невозможным. Как уже сказал, всех мест всего около 500 и все были заняты. Впустили только Сашу Зилоти, который пробрался в артистическую, и через каких-то французов пробрался Вл. Волконский (бывший тов[арищ] предс[едателя] Госуд[арственной] думы), который, чтобы обратить на себя внимание, как сам потом признался, показал мне карточку Софиньки с ее дедом Гр. Волконским. И действительно, я сразу остановился и заинтересовался. Эти Волконские, тут и жена, сидели у нас после концерта (также Саша Зилоти), и я их увижу сегодня в Menton'e. Они очень милые.
Были еще на концерте несколько русских, которые смотрели на меня нежно и любовно. В особенности какой-то приличный старый gentleman, подошедший ко мне в артистической,- затем на сцене и еще раз при выходе, все повторявший одни и те же слова, что «он все время плакал». Бедные люди!
Остаемся здесь до завтра вечером. Вероятно, Наташа побежит вечером в Casino. Вряд ли удержится. Это казино напротив нашего отеля. Стоит, вечером сияет всеми огнями и людей слабых смущает. Пожалуй, придется и мне тащиться.
А Наташа-таки в Casino не пошла. В четыре часа поехали к Волконским, где просидели до 8-го часа. Приехали в Monte-Carlo и пошли обедать. Накрапывал дождик. Наташа не захотела переодеваться, чтобы не испортить платья2, и заявила, что пойдет завтра днем.
Придя домой, получили письмо от Танюши с приложением трех карточек Саши. Одну из них тебе посылаю. Недостаток их в том, что Сашка вышел очень постаревшим. На вид ему тут лет шесть...
Крепко тебя обнимаю и целую.
Твой С. Р.
Завтра в 7 ч[асов] веч[ера] уезжаем в Strasburg3.
Е. К. и Е. И. СОМОВЫМ
11 марта 1936 г.
[Манчестер]
Дорогие Ел[ена] Конст[антиновна] и Евг[ений] Иванович],
Я знаю, что Наташа Вам писала из Парижа о концертах в Варшаве1 и Вене2. Значит мне прибавить нечего. Парижский концерт3 сошел более или менее удачно. Сбор с каждым годом постепенно понижается, несмотря на то, что реклама и призывы от различных организаций посетить концерт все увеличиваются. Что же касается игры, то хорошо я там никогда не играл. Не люблю залы, акустики... Да и публика ледяная. Вообще, если только мою концертную деятельность можно назвать «блестящей», то концерты в Париже являются мутным пятном на ней. На следующий день двинулись в Англию и тут все взошло в колею. Я опять нашел себя. Концерт в Лондоне4 был полон и играл в общем хорошо и т. д. Не менее трех газет назвали меня первым пианистом, точно консультировали с Ел[еной] Константиновной], и прием и успех очень трогательный. (Сейчас подошла Наташа и произнесла: «все равно, не умеешь писать писем! Ничего не выйдет!» Тургенев не ко всем коллегам хорошо относился!)
В концерте было много пианистов и один из них, Горовиц, с женой приходил к нам на следующий день
пить чай. Упоминаю о них, чтобы сказать, что и он и она произвели на нас очень хорошее впечатление. Накануне же в концерте madame выглядела «букой». Не произнесла ни с кем ни одного слова, а улыбнулась только раз, когда я спросил про ее дочку. У нас же, как сказал, произвела милое впечатление. Вероятно, очень застенчива. Были еще в концерте Чеховы со своим боссом. Они были у нас к обеду, после Горовица, и мы провели приятный вечер. Надо бы к ним съездить! Не знаю только, позволит ли расписание концертов. Чеховы своей жизнью в Англии очень довольны и здоровье его, если им верить, здесь окрепло. Конечно, ездили и к Метнерам, который тоже здесь5, по его словам, приподнял голову. Говорит, что в Лондоне он что-то значит, т. е. что его знают. И только концерты, т. е. число концертов остается минимальным. Недостаточно и уроков, на что здесь надежда еще не потеряна. Не потеряна она потому, добавлю я, что Брайкевичи изо всех сил стараются в этом направлении. Так что за Метнеров я теперь спокоен, пока отношения Брайкевича к ним таковы, как они есть. Сколь долго так продержится, трудно сказать! Вы знаете сами: Метнеры трудные дети!
Вот и все на сегодня. Мне осталось еще ровно четыре недели до конца сезона. Авось доживем!
Жду свой автомобиль. Проверьте динамо. Не лучше ли зарядить ее вновь? Пожалуйста!
Всем вам кланяюсь и обнимаю.
Ваш С. Р.
Покажите письмо Сонечке! Нежно ее обнимаю. Скоро напишу ей!
С. А. САТИНОЙ
18 марта 1936 г.
[Ливерпуль]
Дорогая Сонечка!
Считаю все дни и концерты, которые остались мне до конца сезона. Таким образом, через две недели сегодня приеду из London,а в Париж, где завтра последний концерт1. Осталось всего восемь концертов.
Я очень устал, и в последнем концерте вчера эта усталость отражалась и на моей игре, чего раньше не замечал. Что касается успеха, то он везде очень большой. У меня под рукой есть две рецензии из Манчестера2, которые тебе и вложу, чтобы тебе было что читать, а то мое письмо будет очень коротким. Не сердись на меня, но мои руки в очень плохом состоянии.
В Париже, после концерта, пробуду около недели и затем в «Senar», как ни трудно будет расставаться с детьми, которые в «Senar» всегда поздно приезжают. Вы, вероятно, слышали про все трудности, возникшие у Бор[иса] Юльев[ича] с Университетом. Возможно, им придется переезжать в Женеву, если только его туда примут. Жалко мне Танюшу! Не везет ей!
Пальцы мои все в том же состоянии, и пятый палец на левой руке грозит тем же осложнением, что и на правой. В Париже пойду к доктору советоваться, в какой чертов Sanatorium мне надлежит ехать.
Прощай, или лучше до свидания! Крепко тебя обнимаю и целую.
Твой С. Р.
Д. БАРКЛАЙ
3 апреля 1936 г.
[Париж]
Дорогая Дагмара!
Пишу Вам несколько слов, чтобы поблагодарить за Ваше письмо, за поздравления ко дню рождения и заботы.
Вчера у меня был счастливый день, так как состоялся последний в этом сезоне мой концерт. Сегодня я начинаю отдыхать.
В Париже мы пробудем недельку — другую, а затем уедем в «Сенар».
Очень огорчился, узнав, что Ваш муж не работает. Всей душой надеюсь, что он сумеет найти какую-либо другую работу.
Сердечный привет Вашей маме, дочери и наилучшие пожелания.
Искренне Ваш С. Рахманинов
С. А. САТИНОЙ
8 апреля 1936 г.
[Париж]
Дорогая моя Сонечка,
Получил от тебя и всех друзей в Америке поздравления ко дню рождения. Спасибо тебе и им! В день рождения был мой последний концерт в Париже1, который свалил с плеч довольно благополучно, хотя и употреблял в большей дозе dumping2, другими словами портвейн, чем ближе к концу сезона, тем в больших дозах. Невероятно потел, уставал, но все же доезжал до финала.
С 3-го числа три дня употребил на работу с Jules'M (смычки в новую вещь3). Потом два дня на поправку 3-ей части «Колоколов»4, где сделал изменения в хоре. Облегчения!
Сегодня я свободен от работы. Начинаются визиты к докторам. Был уже сегодня у Кострицкого, а через час буд