Русский архетип и его основные характеристики
Архетип - это изначальный, первоначальный образ, склад культурного поведения, задающий общую структуру личности и в системе культуры характеризующий ее как самостоятельный национальный или историко-культурный тип.
На формирование русского культурного архетипа повлияли многие факторы. Одним из них является географическая среда. Суровая природа Восточно-Европейской равнины с ее монотонным ландшафтом и небольшим по численности населением, разбросанным по огромной территории, явилась мощным фактором в формировании русского архетипа.
В глубине евразийского континента, в отличие от его западной части, природа не давала человеку надежды на то, что ее когда-то удастся «приручить» и «одомашнить».
Знаменитый русский историк В.О. Ключевский отмечал, что природа Великороссии часто смеялась над самыми осторожными расчетами русского человека, своенравие климата и почвы обманывали самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любил подчас, очертя голову, выбрать самое что ни есть безнадежное и нерасчетливое решение, противоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Доминантным психологическим понятием русского культурного архетипа стало «авось» - наклонность дразнить счастье, удачу.
Природа приучила русского человека к чрезмерному кратковременному напряжению свих сил, работать скоро, лихорадочно, скоро. Ни один народ в Европе не способен был к такому напряжению труда на короткое время, какое мог развить великоросс, но и нигде в Европе не найти было такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному постоянному труду, как в той же Великороссии.
Борьба с природой требовала от русских людей солидарных, коллективных усилий. Поэтому устойчивыми понятиями и установками их жизнедеятельности явились: «навалиться всем миром» и «аврал». Отсюда в русском культурном архетипе складывалось своеобразное отношение к матушке-земле.
Русский крестьянин никогда не был суверенным хозяином своего клочка земли, и поэтому он не научился заботиться о ней с самоотверженной любовью и добросовестностью. Как кочевой колонизатор, он пользовался ею хищнически; как крепостной, обрабатывал он землю помещика без любви и осмотрительности. Делал он «из-под палки» только самое необходимое, так как знал, что ему достанется лишь столько, чтобы не умереть с голоду. В силу этого трудовая этика была развита слабо, об этом свидетельствуют многочисленные русские поговорки, типа: «Работа не волк, в лес не убежит»; «Работа дураков любит»; «Хочу -работаю, не хочу - смотрю пупом в небо». Как общинник, русский крестьянин также трудился без особого энтузиазма и бережливого отношения к земле по причине регулярных переделов ее между дворами.
Своеобразным было поэтому отношение русского крестьянина к земельной собственности и собственности вообще. В русском культурном архетипе не сложилось представление о собственности, в нем не различаются такие понятия, как собственность, владение и право пользования. Это не раз давало повод иностранцам говорить о той легкости, с которой русский крестьянин присваивает чужую вещь. При этом воровство, оправдываемое бедностью, рассматривалось только как нанесение материального ущерба богатому потерпевшему. В то же время, когда русский человек что-то одалживает, то в его культурном архетипе слово «одолжить» нередко ассоциируется со словом просто «дать».
Страх, порождаемый капризностью и непредсказуемостью природы, и опыт суровой жизни выработали преклонение перед правом силы, но в то же время - уважение к природным стихиям, переходящее в удивление и восхищение красотой и гармонией природы. Все это веками воспитывало у жителей Восточно-Европейской равнины пассивно-созерцательное, фаталистское отношение к миру.
Русский человек не позволял себе роскошь трансцендентной медитации: жизнь заставляла упорно трудиться, а борьба за существование принимала весьма конкретные формы. Поэтому фатализм у русских людей сочетался со стихийно-реалистическим отношением к жизни.
Невозможность рассчитать наперед, заранее разработать план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Не рационализм, а интуитивизм доминировал в его мышлении. У русского человека больше восточной (византийской) иррациональности, чем западной рациональности, и поэтому эмоции у него всегда преобладают над разумом, страсти над интересами. Русский человек чаще идет на «голос сердца», чем за рассудком. Если у русских людей преобладает наглядно-образное и наглядно-действенное мышление, то у западных - вербально-логическое.
Природа и судьба, отмечал Ключевский, вели великоросса так, что приучили его выходить на дорогу окольными путями. Русский человек и мыслит так, как ходит, часто думает надвое, а это кажется двоедушием.
Великоросс своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями жизни (русская жизнь: «полоса - белая, полоса - черная») часто производит впечатление непрямоты, неискренности, поэтому компенсируя, русский человек всегда восхищался «честными и прямыми мужиками». Он всегда идет к цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, постоянно оглядываясь по сторонам, и поэтому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Русский человек с древнейших времен придерживался принципа, что «лбом стены не прошибешь» и «только вороны прямо летают».
Русский человек более склонен обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед. Русский человек крепок задним умом, что делает его более осмотрительным, чем предусмотрительным. Он лучше замечает следствия, чем ставит цели и предвидит способы их достижения.
Ключевский подчеркивал, что великоросс вообще был замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необязателен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не был уверен в себе и в успехе и хуже в конце, когда уже добился некоторых успехов и привлекал внимание: неуверенность в себе возбуждала его силы, а успех ронял их. Ему легче было одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежал типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума.
Кроме того, на формирование русского культурного архетипа оказал влияние социо-центризм.
В Киевской Руси господствовал общинно-демократический тип социальных связей и соответствующий соборно-нравственный тип культуры.
Перемещение центра русской земли в Северо-Восточную Русь, татаро-монгольское нашествие привели к деградации киевской цивилизации. Уже Андрей Боголюбский олицетворял собой отрицание язычески праздничной киевской культуры и становление новоготи-па социальных связей и нового типа культуры. Наступала пора молитвенного уединения и московской медлительности жизни, заботы сосредоточились на государственном строительстве, а поэзия и мысль принизилась. Накануне татаро-монгольского нашествия в Северо-Восточной Руси стал складываться альтернативный тип социальных связей, министериаль-но-подданического характера.
Министериалитет - служба недоговорного характера, при котором слуга находится в прямой и безусловной зависимости от господина.
В победе нового, министериального типа социальных отношений нашло отражение в русском культурном архетипе. Во-первых, на основе подданнического типа социальных связей в нем сложилось особое представление о поведении человека в обществе. Оно стало оцениваться и в общественной, и в частной жизни с точки зрения выполнения им своего «чина», то есть в соответствии с его местом в социальной иерархии.
Сложилась и особая холопская психология и нравственность, безответственно-пренебрежительная по отношению к своим подданным и рабски-уничижительная - к своему господину.
Формирующееся общество было социоцентричным. Человек в нем был поглощен социумом, что не означает, однако, наличия между индивидом и обществом непримиримого противоречия. В таком обществе человек не осознает себя личностью, и поэтому для него в
социуме существует только одна социальная ниша и доминирует стремление «быть как все». Человек социоцентристского общества идентифицирует себя с обществом. Поэтому часто на этой основе говорят о коллективизме как характерной черте русского культурного архетипа. Однако совместная деятельность не всегда является коллективной. Подлинный коллективизм основан не только на сотрудничестве и взаимопомощи, но и на признании ценности как коллектива, так и личности, осознающей себя частью этого коллектива, связывающей результаты коллективных действий с собственной деятельностью.
Русский же человек, втягиваясь в совместные действия, которые лишь внешне обставляются всяческими коллективными ритуалами. На самом деле мы сталкиваемся с псевдоколлективизмом, маскирующим на практике иной тип социальных связей и социального управления, основанных на властно-принудительной социальной организации общества, эксплуатирующей развитое чувство конформизма у русского человека. Надо сказать, что в псевдоколлективе конформизм является его атрибутом, порождающим очень сильные адаптационные возможности, такие, например, как у русских людей, которые в период становления культурного архетипа обнаружили удивительную способность молча приспосабливаться к самым невыносимым условиям существования. Все трудности бытия воспринимались русским человеком в то время как наказание за грехи, поэтому у него сложилось своего рода мистическое отношение к действительности, на основе которого возникла психология иси-хазма, установка на катарсис, молчаливое «очищение сердца» слезами.
Социоцентристский характер русского общества определял и отношения людей друг к другу. Основу этого отношения составляла антиличностная социальная установка и замещение понятия свободы в русском культурном архетипе понятием воли, которые блокировали всякую индивидуальность и «^запрограммированную» активность отдельных людей. Наличие в русском культурном архетипе антиличностной установки «все как один» порождало запретительный тип антииндивидуализма, основу которого составляли корпоративная зависть и принцип уравнительной справедливости. В русском культурном архетипе стремление «быть как все» трансформировалось в проблему «быть не хуже других», которая, с одной стороны, порождала завистливо неприязненное отношение к «высунувшему» собрату, к тем, кто «выше», и, соответственно, стремление сделать их «как все». С другой стороны -сострадание к тем, кто «ниже», и стремление помочь им подняться до уровня «как все». В этом смысле русский стереотип «быть не хуже» резко отличался от западного, где «быть не хуже» порождал такую морально-психологическую установку поведения, которая ориентировала личность на то, чтобы стать лучше, выше преуспевающего соседа, что требовало прежде всего мобилизации собственного индивидуального потенциала. Если в русскому культурном архетипе преобладало стремление «быть как все», то в западноевропейском -
«быть личностью». Стремление к личной самоопределенности присуще и человеку социо-центристского общества, но это порождает в нем внутренний конфликт между предопределенностью и свободой. Формами разрешения этого конфликта в русском культурном архетипе становятся «уход в пустынь» или «юродство в миру».
В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Это заблуждение: есть, действительно, юродство природное, а есть добровольное, «Христа ради», и тогда юродство - это пребывание «в подвиге». Среди юродивых были не только душевно здоровые, но и достаточно образованные люди. Среди такого рода юродивых было много выходцев из церковной среды. Поэтому юродство в России приобретало зачатую черты ярко выраженного интеллектуального критицизма. Юродство имеет две стороны - пассивную и активную. Первая сторона, обращенная на самого юродивого, предполагала аскетическое самоуничтожение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвления плоти. Активная сторона юродства требовала «ругаться миру», т.е. жить среди людей и обличать пороки и грехи сильных и слабых, не обращая внимания на общественные нормы приличия.
Большое влияние на формирование русского культурного архетипа оказало принятие христианства. Однако проникновение православия в народную жизнь не было всеобъемлющим. Оно руководило лишь религиозно-нравственным бытом русского народа, регулировало времяпрепровождение и праздничное настроение, семейные отношения, слабо отражаясь в ежедневном обиходе, не оставляя заметных следов в его будничных привычках и понятиях, предоставляя во всем этом свободный простор самобытному национальному творчеству, основанному на языческой экзальтации почвы и духа.
Православное влияло на формирование русского культурного архетипа шло прежде всего через восточно-христианскую культуру, в которой земное существование человека, рассматривавшегося как эпизод на пороге вечной жизни, не представляло самоценности. Основной жизненной его задачей была подготовка к смерти, которая представлялась как начало этой жизни. В качестве смысла земного существования человека признавались духовные стремления к смирению и благочестию, ощущение собственной греховности и аскетизм. Отсюда идет в культурном архетипе неосознанное пренебрежение к земным благам, отношение к труду не как к средству созидания и творчества, поскольку земные блага ничтожны и скоротечны, а как к способу самоуничтожения и самодисциплины. С православием на русскую почву была перенесена и идея соборности, под которой обычно подразумевается коллективное жизнетворчество и согласие, единодушное участие верующих в жизни мира и церкви. В этом смысле соборность противопоставлялась индивидуальному мудрствованию с его рассудочной, по православным представлениям, абстрактной спекуляцией. Это нашло отражение даже на уровне элитарной культуры, например, в стилях философствования, Русский человек
не живет настоящим, а только прошлым или будущим. Именно в прошлом он ищет нравственное утешение и вдохновение своей жизнедеятельности. «Русский человек, - писал Чехов,- любит вспоминать, но не жить». Устремленность в будущее, постоянный поиск лучшей жизни сочетается у русского человека с неукротимой верой в возможность ее достижения. Вечный поиск идеала - благодатная почва для возникновения различного рода социальных утопий и мифов.