Лекция 4. Повесть В. П. Астафьева «Пастух и пастушка»

Повесть В. П.Астафьева «Пастух и пастушка» относится к тем про­изведениям, которые воссоздают правду о войне. Виктор Петрович Астафьев сам прошел войну — начал и закончил ее рядовым, получил тяжелое ранение. Был шофером, связистом, артразведчиком. Астафьев изображает войну, не делая масштабных обобщений, он не показывает действия армий, его героями являются простые люди, ко­торые своим каждодневным трудом, волей, позволяющей преодоле­вать страх смерти, ответственностью за чужую жизнь, способностью сохранить в тяжелейших условиях приверженность добру, духовное богатство и сделали возможной и явной нашу победу в этой страшной войне.

Сам автор говорил о своей повести (1989 г.): «Больше других люблю «Пастуха и пастушку». Это было первое крупное произведение Астафьева о войне. Понадобилось более четырех десятилетий, чтобы со значительного временного расстояния оглянуться на пережитое и осмыслить его роль в своей судьбе и в судьбе страны. Четырнадцать лет писатель работал над повестью, сделал пять ее редакций. Это говорит о том, какое значение Астафьев придавал этой вещи, объясняет его осо­бое отношение к «Пастуху и пастушке». Это очень требовательное от­ношение, связанное с ощущением ответственности, долга перед теми, кто не вернулся с войны.

Астафьев определил жанр своей повести как «современную пасто­раль». Для традиционной пасторали (от лат. pastoralis — пастушеский) характерно изображение мирной пастушеской жизни, воспевание красо­ты, чистоты и верности чувств на лоне природы.

Авторское определение жанра вторит названию, обещающему именно пасторальный сюжет, «чувствительную» повесть. Однако тематика повести резко контрастирует и с названием, и с авторским определением жанра. Писатель действительно воспевает чистоту и верность чувств, но на каком фоне? Вместо мирных пасторальных пейзажей — кровавый фронтовой быт. Любовь героев далека от красивой сказки, и конец этой любви трагичен.

Ни время, ни место действия прямо в повести не указаны. Это лишь один эпизод войны, подобный мог произойти в любое время и в любом мес­те военных действий. Отсутствие указания на конкретное время и мес­то придает повествованию обобщающий характер.

Справка. По мнению исследователей, Астафьев описывает Корсунь-Шев­ченковскую операцию 1944 года, одну из выдающихся в истории Великой Отечественной войны.

В центре повествования — малая войсковая единица, взвод пехоты, которым командует девятнадцатилетний Борис Костяев. Взвод Костя-ева участвует в ликвидации взятой в тиски большой группировки немец­ких войск. Фашистское командование отказалось принять ультиматум о безоговорочной капитуляции.

Первая часть повести называется «Бой». Писатель показывает жестокую битву: немецкие танки утюжат наши окопы. Видя, как гиб­нут люди, юный командир, крича и плача, «натыкаясь на раздавленных, еще теплых людей», бросается на танк с гранатой: «Его обдало пламенем и снегом, ударило в лицо комками земли, забило все еще вопящий рот зем-лею, катануло по траншее, будто зайчонка. Как жахнула граната, он уже не слышал, воспринял взрыв, боязно сжавшись нутром и сердцем, чуть было не разорвавшимся от напряжения».

Обратим внимание, что в описании взводного соединяется изображе­ние его героизма и естественной реакции человека на происходящее: «во­пящий рот», «боязно сжавшись нутром и сердцем». Герой сравнивается с зайчонком не потому, что он труслив, как заяц, а потому, что против танковой мощи человеческий организм бессилен. И все же Борис побеж­дает, удивляясь тому, что сделал: «Борис недоверчиво посмотрел на усмиренную громаду машины: такую силищу — такой маленькой грана­той! Такой маленький человек! Слышал взводный еще плохо. Во рту у него хрустела земля...»

Часто писатель изображает картины войны натуралистично, что характерно для его творческого почерка: «На поле, в ложках, в воронках, и особенно густо возле изувеченных деревцев лежали убитые, изрублен­ные, подавленные немцы. Попадались еще живые, изо рта их шел пар, они хватались за ноги, ползали следом по истолченному снегу, опятнанному комками земли и кровью, взывали о помощи.

Обороняясь от жалости и жути, Борис зажмурил глаза: «Зачем при­шли сюда ?.. Зачем ? Это наша земля! Это наша родина! Где ваша?»

В этом описании «изувеченные деревца» вызывают не меньшую жа­лость, чем изувеченные люди. Жалость к людям необходимо подавить, и Борис ищет себе оправданий: «Зачем пришли сюда?» «Обороняться» приходится не только от врагов, но и от естественных человеческих чувств, которые живы в Борисе — «от жалости и жути».

Борис из интеллигентной учительской семьи, по матери — потомок декабриста Фонвизина, человек невоенный по своей сути. Но он выполня­ет на войне свой долг и не теряет при этом лучших человеческих качеств.

Очень сильно написана Астафьевым сцена, когда у разбитого хуто­ра в толпу греющихся у огня пленных врывается солдат в маскхалате с автоматом и расстреливает немцев очередями, крича: «Маришку со-жгли-и! Селян всех... всех загнали в церковь. Всех сожгли-и-и! Мамку! Крестную! Всех! Всю деревню... Я их тыщу... Тыщу кончу! Резать буду, грызть!.,»

С этой сценой контрастирует другая: «в ближайшей полуразбитой хате военный врач с засученными рукавами бурого халата перевязывал раненых, не спрашивая и не глядя: свой это или чужой.

И лежали раненые вповалку: и наши, и чужие, стонали, вскрикива­ли, иные курили, ожидая отправки...»

Здесь встает извечный вопрос: что нужно проявлять к побежденно­му врагу — месть или милосердие? Месть оправданна, но милосердие выше.

В повести изобража­ется любовь.

Любовь возникает прямо в военном аду, вопреки ему. Это великая, единственная любовь, которая дается далеко не каждому. Автору удается совместить возвышенную романтику и даже сентиментальность с грубым реализмом войны.

У читателя не возникает сомнений в возможности молниеносного воз­никновения любви на войне. Автор использует для этого разнообразные средства. Например, интертекстуальность (цитирование в тексте дру­гих текстов): «На заре ты ее не буди...»; мимолетное виденье, «которое явилось и вознесло однажды поэта на такую высоту, что он задохнулся от восторга». Пасторальный мотив пастуха и пастушки, свойственный сентиментализму, преобразуется в символ. Заявленный в названии, он вызывает ожидания читателя. Вскоре оказывается, речь идет о двух стариках: в освобожденном хуторе Борис и его взвод видят страшную картину — убитых пастуха и пастушку, приехавших в деревню из Поволжья в голодный год-Старики пасли колхозный табун, когда их накрыла страшная смерть: «Они лежали, прикрывая друг друга. Старуха спрятала лицо под мышку старику. И мертвых било их осколками, посекло одежонку, вырвало серую вату из латаных телогреек, в которые оба они были одеты... Хведор Хвомич пробовал разнять руки пастуха и пастушки, да не смог и сказал, что так тому и быть, так даже лучше — вместе на веки вечные...»

Эта картина соединяет два символа — символ жестокости войны и символ вечной любви.

Символ развивается, обогащается. В единственную ночь, подаренную влюбленным, Борис вспоминает убитых деревенских пастухов. Это вос­поминание вызывает в памяти детские впечатления, когда он с матерью ездил к тетке в Москву и был в театре. Борис рассказывает Люсе, своей возлюбленной: «Еще я помню театр с колоннами и музыку. Знаешь, музы­ка была сиреневая... Простенькая такая, понятная и сиреневая... Я поче­му-то услышал сейчас ту музыку и как танцевали двое — они она, пастух и пастушка — вспомнил. Лужайка зеленая. Овечки белые. Пастух и пас­тушка в шкурах. Они любили друг друга, не стыдились любви и не боялись ее. В доверчивости они были беззащитны».

Пасторальная сцена могла бы показаться неестественной, слишком сладенькой и сентиментальной, если бы она не относилась к детским впе­чатлениям Бориса, если бы не его чуть снисходительное отношение к этим воспоминаниям: «Простенькая такая, понятная и сиреневая...» Обратим внимание на цветовое восприятие музыки, ясные и чистые цвета, контрастирующие с темными красками войны.

И еще раз символические образы пастуха и пастушки, убитых вой­ной, всплывают в угасающем сознании Бориса, когда его раненого ве­зет в тыл санитарный поезд.

С помощью символа Астафьев подчеркивает чувствительность, ра­нимость, неординарность главного героя, его способность к возвышенной любви. В то же время символ помогает созданию антивоенного пафоса повести, показывает несовместимость естественных человеческих чувств и войны, античеловеческую сущность войны, утверждает мысль о преодолении смерти.

Для создания образа возлюбленной Бориса Астафьев использует прие­мы романтизма. Читателю неясно, кто она и откуда. По отдельным де­талям становится понятно, что Люся не деревенская женщина, что она начитанна, музыкальна, чутка. В ней есть присущие романтической ге­роине «глубокая затаенность и грусть и даже виноватость в чем-то». Портрет Люси несколько расплывчат: убегающий взгляд, невзаправдашние глаза, которые делаются иногда загадочно-переменчивыми, «то тем­нея, то светясь, и жили как бы отдельно от лица». Писателю важно изобразить не конкретные черты лица, не четкий облик героини, а ее таинственную сущность, ее способность любить.

Героиня, правда безымянная, действует в зачине и эпилоге повести. Читатель догадывается, что это Люся, через годы отыскавшая могилу Бориса. Она пронесла любовь через всю жизнь. Ее обещание вскоре воссое­диниться со своим возлюбленным навечно тоже становится символом вечной любви.

В повести множество эпизодических героев, изображенных писате­лем выразительно и ярко. Это комбат Филькин, родом из семиреченских казаков; партизанский связной Хведор Хвомич, у которого фашисты со­жгли и дом, и семью; солдат Корней Аркадьевич Ланцов, из рабочих, ко­торый в детстве на клиросе пел, а потом к атеистически настроенному пролетариату присоединился. Это он читает молитву над могилой убитых стариков — пастуха и пастушки.

Есть в повести и отрицательные персонажи. Это «злой, хитрый, лов­кий солдат» Пафнутьев, но лучше бы во взводе его не было: он угождает штабному офицеру, перебирается подальше от передовой, порой и маро­дерствует. Это «зажратая пэпэжэ» — походно-полевая жена врача гос­питаля. О ней писатель говорит с презрением: «Не одного еще такого вот мямлю-мужика обратает такая вот святоликая боевая подруга. Удобно устраиваясь на жительство, разведет его с семьей, увезет с собой после войны в южный городок, где сытно и тепло, да помыкать простофилей будет лет еще десять-двадцать, пока тот не помрет с надсады».

Антиподом Бориса изображен помкомвзвода старшина Мохнаков, живущий по принципу: все дозволено, война все спишет. В то же время он «как родимый тятя, опекал и берег лейтенанта». Война погубила его душу, и он сам понимает это: «Светлый ты парень! Почитаю я тебя. За то почитаю, чего сам не имею... Я весь истратился на войне. Весь! Сердце истратил... Не жаль мне никого. Меня бы палачом над немецкими пре­ступниками, я бы их!..» Старшина принимает роковое решение — погиб­нуть, так как жестокость не дает ему жить. Он бросается с миной под немецкий танк.

Это очень сильный образ, показывающий сложность, неоднозначность человеческой натуры. Война даже у таких сильных людей может отнять душу, погубить в них человеческое. И все же Мохнаков — герой.

Астафьев пишет очень эмоционально, взволнованно, порой напрямую обращаясь к своему герою-солдату: «Бейся, вояка, и неметусись... Боже упаси ослабить огонь!»; « Что же ты хотел, чтобы при ранении и никакой боли?» Порой встречается юмористический тон. Например, когда

Астафьев пишет о солдате, который ползет в окоп, но при этом даже сматериться ему нельзя, облегчить душу: «Никакого богохульства позво­лить себе сейчас солдат не может — он между жизнью и смертью». Сце­ны, посвященные любви героев, написаны в лирическом ключе, тон становится приподнятым, сентиментальным, возвышенным

Сам Астафьев пишет об авторском замысле так: «Мне хотелось несколько упре­дить время и сказать, что наступят дни, не могут не наступить, когда образование, культура приведут, не могут не привести человека к проти­воречию с той действительностью, когда люди убивают людей. Не моя и не героя повести вина, а беда, коли действительность, бытие войны раз­давили его. Быть может, замысел опередил события и времена, но это уже право автора — распорядиться замыслом...»

Высказывание Астафьева пронизано высоким гуманистическим пафосом. Он обходится без возвышенной лексики — сам тон автора, повторяющиеся синтаксические конструкции («не могут не насту­пить», «не могут не привести») придают словам писателя выразитель­ность, уверенность, становится очевидной бесспорность победы человеческого разума над безумием войны.