X. шизофрения: внутреннее путешествие (1970 г.)

Весной 1968 года мне предложили выступить в Эзаленском университете (Калифорния) с курсом лекций о шизофрении. За год до того я рассказывал там о мифологии, и наделенный буйным воображением Майкл Мэрфи, руководитель того чрезвычайно любопытного заведения, решил, очевидно, что эти две темы тесно связаны. Так или иначе, в шизофрении я ничего не смыслил и потому, получив приглашение, тут же позвонил Мэрфи.

— Майк, мне ничего не известно о шизофрении, — сказал я. — Может, нам устроить лекции о Джойсе?

— Неплохая мысль, — ответил он. — Но, знаешь, лучше все-таки о шизофрении, тем более что это почти одно и то же. Давай проведем в Сан-Франциско параллельные курсы: ты о мифологии, а Джон Перри — о шизофрении. Что скажешь?

Тогда я еще не был знаком с доктором Перри, но в юности мне посчастливилось коснуться губами Камня Лести — а это, доложу я вам, стоит дюжины докторских степеней. В общем, я подумал: «Почему бы и нет?» Помимо прочего, я очень доверял Майку Мэрфи и не сомневался, что у него на уме нечто стоящее.

И через пару недель действительно произошло кое-что интересное! Я извлек из почтового ящика пакет — от Джона Вейра Перри, доктора 'медицины, Сан-Франциско — с оттиском его статьи о шизофрении, опубликованной в 1962 году в «Анналах Академии наук Нью-Йорка» к своему изумлению, я вскоре выяснил, что образы шизофренически» фантазий в точности совпадают с символикой путешествия мифологического персонажа, которую я еще в 1949 году описал в работе «Тысячеликий герой».

Моя книга опиралась на сравнительное изучение всемирных мифологий и лишь вскользь затрагивала феноменологию снов, истерий, мистических видений и всего такого прочего. Главной моей задачей было выявление общих для всех мифологий сюжетов и образов, но в то время я даже не подозревал, до какой степени они напоминают фантазии безумцев. На мой взгляд, это были прежде всего универсальные, архетипические, коренящиеся в психике человека символические сюжеты, свойственные всем традиционным мифологиям. Но теперь, благодаря статье доктора Перри, я узнал, что те же образы непроизвольно рождаются в надломленном, истерзанном уме наших современников, страдающих от полного шизофренического распада личности — такого состояния, когда человек теряет всякую связь с окружающим миром и жизнью общества и переживает навязчивые фантазии, порожденные его собственным, отрезанным от всего внешнего разумом.

Вкратце общая схема выглядит так: обычно шизофреник сначала отдаляется от местного социального порядка и контекста, затем начинает долгое погружение в себя — можно сказать, обращение времени вспять и уход в глубины своей души; там происходит ряд беспорядочных встреч, мрачные, пугающие переживания и, наконец, — если бедняге повезет — встречи ободряющие, умиротворяющие, возвращающие равновесие, после которых больной пускается в обратный путь к нормальной жизни, «новому рождению». Но точно так же устроено и путешествие мифологического героя! В своей книге я выделил в нем три этапа: исход, посвящение и возвращение.

Герой отваживается перейти из обыденного мира в область сверхъестественного чуда; там он сталкивается с мифическими силами и одерживает решительную победу; герой возвращается из таинственного путешествия, обладая силой, и одаривает благодеяниями своих собратьев.

Так развивается миф — и, как выяснилось, фантазии душевнобольных. Главная мысль статьи доктора Перри сводилась к тому, что в отдельных случаях лучшее решение — способствовать естественному процессу распада и возрождения личности и не вмешиваться в развитие психоза приемами вроде шоковой терапии, то есть позволить шизофрении идти своим чередом. Но если врач намерен прибегнуть к такому подходу, ему следует разобраться в образном языке мифологии. Он должен хорошо понимать обрывочные знаки и сигналы, подсказывающие, что именно пытается выразить в стремлении к хоть какому-то контакту его пациент, полностью лишившийся рационально направленного образа мышления и общения. С такой точки зрения шизофренический раскол истолковывается как путешествие внутрь и вспять в поисках упущенного или утраченного, то есть ради восстановления жизненно важного равновесия. Пусть же наш странник пускается в плавание! Да, он свалился за борт, наглотался воды и, быть может, тонет — но, как в давней легенде о Гильгамеше, который нырнул ко дну космического океана за водорослью бессмертия, где-то там, в морской пучине, кроется зеленый росток жизни. Так не станем лишать путника последней надежды и поможем ему пройти эту дорогу до конца…

Вернемся к лекциям. Поездка в Калифорнию стала для меня незабываемой. Беседы с доктором Перри и наши совместные выступления открыли передо мной совершенно новые горизонты; я все чаще задумывался над тем, как здорово было бы донести до представителей нашей беспокойной эпохи материалы о мифах, над которыми я с более-менее академической, научной строгостью и глубоким личным увлечением работал все эти годы, не имея ни малейшего представления о методике передачи этих знаний другим людям.

Доктор Перри и Майк Мэрфи ознакомили меня с опубликованной в 1967 году в «Американском антропологе» статьей «Шаманы и острая шизофpeнuя» написанной доктором Джулианом Сильверманом из Национального Института душевного здоровья. Там я снова нашел много Копытного и непосредственно связанного с моими собственными исследованиями и размышлениями. В своих работах я уже отмечал, что у примитивных охотничьих народов мифическая символика и обряды церемониальной жизни основаны, главным образом, на психологических переживаниях шаманов. Шаман — это человек (мужчина или женщина), уже в раннем детстве перенесший острый психологический кризис, какой сегодня назвали бы психозом. Почувствовав неладное, родители обычно сразу посылают за старым шаманом, чтобы тот вылечил ребенка, и порой опытный практик добивается успеха соответствующими мерами — песнями и ритуалами. Как объясняет в своей статье доктор Сильверман, «в первобытных культурах, где к подобным исцелениям от странных кризисов относятся с терпимостью, необычные переживания (шаманизм) чаще всего благоприятны для человека с познавательной и эмоциональной точки зрения; считается, что человек этот обрел расширенное сознание». С другой стороны, в такой рациональной культуре, как наша, — или, вновь пользуясь определениями доктора Сильвермана, «в той культуре, которая не предлагает соотносительных ориентиров постижения подобных кризисных переживаний, изначальные страдания личности (шизофреника) обычно лишь обостряются».

В связи с этим я перескажу историю одного эскимосского шамана, с которым в начале 20-х годов беседовал великий датский ученый и путешественник Кнуд Расмуссен. Этому исследователю, между прочим, были присущи поразительные чуткость и отзывчивость, которые делали его настоящим гением общения и позволяли находить общий язык со всеми, кого он встречал в арктической области Северной Америки на своем долгом пути от Гренландии до Аляски в ходе Пятой датской экспедиции по Крайнему Северу (1921–1924 гг.).

Игъюгаръюк был шаманом эскимосского племени, живущего в тундре на севере Канады. В юности он постоянно видел непонятные сны, в которых с ним говорили странные, неведомые существа. Просыпаясь, он помнил все так ярко, что мог в точности описать родне и знакомым, что ему снилось. Семья была встревожена, но поняла, что происходит, и вызвала старого шамана по имени Пеканаок. Диагноз был поставлен быстро, и старик усадил мальчика на узенькие нарты, где тот едва умещался. Посреди зимы, непроницаемо темной и леденящей арктической ночью, шаман отволок мальчика далеко в безлюдную заснеженную пустыню и выстроил там для него крохотный снежный домик, где едва хватало места сидеть со скрещенными ногами. Шаман не позволил ребенку ступать на снег, перенес его в домик на руках и усадил на лоскут кожа. Ни воды, ни еды он не оставил и велел мальчику думать только о Великом Духе, который рано или поздно придет. Игъюгаръюк провел в одиночестве целый месяц. Через пять дней старик навестил его и принес глоток теплой воды. Снова он появился лишь спустя две недели — на этот раз уже не только с водой, но и с кусочком мяса. Стужа и голод были так ужасны, что Игъюгаръюк признавался Расмуссену: «Иногда я немножко умирал». И все это время он думал, думал, думал о Великом Духе — до тех пор, пока в конце этого жестокого испытания перед ним не предстал дух-хранитель в облике женщины, которая, казалось, парила в воздухе. Больше он никогда ее не видел, но знал, что этот дух ему помогает. После этого старый шаман отвез его домой, где мальчику пришлось поститься еще пять месяцев. Как объяснил шаман своему гостю из Дании, частые голодания — лучший путь к знаниям о сокровенном. «Есть лишь одна настоящая мудрость, — сказал Игъюгаръюк, — и живет она далеко от людей, в полном одиночестве. Получить ее можно только через страдания. Одиночество и муки — вот что открывает шаману то, что неведомо остальным».

Другой могущественный шаман, с которым доктор Расмуссен познакомился в Номе, на Аляске, рассказал о сходном погружении в безмолвие. Однако этому старику, которого звали Наягнек, довелось пережить трудности в отношениях с жителями его деревни. Дело в том, что поприще это довольно рискованное: случись что плохое, в этом чаще всего винят именно шамана. Люди думают, будто шаманы занимаются колдовством. В общем, чтобы уберечься, этот старик придумал несколько хитрых уловок и мифических «страшилок», запугивающих соседей и ограждающих от их нападок.

Доктор Расмуссен быстро сообразил, что «призраки» Наягнека были, по большей части, откровенными фальшивками, и спросил однажды, верит ли сам шаман в каких-то духов. Ответ был таким: «Да, есть сила под названием Шила. Ее нельзя описать даже тысячей слов. Это очень сильный дух, опора Вселенной и погоды — вообще всего, что есть на земле. Он такой могучий, что говорит с людьми не обычными словами, а языком бурь, снегопадов, ливней, морских ураганов — всех стихий, которых люди боятся. Но он может говорить и на языке Солнца, тихого моря или невинных малышей, которые просто играют и ничего еще не смыслят в жизни. В хорошие времена Шиле нечего сказать людям. Он прячется в бесконечной пустоте и остается там, пока люди не делают дурного и уважают свою еду. Шилу никто не видел. Он живет в таком странном месте, что может быть тут, рядом, — и в то же время очень далеко».

О чем же говорит Шила

«Он — жизнь и душа Вселенной, — объясняет Наягнек. — Его самого увидеть нельзя, можно только услышать его голос. Все знают, что голос у него нежный, как у женщины. Он такой мягкий и ласковый, что не испугает и ребенка. А говорит он вот что: "Не бойся Вселенной"— Шила эрсинарсинивдлуге» l.

Учтите, это очень простой люд — во всяком случае, с точки зрения нашего уровня культуры, образования и цивилизованности в целом. Тем не менее их мудрость, почерпнутая из сокровенных уголков души мало чем отличается от того, что говорили самые почтенные мистики. В словах шаманов чувствуется глубокая, общечеловеческая мудрость, с которой не так уж часто сталкиваешься в привычном рациональном мышлении.

В своей статье о шаманизме доктор Сильверман выделил два принципиально разных вида шизофрении. Один он назвал «собственно шизофренией», а другой — «шизофренией параноидальной». Только в первом виде проявляются сходства с тем, что я именую «шаманским кризисом». Характерной чертой «собственно шизофрении» является отстраненность от восприятия внешнего мира. Сфера забот и внимания резко сужается, объективный мир отступает на задний план, и человека захлестывают вторгающиеся из бессознательного образы. С другой стороны, при «параноидальной шизофрении» больной остается внимательным и даже чрезмерно восприимчивым к окружающему миру и внешним событиям; при этом, однако, он истолковывает все вокруг с позиции собственных фантазий и страхов: его не оставляет ощущение нависшей опасности. Угроза, разумеется, исходит только изнутри, но больной переносит ее вовне, воображая, будто весь мир настроен против него. Это, как утверждает доктор Сильверман, вовсе не та шизофрения, которая ведет к сходным с шаманскими внутренним переживаниям. «Такое впечатление, — объясняет он, — что параноидальный шизофреник, будучи не в силах ни постичь, ни вынести жестокий кошмар своего внутреннего мира, поскорее переносит внимание на мир внешний. В подобных случаях «волевого» разрешения внутреннего кризиса человек паже не пытается навести порядок в своей душе — либо просто не в силах это сделать». Иными словами, душевнобольной пребывает главным образом в сфере проекций собственного бессознательного.

Противоположный тип психотика — поистине жалкое зрелище: он словно провалился в глубокую кишащую змеями яму. Все его внимание, все существование — там, в битве не на жизнь, а на смерть, с ужасающими порождениями необузданных психических энергий. Но тем же самым, судя по всему, занят в ходе своего визионерского путешествия и кандидат в шаманы. Возникает естественный вопрос: в чем разница между положением «собственно шизофреника» и погрузившегося в транс шамана? Ответ прост: шаман не отвергает местного общественного уклада и его проявлений.Вообще говоря, именно благодаря им он и возвращается назад, к рациональному сознанию. Больше того, после возвращения он чаще всего сознает, что внутренние, глубоко личные переживания подтверждают и укрепляют унаследованные шаманом социальные правила, придают им свежесть, поскольку символика индивидуальных сновидений совпадает с образным рядом всей его культуры. В противоположность этому, современный психотик испытывает коренной душевный надлом и полностью теряет действенную связь с образным рядом своей культуры. В данном случае установившаяся символика не оказывает никакой поддержки бедняге-шизофренику, блуждающему среди страшных плодов его собственного, но совершенно чуждого ему воображения. Что касается первобытного шамана, то его внешняя и внутренняя жизнь пребывают в полном согласии.

Так вот, как я уже говорил — да вы и сами догадываетесь, — поездка в Калифорнию оказалась для меня чрезвычайно интересной. События разворачивались так, словно были подстроены каким-то духом-помощником. Когда я вернулся в Нью-Йорк, ведущий психиатр нашего издерганного города, доктор Мортимер Остоу, пригласил меня принять участие в обсуждении доклада, который он собирался представить на собрании Общества Подростковой Психиатрии. Как выяснилось, доктор Остоу изучал подмеченные им общие черты, объединяющие «механизмы» (это слово применял сам Остоу) шизофрении, мистицизма, переживаний под воздействием ЛСД и «антиморальность» современной молодежи — агрессивные антисоциальные настроения, которые в наше время все заметнее проявляются в мыслях и поступках значительной и ли обитателей студенческих городков и их наставников. Это приглашение тоже стало знаменательным и открыло новую область, где могли б пригодиться мои исследования мифологии, — в частности, ту сферу что затрагивала меня лично как преподавателя.

На этот раз я узнал, что погружение в себя под влиянием ЛСД сопоставимо с собственно шизофренией, а «антиморальность» нынешней молодежи — с шизофренией параноидальной. Для многих подростков ощущение угрозы со стороны любого органа так называемого «истеблишмента» (попросту говоря, современной цивилизации) — вовсе не притворство и напускная бравада, а подлинное состояние души. Разрыв отношений совершенно реален, и все, что молодежь губит и разрушает во внешнем мире, в действительности отражает ее внутренние страхи. Больше того, многие подростки не в силах даже вступать в общение: любая их мысль настолько заряжена чувствами, что в рациональной речи подходящих слов не подобрать. На удивление много молодых людей не в состоянии сформулировать простейшее повествовательное предложение; фраза то и дело прерывается бессмысленными и ненужными междометиями вроде «ну», «типа», и в итоге отчаянное стремление достичь понимания ограничивается языком жестов и переполненным эмоциями молчанием. Когда имеешь с ними дело, возникает подчас впечатление, что это настоящий сумасшедший дом, только без забора. Тем не менее лекарства от подобных недугов следует искать, вопреки утверждениям многих политиков и средств информации, в области психиатрии, а не социологии.

Намного интереснее — во всяком случае, лично для меня — феномен ЛСД. Его применение приводит к намеренно вызываемой шизофрении, предполагающей быстрый и непроизвольный возврат к прежнему состоянию (что происходит, между прочим, далеко не всегда). Йога тоже представляет собой умышленную шизофрению: человек отстраняется от мира и уходит в себя, а спектр переживаемых при этом видений практически совпадает с теми, что бывают при психозах. В чем же разница между психотическими либо ЛСД-переживаниями — и мистическими, йогическими? Нет сомнений, что все они уводят в одни и те же пучины бездонного моря души. Во многих случаях сходны и встречающиеся символические фигуры (о них мы подробнее поговорим чутьпозже). И все же разница есть. Говоря простым языком, это разница между опытными ныряльщиками и теми, кто не умеет плавать. Мистик, который наделен врожденными талантами и шаг за шагом исполняет указания наставника, входит в воду постепенно и уверен в своих силах. С другой стороны, если в воду упадет или умышленно прыгнет шизофреник — человек неподготовленный, лишенный дара и не получивший нужных советов, — он начнет тонуть. Можно ли его спасти? Ухватится ли он за брошенную веревку?

Но давайте сначала спросим, что представляет собой водоем, где он барахтается. Уже было сказано: это то же самое, что и океан мистического опыта. Но каковы особенности и свойства этого океана? Что нужно, чтобы научиться в нем плавать?

Это океан всеобщих мифологических архетипов. Изучая мифологию, я всю свою жизнь работаю с такими архетипами и могу утверждать, что они действительно существуют и одинаковы для всех народов. Конечно, в разных традициях выглядят они по-своему: достаточно сравнить, например, буддийские храмы, средневековые соборы, шумерские зиккураты и пирамиды майя. В каждом уголке мира образы божеств приобретают особые черты, зависящие от местной флоры и фауны, географии и облика расы. Мифы и обряды получают различные толкования и рациональные приложения, подтверждающие и сберегающие обычаи местного общества. И все же архетипические формы и идеи остаются по сущности своей одинаковыми, а подчас и поразительно похожими внешне. Но что это такое? Что они собой представляют?

Лучше всего понял их, точнее всех описал и объяснил психолог Карл Юнг. Он назвал это явление «архетипами коллективного бессознательного», то есть соотнес с теми структурами психики, которые не порождаются личными переживаниями, а присущи человечеству в целом. По мнению Юнга, донный слой психики состоит из проявлений системы инстинктов нашего вида, корни которых уходят в устройство человеческого тела, нервной системы и удивительного мозга. Поведение всех животных инстинктивно. Конечно, они могут поступать по-разному в зависимости от обстоятельств и усвоенных знаний, но каждый вид ведет себя по-своему, сообразно своему «естеству». Сравните, например, насколько по-разному входят в комнату кошка и собака. Каждая особь подчиняется побуждениям, присущим ее виду; в конечном счете именно такие особенности и задают образ ее жизни. Во многом предопределено и "сведение человека. У него есть как личная биография, так и врожденная биология — именно ее выражают «архетипы бессознательного» с другой стороны. Юнг отличает их от так называемого «индивидуально бессознательного»: подавленных личных воспоминаний, детских потрясений, страхов и разочарований, которым уделяет особое внимание школа Фрейда. «Коллективные архетипы» биологичны и являются общими для всего нашего вида, а «индивидуальные» — биографичны обусловлены социально и уникальны для каждого человека. Большая часть сновидений и повседневных забот определяется, конечно, именно личной жизнью, но шизофрения заставляет погрузиться в «коллективное», и потому ее символика связана, главным образом, с мифическими архетипами.

Вернемся к силе инстинкта. В одном из чудесных диснеевских фильмов о природе показывали, как морские черепахи откладывают яйца в песке, метрах в десяти от воды. Спустя какое-то время из песка выбирается множество новорожденных черепашек размерами не больше пятицентовика. И все без раздумий тут же направляются к воде. Никаких блужданий, никаких проб и ошибок. Никто не колеблется: «Куда бы мне для начала пойти?» Все черепашки двинулись в верном направлении, ни одна не заползла в кусты и не металась по сторонам с мыслями: «Я достойна лучшего!» Нет, правда! Они направились прямо туда, куда и следовало. И мать их — мать-черепаха или Мать-Природа — прекрасно знала, что так случится. Тем временем стаи чаек уже крикливо делились друг с другом этой новостью и пикирующими бомбардировщиками носились над «пятицентовиками», прокладывающими себе путь к воде. Черепашки тоже отлично знали, что так оно и будет, и потому спешили со всех своих крохотных ног — а лапки эти, между прочим, уже умели отталкиваться от песка, и учить их этому было не нужно. Лапы черепашек сами знали, что им делать, а малюсенькие глаза понимали, что торопиться следует именно к той синеве, которую они перед собой видят. Благодаря такой превосходно отлаженной системе флотилия миниатюрных танкеров неуклюже, но неуклонно двигалась к морю. А потом… Честно говоря, глядя на этих малышек, казалось, что большие океанские волны их, пожалуй, до смерти напугают. Но не тут-то было! Черепашки смело входили в воду — разумеется, потому, что уже умели плавать. И, как только они оказались в воде, к ним тут же метнулась рыба. Жизнь — жестокая штука!

Интересно, а те, кто твердит о возврате к природе, сами-то понимает, чем это грозит?

Но я приведу еще один впечатляющий пример непогрешимой правоты инстинкта. Речь снова пойдет о новорожденных — на этот раз о выводке только что вылупившихся цыплят (кое у кого из них на хвостике еще видны осколки скорлупы). Если над выводком пролетает ястреб, цыплята суетливо спрячутся кто куда, а если голубь, ни один не встревожится. Откуда им известна разница? Кто или, точнее, что принимает решение о необходимости таких жестких схем? Ученые однажды проводили опыты: над выводком пролетал на проволоке деревянный муляж ястреба — и цыплята бросались врассыпную. Но если имитация двигалась задом наперед, пташки ничуть не волновались.

И готовность откликаться на особые возбудители, и отработанные схемы поведения в подобных случаях наследуются вместе с физиологией вида. Это неотъемлемая часть центральной нервной системы, именуемая «врожденными высвобождающими механизмами» (ВВМ). Разумеется, такие механизмы есть и у вида homosapiens.

Именно это называют инстинктами. Тем, кто по-прежнему сомневается в руководящей силе и мудрости чистого инстинкта, достаточно открыть любой учебник биологии и ознакомиться с жизненным циклом паразитов. Прочтешь, например, о возбудителе бешенства — и задашься вопросом о том, достоин ли человек становиться пристанищем для подобного чуда. Паразит точно знает, что делать, куда направляться и где именно нанести удар по нервной системе. Ему известно, как добраться к уязвимому месту и превратить высшее, как принято считать, творение Господа в презренного раба, яростно стремящегося кого-то искусать, чтобы вирус попал в кровь очередной жертвы и, вновь добравшись До слюнных желез, продолжил свое существование.

Таким образом, у каждого человека есть встроенная система инстинктов, без которых он не смог бы даже родиться. С другой стороны, каждого из нас воспитывают в определенной культурной системе. Особенностью человека, отличающей его от всех прочих представителей царства животных, является то, что он, как говорилось в начале третьей главы, рождается лет на двенадцать раньше срока. Конечно, редкая мать пожелала бы изменить такое положение дел, и все же оно причиняет немало хлопот. Человеческий детеныш лишен и самостоятельности новорожденных черепашек размером с пятицентовик, и разумности цыплёнка с прилипшим к хвостику осколком скорлупы. Младенец homosopiens совершенно не способен позаботиться о себе и обречен на дюжину лет зависимости от родителей. За этот двенадцатилетний срок нас превращают в человека: мы учимся ходить, как люди, говорить, мыслить и рассуждать в понятиях местного словаря.

Нас учат положительно откликаться на одни сигналы, отрицательно — на другие, причем большая часть этих сигналов имеет искусственное происхождение и порождена все тем же общественным укладом Это социальные сигналы, но побуждения, ими вызываемые и управляемые, относятся к природе, биологии, инстинкту. Вследствие этого любая мифология представляет собой упорядоченную совокупность утвержденных культурой высвобождающих знаков, где естественные и социальные ограничения так тесно переплетены, что во многих случаях отличить одно от другого попросту невозможно. Подобные «культурные» сигналы вызывают в нервной системе человека обусловленные обществом ВВМ — точно так же как знаковые естественные раздражители возбуждают в животных заложенные природой рефлексы.

Я определил действенный мифологический символ как «знак, пробуждающий энергию и задающий ей направление». Доктор Перри называл те же сигналы «аффективными образами», чье сообщение адресуется не мозгу, занятому толкованием, а непосредственно нервам, железам, крови и симпатической нервной системе. Однако эти сигналы все-таки проходят через мозг, и развитой ум может их задержать, исказить и, следовательно, погубить. В подобных случаях знаки действуют уже не так, как должны: унаследованная мифология искажается, а ее руководящая значимость теряется либо истолковывается неверно. Хуже того, человеку приходится подчас откликаться на ряд сигналов, которых в общем окружении вовсе нет, как случается, например, с детьми, воспитанными в узком кругу сект определенного толка, не разделяющих — а иногда даже презирающих и осуждающих — культурные формы остальной цивилизации. Оказавшись в обширной социальной сфере, такой человек никогда не чувствует себя как дома, и в поведении его нередко сквозит легкая параноидальность. Соприкасаясь с общепринятыми стимулами, он не видит в них соответствующего смысла, не ощущает должного волнения, не испытывает предполагаемого возбуждения. Напротив, его тянет вернуться к привычным радостям ограниченной — и, разумеется» ограничивающей — жизни секты, семьи, общины или резервации. В более широкой социальной среде он теряет ориентиры и порой даже становится опасным.

Мне кажется, что эти рассуждения очерчивают решающую проблему, которую должны ясно сознавать родители: малышам следует внушать сигналы, настраивающие на мир, где тем предстоит жить, а не отдаляющие от него, — если, конечно, семья не страдает навязчивым желанием передать своим отпрыскам собственную паранойю. К счастью, рассудительные родители чаще мечтают воспитать и физически, и душевно здорового ребенка, приспособленного к настроениям своей культуры достаточно хорошо, чтобы уметь рационально осмыслять ценности общества и творчески обращаться с его прогрессивными, живительными и плодотворными составляющими.

Таким образом, решающая проблема человека сводится к необходимости понять, что мифология — совокупность знаковых сигналов и аффективных образов, пробуждающих и направляющих энергию, — передаваемая нашему потомству, должна нести указующие послания, которые помогут детям полнокровно вливаться в среду, где им суждено жить.Эта мифология должна принадлежать дню сегодняшнему, а не давно минувшей эпохе, вожделенному грядущему либо, хуже всего, какой-то вечно недовольной, переборчивой секте с ее странными капризами. Я называю эту проблему решающей, потому что пренебрежение ею заводит пострадавшего в те земли, которые в мифологии именуются «бесплодными». Бедняга не умеет говорить с миром, а мир не в силах объясниться с ним: между ними — пропасть, и личность, оказавшаяся в безвыходном положении, идет прямиком к психотическому срыву, который превратит ее либо в собственно шизофреника, запертого в обитой войлоком палате, либо в параноика, выкрикивающего свои призывы на воле, в сумасшедшем доме без забора.

Прежде чем перейти к описанию общего развития, или истории, такого срыва — назовем это нисхождение и последующий возврат «путешествием в себя», — я хотел бы сказать еще пару слов о функциях, обычно исполняемых нормально действующей мифологией. По моему мнению, их четыре.

Первую я предпочитаю называть мистической. Ее задача заключается в том, чтобы пробудить и сберечь в каждой личности чувство благоговения и признательности по отношению к загадочной природе Вселенной. Речь идет вовсе не о страхе; напротив, человеку следует сознавать себя частицей этой тайны, ведь загадка всеобщего бытия кроется в глубинах его души. Именно это услышал старый знахарь с Аляски голосе Шилы, души Вселенной: «Не бойся!» Мы уже убедились что жизнь, на наш временный взгляд, тяжела — жестока, ужасна, чудовищна. К таким выводам приходит и рассудок, а экзистенциалисты-французы в подобных случаях восклицают: «Абсурд!» Занятно отметить что, французы настолько заворожены Декартом, что считают абсурдом любое явление, не вмещающееся в прямоугольную систему координат. Кто или что, спрашивается, абсурдно, если «суждения» такого рода претендуют на статус философии?

Вторая функция живой мифологии — описывать картину Вселенной в согласии с научными познаниями эпохи и средой обитания народа. Увы, сейчас все крупные религии предлагают схемы мироздания, которым по меньшей мере две тысячи лет, чего уже более чем достаточно для очень серьезного отрыва от действительности. Несомненно, именно этим прежде всего объясняется, почему церкви теряют прихожан в наше время, время отчаянных религиозных исканий. Беда в том, что они предлагают пастве найти успокоение в никогда не существовавшей прежде, невозможной в будущем и уж точно не наблюдаемой теперь панораме мироустройства. Подобные мифологические приманки представляют собой верный рецепт шизофрении — по меньшей мере, легкой ее формы.

Третья задача действенной мифологии — подтверждать, поддерживать и внушать нормы определенного морального уклада, а именно нравственные принципы того общества, где предстоит провести жизнь человеку.

Четвертая функция заключается в том, чтобы помочь личности шаг за шагом, сохраняя здравие, силу и гармонию духа, пройти весь обозримый путь наполненной смыслом жизни.

Теперь я перейду к краткому обзору этих этапов в их последовательности.

Первым, конечно же, является детство — двенадцать лет физической и психологической зависимости от родителей, от их заботы и указаний. Как уже отмечалось в третьей главе, наиболее очевидной биологической аналогией является жизнь сумчатых — кенгуру, опоссума и Других. Они вынашивают плод без плаценты, и потому он не может оставаться в утробе матери после того, как исчерпаны питательные запасы яйца (желток). Таким образом, детенышам приходится рождаться задолго до того, как они будут готовы к самостоятельной жизни. Кенгуренок появляется на свет всего через три недели после зачатия, но его сильные передние лапки уже твердо знают, что им делать. Кроха ползет до животу матери к сумке — опять-таки, заметьте, подчиняясь инстинкту! — забирается внутрь, цепко впивается (разумеется, инстинктивно) в набухший сосок и остается во втором чреве «с дверным глазком» до тех пор, пока не будет готов выпрыгнуть наружу.

Сходную биологическую функцию выполняет для нашего вида мифология — своего рода естественный орган, столь же необходимый для жизнедеятельности, но имеющий, очевидно, совершенно иную природу. Мифология, словно птичье гнездо, сложена из материалов, собранных неподалеку, в местной среде, — на вид сознательно, но в полном соответствии с архитектурой, почерпнутой из неосознаваемых глубин. Не имеет значения, останутся ли ее нежные, умиротворяющие и руководящие образы полезными для взрослой особи. Она предназначена вовсе не для зрелой личности. Ее главная задача — взрастить неопытную душу, подготовить ее к встрече с внешним миром. Таким образом, уместен лишь один вопрос: к чему будет приспособлен воспитанный на ней человек — к жизни в реальном мире или в каком-то раю, воображаемой социальной среде? Соответственно, вторая функция мифологии — помочь подготовленному потомству выбраться наружу, покинуть миф, это второе чрево, и стать, как говорят на Востоке, «дважды рожденным», то есть полноправным взрослым человеком, который оставил детские годы позади и занимается теперь реальной деятельностью в реальном мире.

Уместно высказать еще одну гадость в адрес наших религиозных институтов: они ведь настаивают как раз на том, чтобы человек никогда не накидал их утробы, — но это все равно что заставлять кенгуренка вечно сидеть в материнской сумке! Хорошо известно, что произошло в результате в шестнадцатом веке: сумка Матери-Церкви лопнула по швам, и вся королевская конница, вся королевская рать так и не смогла собрать ее лоскутки. И теперь, когда она уничтожена, у нас больше нет подходящей еумки даже для самых крошечных кенгуру. Мы, конечно, попытались загнить ее скроенным из полиэтилена пакетом с надписью: «чтение, письмо и арифметика» — неорганическим инкубатором, где можно просидеть лет до сорока пяти, пока не получишь степень доктора философии. Я вот заметил, кстати, что при выступлениях по телевизору эти профессора, выслушав вопрос, начинают бубнить, мычать и хмыкать, так что поневоле задумываешься: что это — признаки какого-то душевного кризиса или неспособность передать словами невероятно утонченную мысль? С другой стороны, профессиональные футболисты и бейсболисты отвечают на довольно запутанные вопросы изящно и просто. Оно и понятно! Они-то выбрались из утробы уже годам к девятнадцати, потому и стали лучшими игроками на нашем пустыре. А тех бедолаг до преклонных лет держали под профессорским пологом, и теперь, несмотря на выстраданную ученую степень, им уже слишком поздно воспитывать в себе качество, которое в старину принято было называть уверенностью в себе. На их ВВМ навеки отпечаталось тавро профессорства, и они, горемычные, до сих пор боятся, что им за ответ поставят плохую отметку.

Итак, стоит заполучить настоящую, взрослую работу и занять свое место в обществе, как тут же начинаешь ощущать себя старым хрычом, а на горизонте уже маячит выход в отставку — и не просто маячит, а спешит навстречу со всеми своими медицинскими страховками и отчислениями в пенсионный фонд. В руках же у тебя — твоя собственная бесприютная душа, бремя того, что Юнг назвал «ненужным либидо». Что с ним делать? Наступает классический кризис среднего возраста с его нервными срывами, разводами, алкоголизмом и прочими прелестями: неподготовленный огонек жизни чахнет и тонет в пучинах столь же неподготовленного бессознательного. Эх, если бы в младенчестве тебе покрепче внушили соответствующие детские мифы, то ко времени этого движения вспять и вниз окружающий пейзаж был бы хоть чуточку знаком! По меньшей мере, ты припомнил бы имена — а быть может, и вооружение — встречающихся в глубинах чудовищ. Факт простой, но очень важный: мифологические образы, воспринимаемые в детстве как ссылки к внешним сверхъестественным явлениям, представляют собой в действительности символы структурирующих сил (юнговских «архетипов») бессознательного. Именно к ним и олицетворяемым ими силам природы — доносящимся изнутри голосам Шилы, души Вселенной, возвращается человек в этом неминуемом, как сама смерть, погружении.

Учитывая предстоящее нам испытание, попробуем заранее ознакомиться с приливами и течениями внутреннего моря. Позвольте рассказать вам кое-что о чудесах шизофренического погружения в себя, о которых я сам узнал довольно недавно. Сначала ощущается раскол. Мир будто делится надвое: какая-то часть отдаляется, а сам человек остается на другой стороне. Это начало попятного движения, рас