Юлька, Оля, Макс, Ирина, Смерть Писателя.

Юлька провожает Олю, Смерть Писателя стоит у них за спиной. Им навстречу попадается Макс, который ведёт за руку Ирину.

Юлька. Макс, а это кто? (Показывает на Ирину.)

Макс. Знакомься, это Ирина! (Ирине.) Это Светка!

Юлька. Я не Светка. Я – Юлька!

Макс. Ой, то есть Юлька. Да-да, Юлька.

Ирина (надменно). Очень приятно.

Оля. Мне пора. Всем пока. (Пытается уйти.)

Юлька (Оле). Подожди. (Максу.) Разве ты женат? Ты мне не говорил.

Макс. Нет, я ещё не настолько потерял интерес к женщинам! Мы с Ирой просто друзья!

Юлька (в ужасе закрыв лицо руками). Просто друзья? Такой дружбы не бывает.

Макс. Слушай, ты сегодня просто не в духе. Какая разница! У мужчины должно быть много женщин – это нормально. Ты придаёшь всему слишком большое значение!

Юлька (насмешливо). Значит, мы с тобой больше не «друзья».

Макс. Как скажешь. (Ирине.) Идём, а то на концерт опоздаем.

Макс и Ирина уходят.

Юлька (к Оле). Опять измена. Опять пустота. Мне остаётся только любить того, кто ко мне не придёт.

Оля. Ты всё так сильно воспринимаешь. А сходи-ка лучше на приём к Сонбергу!

Юлька. А кто это?

Оля. Знаменитый психоаналитик. Его даже в Ивановске знают.

Юлька. Ни за что!

Оля. Хуже-то не будет.

Юлька. Хотя… Вдруг он знает какую-то тайну, которая сможет перевернуть всё! Да, я схожу к Сонбергу. Я обязательно схожу. (Снимает со стены Портрет Писателя.)

Оля. Я пойду. Боюсь упустить поезд. Как побываешь у него, - позвони мне! Пока! (Оля уходит.)

Юлька стоит одна на сцене, обняв Портрет Писателя. К ней подходит Смерть Писателя и бережно берёт её за плечи.

Юлька (Резко поворачивается к Смерти Писателя.) Когда уже я буду нужна тому, кто нужен мне?

Смерть Писателя. Перестань, не плачь. Я не могу больше видеть твоих слёз.

Смерть Писателя достаёт из кармана плаща песочные часы, переворачивает их и ставит на стол. Время бежит. Смерть Писателя уходит.

Картина 17

Юлька, Сонберг.

Юлька приходит в приёмную к Эмилю Сонбергу. В руках у неё Портрет Писателя. Посредине приёмной стоит диван, укрытый ковром с венгерским орнаментом. Слева от дивана, со стороны головы пациента, стоит кресло профессора.

Сонберг. Ваше имя?

Юлька. Все зовут Юлькой.

Сонберг. Ваш возраст?

Юлька. 17 лет.

Сонберг . Ложитесь на диван. (Юлька ложится, обняв Портрет Писателя). Вот так. На подушку. Головой ко мне. Что у вас случилось?

Юлька(спокойно и решительно). Я люблю великого человека. Сонберг (улыбаясь). Похвально. …Смело. Что же это за человек? Чем же он так велик?

Юлька. (Перечисляет, загибая пальцы). Он научил меня видеть и слышать людей, он научил меня думать и говорить, он подарил мне красочный мир, цвета и оттенки смыслов, он научил безошибочно чувствовать ложь и любую подделку в жизни!

Сонберг. Отрадно, что он дал вам хорошее воспитание. Это…ваш отец?

Юлька. Нет, мой отец умер, когда мне было одиннадцать лет.

Сонберг. Вот видите: ваше либидо не получило развития, потому что влечение к отцу не было реализовано. Это и послужило причиной появления симптомов. (Довольно потирая руки.) Расскажите мне подробнее о вашем отце.

Юлька. Я ничего не помню о нём.

Сонберг. Тогда, может, это ваш отчим, питающий к вам повышенный интерес?

Юлька(смеясь). Нет, у мен нет отчима.

Сонберг. Или это ваш маленький друг детства? Первые детские исследования, знаете… Тут даже разница полов не так важна…

Юлька. Друг детства? Денис? Он же совершенно туп, двух слов не мог связать. Нет, я никогда его не любила.

Сонберг (несколько теряя терпение). Так кто же он? Какой-нибудь актёр или певец?

Юлька. Да, певец особой эстетики.

Сонберг. Незаконченная эдипальная ситуация часто служит причиной того, что девочки влюбляются в певцов, актёров…

Сонберг. Не путайте моё чувство с сотворением кумиров, елейным идолопоклонничеством, растрёпанно-заплаканным фанатизмом или пылкой подростковой влюблённостью. Чтобы понять моё чувство, нужны: система высоких ценностей, недюжинная образованность и особый угол зрения.

Сонберг. Вы говорите несколько путано. Знаете, мне это напоминает, простите, какую-то секту. Чисто по-человечески я вам не рекомендую связывать себя с подобными организациями. Давайте лучше вернёмся к разговору о вашем отце. Здесь хотя бы можно нащупать какую-то почву.

Юлька. Про него мне совершенно нечего добавить. (Вскакивает с дивана и подбегает к Сонбергу.) Доктор, взгляните на портрет!

Сонберг (глядя на Портрет Писателя, растерянно). Не могу припомнить.

Юлька. Его образы стали именами нарицательными. Его имя знают даже те, кто не прочёл ни одной его книжки!

Сонберг. Так он – писатель?!

Юлька. Да, великий писатель, изменивший всю мировую литературу и эстетику!

Сонберг. (Хитро.) Человек искусства способен так переработать свои личные переживания, что они становятся притягательными для других. И тогда он получает от жизни всё, о чём мог только мечтать: деньги, мировое признание, любовь девушек…

Юлька.Да, его игра слов или заставляет преклоняться, или ставит в тупик. И моя книга о Нём. В ней уже двести восемьдесят семь страниц, а ещё не сказано самого главного.

Сонберг. Самый простой выход – сублимировать энергию либидо в творчестве.

Юлька. Нет, я просто хочу рассказать о своей любви сразу всем. Тогда мир расколется, как грецкий орех, и одна половина будет меня любить, другая – ненавидеть. Потому, что для некоторых Он как рыбная кость в горле.

Сонберг. Тридцать лет назад был у меня один пациент. Он всё мучился со своей рукописью. Сначала велел её сжечь, потом – просил не сжигать, «чтобы хоть когда-нибудь быть услышанным». А вскорости он умер.

Юлька. Очень жаль… (Пауза.) Посмотрите на портрет! Задумайтесь! В сознании каждого присутствует что-то от Него.

Сонберг (глядя на портрет). Вообще, знаете, у него очень знакомое лицо! Где-то в торопливом ожидании что-то бегло пролистывал. Засаленный журнал в очереди к зубному, портному, адвокату? Услужливо протянутую из темноты библиотечных полок увесистую книгу? С дребезжащим ожиданием добытый томик самиздата?

Юлька. А я уверена, что вы читали его произведения во всех перечисленных источниках!

Сонберг. Так вы любите его, потому, что он знаменит?

Юлька(громко, радостно). Нет, потому что он не побоялся сказать на весь мир, что любит меня! Что после этого мне может предложить любой другой — живой — человек?

Сонберг. Вы хотите сказать, что Он, к тому же, мёртв?!

Юлька. Да! Я была поражена не меньше вашего, когда узнала об этом.

Сонберг. Это очень жестоко, я сожалею. Если его уже нет, это сильно осложняет ситуацию. Живой кумир, скажем, поп-артист, мог бы уйти со сцены и кануть в Лету. Здесь же всё сложнее — нет никакой динамики, нет шансов на разочарование. Его смерть для данной ситуации — негативный фактор.

Юлька. Да. Он не имеет на неё никакого морального права. Умер — и всё! Бесповоротно, еще до моего рождения.

Сонберг. Может, вас просто избаловали в детстве, и в погоне за новыми ощущениями вы приучаете себя хотеть невозможного…

Юлька. В детстве?! В моём детстве лишь смерть баловала меня. Мои родные умирали один за другим — бабушка, тётя, отец. А тут еще и он. Его смерть была для меня совершенно невероятна и непонятна.

Сонберг. Я в этом вопросе не хочу быть и не буду нов. Счастье повсюду, оно — в простых вещах, нужно только захотеть его увидеть. (Задумчиво глядит в одну точку и поглаживает бородку.) А вы, на мой взгляд, упорно этого не желаете.

Юлька. (Подходит к Сонбергу.) Мне доводилось желать этого больше всего на свете! (Неожиданно изменившимся голосом, почти шёпотом). А я, доктор, даже боролась с Ним. Вы думаете, я не пыталась излечиться и стереть Его из мыслей? …Но все живые так похожи друг на друга, что норовят слиться в одно неотчётливое лицо.

Сонберг. У вас вообще были отношения хоть с кем-нибудь? Из живых…

Юлька. В детстве я полюбила человека из мира взрослых. Он – единственный был добрым со мной. Он был очень похож на Писателя. Но за его маской скрывалось предательство. Его секретарша была ему важнее, чем я.

Сонберг. И с тех пор вы не с кем не общались?

Юлька. Общалась… А вот недавно я познакомилась с Максом. И он был моей последней надеждой. Мне казалось, у нас много общего. А он изменил мне с безликой девицей, которая… Совсем другая.

Сонберг. Не исключено, что вы ещё встретите кого-то похожего на вашего писателя.

Юлька. Можно продолжить поиск, но мои шансы ничтожны. Великий Писатель – неповторим, а похожих людей слишком мало. Скажите, сколько человек, по-вашему, на сколько миллионов? Сколько тысяч лет пути? Вот, бесконечность. (Показывает дрожащей ладонью знак бегущей бесконечности.)

Сонберг. Сорвите повязку с глаз. Вы всего лишь предпочитаете одной слепоте другую. Именно, бесконечность. (Показывает локтем знак бесконечности.)

Сонберг (Резко.) И вас в вашем возрасте совершенно не интересует половая близость с мужчиной?

Юлька. Я вполне знаю, что это такое. Но в случае с ним это не имеет никакого значения. Это, можно сказать, лишнее.

Сонберг. Нарциссические неврозы, например Dementia praecox, характеризуются отсутствием стремления к сексуальному удовлетворению. Происходит переоценка объекта, объект может стать настолько могущественным, что может поглотить и заместить Я. Это же обречённость!

Юлька. У меня и на руке все линии говорят об обречённости, вот они говорят: «живёт химерами, живёт химерами»… Но пусть, ведь из всех химер эта — самая живительная… Из двух видов слепоты я выбираю особую, избранную, а не общую. Я выбираю повязку в виде венецианской маски, а не в виде носового платка.

Сонберг. Кажется, с внешним миром у вас отношения сложные. В вас нет системности и упорядоченности. Анальный характер у вас явно не получился.

Юлька(громко смеётся). Да, это уж точно! В таком мире никто не сможет быть лучше Его. А от Него, сами понимаете, не уйти и в посмертии!

Сонберг. Но вы же не сможете с ним общаться! Живое, человеческое общение, понимаете!

Юлька. Он часто приходит во снах и пытается рассказать о себе.

Сонберг. Такие навязчивые и свободные от искажений сновидения встречаются в основном у детей. Они дают прямое, неприкрытое исполнение желания. Вам просто очень хотелось его видеть.

Юлька. Что не исключает того, что и он очень хотел видеть меня!

Сонберг. Его влияние на вас очень сильно. Я начинаю думать, что это Месмер!

Юлька. Нет, у Него не встретишь показной мистики. Он верил только в жестокий и неотвратимый Фатум. В его текстах мы можем наблюдать безумие и величие героев, их силу и одновременно слабость, до такой степени переплетённые, что бывает невозможно разглядеть эту тонкую грань…

Сонберг. Ломброзо! Это же Ломброзо — психиатр, создавший труды, осветивший с принципиально новой точки зрения невыразимую грань между гениальностью и помешательством…

Юлька. Для многих он стал изобретателем нового языка, нового миропонимания.

Сонберг. Уж не наш ли это учитель?!

Юлька. Нет-нет. Они с Фрейдом всегда идут рядом, но параллельно, не пересекаясь, они вечные оппоненты. Ваш теоретик избегает духовных понятий, а сталкиваясь с ними и не имея возможности их обойти, он кидается в сторону, как обожжённый.

Сонберг. Кажется, я понял, кто он! Но что вы скажете по поводу самой концепции построения его самого знаменитого романа «Лолита»? Этот роман построен на теории нашего учителя. Он просто пропитан ей!

Юлька. Он обыгрывает Фрейда, насмехаясь.

Сонберг. Но не противоречит ему!

Юлька. Вашему учителю трудно противоречить, потому что он ничего не утверждает. Кстати, доктор, что такое любовь?

Сонберг. Я не знаю. (Спохватывается.) То есть я хотел сказать, что наука пока не дала определения…

Юлька. Мой любимый Писатель – единственный, кто писал о настоящей любви. Любови в идеале её архетипа. Никто ни до него, ни после не умел и не хотел этого. Остальные растоптали её нарочитым утилитаризмом и гордились этим. Все прочие писатели — каждый со своей стороны — убили обожествлённость и вместе с тем демоничность любви. Немногочисленные из более ранних пытались гореть, но редко. К тому же они все так неоспоримо бледны по сравнению с ним. Смешно ставить их фитильки рядом с его пожаром.

Сонберг. Воинствующий эстетизм! Ваша история стара как мир. Людям свойственно думать, что недоступное прекраснее обыденного. У идеалистических субъектов ярче проявляется неудовлетворённость культурой. Либидо способно вступать в войну с самим Роком.

Юлька. Пусть будет так. Кроме того, он образован, интеллектуален и проницателен… Он единственный сумел подцепить ту невидимую подводную часть айсберга моего «я-ощущения», которую до конца я боялась доверить даже самой себе. Он заставлял меня краснеть и плакать слезами умиления…

Сонберг. (слабым голосом). Я могу предложить психоаналитический гипноз, который, между прочим, сильно отличается от обычного. (Шёпотом, про себя.) Если бы меня кто-нибудь любил так! Как бы я хотел быть на его месте!

Юлька. Вопрос очень прост. Скажите: да или нет? Быть ли мне как все. Выходит, я правильно поняла: я должна стать обычной, средней во всем и даже в своей слепоте, я должна научиться обманываться? Опять все общее, опять — добро пожаловать в стадо! Учиться не понимать, не замечать! (Возбуждённо кричит и размахивает руками.) Годами мой любимый Писатель учил меня быть зрячей, а эти люди опять хотят сделать меня слепой! (Уходит.)

Сонберг (в зал). Возможно, это ещё не изученный случай! Как бы я хотел, чтобы меня любили так!

Сонберг молчит и смотрит Юльке вслед широко раскрытыми, увлажнившимися глазами.

Картина 18

Смерть Писателя, Сонберг.

В кабинете Сонберга появляется Смерть Писателя.

Смерть Писателя. А Юлька у вас?

Сонберг. Кто?

Смерть Писателя. Юлька.

Сонберг. А-а-а, девушка, которая мне всё время кого-то напоминала. Да-да. Она только что ушла домой упокоенной, простите, я хотел сказать: успокоенной.

Картина 19