К главке «Набоков о Достоевском».

Когда-то, лет 10 назад, читал извлечения из набоковской лекции о Достоевском. Расстроился и озлился (наверное, в блокнотных или других записях есть и об этом). Неделю назад купил набоковские лекции по русской литературе[92]. Неделю откладывал прочтение. Ходил как кот вокруг горячей каши: опять боялся расстроиться. Наконец, вчера прочел. Конечно, расстроился, но больше всего из-за самого Набокова.

Набоков для меня (как, наверное, и для всего нашего поколения) любовь поздняя, но - любовь.

1. Если б не знал, что это - Набоков, ни за что бы не поверил. Имею в виду мысли. По стилю можно еще угадать.

2. Поражает минимум информированности самого Набокова и минимум информации, которую он сообщает американским студентам.

3. Общее неприятие Достоевского - как художника. Ничего оригинального. Все это было - и посильнее, - у Тургенева, Толстого...

4. Надо прежде всего понять:

а) на чем, на каких фактах основана его предвзятость;

б) почему такая личная неприязнь?

Да, надо прежде всего понять, прежде чем оценивать.

Все отрицательное о Достоевском - в его оценках, повторяю, - неоригинально.

Учесть, что это – лекция. Лекция студентам, лекция американским студентам. Прагматическое просветительство, так сказать. И все-таки, это не на уровне самого Набокова. Ну, а теперь конкретнее. Перечитаем с самыми первыми комментариями.

«Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском.

В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. В “Преступлении и наказании” Раскольников неизвестно почему убивает старуху-процентщицу и ее сестру» (с.176).

Неизвестно почему?! Ответ - и в романе, и в черновиках, которых он явно не знает (и знать не хочет).

. «Не скрою, мне страшно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами» (с. 176).

А не - рядовой?! От Розанова, Шестова, Бердяева, Мережковского... до Гроссмана, Долинина, Бахтина? Всякое бывало между Достоевским - Белинским, Некрасовым, Тургеневым, Толстым... Но зато какие влюбленности, какие проникновения - именно в силу любви.

Достоевский «с детства был подвержен таинственному недугу – эпилепсии» (с.177).

Очень спорно это.

Зато дальше верно:

«Его вторая повесть “Двойник” (1846) - лучшая и, конечно, значительно более совершенная, чем “Бедные люди”, была принята довольно холодно» (с.178).

«Лучшим, что он написал, мне кажется “Двойник”» (с.183)

А тут - редкое понимание.

«Все самые известные сочинения: “Преступление и наказание”(1866), “Игрок”(1867), “Идиот”(1868), «Бесы» (1872), “Братья Карамазовы”) и др. - создавались в условиях вечной спешки: он не всегда имел возможность даже перечитать написанное, вернее - продиктованное стенографисткам» (с.180.)

Стенографисткам? Одно из двух: либо открытие, либо неряшливость. Стенографка была одна-единственная...

А вместо этого насмешливого замечания стоило бы увлечься мыслью: диктовка как ничто лучше отвечало именно художественным особенностям - апокалипсически-лихорадочному стилю Достоевского.

«Бесы» имели огромный успех. Вскоре после их появления ему предложили печататься в консервативном журнале «Гражданин», который издавал князь Мещерский. Перед смертью он работал над вторым томом «Братья Карамазовы» (с.181).

Во-первых «Бесы», к сожалению, не имели огромного успеха (А.Г. жалела, что после смерти Достоевского на складе оставалось что-то около тысячи -уточнить!- невостребованных экземпляров романа.) Да и в печати...

Во-вторых, «ему предложили» не печататься в «Гражданине», а заменить там Мещерского[93].

В-третьих, если бы «работал над вторым томом»! Не успел! В черновиках: nihil. Осталось всего два-три свидетельства о мечте поработать: сам он в предисловии к первому тому; Суворин; какая-то корреспонденция, кажется, в Одессе...

Досадные огрехи предвзятого человека (потому и огрехи).

Еще один:

«Читая речь (о Пушкине -Ю.К.) сегодня, трудно понять причину ее оглушительного успеха»(с.181).

Читаем дальше:

«Влияние западной литературы во французских и русских переводах, сентиментальных и готических романов Ричардсона (1689-1761), Анны Радклифф (1764-1823), Диккенса (1812-1870), Руссо (1712-1778) и Эжена Сю (1804 -1857) сочетается в произведениях Достоевского с религиозной экзальтацией, переходящей в мелодраматическую сентиментальность» (с.181).

«Достоевский так и не мог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов» (с182).

«...не смог избавиться» Давным-давно доказано, он их – «снял» (в гегелевском смысл).

«Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко.

Мне претит, как его герои “через грех” приходят ко Христу, или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского “совать Христа где надо и не надо” (найти! - Ю.К.).[94] Точно так же, как меня оставляет равнодушным музыка, к моему сожалению, я равнодушен к Достоевскому-пророку» (с.183).

Очень важная проговорка (может быть, от такого же равнодушия М.М.Бахтин не услышал музыкальности эпилога «Преступлении и наказания»).

Об «отсутствии описания природы», как и вообще обо всем, что относится к чувственному восприятию.

«Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения... Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник, скажем, Толстой...» (с.183)

Ну, все это исследовано-переисследовано.

Зато – опять попадание:

«но есть в Достоевском нечто еще более необыкновенное. Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашел своего пути и стал романистом» (с.183).

Моя старая любимая мысль, может быть, не так резко выраженная, не в таком абсолютном противопоставлении: не нашел своего пути. Может быть, не нашел себя как драматурга? Да и то: эта «ненайденность» невероятно обогатила его «найденность» как романиста (Л.Гроссман и др. об этом). Не случайно начинал он с трех ненайденных драм[95] (а сколько было планов драматургических уже и в зрелом возрасте). А еще: может быть, одной из причин «сведения счетов» с Белинским был для Достоевского категорический совет=запрет последнего – не заниматься драматургией.

«... обращаясь к художественному произведению, нельзя забывать, что искусство - божественная игра. Эти два элемента - божественность и игра - равноценны. Оно божественно, ибо именно оно приближает человека к Богу, делая из него истинного полноправного творца. При всем том искусство - игра, поскольку оно остается искусством лишь до тех пор, пока мы помним, что в конце концов это всего лишь вымысел, что актеров на сцене не убивают, иными словами, пока ужас или отвращение не мешают нам верить, что мы, читатели или зрители, участвуем в искусной захватывающей игре; как только равновесие нарушается, мы видим, что на сцене начинает разворачиваться нелепая мелодрама, а в книге - леденящее душу убийство, которому место скорее в газете. И тогда нас покидает чувство наслаждения, удовольствия и душевного трепета - сложное ощущение, которое вызывает у нас истинное произведение искусства. Нам ведь не внушают ни отвращения, ни ужаса кровавые финальные сцены трех величайших на свете пьес: смерть Корделии, убийство Гамлета и самоубийство Отелло. Мы содрогаемся, но в этой дрожи есть естественное наслаждение» (с. 185).

Весь этот, действительно, замечательный, глубокий пассаж направлен против Достоевского.

«Просто» у Достоевского свое понимание, что «искусство – божественная игра».

«Мы восхищаемся не гибелью героев, но всепобеждающим гением Шекспира. Я бы хотел, чтобы вы оценили “Преступление и наказание” и “Записки из подполья”(1864) именно с этой точки зрения. Перевешивает ли эстетическое наслаждение, которые вы испытываете, сопровождая Достоевского в его путешествиях в глубь больных душ, всегда ли оно перевешивает другие чувства - дрожь отвращения и нездоровый интерес к подробностям преступления? В других его романах равновесия между эстетическими достижениями и элементами уголовной хроники еще меньше» (185-186) .

Повторение Тургенева, Михайловского (!), Ткачева(!), Толстого... У него, т.е. у Достоевского, - просто «другое равновесие»...

«Я порылся в медицинских справочниках и составил список психических заболеваний, которыми страдают герои Достоевского: I.Эпилепсия <...> II.Старческий маразм <...> III. Истерия <...>. IV. Психопатия <...>” (186-188).

«Медицинские справочники» - ключ к пониманию художественного мира Достоевского! А это - не безвкусица?

Повторение, повторение! Все того же Страхова, Тургенева, Михайловского... Не видит, не слышит Набоков, что Достоевский предусмотрел все эти выпады.

Как не понять, что не душевнобольные, а духовнобольные, - вот его герои, вот их сущность.

Набоков о сцене из «Преступления и наказания»: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».

Вот комментарий Набокова:

«<...> фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе<...> “Убийца и блудница” и “вечная книга”- какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна? « (189)

И дальше:

«Убийца и блудница за чтением Священного Писания - что за вздор!

Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и в сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово, но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово»(190).

Начало, первоначало этой «грубости», этой «безвкусицы», этого «риторического выверта», этого «вздора», «штампа» - Новый Завет, Христос... Христос и Магдалина... Христос и разбойник на кресте...

Что, для «соразмерности» надо было показать, «как она занимается своим ремеслом»?

«Мы должны поверить автору на слово»... Но Набоков не расслышал художественного слова Достоевского: они, Раскольников и Соня - только что, только что совершили свое преступление (почти в одно и то же время) - одна вышла на панель буквальную, а другой - на свою. Одна спасает родных блудом, другой - убийством. И именно потому, что они не закоренели еще, «свежи» в своем преступлении, еще мучаются им, они могли так «странно сойтись». А тут еще Катерина Ивановна...

А раньше, еще раньше, за этим же чтением сошлись Соня с Лизаветой (и обменялись крестиками)... И читают-то они Евангелие, принадлежавшее Лизавете...

А позже Катерина Ивановна умирает на той самой кровати в каморке Сони, куда она Соню-то и уложила...

И это все риторика? «Пошлость»! Да, у Достоевского «пошлостей» - хоть отбавляй, но разогнаны они до космических апокалипсических скоростей.

Набоков: «Кроме всего прочего у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются <...> единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства - это интрига» (188).

Раскольников не меняется?.. Степан Трофимович? (Речь на Празднике и речь перед смертью...) Аркадий Долгорукий? Смешной?...

«Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения» (188-189) .

Воля ваша, читатель - перечитывать и не испытывать прежнего напряжения... Воля ваша - соглашаться или не соглашаться с Набоковым.

Я - не могу. Что я? Не мог Розанов, не могли Гроссман, Долинин, Бахтин...

Я (еще) не знаю, не видел черновиков Набокова (да и есть ли они?), но знаю, видел черновики Достоевского, лет 20 работал над ними, жил в них. И вот мне кажется (рискну об заклад биться), что черновики Набокова - каллиграфичны, Достоевского - хаос.

«Почему Раскольников убивает? Причина чрезвычайно запутанна. <...> Незаметно происходит скачок от честолюбивого благодетеля человечества к честолюбивому тирану-властолюбцу. Перемена, достойная более тщательного психологического анализа, чем мог предпринять вечно торопившийся Достоевский» (191).

Спокойней, спокойней, а то и взбеситься можно... А почему «вечно торопившийся Достоевский» вдруг на много месяцев задерживает сдачу романа? Мало того: сжигает несколько листов и начинает все заново. Да именно потому, что проделывает тщательный психологический анализ.

И вдруг у Набокова очень хорошо и к месту приведена цитата из Кропоткина – о Раскольникове: «такие люди не убивают»( 190-191).

«Записки из подполья»

«Описание клинического случая с явными и разнообразными симптомами мании преследования» (193). «Это квинтэссенция достоевщины» (194). Дальше страниц десять цитирования.

«”Бесы” - роман о русских террористах, замышляющих и фактически убивающих одного из своих товарищей» (209). И это - дефиниция «Бесов»?

«Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники». (211).

А в другом смысле - нельзя? Да, «великий правдоискатель», но – «художественными средствами». Да, «гениальный исследователь человеческой души», но - гениальный художник-исследователь.

«...В каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах» (212).

Ср. Пушкина «Вдохновение». Ср. Достоевский о «Поэте» и «Художнике», о «плане». А по-моему, каллиграф Набоков несравненно более рационалистичен в своих – не топорных, а скальпельных - методах.

Набоков предлагает «исключить» «без всякого ущерба для сюжета вялую историю старца Зосимы, историю Илюшечки» (217).

«Братья Карамазовы» - без Алеши (т.е. и без Зосимы), «Братья Карамазовы» - без Зосимы (т.е. и без Алеши), без мальчиков, без последней сцены у Илюшиного камня? Вспомнил вдруг: Анна Андреевна считала чужеродной для «Преступления и наказания» всю историю Мармеладовых... А откуда тогда взялись бы Соня, Поленька? Какой бы это был Раскольников без сцен в трактире, на поминках, Раскольников без Сони?

Конечно, гениям в каком-то смысле все позволено: Толстому, Вольтеру - ставить крест на Шекспире...

И вдруг опять точно:

Каждый из четырех братьев «мог быть убийцей» (215).

Сорок четыре страницы лекции Набокова о Достоевском после Розанова, Мережковского, Бердяева, Долинина, Гроссмана, Бахтина...

Вот что нелюбовь делает с читателем, даже с таким... Тут и ненависти нет. Есть какое-то предвзятое равнодушие. Однако в искренности-то чувств и слов Набокова разве усомнишься? Значит, как чувствует, так и пишет. Какая-то несовместимость. Объяснить бы ее. Нельзя путать непонимание с неприятием. Можно, как делает у меня в ДРЧ молодой поклонник Достоевского Коля свои списки: вначале – люблю - не люблю, потом понимаю - не понимаю. Но списки проскрипционно-наградные превращаются в списки-задачи.

Противоречия, противоположность, антитеза, контрапункт, диалог... между «художественностью» и «публицистикой» (прежде всего в отношении писателей, поэтов, художников слова...).

Что такое одно и что такое другое? По-моему, «публицистика» - это Слово прямое. А Слово художественное - оно - обиняком. Первое - одномерность, законченность («монологичность» - М.М.Б.) Второе - многомерность, многовариантность, незаконченность, принципиальная незаконченность.

Ср. как Достоевский - и его Версилов, его Подросток - боялись высказаться до конца. Я подбираюсь к Набокову. «Публицистика» Набокова - парадокс!- «публицистика» Набокова как прозаика меньше всего в его лекциях, статьях, интервью. А больше всего? А больше всего - в ...его поэзии. Тут он более всего закончен, одномерен, невариантен.

Ну и уж конечно, об апокалипсическом художественном видении, слышании, изображении Достоевского у Набокова – ни слова, ни намека.

Набоков против - Достоевского- пророка.

Достоевский не раз говорил, не без гордости, что приводилось и «предсказывать будущее»[96].

Набоков эстетически посмеивается: у Достоевского, дескать, детектив и уголовщина. Не понял: Достоевский открыл, что век апокалипсиса и будет детективно-уголовным. Он и стал таким!

Набокову - убежать хочется?! … куда? От уголовщины века - в стилистику?

«Стилистика» - на самом - то деле это стилистика не спасения себя и людей, а стилистика самоспасения - чисто эстетический самообман, если уж очень хочется, то - пожалуйста - гениально-эстетический самообман.

Английские постриженные сады Набокова... да нет-нет и у него вдруг чисто русский взрыв... Себя стесняется. Нельзя без “комильфо”, нельзя открыто выражать свои чувства, неприлично, дескать... И вдруг:

Бывают ночи: только лягу,

В Россию поплывет кровать

И вот ведут меня к оврагу,

Ведут к оврагу убивать.

И пленил-то он, Набоков, всех англичан и американцев и вообще весь Запад, тем, что его английский был русским английским. Русские страсти, якобы усмиренные этим гениальным языком. Все равно - прорвались.

Посмею сказать: безвкусица Набокова (в отношении Достоевского, как и Толстого в отношении Шекспира). А уж, кажется, вот две вещи несовместные: Набоков и безвкусица...

Больше всего не люблю, больше всего боюсь: когда любимые мной ссорятся.

Вчера смотрели спектакль Гинкаса «К.И». (Из «Преступления и наказания»)[97]

Идея - превосходная, актриса - чудо. А все равно сделано не по Достоевскому. Почему? Такую картину можно представить себе (найти) и у Крестовского в «Петербургских трущобах», а главной, специфической глубины Достоевского, многосоставности, многослойности, в сущности, нет.

К.И. потому так - и не раз - надрывно кричит: «Нет на мне грехов, Бог должен простить, а не простит, так и не надо», что - чувствует на себе грех, чувствует себя великой грешницей. Ведь она же на панель толкнула Соню (а не просто судьба ее руками). Грех тем больший, что Соня-то - неродная дочь. А толкнула бы Полечку? Полечка-то – «слаще». Случайно ли и Мармеладов, и Сонечка отмаливают ее?

А как, где умирает Катерина Ивановна? На постели Сонечки. Поразительно: режиссер, возражая мне, сказал: «Она же умирает на улице» - не заметить художнику, режиссеру такую страшную и драгоценную «художественную деталь» (!) Только на секунду смутился и продолжал из-за самолюбия своего, делая вид, будучи человеком несомненно умным и догадливым, что он это и хотел сказать - о вине Катерины Ивановны. Конечно, поскольку текст Достоевского, то кое-какие фразы могли бы навести на эту мысль, но только-только человека знающего, а я ни в одном исследовании, ни в одной инсценировке этого пока еще не нашел, да и у самого с Любимовым это не вышло. Абсолютно убежден: ни один из зрителей этим не обжегся, раз не обжегся сам режиссер и сценарист (в данном случае сын режиссера - двадцатилетний мальчик). Это же и должно было быть лейтмотивом. К.И. и не может никак убежать от своего греха, все время возвращается. И даже горе свое, разрывающее душу, считает, невольно, как бы оправданием...

У Достоевского предельное, запредельное продолжение той линии, которая началась жертвоприношением, пусть несостоявшимся, Дунечки. Мать Раскольникова готова пожертвовать дочерью для сына. Вот почему кричит Раскольников. А чем же, спрашиваю, Дунечкин жребий слаще Сонечкиного? И слова последние Мармеладова, обращенные к Сонечке: «Прости, прости»...

Еще одно маленькое замечание. Во время спектакля «К.И.» вдруг подумал: Анна Андреевна (Ахматова) – не права насчет ненужности Мармеладовской ветви в романе... Что значит Мармеладовская ветвь? А Соня - не мармеладовская? Возможен Раскольников без Сони, как образ, без встречи с Мармеладовым (последний же довод - эта встреча для него)? Нет, что-то тут не так.

А еще никакого впечатления не произвело на режиссера сообщение мое, что «знак» Достоевского для обозначение образа К.И. - вдова Капет[98]. Помню, как потрясло это Игоря Владимирова и Алису Фрейндлих, когда работали над их спектаклем по «Преступлению и наказанию» в Питере.

Как позабыть (это к вине К.И.) о том, что благодаря Лебезятникову, пристававшему к Соне и получившему отказ, Соню выгнали из мармеладовской квартиры, оформили ей желтый билет и домой к родным она только сумерками, пугливо могла прокрадываться? Это же ножем по сердцу ей, К.И. Как позабыть, что и на поминках, на глазах К.И., на глазах у всех кто-то передал Сонечке изображение двух сердец, пронзенных стрелой? И все это под хохот, глумление? И Лужин, и «Амаль Людвиг» обличали Сонечку на этих же поминках.

Идея режиссера – дать только образ Катерины Ивановны под микроскопом художественным, на одной струне сыграть весь роман - превосходная, но музыка Достоевского, сама партитура записана, списана, а потому и исполнена неточно, неверно, не по Достоевскому. Один надрыв без духовной глубины. Это вам не Паганини с его одной струной.

Не в том только дело, что ее, К.И., ждет возмездие - там, но и здесь, с Поленькой. Сколько лет той девочке, которая утопилась из-за Свидригайлова? Или той, на бульваре? Или тем, о которых говорит Раскольников Соне?

И, конечно, режет слух в спектакле омерзительная вульгарность Людви-говна и кое-что похлеще…

А вообще жаль. Упущена, упущена возможность колоссальная.

После спектакля, возвращаясь домой, всю дорогу думал: сделать бы моноспектакль - МАТЬ РАСКОЛЬНИКОВА. Специально для Ии Саввиной, а, может быть и для этой актрисы Оксаны. Не больше часа.

Абсолютно никем не замечено, не услышано: СЦЕНЫ ТИХОГО, НЕ ПРОКЛИНАЮЩЕГО, А БЛАГОСЛОВЛЯЮЩЕГО БЕЗУМИЯ МАТЕРИ . И эта мать - такая вот, и красивая (Достоевский особо об этом: та же Дунечка, только на 20 лет старше) бродит по Петербургу СО СТАТЬЕЙ СЫНА в руках. И со всеми заговаривает, всем ее показывает, радостная, блаженная, а внутри страшно-страшно испуганная, обо всем сердцем догадывающаяся, но обманывающая себя, ушедшая, убежавшая от правды в безумие.

Ведь эта ТИХАЯ СЦЕНА по контрасту же сделана «намечно» с КРИЧАЩЕЙ, ВОПИЮЩЕЙ СЦЕНОЙ безумия К.И. Потому-то она и тихая, потому-то и «намечная»: все отдано на воображение читателя. И что дает для этого письмо? А там слова: «Молишься ли ты, Родя?»

Последняя встреча с Родей: я вот уж который день статью-то твою читаю, да где уж мне понять, но думаю, вот она разгадка вещей! А мы к нему пристаем, «докучаем».

Знала бы она - какая разгадка каких вещей в статейке той. Статьей той и ее участь предрешалась.

Не знаю, но кажется мне, что это единственный в мировой литературе роман такой силы и о МАТЕРЕУБИЙЦЕ, пусть невольном.

«Не на век, ведь еще не на век?..» Вот музыка этой пьесы. Здесь-то та правда, которой она и боится и от которой бежит в безумие. А еще есть скрытое страдание за Дуню: ведь тоже хотела пожертвовать ею, перейти черту, да остановилась. А какие контрасты! Благонамеренная ложь о Петре Петровиче, а потом вдруг: «Пойдите вон!» Боязнь Сони, ревность к ней. Любовь. Тут и часы (которые Раскольников заложил и все боится, что она спросит о них). Тут и крестик. «Я все приглядывалась, что-то не увидела, ни часов, ни крестика. Не разглядела, наверное».

ЮБИЛЕИ ДОСТОЕВСКОГО

Юбилеи.

1881-й, 91-й, 1901-й (?) , 1911, 1921 (дотошнейше выяснить, что делали в эти дни - Ленин, Луначарский, Троцкий и др., что делали поэты Ахматова, Блок, Волошин…), 1931. 1941, 1951, 61, 71, 81,91 (абсолютная невероятность - мой доклад в Колонном зале (11 ноября 1991). Я приглашаю Горбачева - через Черняева, они являются, В.Максимов, Ю.Кублановский, Алесь Адамович... И вот в этом зале, бывшем Дворянском собрании, в котором происходили открытые суды над "врагами народа", где – обернулся - кажется, вон там, в левом окошке сидел Сталин, подслушивая и подглядывая, как всегда, - происходит такое[99].

Опять возвращаюсь к старой идее: собрать всех гениев за одним столом.

Идея гениальная. Только не спешить, но к ней готовить: СОБРАТЬ ВСЕХ ИХ ВМЕСТЕ, ВСЕХ УСАДИТЬ ЗА ОДИН СТОЛ, чтоб все посмотрели ТО, ЧТО С НИМИ СО ВСЕМИ И ЧТО С НАМИ СО ВСЕМИ - П Р О И З О Ш Л О ...

Благодаря вам, НЕСМОТРЯ - на вас. Еще как?.. Хорошо, хорошо. Миллиарды миллиардов, из которых, в теории, вы, гении, мы, гении, они, гении,- только и должны были родиться, чтобы, наконец, все-все понять - и открыть, наконец, - главный путь.

Усадить всех за один стол. Показать им всем, что произошло после них, то ли по их предначертанию, то ли вопреки этим предначертаниям, но, так или иначе, вот - реальный результат...

Ну, что скажете, вы все - от Платона, Христа до сегодняшнего Солженицына, - РЕЗУЛЬТАТ.

Я не знаю главного ответа на этот вопрос. Я знаю только одно: свое, если оно честное и совестливое дело, его-то должно делать до конца. Несмотря ни на что, несмотря ни на кого. Никакой это не героизм - это просто еще не позабытая память о нормальности.

Наше литературное созвездие XIX века.

Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лесков, Толстой... Невероятная плеяда и всего за какие-то 111 лет (Пушкин родился в 1799, Толстой умер в 1910). Здесь какая-то тайна. Невероятная? Небывалая?

А Данте, Петрарка, Боккаччо? Данте родился в 1265, Боккаччо умер в 1375. За 110 лет возведен духовный фундамент итальянской культуры. А Боттичелли, Леонардо, Микеланджело, Тициан? Боттичелли родился в 1445, Тициан умер в 1576. Всего 131 год.

Между рождением Баха и смертью Бетховена ( посередине - Гайдн, Гендель, Моцарт) - всего 142 года. Кант, Гегель, Шеллинг, Шопенгауэр - 136... Какие странные чудесные плодоносные взрывы! Какое гениальное состязание, соревнование гениев... Случайность? Не может быть. Их не было бы друг без друга, но как быть с первыми, с самыми первыми?

Образ: Леонардо - Микеланджело работают рядом, на разных стенах, для одного собора.

Но ведь то же самое и для названных композиторов, философов, писателей.

Да ведь в сущности для всех гениев не было ни времени, ни пространства (расстояния). Все они были современниками и сопространственниками, земляками, землянами.

Зорю бьют... из рук моих
Ветхий Данте выпадает,
На устах начатый стих
Недочитанный затих.
Дух далече улетает..

Все они расписывали - рядом стены одного храма.

Больше всего боюсь одного: не останется ли от всей России только то литературное наше созвездие, ну еще два-три - музыка, поэзия, философия «серебряного века», да еще Булгаков, Платонов, Солженицын... Больше всего боюсь и почему-то острее всего предчувствую это. Неужели вся история России сведется к этим именам, и будет кто-то ездить в нее лишь для поклонения «родным могилам».

Гений - реализованный, воплощенный идеал нации. Гений нации – «путеводная звезда» ее. Точнее всех эту мысль, это чувство выразил Гоголь: Пушкин - это, может быть, русский человек через 200 лет... Пушкин родился в 1799, через четыре года будет 200 лет. Где они, Пушкины?..

Не только, выходит, классики марксизма-ленинизма ошибались насчет сроков...

Достоевский – Чернышевский.

Чернышевский на Достоевском все-таки не споткнулся (полупрезрительно, пренебрежительно принял во внимание), а Достоевский на Чернышевском все-таки споткнулся.

В чем дело? Более глубокий человек. Интереснее относится к менее глубокому. И наоборот.

«Крокодил». Достоевский намертво, начисто отрицал, что имел в виду Чернышевского. Как же я своего брата, каторжного.... Говорил это искренне, с напором[100].

Ужасно, но я не верю. Доказательства. Жена... Мне в брюхе -то критиковать вас легче...Это из самого «Крокодила», а плюс еще оценочки в «Записных книжках» (теперь-то они известны).

Ну, одно из двух: либо ничего не зная о Чернышевском, попал в десятку, либо все знал и не заметил, что попал? Стало быть, еще третье есть: знал и попал. Пародия вышла гениальной, - по форме, по существу, по злобе - кислотно-щелочной. Да ведь, в самом деле, - нечестно.

А какие пародии выдавал на Белинского. И прямо: «Мерзкая букашка»... «Слабоумным старичком, приживальщиков, гувернером был бы сейчас у какой-нибудь барыньки прогрессивной»[101].

В Кармазинове - Тургенев? Тоже ведь отрицал. И как хитро придумал: Тургенев - гигант двухметровый, а Кармазинов у него - коротышка... «Я - не я».

«Всю жизнь за черту переходил». «Натура моя подлая и чересчур страстная». «И знаешь, что неправ, а настаиваешь».

И ведь в 1873 году, когда оправдывался (что я - Фаддей Булгарин, что ли?), ведь, действительно, ни на секунду не сомневаешься вначале, что вполне искренен и даже «кощуном» (от кощунства) себя считаешь, заподозрив его в нечестности. Но факты, факты!.. А, может, и вправду искренен, забыл - вот вам еще одно подтверждение: плохая память = чистая совесть и наоборот.

Чернышевский. «Что делать?» Мало кто помнит, особенно сейчас, когда на Чернышевском любят жирно поставить крест, что Рахметов, роясь в книгах и отбрасывая с пренебрежениям большинство из них, вдруг говорит: «А, вот это хорошо, что попалась...» Попалось вот что: «Замечания о пророчествах Даниила и апокалипсиса Св. Иоанна» Ньютона.

Лет 30 назад я впервые обратил на это внимание. Мой соавтор тогда Женя Плимак не понял, пренебрег - я буквально заставил его найти этот том (Ньютона).

И уж конечно, это прошло мимо внимания В.И.Ульянова, которого, по его собственному признанию, Чернышевский «всего перепахал».

Некролог о Писареве. Никто так не насокрушал, никто так не набедокурил. Долго не мог я понять - почему так люблю его? Да потому, что, проживи он даже чуть-чуть больше ( а если бы десять- двадцать лет),- то какие уроки беспощадные извлек бы он из себя, какие прозрения вперед бросил бы... Не надо его проклинать (Ахматова...). Надо о нем - сострадать. Надо набраться его нерастраченных сил. Его смерть, ранняя, - тоже одна из бед России.

Достоевский это понимал. Или - по крайней мере - предчувствовал. Ну, представьте себе, что Достоевского, «петрашевцев»(!) расстреляли бы все-таки, тогда, 22 декабря 1849 года... Но ведь, быть может, такое случилось с Писаревым. Какие перевороты, какие самоперевороты при такой-то беспощадности к самому себе, при такой-то жестокой совести,- о, Господи, - что бы из него вышло.

Достоевского можно не понять тупо. Но Достоевского можно не понять гениально. В этом весь Писарев. А если бы он еще его и понял, Достоевского, то...

БИБЛИОТЕКА ДОСТОЕВСКОГО. Эпиграф: «Я страшно читаю <...> и сам извлекаю умение создавать...». «Учить характеры (!-Ю.К.) могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно»[102]. (Потом оговорить: учил характеры, конечно, - и из жизни).

Как Достоевский любил читать вслух! Вслух! Как любил «представлять»... Мочалов… Белинский. Да ведь и главное-то в произведениях его не «описание» (Тургенев, Гончаров), а - диалоги, ремарки, чисто драматургические,

Что помните? Что помним? Диалоги: Иван - Алеша, Алеша - Митенька, Иван - черт, Иван - Смердяков, Раскольников - Соня, Раскольников - Порфирий, Раскольников - Свидригайлов, Ставрогин - Тихон, Аркадий - Версилов, Князь Мышкин и... Вот ведь что в памяти. Вот эти огнедышашие диалоги, как будто все вулканы от Везувия до Фудзиямы, - разом взорвались и - разговаривают.

Тайна диалогов Достоевского, помимо всего прочего, в абсолютном знании им мировой драматургии. Диалоги в прозе. Диалоги в драматургии. Диалоги в жизни. Он, едва ли не первый это понял. И вознамерился ликвидировать эту разницу и - почти - ликвидировал ее. Но даже он - не до конца, потому что конец здесь - невозможен.