Понедельник, 26 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

Вчерашнее воскресенье, принесло много беспокойств, и мы до сих пор

взволнованы. Ты уже, наверно, заметила, что ни один день у нас не проходит

без волнений. Утром, во время завтрака мы услышали предупреждающую сирену,

чему не придали особого значения: такое предупреждение означало, что

вражеские самолеты только на побережье. После завтрака я прилегла -- очень

болела голова. Потом, примерно в два часа спустилась в контору. Марго как

раз закончила свои конторские дела, и не успела еще убрать бумаги, как снова

завыла сирена. Мы побежали наверх и вовремя: пять минут спустя стали

стрелять так сильно, что все собрались в коридоре. За выстрелами последовали

бомбы, казалось, что весь дом трясется. Я прижимала к себе чемоданчик --

просто, чтобы за что-то уцепиться, ведь бежать нам было некуда, улица для

нас не менее опасна, чем бомбежки. Через полчаса снаружи стало спокойнее, но

смятение в доме осталось. Петер спустился со своего наблюдательного поста на

чердаке, Дюссель уселся в главной комнате конторы, а госпожа Ван Даан

чувствовала себя безопаснее в директорском кабинете. Господин Ван Даан

наблюдал за налетом с мансарды. Мы решили присоединиться к нему и увидели

возвышающееся над домами густое облако дыма, напоминающее туман. Пахло

гарью. Конечно, страшное зрелище -- такой большой пожар, но опасность для

нас, к счастью, миновала, и мы занялись нашими повседневными делами. Вечером

во время ужина - снова тревога. Еда была очень вкусная, но аппетит у нас

сразу пропал, во всяком случае, у меня -- уже от одного звука. Однако в

течение сорока пяти минут ничего не произошло. Только вымыли посуду, опять

сирены. "О, нет, это слишком -- второй раз за день!" Но наше мнение ничего

изменить не могло, и снова началась бомбежка, в этот раз со стороны

аэропорта. Самолеты то снижались, то взлетали, все гудело, жужжало -- жутко

до ужаса. В какой-то момент я подумала: "Вот упадет бомба, и ничего от нас

не останется".

Представляешь, уже в девять часов я пошла спать, меня просто ноги не

держали. Проснулась с боем часов в пол двенадцатого ночи: и что слышу --

самолеты! Дюссель как раз раздевался, но мне было не до него, и я, вскочив с

кровати, побежала к папе. Потом вернулась к себе, но в два часа --

повторение сценария. Наконец, все затихло, и в пол третьего я заснула. Семь

часов. Вскакиваю в испуге и слышу, что Ван Даан разговаривает с папой. Моя

первая мысль была о ворах. Ван Даан как раз произнес: "Все". Значит, думаю

я, все украли! Оказалось, вовсе нет, наоборот. Замечательная новость, лучшая

за последние месяцы, а возможно, и с самого начала войны: Муссолини сдал

полномочия, и во главе итальянского правительства встал король.

Мы ликовали! После вчерашнего кошмара -- такое потрясающее известие

и... надежда! Надежда на конец, надежда на мир.

Куглер зашел ненадолго и рассказал, что фабрика Фоккера сильно

разрушена. Утром опять сирены и самолеты, я просто задыхаюсь от них, не могу

выспаться, и не могу заставить себя заниматься. Но новость об Италии

продолжает радовать и волновать. Что принесет нам конец года?

Анна

Четверг, 29 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

Я мыла посуду вместе с госпожой Ван Даан и Дюсселем и, вопреки своим

привычкам, поначалу молчала. Но чтобы ко мне не стали приставать с вопросами

-- что такое со мной случилось -- я все-таки начала разговор о книге "Генри

из дома напротив". Я выбрала эту нейтральную и безобидную тему, чтобы

избежать спора. Но просчиталась, и ввязалась в перепалку, только в этот раз

не с мадам, а Дюсселем. Собственно, именно он весьма настоятельно советовал

нам почитать эту книгу. Однако, мы с Марго не пришли от нее в восторг.

Пожалуй, главный герой -- молодой парнишка -- был представлен неплохо, но

все остальное... И вот я сказала что-то об этом во время мытья посуды и,

боже, что началось!

"Тебе ли понять психологию мужчины! Вот ребенка ты еще можешь. И

вообще, ты слишком мала для этой книги, ее даже двадцатилетним читать рано".

(Интересно, почему же он рекомендовал ее нам с Марго?)

А потом Дюссель с мадам принялись атаковать меня хором: "Ты слишком

много знаешь о вещах, до которых еще не доросла, тебя плохо воспитали!

Позже, когда ты повзрослеешь, уже ничего для себя не откроешь и будешь

говорить: ‘Oб этом я двадцать лет назад читала в книгах'. Придется

поторопиться, если ты еще хочешь влюбиться и выйти замуж. Ты уже все знаешь,

вот только практики не хватает!"

Представляешь, каково мне было? Удивляюсь, как я еще сохранила

спокойствие и смогла достойно ответить: "Это ваше мнение, что я плохо

воспитана, но далеко не все с вами согласны!"

Это им-то говорить о воспитании - им, которые только и делают, что

настраивают меня против моих родителей! А их метод воспитания -- никогда не

говорить с детьми на взрослые темы -- конечно, идеальный! Вот они сами и

результат такого метода, а больше доказательств не требуется.

Этим двум людишкам, так подло высмеивающим меня, я бы с радостью

надавала пощечин. Я была просто вне себя и, если бы могла, то непременно

стала бы вести учет дням, которые осталось с ними провести. Но никто не

знает, как долго нам еще сидеть здесь.

А госпожа Ван Даан -- вот это экземпляр! Ничего худшего и придумать

невозможно: зазнайка, проныра, эгоистка. Расчетлива, тщеславна и всегда всем

недовольна. Да при этом еще и кокетничает! Ужасная личность - это ясно как

дважды два! О ней можно написать книгу, и кто знает, может, я когда-то это

сделаю. Зато мадам умеет навести на себя внешний лоск и очень любезна к

незнакомым, особенно к мужчинам. Поэтому на многих она производит ложное

впечатление при первом знакомстве.

Мама считает ее глупой, Марго -- вообще недостойной внимания, Пим --

уродливой в буквальном и переносном смысле. А я после долгого общения с ней

(она с самого начала меня не очень расположила) согласна со всеми тремя,

хотя недостатков у нее гораздо больше. Столько, что бессмысленно обсуждать

отдельные из них, поэтому и начинать не буду.

Анна

P.S. Прошу читателя принять в виду, что автор написанного выше еще

далеко не остыла от гнева!

Вторник, 3 августа 1943 г.

Дорогая Китти!

Политические дела идут как нельзя лучше. В Италии запретили фашистскую

партию, и в разных местах народ вступил в борьбу с захватчиками, часто при

поддержке армии. Почему же они до сих пор воюют с Англией?

Наше замечательное радио сдали властям. Дюссель злится, что Куглер

просто отнес его в назначенный день. Вообще Дюссель в моих глазах опускается

все ниже, сейчас он уже достиг отметки ниже нуля. Все, что он говорит -- о

политике, истории, географии и о чем бы то ни было -- такая ерунда, что

повторить стыдно. Вот несколько его высказываний: "Гитлер не станет

исторической фигурой. Порт Роттердама гораздо больше, чем порт Гамбурга.

Считаю англичан идиотами: почему они не бросят все силы на бомбардировку

Италии?"

А у нас бомбили третий раз. Я сжала зубы и старалась хранить мужество.

Госпожа Ван Даан, всегда твердившая: "Ах, ну и пусть" и "Лучше умереть

мгновенно", оказалась самой трусливой. Сегодня она тряслась, как осиновый

лист, и даже расплакалась. Ее муж, с которым она как раз заключила перемирие

после недельной ссоры, успокаивал ее. До чего сентиментально!

Кошки далеко не всегда приносят счастье, что и доказал наш Муши. Весь

дом полон блох, и их с каждым днем становится все больше. Господин Куглер во

всех углах насыпал желтый порошок, но блохам от него хоть бы что. Мы все

из-за этого нервничаем, и стоит где-то почесаться, сразу мысли о блохах и

попытки разглядеть соответствующие места, например, на ноге или шее.

Оказалась, что наклоняться и вертеться нам не так просто, мы здесь все

отвыкли двигаться, и занятия гимнастикой отнюдь не были бы лишними.

Анна

Среда, 4 августа 1943 г.

Дорогая Китти!

Вот уже год, как мы здесь, в Убежище, и ты много знаешь о нашей жизни.

Но далеко не все, ведь рассказать обо всем просто невозможно! Мы живем здесь

совсем иначе, чем в нормальные времена, в нормальных условиях. Чтобы ты

получила об этом немного больше представления, опишу, как проходит наш день.

Начну с вечера и ночи.

В девять вечера начинаются хлопоты по приготовлению ко сну. Возня

ужасная! Составляются стулья, устанавливаются раскладушки, застилаются

постели, дом полностью преображается. Я сплю на маленьком диване длиной 1.50

метра. Поэтому к нему приставляются стулья. А с кровати Дюсселя убирают все,

что хранится на ней днем -- постельное белье, подушки, одеяла...

В какой-то момент раздается громкий треск: это раскладушка Марго! На

нее взгромождают одеяла и подушки, чтобы спалось не так жестко. Снова шум --

кажется, что разразилась гигантская буря но это всего лишь кровать госпожи

Ван Даан. Ее, видите ли, необходимо подвинуть к окну, чтобы Ее Высочество,

облаченное в розовую ночную рубашку, дышало свежим воздухом.

Ровно в девять вечера Петер освобождает ванную, которая поступает в мое

распоряжение. Я тщательно моюсь, и нередко (правда, лишь, когда жарко)

обнаруживаю в раковине маленькую блошку... Чищу зубы, накручиваю волосы,

обрабатываю ногти, осветляю волосики на верхней губе, и все за какие-то

полчаса!

Пол десятого. Быстро натягиваю на себя халат. С мылом в одной руке,

ночным горшком, бигудями, невидимками и ватой в другой я быстро покидаю

ванную комнату. Частенько меня зовут обратно с просьбой убрать мои черные

волосы, так мило украсившие раковину, но это почему-то не устраивает

следующего "мойщика".

Десять часов. Опускаем шторы, желаем друг другу спокойной ночи. В

течение четверти часа еще слышен скрип кроватей, писк сломанных пружин.

Потом все затихает, если, конечно, верхние не затеяли очередную ссору.

Пол двенадцатого. Скрипит дверь ванной. В комнату проникает тонкий луч

света и вплывает огромный халат. Это Дюссель, завершивший свои ночные

занятия в конторе Куглера. Десять минут он возится, шуршит бумагой

(заворачивает свои личные продовольственные запасы), стелет постель. Затем

удаляется в туалет, откуда время от времени слышатся подозрительные звуки.

Примерно три часа. Я встаю по малой нужде, для чего использую

металлический ночной горшок. Под него подложен резиновый коврик -- на случай

протечки. Стараюсь не дышать: звук напоминает шум горного ручья. Потом

горшок ставится на место, и фигура в белой ночной рубашке (каждый вечер

Марго вопит: "О, эта непристойная рубашка") снова ныряет в постель. А потом

я, по крайней мере, четверть часа прислушиваюсь к ночным звукам. Не

прокрались ли в дом воры, что там наверху, а что в комнате рядом? По звукам

можно определить, спят ли крепко обитатели дома или мучаются бессонницей.

Последнее обстоятельство меня не радует, особенно, если оно касается

представителя династии Дюсселей. Сначала обычно слышатся звуки, похожие на

вздохи рыбы, выброшенной на сушу - раз десять. Затем облизывание губ,

причмокивание, повороты с одного бока на другой и взбивание подушек. Пять

минут тишины и снова знакомая череда звуков. После ее трехкратного

повторения Дюссель, наконец, погружается в сон.

Случается, что ночью в период с часу до трех стреляют. Не успев

сообразить, в чем дело, я обычно вскакиваю с постели. Но иногда не

пробуждаюсь окончательно и повторяю в полусне неправильные французские

глаголы или вспоминаю последнюю ссору "верхних". А когда наступает тишина,

вдруг соображаю, что была перестрелка. Но чаще всего хватаю подушку, носовой

платок, быстро набрасываю халат, влезаю в тапки и бегом к папе! Марго

описала это в стихотворении на мой день рождения:

Как только ночью начинают стрелять,

Перед нашими глазами возникает опять

Платок, подушка и наша девчушка...

В большой кровати не так страшно, разве что, если стреляют очень

сильно.

Без четверти семь. Тррр... Звенит будильник. "Щелк" -- госпожа Ван Даан

нажала на кнопку, и звон прекратился. "Крак" -- встал господин Ван Даан.

Звук льющейся воды в ванной.

Четверть восьмого. Скрип двери. Дюссель направляется в ванную.

Раздвигаются шторы, и в Убежище начинается новый день.

Анна

Четверг, 5 августа 1943 г.

Дорогая Китти!

Сегодня расскажу, как проходит у нас обеденный перерыв.

Пол первого. Вся компания вздыхает с облегчением. Сотрудники конторы -

Ван Марен, человек с сомнительным прошлым и Де Кок -- ушли домой. Наверху

слышен шум пылесоса: госпожа чистит свой любимый и единственный коврик.

Марго с парой учебников под мышкой идет давать уроки "трудно обучающимся

детям", а именно Дюсселю: он как раз относится к этой категории. Пим в

уголке погружается в своего любимого Диккенса, надеясь хоть недолго посидеть

спокойно. Мама спешит наверх помочь другой усердной хозяйке, а я иду в

ванную, чтобы прибрать там, а заодно привести себя в порядок.

Без четверти час. Принимаем гостей. Сначала появляются господин Гиз,

потом Кляйман или Куглер, Беп и иногда Мип.

Час дня. Собравшись все вместе около нашего миниатюрного приемничка и

затаив дыхание, слушаем Би-Би-си. Это единственные минуты дня, когда жители

Убежища не пререкаются друг с другом, даже господин Ван Даан не вступает в

спор с тем, кто передает последние известия.

Четверть второго. Раздача супа. Каждый получает свою порцию, а иногда

еще что-то на сладкое. Господин Гиз уютно устраивается на диване или за

письменным столом -- с газетой, тарелкой и неизменным котом на коленях. Если

хоть один из этих атрибутов отсутствует, он явно не доволен. Кляйман

рассказывает последние городские новости -- никто не умеет это лучше него.

Топ-топ -- Куглер взбегает по лестнице, стучит в дверь и входит, потирая

руки. Он весел и энергичен или наоборот мрачен и немногословен, в

зависимости от настроения.

Без четверти два. Гости покидают нас, чтобы вернуться к своим служебным

обязанностям. Марго с мамой моют посуду. Ван Дааны отдыхают, папа и Дюссель

тоже ложатся вздремнуть, Петер удаляется к себе на чердак, а Анна приступает

к занятиям. Я люблю этот спокойный час: почти все спят, и никто не мешает.

Дюсселю явно снится что-то вкусненькое: это видно по выражению его лица. Но

долго смотреть на него у меня нет времени: ведь ровно в четыре наш педант,

разбуженный будильником, потребует освободить для него письменный стол.

Анна