Янычары опрокидывают свои котелки

Вот как писал об этих молодых воинах Бенедетто Рамберти: "Янычар насчитывается около двенадцати тысяч человек, и каждый из них получает от трех до восьми асперсов в день. Раз в году им выдают голубую ткань неважного качества для пошива формы. Живут янычары в Константинополе в двух казармах. Когда они выступают в поход, по сто солдат отряжается на переноску снаряжения для шатра, по три солдата ведут коня с полной сбруей. Когда янычары стареют или попадают в немилость к султану, их имена вычеркиваются из списков гвардии и они отсылаются на охрану крепостей. Это отстранение от службы не влечет за собой обнищания, те же, кто отличился на войне, получают посты глав местной администрации.

На службу их берут мальчишками. Выбирают тех, кто более здоров, силен и ловок, а также более жесток, чем человечен. Подростков обучают старые опытные воины. На них зиждется сила и стойкость турецкой армии. Из-за того что янычары вместе живут и упражняются в военной сноровке, они становятся консолидированной силой и производят ужасное впечатление".

В этом описании янычар итальянцем уже подмечены зачатки их мятежного духа. Единственный комплект одежды, который они получали в течение года, должны были сами стирать и чистить, мелкие деньги, на которые должны были ежедневно покупать суп и хлеб, суровая дисциплина и тренировки во время пребывания на казарменном положении в городах – все это могло быть компенсировано только грабежом во время военной кампании или вознаграждением за отличие в боях.

Но в последние три года султан не водил их в военные походы.

Кроме того, ветераны помнили, как им было запрещено грабить цитадель рыцарей на Родосе. Они были недовольны возвышением грека Ибрагима из закрытой школы через головы заслуженных пашей. Проводя слишком много времени в казармах, ветераны подсчитывали, сколько женщин или еды можно купить на жалованье Ибрагима размером в двадцать четыре тысячи золотых венецианских дукатов. За двориком Айа Софии они видели новую роскошную резиденцию Ибрагима, возвышавшуюся над пустым ипподромом.

Пока Сулейман находился в городе, янычары сдерживали недовольство. Но обиды молодых воинов вновь взыграли, когда он выехал зимой поохотиться в Адрианополь, покинув их вопреки традиции и прихватил с собой весь состав Дивана. Ибрагим в это время рыскал по Египту.

Не выдержав холода и скуки, янычары, охранявшие сераль, выбросили свои котелки и высыпали на улицы. Вооруженные кремневыми ружьями, железными дротиками, луками и саблями, они поджигали дома, грабили еврейские лавки близ крытого рынка и ворвались в новый дворец Ибрагим-паши.

Сулейман сразу же помчался на юг. Но чтобы не пробираться в сераль по улицам города, заполненными мятежниками, направился в летний домик на азиатском берегу Босфора.

Высадившись с барки, он пошел в сопровождении нескольких охранников в пустынный зал приемов, располагавшийся близ казарм янычар. Затем вызвал к себе командиров молодых воинов. С командирами ввалилась масса солдат. Некоторые из них обнажили ятаганы, раздались нестройные выкрики. Возникла опасность, что янычары набросятся на охрану султана.

Сулейман обнажил свой меч. Зарубил солдата, стоявшего к нему ближе всех, ранил другого. Раздался глухой звук от удара клинка, и все смолкло. Увидев на ковре кровь, мятежники сложили оружие.

Они получили суровое, но справедливое наказание. Были казнены ага янычар и зачинщики мятежа. Солдаты вернулись в казармы и продолжили службу.

Но после того как растаял снег и появилась свежая трава, Сулейман приказал бить в походные барабаны. Ему ничего не оставалось, кроме как вести армию на завоевание новых земель.

* * *

С башни своего дворца Марко Меммо наблюдал через залив Золотой Рог знакомую картину военных приготовлений. Когда же из Египта морем срочно вернулся Ибрагим, посол понял, что начинается полномасштабная и скорая военная кампания. Шпионы подтвердили его вывод. Они сообщили также, что продовольствие и снаряжение доставляются к северным горам, что означает намерение турок двигаться через Дунайские ворота. Мессер Марко заметил про себя, что Диван подписал договор о взаимопомощи с Польшей. Такой договор уже действовал с республикой Венеция. Таким образом, ни поляки, ни венецианцы не могли помешать туркам в их предприятии. Меммо озадачил Луиджи Гритти вопросом – какие территории расположены к Венеции и Польше ближе всего? Конечно, Австрия, Богемия и Венгрия.

И все же его превосходительство не был уверен в своих выводах. Поскольку лишь один человек мог разрешить его сомнения, он направился в карете вверх по берегу Босфора, туда, где находился небольшой дворец Гритти с террасой, выходившей к бухте. Конечно, Гритти теперь был драгоманом Порты, получавшим жалованье от визиря, но посол полагал, что незаконнорожденный не станет вводить его в заблуждение, поскольку речь идет о безопасности Венеции. Посла раздражало то обстоятельство, что он вынужден искать подтверждения своим предположениям о намерениях турок у авантюриста.

Гритти приветствовал гостя на террасе, не удивившись его появлению:

– Никак пошло очередное донесение во дворец дожа?

Меммо заметил, что на запястье хозяина дворца сияет браслет с крупным изумрудом. Решив не конфликтовать с Гритти, он дружелюбно кивнул:

– Вы видели, как отошел галиот, пришвартованный к нашей барке?

– Нет, ваше превосходительство, я догадался об этом, потому что вижу вас в своей скромной обители. Что касается вашего донесения, то оно, видимо, о том, что султан и турецкие аскеры двинулись к Дунаю?

В этом посол не собирался признаваться. Не стоит заходить слишком далеко в доверии к Гритти.

– Синьор, я располагаю лишь отрывочной информацией. Говорят, три года перемирия настолько воодушевили венгров, что почтенный архиепископ Пауль Томори и, пожалуй, несколько неосмотрительный граф Франжипани атаковали турок своими войсками. Кажется, без успеха. – Выдержав паузу, Меммо многозначительно добавил:

– Венеция не так далеко от Дуная.

Гритти понизил голос:

– На этот раз цель турков – не Венеция.

Напрягая слух, чтобы уловить слова Гритти, произнесенные шепотом, Меммо кивнул в знак понимание. Раз Венеция не является целью похода турок, значит, они идут на венгров. Ах, если бы только можно было доверять этому ублюдку! Внезапно посол решил испытать собеседника другим способом:

– Вы говорите как сын сиятельного дожа Андреа Гритти или как драгоман Ибрагима?

Темные глаза Луиджи приобрели насмешливое выражение.

– Разве я не то и другое?

– Во имя льва святого Марка, скажите, для чего вы служите туркам?

Гритти указал на террасу, блеснув при этом изумрудом на запястье:

– Я доволен моим новым домом. И кроме того, разве вы забыли о моем интересе к Сулейману?

– Не могу вас понять.

– А я и не ожидаю этого от вашего превосходительства. – Гритти бросил взгляд на свое запястье. – Возможно, именно Сулейман принесет мир народам.

Предостережение у Мохача

Могла ли Европа жить в мире? Ведь ее терзал страх, гораздо больший, чем страх перед вторжением турок. Этот страх выдавали по ночам крики на улицах и на дорогах. Он выражался в новом запретном слове: «Бундшух» ^[2].

Что могло более достойно и очевидно послужить символом власти, нежели участие императора Священной Римской империи в заседаниях конклава германских князей и прелатов в цветущем городе Вормсе? Город был расположен в самом сердце Европы, в центре христианского сообщества.

Император Карл V начал заседать там ранней весной пять лет назад, слушая речи участников конклава на латинском языке, который он понимал с трудом. Император был охвачен тройным страхом, отвлекавшим его от торжественных выступлений на латинском. Во-первых, в его родном испанском королевстве еретики-мориски ^[3] собирались сопротивляться его решению обратить их в христианство или выселить, согласно рекомендациям кардинала Ксименса. В Арагоне, Гренаде мавританцы бродили вокруг крепостей, из которых они были изгнаны… Во-вторых, упрямый Франциск накапливает силы, чтобы напасть на империю Карла… В-третьих, здесь на заседании конклава брюзжащий коренастый монах Мартин Лютер отказался изменить свои писания, утверждая, что сделать этого нельзя, так как они записаны им по внушению Господа…

Другой оратор, некто Иероним Балбус, выступил с обращением, продиктованным его собственным страхом. Прибыв с дальних восточных границ империи, он, мадьяр, кричал:

– Кто остановил турок, рвавшихся в своем безумии в Европу? Венгры. Кто охладил переполнявшую турок ярость? Венгры. Кто предпочел навлечь на себя все силы наступающих варваров, нежели позволить им открыть путь в другие европейские страны? Венгры! – Балбус утверждал: если бы венгры не встали стеной на пути нечестивых завоевателей, христианское сообщество подверглось бы вторжению, возникла бы угроза существованию ряда германских и итальянских княжеств. И заключил:

– Однако сейчас венгерское королевство так ослаблено, а его подданные столь удручены, что они не в состоянии долго противостоять туркам, если не получат помощи от Запада.

Балбус выступил в Вормсе. Вслед за ним произнес несколько слов Лютер. В них содержалась ересь о том, что только один монах мог быть воодушевлен словом Божьим. Против него в Вормсе был вынесен эдикт. Но когда Лютер спешно покинул зал заседаний, вокруг него сомкнулись защитники – немецкие рыцари и бюргеры. Они подняли сжатые кулаки в жесте приветствия, характерном для ландскнехтов. Затем срочно вывезли Лютера из города и укрыли от опасности.

Вскоре по дорогам, ведущим в Вормс, пронеслись призывы к восстанию:

– Бундшух, Бундшух, Бундшух… – Призывы исходили от протестантских рыцарей, бюргеров и крестьян.

* * *

Возможно ли было оказать вооруженную помощь Венгрии в такой обстановке? Император Священной Римской империи рассеянно дал письменный ответ Балбусу, предоставив венграм решать самим, защищаться им от турок или заключить с ними перемирие «с учетом того, чтобы оно не компрометировало и не наносило ущерб католической вере или христианскому сообществу».

Ранее, как известно, Венгрии не было оказано никакой помощи, а Белград капитулировал перед турками.

* * *

Пятью годами позже, 28 августа 1526 года, в придунайских областях прекратились дожди. Но паводок на реке продолжался, включая ее колена вокруг Вены и меньшей по площади венгерской столицы Буды. От Буды река текла прямо на юг через обширную венгерскую равнину до тех пор, пока не сливалась с Дравой. Здесь она снова меняла направление, неся свои воды на восток через холмы за Белградом. Как раз это восточное нижнее течение реки было взято турками под свой контроль пять лет назад.

Сильные дожди превратили берега реки в болота. Потекли грязевые потоки.

В том месте, где находились дома деревни Мохач, крыши которых покрывала красная черепица, на берегу реки расположилась лагерем венгерская армия и некоторые формирования добровольцев. Перед военным лагерем примерно на шесть миль к югу вплоть до гряды поросших лесом холмов простиралась заболоченная равнина. Она называлась Мохачским полем. 28 августа венгерская армия занимала местность по верхней кромке поля.

Она собралась там, дабы защитить Европу. Но позади армии на континенте происходили конфликты и дрязги. Английский король Генрих VIII пообещал ссудить определенную сумму денег на нужды обороны. Король Франции, схваченный в Павии и заточенный в тюрьму в Мадриде императором Карлом, не имел ни малейшего желания помогать империи. Сам Карл был вовлечен в начавшуюся борьбу между католиками и вооруженными лютеранами. В Германии восстало крестьянство, которое ошибочно приняло Евангелие в интерпретации Лютера за призыв к борьбе за свободу.

Относительно турок Лютер провозглашал:

– Сражаться против турок – все равно что выступать против Господа, который уготовил нам розги за грехи.

Простой люд, впервые познакомившийся с текстом Библии, смутно воспринимал нашествие турок как эпизод из Книги откровения.

Папа Клемент VIII резко осудил Лютера, однако втайне больше желал гибели Габсбургам во главе с Карлом, нежели возвышения их во власти. Младший брат Карла Фердинанд был занят дворцовыми интригами в Вене и не желал связываться с обеспокоенными венграми. Позже Габсбурги созвали родственный конклав в Шпейере. Он состоялся 28 августа, обсуждали, как объединить силы для отражения турецкого нашествия. Это было за день до битвы при Мохаче.

Ближе к Мохачу повторялись те же дрязги и конфликты в более мелком масштабе. Не то чтобы венгерские князья и бароны были чересчур беспринципны или, выражаясь по-новому, следовали принципам Макиавелли. Просто в условиях нависшей угрозы они стремились обеспечить свое благосостояние и переложить возможный ущерб на своих политических соперников.

Наибольшую ответственность за оборону Венгрии нес ее король, обходительный молодой человек по имени Лайош, весьма сильно увлекающийся рыцарскими турнирами и охотой. Лайош был непопулярен в народе из-за своего польского происхождения и потому, что правил также в Богемии, предпочитая проводить праздники и торжества в благоустроенной Праге, а не в унылой Буде. Кроме того, Лайош был женат на Марии Габсбургской, сестре Карла и Фердинанда. Население, особенно богемцы, не любили «немцев» из Дома Габсбургов. А сама Мария, постоянно занятая дворцовыми развлечениями, была недовольна тем, что военные приготовления срывают праздники, которые она наметила.

Вдобавок ко всему, между католической венгерской знатью и прагматичным богемским бюргерством существовали религиозные расхождения. В Праге все еще имело влияние радикальное учение Яна Гуса. Там же многие бюргеры обращались к учению Лютера.

Еще более глубокими, чем религиозные расхождения, были противоречия между знатью и крестьянством. Полуголодные крестьяне восставали против своих угнетателей всего лишь несколько лет назад, но сознание знати будоражил страх перед новой жакерией.

В результате королевская партия, то есть армия под Мохачем под командованием короля Лайоша, почти целиком состояла из дворян и их кавалерии.

Простой же венгерский люд собрался под знамена некоего Януша Заполни, трансильванского магната, возглавившего то, что можно назвать националистической партией.

Армия Януша Заполяи подходила с востока, но весьма медленно и с большой неохотой. Основная богемская армия также продвигалась вперед на западе, но с задержками, поскольку состояла в основном из пеших солдат, не желавших объединяться с конными дворянами.

Между тем турецкая армия двигалась к полю боя у Мохача под единым командованием Сулеймана, хотя ей нужно было преодолевать паводки на реках и брать сильно укрепленные города. Ее заметили утром перед боем на линии поросших лесом холмов у нижней кромки поля…

В венгерском стане было столь же много планов будущего сражения, сколь военачальников. Молодой Лайош откровенно признался, что не знает, как руководить битвой, но обещал сражаться храбро. Только один человек из предосторожности предложил отступить и, укрывшись в Буде, дожидаться прибытия солдат Януша Заполяи и богемцев. Это был епископ Вараздина, ранее не участвовавший в войнах. Другие отказались отступить или оставить плодородную венгерскую равнину на разграбление турок.

Профессиональный военный по имени Ганнибал из числа четырех тысяч немецких наемников, нанятых на субсидии Генриха VIII и Клемента VII, предложил оборудовать за частоколом артиллерийские позиции. (Команда копьеносцев, в которой он служил, привыкла располагаться в такой диспозиции.) Другой опытный командир, польский доброволец Гномский, предложил соорудить оборонительный рубеж из повозок. (Раньше 1500 его пехотинцев не без успеха использовали повозки).

Венгерские дворяне пренебрегли этими предложениями. Их рыцари и легкая кавалерия гусар были приучены атаковать противника. С их точки зрения, было бы трусостью и ошибкой стоять неподвижно, подобно крестьянскому ополчению, и ждать нападения противника.

Преподобный архиепископ Томори, у которого был многолетний опыт борьбы против турок в нижнем течении Дуная, согласился, что необходимо атаковать, если сражение состоится. Большую часть турецких войск, пояснил он, составляет легко вооруженная кавалерия, которая может быть рассеяна налетом закованных в латы, тяжело вооруженных христиан, особенно утром в день Святого Януша.

Наконец вечером военачальники в Мохаче выбрали одним из командующих на утро архиепископа Томори. Напрасно мужественный архиепископ доказывал, что у него нет опыта командования армией. Другим командующим был избран некий Палатин.

Новые командующие договорились, что немецкие наемники и артиллерия останутся в лагере, как и советовал Гномский. Там же в резерве должны были находиться король Лайош и его ближайшее окружение. Между тем первая боевая линия войск должна была начать атаку. Таким образом, каждому, за исключением поляка, было позволено заниматься всем, чем он хочет.

Услышав это, епископ Вараздина прошептал на ухо Лайошу:

– А в Риме его святейшеству папе лучше заняться канонизацией двадцати тысяч венгерских мучеников за веру.

На следующий день общее число потерь действительно составило почти 20 тысяч человек, включая самого епископа. Почти вся армия была разгромлена. (Количество христианских воинов в Мохаче достигало, возможно, 25 тысяч человек. Точное число неизвестно. С другой стороны, численность турецких войск была чересчур завышена европейскими хроникерами, которые приводят круглые цифры от 100 до 300 тысяч солдат. В Мохаче архиепископ Томори оценивал численность турок в 70 тысяч. Вероятнее всего, боевые силы турок состояли примерно из 9 тысяч янычар, 7 тысяч сипахи и 30 тысяч рекрутов из Европы и Азии – в целом 46 тысяч человек. Возможно, было столько же акинджи – фуражиров, строителей и другого обслуживающего персонала. До Мохача турецкая армия совершила переход в 600 миль из Константинополя и, должно быть, по пути оставила часть своих сил для гарнизонной службы в населенных пунктах и выполнения задач по снабжению войск.) Она была обречена на гибель не столько отсутствием опыта, сколько конфликтами между европейскими дворами.

Что касается венгров, то их кавалерия была храбра и достаточно грозна. Мадьяры, происходившие из азиатских степей, были лучшими наездниками в Европе.

В тот день Святого Януша первая линия венгров смяла наступавшие турецкие войска. Атакующие ударили в центр Азиатской армии и прорвались сквозь него в рукопашной битве.

В этот момент Палатин поскакал на коне через лес назад в расположение резервов, ожидавших в лагере. Добравшись до штандарта короля Лайоша, он крикнул, что сражение еще не выиграно. Молодой король сразу же отдал приказ наступать и повел резервы в бой, оставив в лагере немецких копьеносцев и артиллерию. Король и резервисты галопом добрались до вершины холма и спустились по его склону на место, где началось сражение.

Кажется, никто, кроме архиепископа Томори, не заметил на фланге турецкие войска, заходившие со стороны реки в тыл. Венграм не приходило в голову, что две боевые линии дисциплинированного противника просто расступились, пропуская их.

Третья боевая линия турок не стала расступаться перед ними. В ней находились скованные цепью тяжелые орудия, массы янычар и сам Сулейман с охраной, усиленной сипахи. На эту линию наткнулись первые подразделения атаковавших венгров, рассеиваясь под артиллерийским огнем и задыхаясь от порохового дыма. Их кони стали неуправляемы. И прямо в мятущуюся массу войск повел свои резервы молодой Лайош.

Обескураженные венгры попытались навести хоть какой-нибудь порядок в своих рядах. Но они были атакованы с обоих флангов кавалерией противника. Венгры сбивались в отдельные группы, их тяжеловооруженные всадники утопали и скользили на болотистой почве. Они пытались выбраться из облака удушающего дыма и покинуть поле битвы верхом на выбившихся из сил лошадях.

Уйти с поля боя удалось лишь нескольким эскадронам легких гусар. Погибли два архиепископа, шесть епископов, офицеры королевской гвардии и пятьсот дворян. Вместе с ними пало на поле битвы их окружение, состоявшее из «простых, добрых людей». Месяцем позже было обнаружено тело Лайоша. Оно глубоко увязло в грязной канаве.

В промежуток между тремя часами дня и закатом, когда Сулейман приказал горнистам дать сигнал о прекращении сражения, сложили свои головы самые знатные люди Венгрии.

Вот строки из дневника Сулеймана:

* * *

"29 августа. Мы стали лагерем на бывшем поле битвы.

30 августа. Выезжает султан. Приказывает солдатам привести пленных в шатер совета.

31 августа. Султан, сидя на золотом троне, принимает приветствия визирей и военных. Казнь двух тысяч пленных. Дождь льет как из ведра.

1 сентября. Секретарь по европейским делам получает приказ похоронить трупы.

2 сентября. Остальные в Мохаче. Захоронено 20 тысяч пехотинцев и 4 тысячи закованных в латы всадников венгерской армии".

Открытие коридора

Армии казалось, что новые территории завоеваны благодаря счастливой звезде Сулеймана. Ведь никогда раньше правоверные не добивались такой победы и таких трофеев всего за два часа. Извещения Сулеймана о победе, разосланные в самые далекие земли – от Каира на Ниле до татарского хана в Крыму и управляющему Мекки, укрепляли веру военных в то, что удача сопутствует султану. В извещениях говорилось: «Милостью Аллаха моим доблестным армиям дарована победа, не имеющая себе равных».

Несомненно, Сулейман был обрадован и, возможно, несколько озадачен неожиданным переломом в сражении при Мохаче. Особенно его радовало то, что Ибрагим выдержал свой первый экзамен в качестве визиря вполне успешно. Изобретательный грек оказался блестящим организатором. Его белый тюрбан с золотой каймой оказывал мобилизующее воздействие на войска, даже когда венгерская кавалерия осуществила прорыв всего в нескольких ярдах от султана… Внутренне Сулейман, однако, не верил, что победа при Мохаче была достигнута благодаря удачному стечению обстоятельств. Он гораздо яснее, чем впавший в эйфорию Ибрагим, понимал, что успех пришел к туркам благодаря ошибкам христиан.

Султан задумчиво смотрел на массивную голову одного из них, голову архиепископа Томори, брошенную к его ногам услужливым меченосцем.

Итальянец, находившийся в это время рядом с Сулейманом, пишет, что султан выглядел «мертвенно-бледным.., казалось, он не был наделен большой физической силой, но я заметил, что у него очень сильная рука, когда целовал ее. Говорят, что он способен натягивать тугой лук гораздо лучше, чем другие. Сулейман меланхоличен, любит женщин, свободно мыслит, горд, быстр и иногда весьма мягкосердечен».

В те дни, когда под дождем хоронили трупы погибших на поле брани при Мохаче, султана занимала проблема – что делать с Венгрией. Она требовала быстрого решения, поскольку осенние ночи становились морозными и сходила трава, служившая кормом для табунов лошадей. Однажды Сулейман остановил проходившего мимо воина и попросту спросил у него:

– Послушай, старик, что нам делать дальше? Вопрос не удивил воина. Если бы его мучили сомнения, он мог бы изложить их этому молодому человеку, опоясанному мечом Османов, придя в шатер Совета.

– Позаботьтесь не рубить сук, на котором сидите, – ответил он.

Собеседник высказал султану лишь то, о чем толковали солдаты у ночных костров. Приказ Сулеймана армейским частям оставаться в местах дислокации после битвы был чрезвычайно суров. Вся армия, за исключением личной гвардии Сулеймана, стремилась к одному – после разгрома гяуров наведаться в венгерские деревни в округе.

Это не было страстью к грабежу. Это была необходимость. Древний обычай побуждал турецких феодальных рекрутов реквизировать в «зоне войны» материальные блага, раз подвернулся случай. Если бы Сулейман противился этим реквизициям, он действительно срубил бы сук, на котором сидел. Во всяком случае, так думал тымарджи – феодальный всадник.

Этот конкретный тымарджи, вероятно, был земледельцем. Возможно, у него было земельное владение на равнине с красноватой почвой близ Алеппо – с виноградником и хлебным полем, несколько лошадей на пастбище. Ранней весной он экипировал себя и несколько своих всадников. Чтобы явиться к командиру, проделал путь длиной более чем в 600 миль и столько же до поля битвы близ Мохача. Во время похода тымарджи должен был обеспечивать своих солдат и кормить лошадей. (Военнослужащие регулярной армии султана и командиры рекрутов получали определенное жалованье и паек, но, как правило, вне падишахства им приходилось питаться за свой счет).

Только ранней зимой, когда его слугами будут собраны хлеб и виноград, этот тымарджи, если позволит Аллах, сможет слезть с коня у своего дома. Если же он не привезет с собой горсть серебра, несколько сатиновых платьев и парчу для женщин, зима будет скудной. С другой стороны, если он спешится у дверей своего дома с золотыми монетами, серебряными подсвечниками или с драгоценным камнем, который можно будет продать в Алеппо на базаре, его семья будет им гордиться перед соседями. Нет, султан не должен обделять его семью ради гяуров!

Если таковы были потребности тымарджи, то у фуражиров – акинджи они были намного больше. Христианские хроникеры называли их алчными волчьими стаями турецкой армии.

Помимо острой нужды этими людьми руководил слепой фанатизм. Дервиши, шедшие вместе с армией и читавшие молитвы перед сном, радостно пели и танцевали после победы. Они распевали стихи из книги пророка: «Правда в Аллахе.., те, кто верили и совершали богоугодные дела, те на верном пути.., для них сады Эдема, под сенью которых текут реки. Они наденут браслеты из золота и будут носить зеленую шелковую одежду и ценную парчу.., благословенна их награда!»

Хотя дервиши пели о награде после смерти, турецкие фуражиры, часто происходившие из палаток бедуинов в пустыне, относили посулы пророка к бурным рекам на земле венгерских гяуров и парчовым накидкам горожан.

Кроме того, турецкие феодальные рекруты ожидали, что завоеванная земля будет передана некоторым из них во владение. Это была плодородная земля. Старый обычай требовал, чтобы такая земля в «зоне войны» была разделена. Своя доля причиталась султану, слугам шариата, большинству участников завоевательного похода, которые должны были охранять новые границы. Однако султан Сулейман, кажется, был не склонен следовать древнему обычаю.

Вместо этого он запретил жечь деревни и разрушать города. Хотя, правда, и не настаивал на своем запрете, когда его обходили. Единственный приказ, которому в те дни армия подчинялась беспрекословно, заключался в том, чтобы щадить жизни женщин и детей. Самые юные и привлекательные из них уводились в рабство для использования в качестве служанок или для продажи.

Таким образом, волна террора прокатилась по Венгрии от Карпат до боснийских гор.

* * *

На следующей неделе Сулейман совершил восхождение от берега Дуная к Буде. Пока он ехал к венгерской столице, армия поразительно сокращалась. Командиры получили разрешение штурмовать маленькие серые замки, которые сторожили, казалось, каждую деревушку на земле гяуров. После захвата замков турки грабили и деревни. Кавалерийские отряды в поисках провианта вторгались на новые территории. Возвращаясь назад, они тащили за собой повозки, груженные награбленным имуществом, ячменем, сеном. Полк янычар узнал о еще нетронутом городе за каменными стенами и немедленно помчался к нему. Однако этот быстрый маневр не дал ничего, кроме возможности узнать, что в городе уже побывали акинджи, оставив дымящиеся развалины, разграбив все, что можно было унести. Некоторые шайки акинджи уже совершили рейды в Австрию, находились в пределах видимости Вены.

Из артиллерийских обозов исчезли пушки. Они были изъяты турками, которые сгоняли массу крестьян в импровизированный укрепленный лагерь, окруженный связанными цепями повозками. Затем турки обстреливали этот лагерь из орудий. Когда люди запирались в массивных каменных церквях, эти церкви предавались огню.

После поражения при Мохаче в Венгрии не осталось людей, способных организовать сопротивление завоевателям. Вдова Лайоша II Мария спаслась бегством под защиту крепостных стен Вены. Богемская армия медленно отступила к своим границам. Януш Заполяи увел свои вооруженные формирования крестьян в Восточные горы, чтобы оттуда осторожно следить за передвижениями турок.

Когда Сулейман добрался до небольшого столичного города Буды, расположенного на берегу реки, там остался только простой народ. Султану вынесли ключи от ворот, и он приказал не грабить и не разрушать город. Несмотря на это, во время вступления армии в Буду начались пожары.

В дневнике Сулеймана 14 сентября была сделана следующая запись:

* * *

«Несмотря на принятые султаном меры, в Буде возник пожар. Первый визирь торопится ликвидировать огонь. Ему не удается это».

* * *

Буда полностью сгорела, за исключением замков и парка, где Сулейман сделал привал.

Там он обжился, пользуясь во время охоты соколами, которые принадлежали прежним владельцам парка. Там же отметил наступление мусульманского поста и поразмышлял о судьбе Венгрии. Когда султан оставил это место, на барки были погружены два осадных орудия, отбитых венграми еще у Мехмета Завоевателя. Они были отправлены в Константинополь. А самому Сулейману досталась великолепная библиотека великого гуманиста, бывшего самым выдающимся из венгерских королей, Матиуша Корвинуса. Книги были упакованы и отправлены вниз по Дунаю. Ибрагим настоял на реквизиции трех греческих статуй – Геркулеса, Аполлона и Дианы, запретных для мусульман, которым Коран не позволяет изображать человека.

В Константинополь были отправлены и бездомные евреи Буды. Покидая дворец венгерских королей, Сулейман распорядился, чтобы его оберегали от какого-либо ущерба, и в то время искренне не хотел этого.

В армии уже оживленно обсуждали его предполагаемые планы относительно Венгрии, которые вызывали всеобщее недовольство. Завоевав большую часть страны, султан не собирался распорядиться ею хотя бы так же, как обошелся с Родосом. Он не намеревался сделать Венгрию провинцией Османской империи, а самих венгров – одним из своих национальных меньшинств. Вместо этого готовился покинуть страну. И армия не понимала почему.

Конечно, Венгрия султану нравилась. В его дневнике упоминаются ее «озера и великолепные степи». Обширная, плодородная венгерская равнина орошалась водами рек, стекающими с окутанных облаками гор. Сюда не раз наведывались кочевые племена Востока, от гуннов во главе с Аттилой до монголов Золотой Орды. Мадьяры сделали это место своим домом. Султан же бросает его.

Историограф этого завоевательного похода Кемаль Паша-заде выдвинул в осторожной форме причину ухода султана из Венгрии, сопроводив, как обычно, свои доводы цветистыми выражениями: "Еще не пришло время для ислама владеть этой провинцией, не наступил день, когда бы герои Священной войны удостоили эту равнину чести быть им полезной. Ведь небезосновательно мудро изречение: «Когда входишь в незнакомое место, подумай сначала, как выбраться из него».

Герои Священной войны, конечно, хорошо представляли себе, насколько далеко они проникли в глубь Европы. (Буда по прямой линии находилась в 700 милях от Константинополя и только в 140 милях от Вены.) Они были готовы превратить этот благодатный край в поле битвы только для того, чтобы удержать его. Видимо, султан думал иначе.

Несмотря на брюзжание военных, жители Константинополя встретили возвращение своего правителя с огромной радостью. После победы при Мохаче они считали Сулеймана покорителем «зоны войны», а некоторые превозносили его как султана всей Земли. Ликующий Кемаль не жалеет слов для выражения своего восхищения результатами похода: «Пусть друзья султана пребывают в вечном блаженстве, а его враги будут повержены! Пусть реют его победные стяги до самого дня воскрешения, а его армии шествуют триумфальным маршем до трубного гласа, провозглашающего день Страшного суда! Пусть Аллах защитит плоды его великих деяний!»

Отношение Ибрагима не было столь же восторженным. Молодой визирь, очарованный греческими статуями, поместил Геркулеса, Диану и Аполлона на пьедесталы перед своим дворцом у ипподрома. Там они приводили в замешательство всех прохожих. Какой-то рифмоплет веселил народ стихами:

* * *

Первый Авраам сек плетью свой народ За поклонение идолам.

Второй Авраам снова их воздвигает.

* * *

Разгадка странного поведения Сулеймана в Венгрии заключалась в письмах, которые он получил еще до похода к Мохачу и которые определили его дальнейшую политику.