Мария Перепелкина, кандидат философских наук
Толкинисты
Вопреки воле автора написанные им книги превратились в основу для своеобразного, но очень распространенного культа. А началось все после выхода «Властелина Колец» в 60-х годах прошлого века в Америке. Для сотен тысяч американских студентов эта книга стала настольной. Ее выходу в свет предшествовал скандал: некое издательство выпустило книгу незаконно, не платя авторских отчислений (потом, правда, издательство предложило Толкину решить дело миром). Скандал послужил дополнительной рекламой, и «Властелин Колец» начал победное шествие по миру. К 1968 году уже было продано 3 миллиона экземпляров. В середине 60-х в Англии и Америке создавались Толкиновские общества и фэн-клубы. Члены таких клубов выезжали на пикники, переодевались соответственно своим представлениям об одеждах Средиземья. Некоторые Толкиновские общества стали относиться к произведениям Толкина как к сакральным текстам, на грани уверенности в том, что Средиземье существует и что Джон Толкин не выдумывает свой мир, а лишь описывает открывшуюся ему новую реальность.
Через 20 лет «Властелин Колец» дошел до нашей страны. Я помню тот момент, когда в руки попал первый перевод «Хранителей». Как мы ждали продолжения! Какие дикие строили догадки о том, как будут развиваться события! Как умоляли привести нам из-за границы «Властелина Колец» целиком, хотя бы и по-английски! Как читали потом этот текст, не отвлекаясь на словарь, чтобы узнать: чем же это все кончилось. Наверно, многие толкинисты нашей страны объединились в общества именно из-за того, что продолжение вышло не сразу. Но когда уж эти книги стали печатать, каждый уважающий себя почитатель Толкина обязан был купить все разновидности перевода и детально обсудить с другим почитателем их недостатки (некоторые переводы были весьма курьезными).
Толкинисты в России — это довольно массовое явление. Чтобы не запутаться в них и не потеряться в ряду с другими отечественными обладателями доспехов и мечей, можно условно выделить два типа. Первый — это толкинисты-книжники, которые продолжают спорить о переводах, вычерчивают карты, собираются на семинары и встречи. Бесконечна также тема продолжений Толкина, пародий, параллельных сюжетов и прочее. Изучение источников мифологии Толкина также является важной составляющей этих дискуссий.
Этот тип толкинистов в чем-то следует образу жизни самого Толкина — вспомним его кружок в Оксфорде по изучению исландских саг. Сейчас эти люди издают журналы и литературные альманахи. Один из наиболее уважаемых из них называется «Конец Эпохи». Он печатает произведения современных авторов — стихи и прозу, причем далеко не всегда напрямую связанные с Толкином. Ролевым играм посвящены журналы «Мое наследие» и «Magister Ludi». Существует также бесчисленное количество стихов и песен на толкиновские и исторические сюжеты, которые исполняются в различных культурных центрах, в Москве самый известный из них — ДК «Маяк». Год назад там даже состоялась премьера иронического мюзикла на толкиновский сюжет об эльфийском короле Финроде, одном из героев «Сильмариллиона», под названием «Финрод-зонг». Из множества обществ можно выделить «Санкт-Петербургское толкиновское общество», а также «Tolkien’s text translation» (буквально: «переводы текстов Толкина») — ассоциацию переводчиков его текстов. Они готовят к изданию 12-томное собрание сочинений Профессора, и 3 прекрасно изданных тома с иллюстрациями уже вышли из печати.
Именно ролевые игры под названием «Хоббитовские Игры» (сокращенно — ХИ, или, на сленге, — «хишки»), прошедшие в 1990 году (говорят, что подобные были и раньше, но меньшего масштаба), проторили дорогу для массовых ролевых игр. Теперь ХИ происходят каждый год. К каждой игре участницы шьют наряды, так или иначе соответствующие выбранной теме или эпохе, а участники подбирают соответствующее вооружение. Многие игры теперь посвящены не только Толкину, но также и просто отдельным историческим сюжетам и произведениям других авторов, например ролевая игра «Завоевание рая» (1997 год) была создана на основе сюжета, посвященного Второму крестовому походу, в «Волки Одина» (1998—2001 годы) были взяты за основу скандинавские мотивы, а «Имя розы» (2000 год) — мотивы произведений Умберто Эко и так далее.
Второй тип толкинистов — это активные участники ролевых игр, или «ролевики». Строго говоря, это определение более чем условно. И толкинисты-книжники принимают участие в ролевых играх, и в то же время к Толкину большинство ролевых игр не имеет никакого отношения, они появились сами по себе и применяются в таких областях, как психология и образование, и существуют во множестве всяких вариантов. Основная их идея проста — есть некая изначально заданная ситуация, которая дальше развивается по своим внутренним законам. В рамках своей роли у каждого есть свобода действий. Руководит игрой мастер или группа мастеров, направляя действие в нужную сторону, разрешая возникающие споры и тому подобное. Игра может продолжаться один вечер или несколько дней, количество же участников варьируется от нескольких человек до полутора тысяч.
Наиболее известные центры ролевых игр в России — Москва, Санкт-Петербург, Казань, Екатеринбург, Новосибирск, Саратов и некоторые другие города, из ближних соседей — Минск и Харьков. Расписание всероссийских игр координируется между разными мастерами-организаторами. Одно из самых известных собраний такого рода происходит в Казани в ноябре и называется «Зиланткон» («Зилант» — это местный дракон из предания, а «кон» — сокращение от конвент) и сопровождается семинарами, презентациями игр и прочими мероприятиями.
Конечно, в таком массовом движении (а это тысячи человек) все перемешано. Тут и просто почитатели Толкина, и мистики, и любители Средневековья, и музыканты, и самодеятельные актеры. Достоинство подобного движения очевидно — и толкинисты, и ролевики, обретя близких себе по духу людей, находят выход своей энергии прежде всего в культурно-созидательных проявлениях. И если в этом им смог помочь скромный профессор из Оксфорда, то ему надо бы поставить в России памятник.
Андрей Фатющенко
Петербург до Петербурга
...Ладью вдруг перестало бросать на крутой, почти морской волне Ладоги, ход корабля стал ровнее и спокойнее. Почувствовав это, архиепископ Афанасий Холмогорский оделся, взял посох и вышел из своего чулана (так в России XVII века называли каюту) на палубу. Ладья покинула ладожский простор и уже вошла в устье Невы, быстрое невское течение подхватило судно и понесло его вдоль высокой и длинной стены островной крепости. Над крепостной башней отчетливо виднелся синий треххвостый флаг с желтым крестом — это был шведский Нотебург, а по-русски Орешек, расположенный на овальном острове в том самом месте, где Нева начинает свой стремительный бег из Ладоги к морю…
С волнением смотрел Афанасий на эти грозные стены. Здесь, в устье Невы, возле Орешка-Нотебурга он впервые пересек невидимую черту, отделявшую Россию от шведской Ингрии — бывшей российской Ижорской земли.
На дворе стояло лето 1700 года, со времен Столбовского мира 1617-го прошло больше 80 лет, но горечь давней «потерьки», унизившей Россию при заключении мира со Швецией, не забывалась. Афанасий сам помнил, как в 1656-м, еще при отце Петра I, царе Алексее Михайловиче, русская армия, несмотря на все усилия, овладеть Нотебургом так и не сумела и отступила к Новгороду с позором.
Как книгочей, человек образованный и знающий историю, Афанасий готовился к нынешней своей командировке по церковным делам из Холмогор, с берегов Белого моря, в Стокгольм. Он дал себе слово описывать весь путь «из державы Царского величества из поморских стран… до Шведских городков со свидетельством сведущих людей и теми пути многократно купечески шествовавших». И слово свое сдержал…
Невские берега не были чужими для русских уже тысячу лет. Славянские племена (словени и кривичи) поселились здесь еще в бесписьменную эпоху и жили бок о бок — порой весьма недружно — с местными угро-финскими племенами (чудь, меря, весь). Важно другое — в вечном споре о том, «откуда пошла земля Русская», летописцы древности, да и теперь многие ученые, отдают пальму первенства не Киеву, не Великому Новгороду, а Ладоге (ныне Старая Ладога). Почти наверняка можно сказать, что город этот, стоявший неподалеку от того места, где Волхов впадает в Ладожское озеро, был первой столицей Древней Руси. Об этом говорят летописи. Их подтверждают необычайно древние для Руси находки археологов в бывших городских кварталах Ладоги. Город стоял на берегу Волхова еще в те времена, когда на месте Новгорода и Киева даже и деревеньки не было. А в Ладоге уже в конце IX века построили каменную крепость. Здесь же, в Ладоге, отчетливо видна и тесная связь русских земель со Скандинавией. Название одной из улиц Ладоги, известное по источникам, датированным XV веком, более чем выразительно — «Варяжская». Именно Ладогу — место встречи скандинавской, финской и славянской цивилизаций, сделал своей столицей приглашенный сюда недружными местными племенами датский конунг Рёрик (Рюрик), ставший первым русским князем, основателем династии Рюриковичей. Он же построил выше по течению Волхова, у озера Ильмень новый (по отношению к Ладоге) город — Новгород. А затем варяги захватили Киев и создали вытянутое с юга на север вдоль рек (единственных тогда путей) государство, названное учеными XIX века «Киевской Русью». Замыкали эту стратегически важную в новом государстве цепочку водных коммуникаций на северо-западе Волхов, Ладога и Нева. Они же были и частью главного торгового пути из Стокгольма и Копенгагена в Константинополь — «из варяг в греки».
Преосвященный Афанасий долго смотрел за корму, на удаляющийся Нотебург. Потом спустился вниз, развернул тетрадь и написал (переведем запись на современный русский язык): «В начале той великой реки Невы, на острове стоит град Орешек. Строение московских великих государей, ныне же владеют шведы, весь каменный, невелик, но очень крепок: стены имеет высокие — на десять саженей. В нем живет комендант с солдатами, в полной готовности к нападению. В последние годы (лет уже десять) шведы в крепости строят весьма изрядную, большую и высокую каменную башню. Русских путешествующих купцов никогда никого внутрь крепости не пускают, а если причалят к берегу, то, проверив проезжий лист, тотчас приказывают плыть куда кому нужно...».
Да, нелюбезны были шведы с соседями, что и неудивительно: крепость — объект секретный, намерения же русских были всем известны — вернуть «отчины и дедины». Русско-шведское «нелюбье» началось в начале XIII века, когда окончательно забылись соединявшие предков русских князей родственные да и иные связи со Скандинавией, а там у шведов и датчан появилось желание укрепиться в стратегически важном месте — в устье Невы, у Ладоги. Не последнюю роль играло и стремление принести сюда крест — ведь это было время крестовых походов на земли язычников-финнов и неподвластных Римскому папе русских. Опорной точкой шведского движения на восток стал основанный в 1293 году Выборг. Великий же Новгород, на чьи земли и претендовали шведы, строил и укреплял поблизости от шведского рубежа свою крепостную систему обороны: Ладогу с ее Георгиевским собором, а также основанные в разное время крепости: Корелу (XII век), Копорье (1240 год), Орешек (1323 год) и Ям (1384 год). В этой борьбе достаточно долго сохранялось некое равновесие, пока шведы в начале XVII века, воспользовавшись ослаблением России, попавшей в трясину братоубийственной Смуты, не сумели подчинить себе всю Ижорскую землю. И потом, сколько бы русские дипломаты ни вели переговоров со шведскими представителями о компенсации «государевой потерьки», все было бесполезно — шведы смеялись им в лицо. А как-то раз ночью снялись и просто ушли с места переговоров на пограничной речке: «О чем говорить с упрямыми послами из слабосильной страны! Чем они нам страшны? Да ничем!».
Прислушиваясь к плеску невской воды за бортом, Афанасий писал: «Великая река Нева свое хождение имеет быстротечно. От града Орешка тою рекою вниз судового пути 40 верст до града Канца». Только и успел святитель это занести на бумагу, да немного отдохнуть, как служка вежливо постучал в дверь: «Пора, отче, уже виден Канец…» Поднявшись на палубу, Афанасий увидел, что вдоль Невы, сколько хватало глаз, по левую и правую руку — густые, высокие леса.
И хотя сегодня от этих лесов ничего не осталось, не следует думать, что город Петербург основан на сплошных болотах с чахлыми, убогими кустами. Болот, особенно вдоль мелких рек и ручьев, конечно, хватало, но это были настоящие таежные топи с густым, толстым — по колено — пышнозеленым ковром из мхов. Ботаники относят места, на которых обосновался Петербург, к южной подзоне таежной зоны, протянувшейся от Балтики до берегов Тихого океана, с характерными для нее многолетними могучими елями и соснами, с таежным буреломом, болотами и присущей им фауной. А потому можно предположить, что самые первые здания и укрепления Петербурга возводились из леса, который в изобилии рос по берегам Невы. В «Журнале, или Поденной записке» Петра I есть запись о том, как 7 мая 1703 года были взяты на абордаж два шведских судна «Астрильд» и «Гедан», стоявшие на Невском взморье. Лодки с преображенцами прошли светлой ночью незаметно для шведов вдоль правого берега Невы, в тени густого леса, подступавшего к самой кромке воды («… поплыли тихою греблею возле Васильевского острова под стеною онаго леса»). И в других местах вдоль Невы еще долго стояли густые леса.
Уже давно развеяно представление о том, что берега Невы допетербургских времен были совершенно пустынными. На этой полноводной, судоходной реке никогда не замирала жизнь. Спору нет, на Заячьем острове, где Петр I начал возводить крепость, люди не селились — низкий берег здесь часто затопляла Нева. Но уже выше по течению реки, поодаль от ее низких берегов, стояли деревни и мызы, простирались поля, пастбища и огороды. Освоенными и заселенными были южный и восточный берега острова Койвусаари (будущий Петербургский), береговая линия Васильевского (Васильева, Хирвисаари), острова по Малой Неве, а также некоторые места будущей Адмиралтейской стороны.
Но раньше этих селений по среднему течению Невы вдоль берегов (от Нотебурга до Ниена) можно было увидеть еще более многочисленные деревни. Села и мызы были разные: от 1—3 дворов до нескольких десятков. Самые крупные из них — Гудилов-Хоф (ныне Усть-Славянка), Костина (ныне Рыбацкое), Вихтула, или «Виктори» (на месте которой была построена Александро-Невская лавра).
Местное население было пестрым — здесь жили водь, ижора, финны, русские, шведы, немцы. Включив в 1617 году Ингрию в состав королевства, шведы проводили политику вытеснения русского населения с завоеванных территорий (по подсчетам историка С.В. Семенцова, доля русских в общем составе населения Ингрии сократилась с 89,5% — в 1623 до 26,2% — в 1695 году). Уже по условиям Столбовского мира 1617 года русским дворянам, не желавшим становиться подданными шведского короля, предоставлялось всего 2 недели, чтобы покинуть пределы Ингрии. Вскоре после ее завоевания население, исповедовавшее православие, оказалось в тяжелом положении — шведские власти усиленно насаждали лютеранство, весьма суровую религию, не терпевшую конкуренции. Перешедшие в лютеранство православные получали налоговые и прочие льготы. Но многие предпочли перейти границу на русскую сторону и обосноваться на новгородской земле. Впрочем, были и другие русские: беглые крестьяне и холопы из Новгородского, Тверского и других уездов семьями и поодиночке переходили границу и селились «под шведом» — здесь было жить все-таки привольнее.
Ингрия стала подлинным колониальным заморским владением Швеции. Для поселения там короли вербовали немцев и голландцев, обещая им здесь столько земли, сколько те смогли бы освоить. Однако неприветливые, холодные места не особенно манили западных европейцев. Одновременно шведские короли охотно раздавали приневские земли и своим дворянам. Новые помещики строили здесь усадьбы, перевозили крепостных, что и предопределило перевес переселенцев в общей массе населения Ингрии.
К моменту появления в устье Невы русских войск в 1703 году земли, на которых вскоре начал строиться Петербург, были уже разделены между крупными шведскими землевладельцами.
Самые большие владения принадлежали управлявшим этим краем губернаторам. Бернхард С. фон Стеенхузен владел обширными территориями вокруг Ниеншанца, а усадебный дом его «Бьенкергольм-Хоф» стоял на острове Койвусаари (будущий Петербургский остров). Вдоль правого берега безымянной реки (ныне Фонтанка) и у «Малой речки» (ныне Мойка) располагались земли братьев Аккерфельт. Их усадьба стояла примерно в том месте, где теперь располагается Михайловский замок. Часть этого имения (та, что ближе к Неве) в середине XVII века отошла к немцу, моряку Эриху фон Коноу, который построил тут усадьбу Коносхоф (место, где Фонтанка вытекает из Невы). Фон Коноу, по-видимому, хозяин усердный и знающий, разбил в имении хороший сад (в 1704 году стал основой для Летнего сада). А еще ниже по Неве, на берегу, располагался дом Коноу (через нескольких лет на фундаменте этого дома будет построен Летний дворец Петра I).
Вообще, в Ингрии, крае суровом, жили люди независимые, своевольные. Шведский генерал-губернатор Ингрии, Йёран Сперлинг, не раз сталкивался с упрямством местных жителей, не хотевших платить некоторые налоги и дерзко жаловавшихся на его администрацию самому королю. Он писал в Стокгольм: «Народ здесь своенравный, как в сельской местности, так и в городах, и он, конечно, требует некоторого наказания».
Приближался вечер, солнце садилось в воду прямо по курсу ладьи, слепя глаза и не позволяя разглядеть уже приблизившийся Ниен. Хотя город уже угадывался — берега Невы становились все оживленнее, вдоль них и поперек Невы спешили лодки и небольшие парусные суда. Далеко по воде разносился колокольный звон. Он шел как будто с обоих берегов. Чуткое ухо священника отчетливо уловило, что справа, из Ниена, звонили на лютеранской кирке не по-нашему: тяжкий, тугой медный удар, несколько секунд тишины (пока колокол повернется вокруг своей оси), удар, и снова провал тишины. А слева звонили по-русски: непрерывно и мелодично — на большом и двух малых колоколах. Там виднелось ижорское православное село Спасское с деревянной церковью, с ее колокольни как раз и благовестили. В этот вечер никто не знал, что спустя год и церковь, и село канут в безвестность — с началом Северной войны, в 1700-м, шведы разберут церковь и снесут дома, чтобы строить тут земляной кронверк для защиты переправы через Неву. Да не достроят...
Ниен, или Ниеншанц (Невская крепость), был построен в 1632 году по указу шведского короля Густава II Адольфа у слияния Невы и ее правого притока, реки Охты. Раньше здесь стояла шведская крепость Ландскрона, возведенная в 1300 году военачальником Тергильсом Кнутсом. Однако вскоре дружина великого князя Андрея Александровича, сына Александра Невского, захватила крепость и разрушила ее сооружения. Затем тут возникло русское поселение Невское Устье, на смену которому и пришел Ниен, по-русски Канец. Чуть выше Ниена начиналась Выборгская дорога — единственная сухопутная связь с метрополией.
Крепость была небольшая и слабо вооруженная. «Канец земляной, небольшой, стоит на берегу реки Невы, на левой ее стороне. С другой стороны имеет малую речку (Охта. — Прим. автора) и от Невы-реки до малой речки снаружи имеет ров, очень большой и глубокий, не менее десяти сажен глубиной...» — свидетельствовал архиепископ Афанасий. Как же так — слабенькая, земляная крепость с маленьким гарнизоном в таком важном для обороны заморской провинции месте?
Впрочем, шведы хорошо понимали стратегическое значение дельты Невы, как, впрочем, и то, что крепости Ингрии стоят в неизменном виде с XVI века, а поэтому безнадежно устарели, обветшали и для обороны не годятся. Об этом не раз писал в Стокгольм Эрик Дальберг, крупный шведский фортификатор и инженер. Об укреплениях Ниеншанца он сообщал, что они «более вредны, чем полезны», и противник легко их захватит. Он также писал, что, взяв Ниен, русские «легко могут навсегда осесть в этом месте... и таким образом, не дай Бог, получат выход к Балтийскому морю, о котором они мечтали с незапамятных времен». Но советы Дальберга не были услышаны в Стокгольме, все осталось без изменений. Только в Нотебурге все строили и не могли достроить новую крепостную башню.
Почему же стокгольмские власти не спешили укреплять Ниеншанц и другие крепости Восточной Прибалтики? Может, у них там, в Военной коллегии, сидели русские шпионы или свои стратеги были беззаботны, а военные строители — вороваты? Нет. Генералы исходили из традиционной, оправдавшей себя во многих войнах великодержавной Швеции наступательной доктрины, согласно которой лучшим средством защиты собственных владений являлось не возведение крепостей, а стремительное наступление на столицы противника. Именно так действовали шведские короли со времен Густава II Адольфа и, надо сказать, почти всегда добивались успеха, сделав Швецию великой европейской империей, а Балтику — своим внутренним морем. Подобно своим предкам, действовал и тогдашний король Карл XII. (Забегая вперед, скажем, что с началом Северной войны ему сдались почти все столицы стран, объединенных во враждебный ему Северный союз: Дания, Польша, Саксония и Россия. Копенгаген пал в 1700 году, Варшава — в 1704-м, Дрезден — в 1706-м и на 1709-й «оставалась» только Москва.)
«К тому городу Канцу, — писал архиепископ Афанасий, — каждое лето приходят купеческие корабли, по 50, и больше, и меньше».
Действительно, место это было очень оживленным. И до шведской оккупации 1617 года здесь, на самой русско-шведской границе, шла пограничная торговля, собирались таможенные пошлины. Не изменилось положение и после прихода шведов. Современники отмечали, что Ниен жил в основном за счет приграничной торговли. И, действительно, торговля в устье Невы процветала весь XVII век. Основу ее составляли транзитные товары, которые везли с Запада в Россию и из глубины России на Запад.
На просторе широкой реки можно было увидеть не только челн «убогого чухонца», но и десятки шведских, голландских, английских, гамбургских кораблей, приходивших по Неве к Ниену за товарами. В 1691-м в Ниен приплыли 93 иностранных судна, из них 35 — русских. Они везли сюда и дальше, на Балтику, рожь, пеньку, поташ и другие традиционные русские товары. Для русских купцов отсюда начиналась прямая водная дорога в Стокгольм и другие порты Балтики, чем они и пользовались постоянно и беспрепятственно — не в интересах шведов было полностью перекрывать выгодную русскую торговлю. На берегах Невы и Большой Охты стояли вместительные лесные склады и хлебные амбары, возле которых и загружались иностранные корабли. Лес, пеньку увозили на верфи Голландии и Англии, а зерно (главным образом, рожь) — в Швецию, которая в те времена без ввозного хлеба обойтись не могла.
Местное население занималось в основном рыболовством, охотой, сеяло яровую рожь, овес, ячмень, хотя хлеб рос здесь плохо. Известно, что конец XVII века оказался очень трудным для местных жителей. В 1695—1697 годах восточную Прибалтику поразил неурожай, который привел к памятному в истории Швеции «Великому голоду» — массовой смертности, падежу скота, исходу людей в более хлебные места. Финский ученый С. Кепсу пишет: «Условия жизни в Ингерманландии на рубеже двух столетий были ужасными. Генерал-губернатор Отто Веллинг в своем письме в Стокгольм от 13 января 1700 года писал, что земля находится в запустении». На основе судебных дел Кепсу показал, как среди жителей распространилось мало встречавшееся раньше преступление — воровство из соседских амбаров. Зерно похищали «через щели в полу. В полах также просверливали дырки, из которых зерно бежало из ларя прямо в мешок. Ворами часто оказывались маленькие девочки и мальчики, которые могли пролезть в тесные пространства под полами. От голода люди были готовы на все, как, например, Ахвонен Пентти ... который для того, чтобы добыть мясо, залез через крышу в коровник и задушил единственную корову Килкки Антти». Если в 1696 году численность населения приневских территорий составляла 66 тысяч человек, то в 1699-м сократилась более чем на треть...
Когда через несколько дней ладья архиепископа Афанасия отчалила от Ниена и вышла на простор Невы, чтобы взять курс на Стекольню, корабельщики на палубе весело галдели — вся устюжская рожь в больших бочках ушла по очень хорошей цене. Архиепископ же вновь вернулся к своим запискам: «От того города Канца идти вниз Невою-рекою до устья 12 верст. На устье той реки, в морском проливе, стоит остров Котлынь». И дальше записал, что на острове есть знаменитый котлинский камень: «великий, недвижимый силе человеческой. На том камне с русской стороны (на восток. — Прим. автора) изваян крест и начертан Великого государя герб с подписью славянскими буквами, на другой стороне того камня шведами тоже высечен герб короля шведского с подписью латинскими буквами».
...Так получилось, что вернуться из Стокгольма прежним путем архиепископу Афанасию не удалось — в августе 1700-го началась Северная война...
И хотя в первый свой год она громыхала далеко от Ниена, у стен Нарвы, куда и двинулась армия Петра I, жить в городе, а особенно вокруг него, стало опасно. Слабые силы шведского генерала Крониорта со штабом в Дудергофе были не в состоянии защитить материковую часть Ингрии, а коменданты Нотебурга и Ниеншанца — удержать под своим контролем все течение Невы. Разместившийся с двухтысячным отрядом в Старой Ладоге воевода П.М. Апраксин уже не давал шведам покоя от Ниена до Нотебурга. Он посылал в приневские места усиленные разведывательные диверсионные отряды, нападавшие на небольшие укрепления и мелкие группы противника, разорявшие жилье, захватывавшие пленных и угонявшие скот. 13 августа 1701 года на берегах Ижоры произошло сражение русского войска с отрядом Крониорта. Шведы потеряли около 500 человек и отступили к реке Славянке и Сарской мызе (ныне Царское Село) и вскоре, опасаясь быть отрезанными от основных сил, переправились через Неву на правый берег, бросив на произвол судьбы подданных короля на левом.
А потом началось великое наступление Петра I на Ладоге и Неве. Сосредоточенная в начале сентября 1702 года в районе Старой Ладоги 35-тысячная русская армия 27 сентября появилась под стенами Нотебурга, и осадная артиллерия начала обстрел крепости. После кровопролитного штурма 11 ноября гарнизон сдался.
Поздняя осень не позволила двинуться вниз по Неве к ее устью, но всем было ясно, что судьба Ниеншанца предрешена. Уже с середины марта 1703-го Петр, поселившись в Шлиссельбурге, стал спешно готовить войско к походу. 23 апреля оно двинулось вниз по Неве, по ее правому берегу и вскоре подошло к Ниеншанцу...
Как и во все времена, оскал войны был страшен. Все деревни и мызы в округе либо сожгли, либо разобрали на военно-строительные нужды. Нева была непривычно пустынна, грохот канонады далеко разносился вокруг. Было бы неверно думать, что местное, в том числе и русское, население единодушно и радостно приветствовало приход армии царя Петра. Сюда, на берега Невы, за ближний пограничный рубеж, из России бежали во множестве помещичьи крестьяне и холопы. Они знали, какие длинные руки у сыщиков, которых нанимали помещики для поиска беглых холопов и крестьян, а потому восторга при виде русской армии не испытывали.
Отток местного населения из Ниена и его округи усилился осенью 1702-го. Январские (1703 год) «Ведомости» Петра I опубликовали сообщение из Ниена от 16 октября 1702 года: «Мы здесь живем в бедном постановлении, понеже Москва в здешней земле зело недобро поступает, и для того многие люди от страху отселе в Выбурк и в финляндскую землю уходят, взяв лучшие пожитки с собою».
Те, кто не поступил так благоразумно вовремя, вскоре раскаялись в своем легкомыслии и недальновидности. Из дел, отложившихся в шведских архивах, известно, что русские солдаты грабили и убивали жителей, устраивали на них охоту, прочесывая окрестные леса вокруг брошенных ими деревень и мыз.
Весной 1702 года суд в Ниене рассматривал дело Лизы Куукки, задушившей своего младенца. Оказалось, что она вместе с жителями своей деревни Нахкала (на реке Славянка) бежала в лес и спряталась вместе с другой женщиной под верхушкой поваленной сосны. Однако солдаты обнаружили товарку Лизы и убили ее тремя выстрелами. Лизу же с ребенком под сосной они не разглядели. «Лиза спаслась, но была вынуждена сильно прижимать ребенка к груди, чтобы он не плакал и не раскрыл их убежища. Когда опасность миновала, Лиза увидела, что ребенок задохнулся». Так записано в судебном деле. Однако суд снял с женщины обвинение в предумышленном убийстве ребенка из-за форсмажорных обстоятельств.
Русские солдаты грабили «свейские пределы», тем же занимались и шведы, вторгаясь через границу на соседнюю новгородскую территорию. В своих челобитных крестьяне нескольких погостов Водской пятины жаловались, что «неприятельские шведские воинские люди приходили в твою, государь, сторону, в Водскую пятину... церкви Божии и помещиков наших домы и деревни пожгли и разорили без остатку, и хлеба стоячие и молоченые вывезли, и скот всякий выгнали, и крестьян побили и поранили и в полон поимали».
Падение Ниена
Комендант крепости Йохан Аполлов прекрасно понимал, что силы сторон неравны, но воин он был настоящий. Уже в октябре 1702-го он со своим гарнизоном в 800 человек изготовился к обороне: подготовил все 49 пушек цитадели, а 20 октября приказал поджечь город и казенные склады на берегу Охты. Русские тогда не пришли, но помощи Аполлов все равно не дождался. 9 апреля 1703 года он писал королю: «Как только лед сойдет с Невы, противник, вероятно, придет сюда со своими лодками, которых у него имеется огромное количество, обойдет крепость Шанцы и встанет на острове Койвусаари (Березовый остров), откуда у него будет возможность препятствовать всему движению по Неве». А уже 26 апреля Аполлов доносил о действиях противника: «Около трех часов он штурмовал бастионы Пая и Сауна. После двухчасового сражения атаку русских отбили... В моем распоряжении 700 здоровых мужчин. Командира полка нет, я сам настолько устал, что меня должны сажать в седло, чтобы я мог проверять построения обороны. Я вижу сейчас, что они идут вдоль берега с развевающимися белыми флагами». После неудачного приступа войска Шереметева начали рыть апроши и ставить батареи.
В этот самый день Петр впервые увидел места, с которыми впоследствии навсегда связал свою жизнь. Когда он 26 апреля 1703 года подошел под стены Ниеншанца, то в письме А.Д. Меншикову заметил: «Город горазда больше, как сказывали, однакож не будет с Шлютельбурх...». Впрочем, шведы успели укрепить крепость так, что знающий толк в фортификации Петр отметил: «Выведен равно изрядною фортофикациею, только лишь дерном не обложен, а ободом больше Ругодива» (то есть Нарвы. — Прим автора).
Через два дня Петр I во главе флотилии лодок с гвардейцами проследовал вниз по Неве мимо Ниеншанца, с бастионов которого тщетно пытались огнем пушек этому воспрепятствовать. Плавание это имело отчетливо разведывательный, рекогносцировочный характер — русское командование опасалось, как бы флотилия адмирала Нуммерса, базировавшаяся в Выборге, не подошла на помощь осажденному гарнизону Ниеншанца. Поэтому Петру необходимо было знать о силах и расположении шведских кораблей. Лодки дошли до взморья, шведов видно не было, на Витсаари (Гутуевской остров) Петр оставил заставу из гвардейцев и на следующий день, 29 апреля, вернулся в лагерь под осажденным Ниеншанцем.
30 апреля русскими была предпринята попытка нового штурма, который гарнизон Аполлова вновь отбил. Нужно согласиться с теми историками, которые считают, что взятие Ниеншанца было достататочно кровопролитным с обеих сторон. Впрочем, держаться долго крепость не могла. Поэтому Аполлов, исполнив свой долг перед лицом столь подавляющего превосходства осадного корпуса противника (особенно после продолжительного 14-часового обстрела и взрыва порохового погреба), согласился на почетную сдачу. Это произошло 1 мая 1703 года.
Согласно условиям капитуляции Аполлов 2 мая вручил фельдмаршалу Шереметеву городские ключи на серебряном блюде и под барабанный бой вместе с гарнизоном, семьями солдат и офицеров, а также сидевшими с ними в осаде последними горожанами Ниена навсегда покинул крепость.
Русские полки под клики «Виват!» вступили в нее. В Шлотбурге (Замок-город) — так тотчас переименовал русский царь шведский Ниеншанц — был устроен праздничный молебен. Тогда же состоялся и знаменитый военный совет, решивший судьбу Петербурга.