Испанские конкистадоры в Новом Свете
(Из записок Диаса о Мексике)
Берналь Диас дель Кастильо – испанский конкистадор, один из участников мексиканских походов Кортеса, автор «Правдивой истории завоевания Новой Испании» (Мексики), переведенной на многие языки мира и неоднократно переизданной на его родине.
Записки Диаса, полуклассическое произведение испанской литературы, сохранили личные, не искаженные позже впечатления автора. Поэтому они являются наиболее ценным первоисточником по изучению истории открытия Мексики. В своем произведении он дает широкую панораму завоеваний Кортеса. Уже одно появление у берегов Мексики кораблей испанских захватчиков «означало, что жизнь этих равнин, гор, озер и лесов была лишь чем-то иллюзорным, лишь ярким зрелищем, которому суждено было вскоре поблекнуть». Очень подробно, не скрывая истины, рассказывает Диас о «золотой горячке», охватившей конкистадоров, о их безудержном стремлении к обогащению, о диких, кажущихся невероятными, фактах издевательства и убийства коренных жителей, вся «вина» которых состояла в том, что они пытались как-то защищать себя и свою родину.
...А теперь следует подробнее описать Мотекусуму и весь его обиход.
Мотекусуме в это время было лет под сорок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Окраска кожи куда менее сильная, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные: лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными и шутливыми.
Каждый вечер он купался, ибо чистоту тела чтил высоко, и платье, раз надеванное, велел приносить лишь на четвертый день. Кроме двух главных жен из местных княжеских домов, у него было множество второстепенных, – дочерей сановников и прочей знати.
Вблизи его собственных внутренних апартаментов всегда находилось 200 человек для охраны и услуг, но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и князьями. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть прямо в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; количество поклонов при входе и уходе было точно определено. Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать перед Мотекусумой; придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот.
Что касается трапезы, то количество блюд обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили в размере от 300 до 1000 порций. Перед трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу...
В холодную погоду покои Мотекусумы обогревались особыми углями из коры какого-то дерева, горевшими без дыма, с весьма приятным запахом. При этом между ним и огнем ставили ширмы из золота с изображениями разных богов.
Сидением Мотекусуме служила невысокая скамья с мягкой обивкой, прекрасной работы; немногим выше был и стол, покрываемый тончайшей белой материей. Перед началом трапезы являлись четыре женщины, поливали ему руки из высокого сосуда, давали мягкие утиральники. Затем приносили ему лепешки из маиса, приправленные яйцами. Впрочем, до начала трапезы они же ставили перед ним ширмы с богатой резьбой и позолотой, чтоб никто его не мог видеть во время еды; около этой ширмы они и размещались, каждая на своем месте. Затем впускались четыре старца, из наиболее сановных, дабы Мотекусума, буде захочет, мог с ними перекинуться словом. Ежели, в знак милости, угощал их каким-либо кушаньем, они должны были есть стоя, не поднимая на него глаз. Вся посуда на столе изготовлена была в Чолуле. Во все время трапезы придворные и охрана в соседних залах должны были соблюдать полнейшую тишину.
После горячих блюд подавались фрукты, хотя Мотекусума их почти не ел. От времени до времени ему подносили золотой кубок с особым питьем, который они называют какао и который будто бы возбуждает.
Иногда к трапезе приглашались скоморохи, гадкие горбатые гномы, но большие ловкачи, иногда шуты, плясуны или певцы. Такие увеселения Мотекусума очень любил и нередко потчевал их какао.
После трапезы женщины опять совершали Мотекусуме омовение рук, снимали скатерти со стола и преподносили ему несколько трубочек, очень изящно позолоченных и расписанных, в которых находились амбра и особая трава, называемая табак. Трубочки эти он брал в рот, затем их поджигали с одного конца, и он выпускал дым изо рта. Проделав так некоторое время, он отправлялся на покой.
После трапезы Мотекусумы наступало время еды и для его придворных: сперва для охраны и дежурных сановников, затем для остальных придворных, наконец, для всего дворцового штата, которого было видимо-невидимо, так что нужно удивляться быстроте их действий и доброму порядку. Ежедневно скармливалось несколько тысяч порций еды и питья, и нельзя не ужаснуться великим ежедневным расходам на этот счет. За всем смотрел главный управитель; он же вел и все счета, внося их в толстую книгу из мексиканской бумаги, называемой «аматл». Счета эти и книги наполняли целый зал.
Было у Мотекусумы и два цейхгауза с богатым подбором оружия, зачастую украшенного золотом и каменьями. Я уж говорил, что кремни, вставленные в лезвие, режут и колют лучше наших мечей и пик; достаточно указать, что такими же кремнями мексиканцы и брились. Особенно также следует упомянуть своеобразные, искусно свертывающиеся щиты, которые удобно переносятся и чрезвычайно просто развертываются в случае нужды. Мягких ватных панцирей было великое множество, и все они имели определенные цвета, вроде наших мундиров. Цейхгаузы эти были не только для личного употребления Мотекусумы и имели особых надзирателей с целым штатом помощников и рабочих.
Особые помещения отведены были для птиц, и мне приходилось сделать над собой усилие, чтоб не застрять надолго в этом удивительном учреждении. Ведь там держали все породы птиц, какие только встречаются в тех краях, начиная с различного рода орлов и кончая мельчайшими пташками. Все это сияло изумительным оперением, особенно мелкая птица и, разумеется, попугаи. Немало было и домашней, убойной птицы... Большой штат опытных и заботливых людей смотрел за этими птичьими дворцами, следя за кормом, чистотой, здоровьем и правильным размещением по определенным гнездам и насестам.
В другом большом доме находились дикие звери, страшные, громадные и кровожадные, а подле был другой дом с не менее страшными идолами. Местные львы скорее похожи на волков и называются «шакалы»; большинство из них родилось уже в неволе, а кормили их не только всякой дичиной и собачиной, но и человечяиой – в случае больших жертвоприношений. Впрочем, некоторые остатки от жертв всегда бросают змеям, среди которых – а их там великое множество – находится одна особо ядовитая и на редкость отвратительная: на конце ее хвоста странные костяшки, вроде кастаньет... После нашего несчастного отхода из Мексики многое множество наших несчастных товарищей было пожрано этим диким зверьем. Говорят, ими их кормили целую неделю.
Теперь же следует сказать и об искусных мастерах, каких в Мексике было много по любому ремеслу. Прежде всего, конечно, нужно упомянуть про резчиков по камню, а также золотых дел мастеров, ковкой и литьем создававших такие вещи, которые бы возбудили зависть их испанских товарищей. Великое их было множество, и самые знаменитые жили в Эскапусалко, недалеко от Мексики. Вместе жили и ювелиры, удивительно опытные в шлифовке разных каменьев. Великолепны были также художники, скульпторы и мастера по резьбе. Ткачеством и вышивками занимались больше женщины, достигая в этом невероятного искусства, особенно в изготовлении тончайших материй с про-кладкой из перьев. Жены Мотекусумы занимались именно этим изделием, а особенно знамениты были ткацкие работы женщин-затворниц, вроде монашек, среди которых было много знатных девушек. Более простые, обыденные ткани шли из Костатлана, недалеко от Вера-Крус. Особый квартал во дворце Мотекусумы занимали плясуны, певцы и прочие увеселители. Ничем иным они не занимались, зато свои штуки, часто очень головоломные, они проделывали отменно.
Наконец, Мотекусума содержал еще, и только для себя, большое количество каменщиков, плотников, столяров, садовников. Особенно много было последних, ибо сады Мотекусумы были
но только велики, но и чудны своим великолепием: всюду цветочные клумбы хитрых рисунков, бассейнов, прудов. Впрочем, псего не перескажешь... Ясно, как могуч и велик был Мотекусума.
...Четыре дня уже мы были в Мексике, но никто из нас, не исключая и самого Кортеса, не выходил за пределы нашего расквартирования. Но вот Кортесу захотелось поближе взглянуть на главный рынок и главный храм, и он послал к Мотекусуме Агуилара, донью Марину и молодого пажа, Ортегилью, который уже немного научился мексиканскому языку, и мог спросить у него разрешение.
Мотекусума не отказал, но, очевидно, опасался, как бы мы чем-либо не оскорбили их божеств, а посему решил сам отправиться в храм, чтоб там нас встретить. Отбыл он с громадной блестящей свитой, а на полпути покинул носилки, чтоб приблизиться к богам своим пешком, как все люди. Самые знатные вели его под руки, а двое других несли перед ним два чудесных жезла, вроде скипетров. Перед храмом его встретило множество жрецов; и он с ними взошел, стал окуривать идолов и совершать иные разные церемонии.
Мы же с Кортесом, все больше верхом, отправились сперва на Тлателулко, т.е. главный рынок, сопровождаемые множеством касиков . Сильно мы удивились и громадной массе народа, и неслыханным грудам всякого товара, и удивительному порядку всюду и во всем. Касики давали нам очень точные объяснения.
Прежде всего, нужно сказать, каждый товар имеет свое особое место. И вот в первую очередь мы попали к ювелирам, золотых дел мастерам, продавцам дорогих тканей, а также рабов и рабынь; рабский рынок был нисколько не меньше португальского рынка гвинейских негров; невольники имели на себе ошейники, которые прикреплены были к длинным гибким шестам; очень немногие лишь могли двигаться свободно.
Затем следовали ряды более грубого товара: бумажной пряжи и материи, ниток, какао, плетеной обуви, сладких местных корешков, всяких шкур и кож, сырых и дубленых, и т.д., и т.д., точно на ярмарке в Медина-дель-Кампо, моем родном городе. А там, смотришь, теснятся лари со съестными припасами – овощами, салатами, разной живностью, фруктами, колбасами, сладкими пирожками, медом. Совсем близко стояли горшечники, разный щепной товар, затем столы, скамьи, колыбели. А дальше шел, говорят, дровяной и угольный рынок... Но глаза наши уже устали, да и немыслимо было все обозреть без остатка. Ведь достаточно сказать, что в Мексике ничто не пропадало и все считалось товаром; даже человеческие отбросы собирались и перевозились куда нужно, ибо употреблялись в производстве, например кожевенном. Вижу, что читатель улыбается, но это именно так, как я говорю: недаром в Мексике везде были уборные, особо для этого построенные, укромные. Да, ничто в этом городе не пропадало даром...
Впрочем, всего не перечтешь, что было на этом величайшем в мире рынке. Достаточно указать еще, что в особом месте продавался «аматл», т.е. здешняя бумага, в другом – искусные изделия для особого куренья, табаки, далее – благовония разные, пахучие мази и притирания, далее – великое множество семян, отдельное место для продажи соли, отдельный ряд для изготовителей кремневых инструментов, для инструментов музыкальных и т. д., и т. д. – без конца. Все битком набито народом, но везде порядок, да и на самом рынке был суд с тремя судьями и многими подсудками; суд этот наблюдал за качеством товара, а также решал все распри.
Наконец, чтобы не забыть, еще одно: уже близко к большому храму, на краю рыночной площади, помещалось множество про-давцов золотого песка, который хранился в костяных, весьма тонких, почти прозрачных трубках. Трубка определенной величины и являлась здешней единицей обмена...
Наконец, мы покинули рынок и вошли в громадные дворы, окружавшие главный храм.-Каждый из них, много больше рынка в Саламанке, окружен двойной стеной, выложен большими гладкими плитами. Всюду величайшая чистота, нигде ни соринки, ни травки.
У начала лестницы Кортеса встретили шесть жрецов и два высоких сановника, посланные Мотекусумой. Они хотели подхва-тить Кортеса под мышки, чтобы облегчить ему восхождение – всего ведь было 114 ступеней, – но Кортес отказался от их помощи.
Взобравшись на самый верх, мы увидели площадку с несколь-кими крупными камнями, на которые кладутся жертвы. Подле стоял громадный истукан, вроде дракона, окруженный столь же отвратительными изваяниями, и весь пол кругом был забрызган свежей еще кровью. Сам Мотекусума, в сопровождении двух жрецов, вышел из какой-то часовенки, где также стояли проклятые идолы, и принял нас весьма милостиво. «Восхождение, конечно, утомило тебя, Малинче». Но Кортес ответил, что ничто на свете не может нас утомить. Затем Мотекусума взял Кортеса за руку и стал ему показывать раскрывающуюся кругом картину: не только столицу и многие другие города на озере, но и самый рынок, по которому мы только что проходили.
Действительно, это дьявольское капище господствовало над всей округой. Ясно видны были три дамбы, ведущие в Мексику, с их перерывами и мостами – через Истапалапан, по которой мы четыре дня тому назад вступили в столицу, через Тлакупу, по которой нам суждено было через целых шесть месяцев спасаться ночной порой, и через Тепеакилу. Ясно виден был и водопровод чапультепекский, снабжавший весь город питьевой водой. Все озеро было как на ладони; множество лодок сновало туда и сюда, доставляя людей и продукты в любой дом; а над домами повсюду пысились, точно крепости, пирамиды храмов с часовнями и башенками на вершине. Внизу под ними кишел рынок с его многочисленной толпой, и шум его был слышен на далекую округу. Некоторые из нас, побывавшие в Константинополе и даже исходившие всю Италию, уверяли, что нигде они не встречали столь большого и доброустроенного рынка.
Картина была поистине величественная, и мы на нее загляде-лись...
...[После взятия Мексики] первое требование Кортеса к Гуатемосину было – восстановить водопровод из Чапультепека, очи-стить и прибрать улицы, затем исправить дамбы, мосты, дома и дворцы. Срок полагался двухмесячный, после чего жители должны были вернуться, да и мы должны были поселиться в особо отведенных для нас кварталах.
Много было приказов на этот счет, но всех их я теперь не упомню. Во всяком случае, очень быстро устроена была прекрасная гавань для наших бригантин, подле построен крепкий форт, затем введены суды и служба безопасности. Все ценности, какие находили в городе, сносили в одно место; количество их было невелико, и ходила молва, что мексиканская казна была брошена в озеро по приказу Гуатемосина; впрочем, о многих ценностях мог бы рассказать экипаж бригантин, и немалое количество ушло вместе с нашими союзниками. Но королевские казначеи громко заявляли, что произошла утайка, что Гуатемосина и князя Тлакупы нужно пытать, чтоб они открыли место клада. Кортес не соглашался; когда же стали поговаривать, что он поступает так из собственных интересов, чтоб захватить сокровища самому, он перестал, к сожалению, противиться. Князей пытали, и они заявили, что все ценности, равно как и добыча в Ночь Печали, были потоплены за четыре дня до бегства. Но как ни ныряли, ничего не нашли. Что касается меня, то я не думаю, чтоб ценностей осталось много: большинство мы получили еще от Мотекусумы для нашего государя...
...Отсутствие добычи угнетало нас вдвойне, так как все залезли в неоплатные долги ввиду неслыханной дороговизны. О покупке коня или оружия нельзя бЬшо мечтать; хирург и аптекарь заламывали несуразные цены; всюду теснили нас надувательство и обман. Кортес составил особую комиссию из двух заведомо почтенных людей, и она должна была проверить все претензии...
Но общее положение улучшилось мало, а посему Кортес решил новые средства извлечь из провинций, учредив там ряд колоний...
...Во всех этих провинциях завоевание Мексики считали делом немыслимым. Когда же всякие сомнения на этот счет исчезли, местные касики перепугались и слали послов за послами с изъяв-лением покорности и богатыми подарками. Брали они с собой и своих сыновей и показывали им поверженную Мексику, как в древности смотрели разрушенную Трою.
Что касается меня, то я решил отправиться с Сандовалем, хотя Кортес и хотел меня удержать при себе... Ежели, наконец, читатель спросит, почему мы, настоящие конкистадоры, не остались в Мексике или подле нее, а пошли столь далеко, в условия необеспеченные, то я отвечу: в податных списках Мотекусумы мы нашли указания, сколько и откуда идет золота, какао, материй. Разумеется, все эти доходы должны были пойти нам... Но, конечно, дело было трудное, и не напрасно Кортес отпускал нас столь неохотно...