Духи как овеществление комплексов
В 1919 году в эссе, озаглавленном «Психологическое основание веры в духов» («The Psychological Foundation of Belief in Spirits») Юнг обратил непосредственное внимание на верования в привидения (Юнг, 1969). Впервые лекция, представленная в Англии на заседании Общества Психических Исследований, завершалась следующим заключением: привидения, «насколько свидетельствует мой собственный опыт, – это овеществленные проявления комплексов бессознательного. Я, например, убежден, что они являются овеществлениями. Я многократно наблюдал телепатические эффекты комплексов бессознательного, а также некоторые парапсихические явления. Но во всем этом не вижу приближения к доказательству, а потому должен рассматривать всю сферу этих явлений как некое приложение к психологии» (Юнг, 1969).
Сведе́ние Юнгом «духов умерших» к чисто психологическому толкованию находится в остром противоречии с его многими тщательно сформулированными утверждениями о существовании Бога. Юнг в многократных заявлениях осмотрительно старается не сводить существование Бога к логическим утверждениям. Почему же он столь недвусмысленно сводит толкование духов умерших к овеществленным проявлениям комплексов бессознательного, если одновременно решительно отказывается поступить так же в отношении существования Бога? Возможно, в этом сказывается потаенная христианская чувствительность его души (psyche). Следуя указаниям протестантской реформатской теологии, он исключает возможность существования сферы, традиционно обитаемой духами мертвых, сводя их, вместо того, к овеществлению комплексов бессознательного и родительским имаго.
Уровни интерпретации
На протяжении ряда лет, от самого разрыва с Фрейдом и в течение всех 1920-ых, Юнг начинает развивать собственную, особую клиническую герменевтику, основанную на двух «уровнях» восприятия образа сновидцем. Объективный уровень интерпретации относит психическое имаго в большей степени к восприятию физического объекта, в то время как субъективный уровень сдвигает средоточие истолкования к психическим свойствам сновидца.
Из ниже следующей цитаты мы сможем оценить, насколько искусно Юнг определяет имаго по отношению к субъекту и объекту, не давая привилегии ни одному из определений. Он пишет: «Ибо, точно так же, как, с одной стороны, образ некого объекта создается субъективно, с другой, он формируется объективно. Когда я произвожу его в себе, то порождаю нечто определяемое столь же субъективно, как и объективно. Для того чтобы решить, которая из сторон превалирует в любом данном случае, следует сначала показать, порождается ли образ его субъективной или объективной значимостью. Следовательно, если мне снится личность, с которой меня связывает жизненный интерес, интерпретация на объективном уровне, конечно, окажется ближе к истине, нежели другая. Но, если мне снится личность, не значащая для меня ничего в реальности, истолкование на субъективном уровне будет более уместным» (Юнг, 1969).
Общий критерий Юнга для выбора уровня интерпретации заключается в следующем: если имаго относится к кому-то знакомому лично, и если эта персона ныне играет активную роль в жизни сновидца, то сновидение следует истолковывать на объективном уровне. Если, однако, имаго – это некто не играющий активной роли в жизни сновидца, предпочтительным должен стать субъективный уровень интерпретации.
Сохраняя значимость живого
Кажется, по мере старения Юнга применение им этих критериев к истолкованию изменялось, особенно, когда он сталкивался с образами умерших. В своей диссертации, в ранних психологических сочинениях и статьях о метапсихологии он стремится интерпретировать духи мертвых исключительно на субъективном уровне, сводя их к овеществлению комплексов. Однако по мере его приближения к смерти как к биологической и психической реальности этот взгляд, кажется, претерпел трансформацию. В 1944 году в возрасте 73 лет Юнг тяжело заболел, после чего перенес почти фатальный сердечный приступ.
Четыре года спустя он вернулся к раннему эссе «Психологическое основание веры в духов» и добавил следующую любопытную сноску в его заключение.
После коллекционирования в течение пятидесяти лет психологических переживаний многих людей из многих стран, я не чувствую себя столь же уверенным в справедливости фразы, которую написал в 1919 году. Скажу прямо, я сомневаюсь в том, что лишь психологический подход может привести к справедливому истолкованию явлений, относящихся к данному вопросу. Не только открытия в парапсихологии, но и мои собственные теоретические изыскания, изложенные в «О природе психического», приводят меня к определенным теоретическим допущениям, касающимся области ядерной физики и концепции пространственно-временного континуума. Это обстоятельство породило целую проблему транспсихической реальности, лежащей в основе самого мира (Юнг, 1969).
Действительно, этот отрывок отражает значительное изменение в мышлении! Произошло так, как если бы в течение этих прошедших лет область между жизнью и смертью начала раскрываться и на основании опыта стала более реальной. Юнг уже не мог далее интерпретировать духов исключительно на субъективном уровне как овеществление комплексов. Случилось так, как если бы в течение процесса старения у Юнга развилась вторая точка зрения на природу духов. Даже если более ранняя перспектива была анимистической, вторая оказалась скорее спиритуалистической.
Обратим внимание на некоторые сновидения, о которых Юнг сообщает в автобиографии и которые произошли в течение этого последнего периода его жизни. Тщательно проследим, как по мере приближения Юнга к реальности собственной смерти изменяется его аттитьюд в сновидениях в отношении умерших . Он описывает следующее сновидение:
Однажды у меня было сновидение, в котором я присутствовал на приеме, устроенном на открытом воздухе. Я увидел там свою сестру, что весьма меня удивило, ибо она умерла за несколько лет до этого. Кроме того, там был мой умерший друг. Остальные гости были пока живыми людьми. Тут же я увидел, что сестру сопровождает женщина, которую я хорошо знал. Даже в сновидении мне пришло в голову, что она вскоре умрет. «Она уже отмечена», – подумал я… (Юнг, 1963).
Отметим отношение Юнга к умершим в этом сновидении. Он выступает в роли их интерпретатора на прозаическом и объективном уровне. В сновидении его сестра и умерший друг находятся на приеме, в котором участвует и он сам. Остальные гости – живые люди. И тут Юнг видит, что его сестру сопровождает женщина, с которой он был знаком в прошлом. Он пробуждается и думает, что «эта женщина уже отмечена».
Через несколько недель эта женщина, как нам сообщает Юнг, умирает. Сопоставляя сновидение и рассказ о смерти женщины, наступившей спустя две недели, Юнг, кажется, указывает на свою веру в то, что сновидение нужно воспринимать на объективном уровне как предвидение смерти женщины. Кажется, собственные критерии Юнга должны были бы указывать на то, что к этому сновидению следует относиться на субъективном уровне. Ни его сестра, ни «отмеченная» женщина не играли значительных ролей в его внешней жизни в то время. Однако, сопоставляя образ в сновидении с последующим внешним событием, он концентрирует внимание на значении сновидения на объективном уровне. По мере того как Юнг приближается к реальности его собственной смерти и становится свидетелем ухода из жизни многих близких друзей, он начинает все больше и больше концентрироваться на прозаическом и объективном аспектах привидений, появляющихся в сновидениях и фантазиях.
Немного далее в автобиографии Юнг представляет другое сновидение, и снова оно касается возможной смерти. Сновидение случилось незадолго до смерти члена семьи его жены. Он пишет:
Мне снилось, что кровать моей жены – глубокая яма с каменными стенами. То была могила, каким-то образом напоминавшая о своей классической древности. Затем я услышал глубокий вздох, как если бы кто-то испустил дух. Фигура, напоминавшая мою жену, сидела в яме и возносилась вверх. На ней было белое одеяние с загадочными переплетающимися черными символами. Было три часа ночи. Сновидение было столь странным, что я сразу подумал, что оно могло означать чью-то смерть. В семь часов утра нам сообщили, что двоюродная сестра моей жены умерла в три часа ночи (Юнг, 1963).
Юнг не рассказал нам, что означает это сновидение. Скорее, приснившийся образ просто сопоставлялся со следующим по времени внешним событием, что указывает на его веру в то, что видение имеет какое-то отношение к событиям реальной жизни. Единственное непосредственное замечание Юнга по поводу этого сновидения – «оно может означать смерть». Вместо того чтобы истолковать сновидение с субъективного уровня, он рассматривает его как «образный намек» на смерть двоюродной сестры его жены и связь образа из сновидения с жизненным событием считает метафорической, а не причинной. Сопоставляя образ из сновидения с внешним событием, Юнг позволяет метафорическому соответствию между ними говорить самому за себя.
Позже в той же главе «О жизни после смерти» Юнг сообщает о другом сновидении, в котором ему является умерший. Он пишет:
Однажды мне приснилось, что я навещаю друга, умершего примерно за две недели до этого. При жизни мой друг придерживался только традиционных взглядов на мир и оставался приверженцем такого бездумного аттитьюда всю жизнь. В этом сновидении… Мой друг сидел за столом со своей дочерью, изучавшей психологию в Цюрихе. Я знал, что она рассказывает ему о психологии. Он был настолько увлечен ее рассказом, что приветствовал меня лишь небрежным взмахом руки, как будто говоря «Не мешай мне». Приветствие было, в тоже время, предложением удалиться. (Юнг, 1963).
Интерпретация Юнга этого сновидения снова совершенно поразительна. Он пишет: «Видение непостижимым для меня образом, конечно, сообщало, что теперь ему необходимо постичь реальность своего психического существования, на что он никогда не был способен в течение жизни».
Индивидуация после смерти
Юнг интерпретирует это сновидение как относящееся к процессу психологического воспитания души его друга. Отметим, что, по мнению Юнга, именно его умершему другу потребовалось «постичь реальность своего психического существования» – нечто такое, чего он не пытался совершить на протяжении жизни. Интерпретация сновидения на субъективном уровне могла бы рассматривать его как процесс в аниме Юнга (дочери соседа в его сновидении), психологически исследующей переживание смерти обычным человеком. Но Юнг не концентрирует внимание на этом аспекте своего сновидения. Вместо этого, он усматривает в нем новую идею, развивающуюся в его душе, касающуюся смерти и души. Кажется, Юнг предполагает, что душа продолжает развиваться даже после смерти тела. Душа умершего пытается осознать после смерти то, чего ей не удалось достигнуть в течение жизни. Эта же идея развивалась несколько позже, когда Юнг представил другое сновидение, в котором ему является его умершая жена. Он пишет: «… о годе, прошедшем после смерти моей жены – однажды ночью я внезапно проснулся и понял, что был с ней на юге Франции, в Провансе, и провел с ней целый день. Она увлеклась там исследованием Грааля. Это обстоятельство показалось мне значимым, так как она умерла, не успев завершить эту работу» (Юнг, 1963).
Сновидение отличается простотой, но глубоко волнует. Оно случилось через год после смерти его жены. В сновидении он оказался вместе с Эммой на юге Франции, где она изучает легенды Грааля. Истолкование Юнгом этого сновидения можно считать поучительным. Сначала он предпринимает попытку представить интерпретацию на субъективном уровне, но отвергает ее, так как уже знает ее смысл. Затем он старается истолковать сновидение на объективном уровне. Этот процесс описан в следующем отрывке:
«Интерпретация на субъективном уровне – о том, что моя анима еще не завершила работу, которую должна была сделать, – не содержит ничего интересного; я прекрасно знаю, что еще не закончил работу над ней. Но сама мысль о том, что моя жена продолжает трудиться над своим дальнейшим духовным развитием (каким бы оно ни предполагалось), поразила меня как весьма значимая и вселила некое утешение» (Юнг, 1963).
В этом отрывке рассматриваются два важных аспекта. Во-первых, критерии, используемые Юнгом для определения уровня интерпретирования сновидений, теперь оказываются «бессмысленными», а недавнее личное затруднительное положение – несправедливым и даже неверным. Второй аспект должен касаться его идеи о том, что душа Эммы продолжает развиваться даже после смерти. Он не разрабатывает глубже эту идею, разве что замечает, что эта мысль вселила в него «некое утешение».
Невозможно оставаться равнодушным к искренности рассуждений Юнга по поводу этих сновидений. Кажется, «духи умерших» настолько глубоко воздействуют на него по мере его старения, что, многократно истолковывая их, он выступает против своих основных принципов интерпретации сновидений. Что же здесь происходит на самом деле?
Юнг, до некоторой степени, сам отвечает на этот вопрос. Немного далее в той же главе он делает следующее замечание по поводу интерпретации сновидений в целом: «… важно не иметь никаких предвзятых, схоластических убеждений об утверждениях, содержащихся в сновидениях. Как только в нашем истолковании появляется некая «монотонность интерпретации», мы знаем, что наше отношение стало схоластическим и безрезультатным.
Возможно, нежелание Юнга интерпретировать эти сновидения на субъективном уровне объяснялось утратой интереса к этому шаблонному, наскучившему виду истолкования, насыщенному избитыми, схоластическими идеями. Например, вместо отношения к сновидению как к проблеме, связанной с «развитием его анимы» – предумышленного представления, определяющего субъективный уровень интерпретации, – он избирает другой способ. Сдвигая внимание снова на объективный уровень, он обретает способность сохранять значительность сновидения. Задумайтесь, хоть на мгновение, над следующим отрывком из той же главы, в котором Юнг сталкивается с причудливым образом умершего друга. Обратите внимание на то, как манера повествования Юнга справляется с напряженностью между объективным и субъективным уровнями истолкования этой удивительной фантазии.
Однажды, проснувшись, я раздумывал о внезапной смерти друга, похороны которого состоялись накануне; я был глубоко потрясен. Внезапно я ощутил его присутствие в комнате. Казалось, он стоял в ногах кровати и просил меня пойти с ним. У меня не возникало ощущения встречи с привидением; скорее, это был внутренний зримый образ его, который я объяснил себе как фантазию. Но, честно говоря, мне следовало спросить себя, «имею ли я какие-нибудь доказательства, что это фантазия?» Предположим, что это не фантазия, предположим, что мой друг действительно находится здесь, а я решил, что он – всего лишь фантазия, не будет ли это отвратительно с моей стороны? И все же у меня было не меньше доказательств того, что он стоял передо мной как привидение. Затем я сказал себе, «Доказательство ни в том, ни в другом! Вместо того чтобы избавиться от него как от фантазии, я с таким же правом мог бы позволить себе усомниться и, ради чистоты опыта, счесть его живым существом». Как только я подумал об этом, он подошел к двери и, кивнув, предложил следовать за ним. Итак, я намеревался играть вместе с ним! Об этом мы не договаривались! Я должен был еще раз привести себе свои доводы. Только после этого смог бы я последовать за ним в своем воображении (в своей самоуверенности). Он вывел меня из дому через сад, к дороге, и, наконец, мы пришли к его дому. (На самом деле, его дом находился в нескольких сотнях ярдов от моего). Я вошел в дом, и он провел меня в свой кабинет. Он уселся на стуле и указал мне на вторую из пяти книг в красных переплетах, стоявших на второй сверху полке книжного шкафа. Затем видение рассеялось. Я не был знаком с его библиотекой и не знал, какими книгами он владел. Разумеется, я не мог разглядеть снизу заглавия книги, на которую он указал мне на второй полке сверху.
Это переживание показалось мне настолько любопытным, что на следующее утро я зашел к его вдове и спросил, нельзя ли мне взглянуть на книгу из библиотеки моего друга. Конечно, стул стоял возле книжного шкафа, присутствовавшего в моем видении, и даже прежде чем я подошел к нему ближе, я смог заметить пять книг в красных переплетах. Я взобрался на стул, чтобы прочесть их названия. Это были переводы романов Эмиля Золя. Название второго тома было «Завет умершей». Как оказалось, содержание не представляло для меня интереса. Лишь название было чрезвычайно значимым, в связи с пережитым (Юнг, 1963).
Этот рассказ весьма примечателен в отношении того, как Юнг играет с напряженностью между воображаемым и реальным и как оказывается пойманным в их сети. Композиция рассказа напоминает ленту Мебиуса. В первой части истории мы находимся на одной ее стороне, на субъективном уровне, но во второй половине читатель незаметно, плавно переходит на вторую сторону, к объективному уровню.
Юнг ограничивает интерпретацию рассказа единственным замечанием, говоря «Лишь название было чрезвычайно значимым, в связи с пережитым». Он просто сопоставляет название, «Завет умершей», с пережитым и позволяет воображению читателя заполнить остальную часть интерпретации.