Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое

Алхимия дискурса

Предисловие к русскому изданию

Я весьма рад появлению текста книги «Алхимии Дискурса» на русском языке. Двадцать лет назад, когда эта работа впервые вышла в свет, то она оказалась первой, где была осуществлена переоценка значения юнговского исследования экспериментальной психопатологии в свете современной психоаналитической мысли, постмодерна и критического подхода к аналитической психологии в целом. В первые годы двадцатого века, незадолго до встречи с Фрейдом, Юнг уже достиг международной известности, благодаря своим изысканиям в области психопатологии. Работая в должности психиатра в клинике Бургхольцли в Цюрихе, Юнг совместно с Францем Риклиным, создал в ней лабораторию экспериментальной психопатологии и провел успешные исследования, приведшие к созданию известного теперь теста словесных ассоциаций. В экспериментальной ситуации испытуемых просили давать любое пришедшее им на ум слово в ответ на стандартный набор слов-стимулов, таких, например, как «голова», «вода», «мать», «длинный», «огонь» и т. д. В своих ответах испытуемые, среди прочего, неправильно слышали слово из предлагаемого перечня, слишком долго тянули с ответом, смеялись, кашляли или реагировали как-то симптоматически иначе на отдельные слова-стимулы. До Юнга такие случаи рассматривались как «ошибки», «погрешности» эксперимента, несущественные отклонения. Их психологическая значимость при этом не замечалась и не учитывалась. Юнг подошел к этому совершенно иначе. На базе известной ему в психопатологии французской школы диссоцианизма и фрейдовского представления о парапраксисе Юнг выдвинул предположение, что эти нарушения являются не просто экспериментальными погрешностями, а, напротив, указывают на присутствие бессознательных эмоциональных факторов, комплексов, действующих в относительной автономии по отношению к эго-сознанию. Ассоциативный эксперимент в руках Юнга сделался, таким образом, мощным психологическим и психотерапевтическим инструментом. Используя его не только в качестве метода исследования, но и как средство диагностики и лечения, Юнг, Риклин и другие их коллеги получили возможность анализировать истерию, депрессию, шизофрению, социопатию, и другие умственные расстройства. Вот, таким путем были открыты комплексы .

Одним из практических достижений этих исследований стало изобретение всем известного теперь детектора лжи. Людвиг Бинсвангер (основатель экзистенциального психоанализа) написал диссертацию под руководством Юнга, в которой он продемонстрировал, что психические конфликты, связанные с сокрытием истины, проявляются соматически путем изменения электрического сопротивления кожи и частоты дыхания. Юнг и Бинсвангер разработали эксперимент по тонкому измерению этих соматических изменений во время теста словесных ассоциаций. Позже Юнг был удостоен награды Университета Кларка в США за свой вклад в судебную психиатрию во время визита туда вместе с Фрейдом.

На пути внимательного рассмотрения ранних работ Юнга по словесным ассоциациям в предлагаемой книге выстраивается интеллектуальный и культурный контекст, из которого впоследствии возникли и все последующие теории Юнга. Этот контекст не был ограничен Фрейдом и венской психоаналитической группой, но основывался на великих традициях европейской психиатрии и экспериментальной психологии. Юнг совершенствовал свои психиатрические знания в психиатрической клинике в Бургхольцли, а затем возглавлял лабораторию экспериментальной психопатологии при тамошнем госпитале, став в нем клиническим директором. Под руководством Юджина Блейлера клиника сделалась одним из ведущих европейских медицинских и исследовательских центров по изучению психотических расстройств, в частности, шизофрении. Работая в Бургхольцли, Юнг опубликовал свою основную работу по шизофрении, в которой применил тест словесных ассоциаций к анализу глубинно-психологических измерений психотического пациента[1]. В тесте словесных ассоциаций могут быть экспериментально изучены и использованы в диагностике и лечении пациентов взаимосвязи между языком, фантазией, симптомом и соматическими реакциями.

В истории клиники Бургхольцли прослеживаются и важные российско-швейцарские связи. Приблизительно в одно и тоже время, здесь побывали двое русских: Сабина Шпильрейн и Евгений Минковский. Сабина Шпильрейн из Ростова-на-Дону оказалась первой пациенткой Юнга, прошедшей у него терапевтический анализ. Сегодня ее история хорошо известна российскому психоаналитическому сообществу, чего нельзя сказать о пребывании в Швейцарии и работе в клинике Минковского. В отличие от Сабины, бывшей в Бургхольцли на положении пациентки, Минковский работал здесь психиатром. Родившись в Санкт-Петербурге, Минковский затем изучал медицину в университете в Мюнхене, а позже здесь же математику и философию. В 1914 году, по причине разразившейся Первой мировой войны, он был вынужден покинуть Мюнхен и перебраться в Цюрих, где стал ассистентом Блейлера в клинике. Минковский прибыл в Бургхольцли вскорости после того, как Юнг оставил там свой пост и занялся частной практикой, а также преподаванием в цюрихском университете. На Минковского сильное воздействие оказали Блейлер и Анри Бергсон, что нашло отражение в его первой книге о шизофрении[2]. В дальнейших работах Минковский сконцентрировал свое внимание на структурах сознания (временный характер, периодичность, каузальность и материальность) и продемонстрировал как из расстройств в этих структурах можно вычленить отдельные симптомы и умственные содержания, испытываемые пациентом.

Алхимия Дискурса дает возможность нового прочтения ранних исследований Юнга в экспериментальной психопатологии, в особенности, в отношении к самой роли, которую язык играет в субъективном начале, в генезисе психической структуры, в формировании сновидений равно как и в психопатологии.

Я хочу в завершение поблагодарить своего российского коллегу Валерия Зеленского, редакторские и организаторские старания которого сделали возможным появление моей работы на русском языке. Я также благодарен издательству PER SE за оперативное осуществление выхода тиража книги.

Поль Кюглер East Aurora, New York

14 ноября 2003

Предисловие Эндрю Сэмуэлса

Я с удовольствием пишу предисловие к переработанному изданию этой крайне важной книги. Написав на нее рецензию в 1983 году для журнала (Journal of Analytical Psychology ), я в дальнейшем с интересом следил за ее судьбой. По истечении двадцати лет оригинальность и своевременность данной работы заслуживают столь же высокой оценки. Поль Кюглер играл и продолжает играть ключевую роль в возрождении интереса к юнговской психологии и в привлечении к ней внимания широкой публики.

Между обоими изданиями существует самая тесная связь, они вносят большой вклад в оживление аналитической психологии, в налаживание связи между миром академической науки и миром психоанализа. Заслуга Кюглера заключается в том, что он обратился к ранним научным работам Юнга с целью продемонстрировать их значимость в наши дни. Тест словесных ассоциаций, объявленный Фрейдом в качестве важного вклада при подведении научной базы под психоанализ, выявил существование фонетических и смысловых ассоциаций. Фонетические ассоциации можно было даже считать более «глубокими» по сравнению со смысловыми связями, поскольку они усиливались по мере возрастания уровня бессознательного. Иными словами, фонетические ассоциации, представляющиеся поверхностными, оказывались в психологии «золотым песком». Возможно, что они, согласно утверждению Кюглера, совсем не случайны – «Содержит ли наш язык автономные группы ассоциаций, соединенные фонетически и укорененные в архетипическом образе?»

В наше время идея, в соответствии с которой глубина располагается на поверхности (а также в звуках) переживаемой жизни, кажется нам несколько менее парадоксальной или странной. Однако это наблюдение все же требует доказательств перед лицом традиционной романтической оппозиции, которая не может отказаться от стремления помещать глубину (и, соответственно, все ценное в жизни) в «глубине глубин».

Кюглер пересмотрел свою провидческую работу, чтобы учесть многочисленные перемены, происшедшие в интеллектуальном климате и в клинической обстановке со времени опубликования первого издания. В те времена он не мог знать о важной роли, которую будут играть язык, нарратив и текст во многих исследовательских сферах – не только в лингвистике, литературной критике и философии, но и в психотерапии, где связь с «историей» признается в наше время повсеместно.

Не мог он и предполагать, какое значение приобретет его расширенное определение термина «образ» после того, как он распространит его на понятие «акустический образ». Образы могут переживаться как непосредственно (в понимании Юнга), так и свидетельствовать о невозможности их прямого (непредумышленного) переживания в сфере культуры. Социальный и культурный конструктивизм, закат вечных ценностей во многих сферах жизни, релятивистский характер постмодернисткого дискурса заставили сосредоточить внимание на образе, с его парадоксальным сочетанием вышеупомянутых качеств непосредственности, равно как и невозможности своего непосредственного переживания. Самость не только разделена и множественна, она даже звучит по-разному, в зависимости от контекста и выстроенных предпочтений. Произносимые человеком звуки будут иметь различное звучание, в зависимости от того, кто их будет слушать. Как я отмечал в своей рецензии, архетипический образ позволяет включать в одну фонетическую схему много смыслов, давая нам возможность говорить о «фонетизации образа». Кюглер – достаточно прозорливо мыслящий автор, отчасти по необходимости опирающийся на звучание, так что его обращение к анализу акустического фактора оказывает существенное влияние на философские размышления и клинические рассуждения. В этом отношении он осуществляет алхимический эксперимент, в процессе которого базовое исходное вещество (звуки) может рассматриваться в качестве материала способного к трансформации в нечто, представляющее собой более значительный интерес (не будем преуменьшать актуальность случая). Представьте себе беседу. Между собеседниками возникли определенные отношения. Имеет место общение, в котором присутствует психологическая динамика. Все это не вызывает удивления. Однако разговор имеет и свое собственное звучание, ритм, рисунок, осуществляется интенсивное и быстрое взаимное влияние, основанное на слуховом восприятии.

Ранее я уже упоминал о существовании проблемы передачи более широкому кругу лиц новых данных, появляющихся в пост-юнгианской психологии. В этом отношении работа Кюглера ознаменовала собой прорыв, выстраивая связь между юнгианской мыслью и структурализмом во многих областях, от антропологии до лингвистики, физики и лакановского психоанализа. Столь часто наблюдаемой в академических кругах тенденции, направленной на игнорирование и маргинализацию Юнга, можно противопоставить только научную работу, выполненную на таком же уровне. Кюглер нигде не преувеличивает его значение. Он не утверждает, что Юнг изобрел колесо. Но также не сетует на плагиат и не пытается игнорировать значимость юнговской мысли. Такой вполне уравновешенный и при этом достаточно убедительный подход представляется мне единственно правильным путем, по которому следует идти. Возможно, что Кюглер, подобно многим аналитикам-юнгианцам его поколения, устал от пренебрежительного отношения к Юнгу, характерного для антиюнговского направления, однако он продолжает изящно вести борьбу исключительно на интеллектуальном и концептуальном уровнях. Это следует считать одним из важных достоинств данной книги.

Мне хочется высказать свое мнение о возможном круге читателей этого нового, пересмотренного издания. Во-первых, это клиницисты всех направлений, а не только юнгианцы; они, подобно мне, при встрече с изложенными идеями будут вынуждены сами пересмотреть концепцию клинических взаимодействий. Более того, им придется обучиться более оперативному клиническому мышлению, связанному с эфемерной природой звука. Это будет очень хорошо, поскольку многие клинические статьи страдают многословным теоретизированием, имеющим – как представляется, по крайней мере – своей целью произвести определенное впечатление на коллег. Как я писал в своей рецензии, «клиницисты-практики, считающие, что они работают в рамках гуманистической традиции, должны помнить, что говорит не только пациент, но и тот язык, который действует через него».

Вторая группа читателей включает ученых, занимающихся психоаналитическими исследованиями (сюда относятся и юнгианские и постюнгианские исследования). Последние, не забывая о клинических корнях большинства изучаемых тем, рассматривают психологические идеи на интеллектуальном уровне. Книга Кюглера уже была на гребне моды; предполагается, что сохранится интерес и к ее второму изданию. К третьей группе читателей относятся философы и историки идей, связанных, главным образом, с психоанализом. Сюда же войдут философы-лингвисты и философы-аналитики, равно как философы и историки идей, относящихся к указанным областям. Способность Кюглера устанавливать связи и замечать тенденции повышает вероятность того, что люди третьей группы тоже войдут в круг читателей данной книги.

В заключение хочется выразить надежду на то, что эта новая редакция важнейшего текста в цикле постюнгианских разработок раскроет его ценность и новому поколению читателей.

Эндрю Сэмуэлс.

Введение в пересмотренное издание

С момента выхода в свет первого издания Алхимии дискурса прошло двадцать лет. Публикация книги в 1982 году произошла в тот период, когда юнгианская психология начала выходить за пределы двух доминирующих областей своего распространения: (1) Цюрихской школы, с ее классическим юнговским подходом, и (2) Лондонской школы психоанализа (SAP), в которой перемешаны идеи Юнга и Мелани Клейн. Это было время распространения теории в данной области. Джеймс Хиллман находился в эпицентре развития своих идей, относящихся к архетипической психологии, а Э. Сэмуэлс как раз приступал к созданию плюралистического подхода, отражающего разнообразие теорий в постюнгинский период. Через пересмотр ранних исследований Юнга, связанных со словесными ассоциациями, книга Алхимия дискурса поместила аналитическую психологию в рамки более широкого контекста психоаналитических и академических проблем. В то время как философия и критическая мысль в различных теориях XX века внесли большой вклад в наше понимание той роли, которую играет язык в духовной жизни человека, юнгианцы мало писали на эту тему после периода исследований, проведенных в Бургхольцли. Книга Алхимия дискурса позволила поновому понять взаимоотношения между образом, звуком и психическим и способствовала оживлению интереса к языку и его роли в психическом развитии. Со времени ее первой публикации аналитиками-юнгианцами было издано еще три книги о языке: Слова и яйца (Рассел Локхарт, 1983), Метафора и смысл в психотерапии (Эллен И. Сигельман, 1990) и Зондирование души: искусство слушать (Мэри Линн Киттельсон, 1996).

Книга строится вокруг следующих шести взаимосвязанных тем: (1) функция психических образов в начале развития субъективности, (2) создание разделенного субъекта (представительное эго / эмпирическая самость), (3) первичность образа в бессознательном, (4) функция языка в формировании сновидений, симптомов и психической жизни, (5) динамика взаимодействия между фонетикой и воображением, и, наконец, (6) роль, которую играет язык в процессе толкования (интерпретации).

Первая глава была значительно расширена по сравнению с первым изданием; в нее были включены разделы о роли психических образов в развитии структуры эго/самость, способной к саморефлексии и обретению языка. Приближаясь к теории Лакана о зеркальной стадии, однако в значительной степени отличаясь от нее, я исследую возникновение динамики между звуком и образом, фонетикой и воображением. Ранние эксперименты Юнга со словесными ассоциациями подтвердили существование в личности бессознательных комплексов, неизвестных психических факторов, лежащих за пределами сознания, но оказывающих значительное влияние на формирование сновидений, симптомов и лингвистических ассоциаций. Помимо наличия «автономных групп ассоциаций», эксперименты показали также, что чем более бессознательной делается личность, тем более значительной становится тенденция к сдвигу ассоциаций от семантических к фонетическим. В данной главе исследуется возможность распространения этих наблюдений на язык в целом. Содержатся ли в языке группы ассоциаций, соединенные фонетически и укорененные в архетипических образах?

Во второй главе, носящей название «Первичность структуры: краткая генеалогия» был отмечен теоретический отход Юнга от либидо к психической энергии и последующий переход к теории архетипов в рамках более широкого интеллектуального климата 20-го века. Традиционный подход к изучению этого теоретического смещения состоял в его исследовании на фоне истории психоанализа и личностной динамики в момент разрыва Юнга с Фрейдом. В этой главе вновь исследуется пересмотренная теория Юнга в рамках широкого культурного контекста, включающего теоретические тонкости гуманитарных и естественных наук. В то же самое время, когда Юнг формулировал свою новую теорию глубинной психологии, основанную на первичности психических структур (1910–1921), сходные смещения происходили и в столь удаленных друг от друга областях, как атомная физика и лингвистика. Несколькими десятилетиями позже параллельные теоретические изменения возникают в антропологии и французском психоанализе.

Центральный фокус третьей главы сконцентрирован на том парадигмальном изменении, которое произошло в лингвистике благодаря сдвигу идей Соссюра от логики и этимологии к внутренним структурам языка. Для того, чтобы продемонстрировать значимость лингвистических структур, Соссюр предлагает сравнить систему языка с шахматной игрой. Исторические изменения материальной субстанции элементов не влияют на их «смысл». Скорее, смысл элемента определяется той ролью, которую этот элемент играет и тем, как он структурно связан с другими элементами . В этой главе вводятся лингвистические законы Соссюра и пересматривается клинический и экспериментальный материал, обсуждаемый ранее с точки зрения структурной лингвистики.

В четвертой главе, носящей название «Язык и бессознательное», представлена краткая история места, которое язык занимает в эволюции или глубинной психологии. В известном рассказе Фрейда о пациенте, одержимом страхом перед крысами (Ratten), описывается случай, когда пациент, одержимый навязчивым неврозом, начинает ассоциировать различные явления и понятия со сходными фонетическими созвучиями. Он беспокоится об оплате карточных долгов отца (Raten), ярого картежника (Spiel-Ratte). Он никак не может забыть о долгах, сделанных в юности его сестрой по имени Рита, не может принять решение, следует ли ему жениться (hei-raten) в ратуше (Rat-haus). В звучании слов, тревоживших этого человека, Фрейд обнаружил тот же феномен ассоциаций, который был замечен Юнгом в проводившихся им экспериментах со словесными ассоциациями: «приверженность букве в бессознательном» (Лакан).

В 1950 году, занимаясь модифицированной Леви-Строссом фрейдовской топографической модели человеческого разума, Лакан вводит новую трехчастную модель психики, составленную из воображаемого, символического и реального. Реальное относится к объекту-как-таковому, тогда как воображаемое соответствует имаго объекта. С другой стороны, символическое имеет чисто структурную функцию, сходную с функцией грамматики в языке или с правилами игры в шахматы. Трехчастная модель Лакана имеет некоторое фамильное сходство с выявленным Юнгом ранее различием между реальным родителем, имаго родителя и архетипом родителя. Однако имеется и существенное отличие в использовании понятия имаго. Позаимствовав термин у Юнга, Лакан дает ему совершенно иное определение (Лакан, 1968; Лапланш и Понталис, 1973). Там, где Фрейд определяет психические образы как ментальные представления влечений, Лакан переосмысливает психические образы (имаго) как бессознательные представления реального . Однако такое представление не является точным отражением объекта как такового, в результате чего возникает недопонимание. Неспособность имаго адекватно представлять самость и объект обуславливает недоверие Лакана к имаго. С такой точки зрения воображаемое представляет собой мир иллюзий.

У Юнга мы видим совершенно иной подход к психическим образам. Он полагает, что имаго принадлежит синтетическая функция, аналогичная силе воображения Канта (Еinbildungskraft). В Критике чистого разума Кант революционизировал современную философию, показав, что чистый разум может познать объект исключительно через конечные пределы, установленные силой воображения . Юнг распространил критику Канта на психологию, позиционировав воображение как предпосылку, необходимую для психического знания. Ментальный опыт полностью зависит от конечности человеческого воображения. Юнг определяет имаго как источник нашего ощущения реальности, а не как копию или представление некоторой более примитивной реальности (т. е. реального). «Психика ежедневно создает реальность. Фантазия – это единственное выражение, которым я могу обозначить такую деятельность… Это, несомненно, творческая деятельность» (Юнг, 1921/1971). Внутренний и внешний миры сходятся в психических образах, предоставляя человеку живую связь с обоими мирами. Область психических имаго называется в психологии Юнга имагинальным, тогда как Лакан называет эту область воображаемым. Их существенное различие состоит в том, что имагинальное формируется продуктивной и репродуктивной силой воображения (imagining), тогда как воображаемое формируется репродуктивным представлением (imaging) (Кюглер, 1997).

Пятая глава, «Фонетическое воображение», базируется на ранних исследованиях Юнга, Фрейда, Лакана и Тасс-Тинеманна; в ней показано, что бессознательные фантазии и мифические образы существуют в языке, объединенные в кластеры погруженные в группы (сlusters) фонетически близких слов. Работая с мифическим образом Диониса, мы рассматриваем относящиеся к нему греческие определения и замечаем, что они все соединены в похожие фонетические паттерны (patterns). Для того, чтобы установить, в какой степени эти определения распространены за пределами греческого языка, рассматриваются другие индоевропейские языки. Сравнительный анализ латыни, немецкого и французского языков показывает, что аналогичные смысловые объединения, имеющие фонетическое сходство, появляются и в этих языках, причем часто они связаны с определенными этимологическими фонемами.

В заключительной главе все перечисленные темы рассматриваются в их переплетении: динамическое взаимодействие между словом, образом и аналогом, рассматривается также парадоксальная природа обретения языка. Процесс обретения языка отделяет ребенка от объектного мира, позволяя младенцу создавать систему фонетических образцов, способных служить заменой реальным объектам. Язык позволяет говорящему воспроизводить переживание объекта (например, «мать») в отсутствии этого объекта. Возможность такого феномена обусловлена парадоксальным статусом слова: представление об объекте реализуется во время его отсутствия. В последней главе этот парадоксальный феномен рассматривается в связи с формированием симптома, динамикой переноса, терапевтической интерпретацией и алхимическим процессом.

По прошествии двадцати лет темы, затронутые в данной работе, не утратили своей актуальности. Они по-прежнему оживляют клинические и академические дискуссии, все глубже вовлекая нас в тайны взаимоотношений между субъективностью, языком, образом и бессознательными измерениями человеческой психики.

Поль Кюглер, 10 июня 2002,

Ист Орора, штат Нью Йорк.

Глава I