Практика применения информационно-психологических технологий в современных политических конфликтах

В настоящее время накоплен довольной большой опыт применения различных приемов, способов, методов и технологий информационно-психологического воздействия в современных политических конфликтах, а также в деятельности по их урегулированию [97– 99, 133–136].

Широко известна практика использования в качестве инструмента политического воздействия технологий пропаганды, психологического манипулирования, медиа-воздействия, шантажа, направленных слухов, управления кризисами и др. Так, важную роль в убеждении западной аудитории в жестокостях сербов в конфликтах на Балканах сыграли сфабрикованные фотографии «сербского лагеря» в Трнополи (Босния), сделанные из видеозаписи 5 августа 1992 г. журналистами британской телевизионной компании ITN (Indeрendent Television Network) под руководством П. Маршалла [137]. Фотографии сопровождались точными данными: изможденное лицо за колючей проволокой принадлежало боснийскому мусульманину Ф. Аличу, он беседовал с журналистами, протягивал им руки через колючую проволоку. Эта фотография «сербского лагеря смерти» обошла в 1992 г. всю западную прессу; «фотодокумент» обсуждался в Конгрессе США и стал формальным поводом и оправданием для США, чтобы занять открытую антисербскую позицию во время войны в Боснии. В феврале 1997 г. в Англии вышла статья, в которой изложены обстоятельства получения этого кадра. По случайному совпадению другая группа журналистов вела там съемки и имела видеозаписи действий группы Маршалла. Изображен на нем был не «лагерь смерти», а пункт сбора беженцев, расположенный в здании школы. Забор из колючей проволоки отделял школьный двор от шоссе и был установлен еще до войны, чтобы дети не выбегали на дорогу. Журналисты снимали «узников-мусульман» через проволоку – а могли ее и обойти. Вход и выход за проволоку были свободными, и даже на других кадрах из видеозаписи ITN, не вышедших в эфир, видно, как «заключенные» перелезают через забор или обходят его. Эти кадры были помещены в Интернете. ITN была обвинена в манипуляции общественным мнением.

Другой пример эффективного применения средств и способов психологического воздействия, корректирующих индивидуальное и массовое сознание, – распространение (в терминах медиа-воздействия «залповый выброс») слуха об атипичной пневмонии и формирование мифа о связанной с ней смертельной опасности. В 2003 г. этот слух на время отключил внимание мирового сообщества от полосы неудач военной операции США в Ираке. Нетрудно установить, что эпидемия атипичной пневмонии началась в тот самый момент, когда недовольство общественного мнения (в первую очередь в США, а также в вовлеченных в этот конфликт европейских странах) ходом операции в Ираке достигло максимума. Данное информационно-психологическое воздействие было направлено не на общественное мнение в целом, а на каждую личность в отдельности, и мгновенно заставило граждан забыть о происходящем в далеком Ираке: естественно, вирус атипичной пневмонии смертелен, а вакцины – нет. Мало кто заметил, что, как только дела американцев в Ираке снова наладились, эпидемия атипичной пневмонии мгновенно исчезла. Вряд ли кто-нибудь сегодня боится атипичной пневмонии. Стоит заметить, что от т. н. атипичной пневмонии умерло порядка 1000 чел., в то время как от обычного гриппа в год примерно погибает 100–150 тыс. жителей земного шара.

Все это указывает на то, что психологические методы воздействия в эпоху формирования информационного общества играют заметную роль в общественных отношениях и в протекающих в этом обществе политических процессах.

Особую роль в современных психологических процессах играет ИПВ, многочисленные дискуссии вокруг которой только подчеркивают ее высокую значимость и социальную опасность как для отдельных граждан, так и для международного сообщества в целом [57]. Наряду с явно выраженной деструктивной функцией ИПВ в современных политических конфликтах играет и важную качественную роль: фаза информационной войны часто играет роль естественного механизма политической диссипации скрытой энергии конфликта.

Лучшим подтверждением того влияния, которое сегодня оказывают технологии информационно-психологического воздействия на эволюцию современных политических конфликтов, могут служить как конкретные примеры применения указанных технологий с целью управления конфликтами, так и официальное закрепление (фактическое признание) приоритетной роли и эффективности использования информационно-психологических технологий в качестве инструмента поп стратегических концепциях и доктринах НАТО). логический технологий в нормативных документах ведущих государств и их венно-инфлитического воздействия в нормативных документах ведущих государств мира и их военно-политических союзов (в первую очередь в стратегических концепциях и доктринах НАТО). Сегодня технологии информационно-психологичес­кого воздействия на сознание населения активно используются США как системообразующий, рамочный фактор их военных операций (например, как фактор, определяющий пиар-формат боевых действий в Ираке), а НАТО – как основной инструмент принятой ими на вооружение концепции «управления кризисами». Не всегда применяемые США и его союзниками по НАТО информационно-психологические технологии способствуют урегулированию современных конфликтов. Однако здесь, с нашей точки зрения, вопрос заключается не в эффективности, а в том, какие истинные цели в каждом конкретном случае преследуют США, управляя конфликтами – возможно, быстрое урегулирование конфликтов не всегда соответствует их интересам. Деятельность США и их союзников по НАТО в этом смысле является показательной, поскольку проводимые ими по всему миру психологические операции не только дают богатый фактический материал, но и находят свое отражение в официальных документах, нормативных актах, доктринах и стратегических концепциях, подчеркивая роль и место современных информационно-психологических технологий в политической борьбе и их влияние на эволюцию современных конфликтов.

Использование информационно-психологических технологий в качестве инструмента политического воздействия сегодня происходит в условиях формирования нового мирового порядка, возникновения новых центров силы, изменения роли существующих международных институтов и военно-политических блоков, разбалансировки традиционных механизмов обеспечения коллективной безопасности и привнесения в политику радикальных способов достижения целей, ориентированных на одностороннее применение насилия в отношении политических оппонентов.

Несмотря на то что глобальное противостояние сверхдержав ушло в прошлое, степень конфликтности и политико-военной нестабильности в Европе и мире не только не уменьшилась, но и приобрела качественно новое содержание. На первый план вышли проблемы регулирования многочисленных очагов региональной напряженности, которое не только превратилось в одно из ключевых направлений мировой политики, но и приобрело резко военизированный характер – все более очевидным стало преобладание так называемого «силового умиротворения» над «традиционным миротворчеством» времен «холодной войны».

Центр регионального вооруженного противостояния сместился в сторону более ограниченных по масштабу и географическим параметрам столкновений. Как указывает А. Д. Богатуров, серия серьезных провалов 1993–1994 гг. в области регулирования локально-региональных конфликтов не только в странах «третьего мира» (крах многонациональной операции в Сомали, кровопролитные межплеменные столкновения в Бурунди и Заире, обострение ситуации в Афганистане и Анголе и др.), но и в центре Европы (на территории бывшей Югославии) позволили выдвинуть тезис о том, что «традиционное миротворчество», доминировавшее в таких международных организациях, как ООН, больше не срабатывает [138]. США, их европейские союзники по НАТО делают ставку на одностороннее, преимущественно силовое, разрешение конфликтных ситуаций при игнорировании ООН как универсальной организации.

Американская правительственная организация NIC (National Intelli­gence Council) и Институт Национальных Стратегических Исследований США (the Institute for National Strategic Studies, INSS) совместно с Национальным Военным Университетом (Nati­onal Defense University) представили аналитический отчет, в котором дали описание политической картины мира к 2010 г., спрогнозировали ключевые мировые тенденции и их влияние на основные регионы и страны планеты [138]. В составленном ими отчете указывается, что до 2010 г. новые нормы международного поведения будут развиваться через опыт новых кризисов, подобных событиям в Руанде и Боснии. В свою очередь, они вызовут дебаты о легитимности, необходимости и сути иностранных (вооруженных) интервенций. Все больше и больше проблем, возникающих перед политиками в сфере национальной безопасности, будут диктоваться пятью вопросами: вмешиваться ли, когда, куда, с какими силами и каков будет итог. Важно отметить, что все указанные тезисы представлены в разделе, который называется «появление новой концепции миропорядка». Один из главных вопросов для США, по мнению американских экспертов, заключается в том, насколько прочным будет «лидирующее положение Соединенных Штатов в определении и развитии этой новой концепции миро­порядка, включая использование их экономической и военной мощи для поддержания этих изменений» [138]. В современных условиях важнейшим инструментом обеспечения этого положения в мире является информационное доминирование [139, с. 23], т. е. обладание превосходством в разработке и использовании в политике технологий информационно-психологического воздействия на массовое сознание и процессы принятия управленческих решений.

Военные операции, проведенные США и их партнерами по НАТО против Сербии и в Ираке, показали, как правящая элита США укрепляет свое положение в мире. В последнее время силовые акции стали восприниматься не только как оправданные, но и целесообразные [140, с. 7]. В США постоянная готовность к войне рассматривается как ключевой фактор, благодаря которому остальные слагаемые национальной мощи, в том числе технологии информационно-психологического воздействия, приобретают реальную значимость в международных отношениях [141, c. 83]. Многие ученые указывают, что, победив в «холодной войне», США перешли к политике «ультраколониализма» [142], установления контроля над мировыми ресурсами. Однако для эффективной реализации своего экспансионистского курса США потребовалось мобилизовать не только собственные силы, но и максимально использовать политические, экономические, информационные и военные ресурсы союзников. Не случайно еще в 1997 г. постоянный представитель США при ООН Б. Ричардсон отмечал: «США могут лучше всего отстаивать свои интересы и экономить деньги налогоплательщиков, используя многонациональный подход к решению международных проблем, организуя многостороннюю поддержку американских целей» [143, c. 5]. Поэтому для США укрепление союзнических отношений с европейскими партнерами по НАТО – один из основных внешнеполитических приоритетов. Некоторую тревогу у США вызывает тот факт, что Европа сегодня формирует свою собственную идентичность, пытается отстаивать собственные интересы, причем нередко в противовес лидерству США [144].

Задачу создания новой системы сторонников проводимого США курса, их консолидации вокруг главной цели – борьбы с международным терроризмом («избавления мира от зла») и декларируемой борьбы за распространение демократии как концентрированного выражения общечеловеческих ценностей – США решают с помощью операций, основанных на применении современных технологий информационно-психоло­гичес­кого воздействия:

· на уже состоявшихся и потенциальных союзников с целью превращения их в послушный инструмент политического управления,

· на массовое сознание населения стран-союзников с целью обеспечения поддержки проводимого руководством этих стран проамериканского курса, причем поддержки с регулируемым уровнем интенсивности.

Используя возможности современных технологий психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание населения и властных элит европейских стран, военно-политические структуры НАТО подключились к поиску адекватного ответа на «новые вызовы» европейской и международной безопасности в рамках разработки и проведения в жизнь новой антикризисной стратегии альянса. Одним из ярких примеров такой информационно-психологической технологии, одновременно оказывающей консолидирующее действие на сторонников США и приводящей к повышению агрессивности проводимого в отношении оппонентов политического курса и формирующей в сознании людей «моральное право» на превентивное применение вооруженной силы, стала технология создания и управления образом внешнего врага – «международного терроризма», обладающего двумя важнейшими признаками – транснациональностью и трансграничностью. Не возникает сомнений в том, что результаты применения этой технологии оказали (и продолжают оказывать) существенное влияние на эволюцию современных политических процессов, конфликтов и кризисов.

Борьба с международным терроризмом – это психологическая операция, которая позволила США воздействовать на ориентацию многих стран (вплоть до встраивания их в свой внешнеполитический кильватер, поставив их деятельность под достаточно жесткий контроль), а также формировать новые военно-политические коалиции желающих влиять на внешнеполитическую деятельность многих государств.

Для правящих элит государств, не желающих подчиняться военно-политической машине США, был удачно создан объект коллективной борьбы, не имеющий национальности и государственных границ, – международный терроризм, с которым необходимо вести войну на любой территории, даже если для этого требуется вторжение на территорию суверенного государства: ведь, если государство имеет на своей земле базы международных террористов, значит, оно его поддерживает; либо его сил не хватает, чтобы самостоятельно погасить очаги терроризма, – тогда ему надо помочь. Для союзников США по НАТО и иной проводимой ими деятельности по «умиротворению» современных конфликтов образ международного терроризма – хороший повод для оправдания своего участия в военных конфликтах, инициируемых США, перед гражданами собственных стран, – ведь, согласно политическому мифу о международном терроризме, они воюют не с конкретными народами и странами, а с общемировым злом, не имеющим ни национальной, ни территориальной принадлежности.

Для населения стран, вынужденных поддерживать политику США, был создан более близкий для понимания персонифицированный образ международного терроризма – в лице конкретного человека, Усамы Бен Ладена, человека чуждой для европейца культурной принадлежности, несущего персональную угрозу жизни и здоровью каждого (через террористические акты, от которых вряд ли кто-нибудь может быть застрахован). Таким образом, избиратель, голосующий за вторжение в Ирак, Афганистан, получил возможность выразить свою ненависть не по отношению к абстрактному образу международной террористической угрозы (которая не воспринимается в сознании людей как угроза персональная, лично ему, его жизни и здоровью, его семье и т. п.), а по отношению к конкретному человеку, внешний вид и поведение которого вызывают инстинктивный страх на самом обыденном, бытовом уровне.

Также не может не вызывать интерес тот факт, что в течение нескольких лет «международный террорист № 1» (еще один психологический прием) перемещался из страны в страну в той последовательности и очередности, в которой США планировали расширение и продолжение своих захватнических действий. В период обострения ситуации с Ираком он оказался в Багдаде и оттуда руководил международной террористической сетью, затем после оккупации Ирака переместился в Афганистан, впоследствии после оккупации Афганистана оказался в Сирии, Иране; единственная страна, где он еще не был, – это Северная Корея. И везде его перемещения служили еще одним весомым аргументом для вооруженного вторжения. Так, в своей речи 1 июня 2002 г. в академии Вест-Пойнт президент Буш заявил, что американская нация «должна раскрыть террористические ячейки в более чем 60 странах», т. е. примерно на одной трети земного шара. «Мы должны перенести сражение на территорию противника, нарушить его планы и парировать самые серьезные угрозы еще прежде, чем они реально возникнут. В мире, в который мы вошли, единственный путь к безопасности – путь действия. И наша страна будет действовать» (см. [145]). Это не только еще один пример использования технологий психологического воздействия, но и важный пример тиражируемости современных психологических технологий и их принципиальной применимости к различным политическим ситуациям.

Нет сомнений, что применение приведенных выше технологий формирования образа общего врага привело к добровольному или вынужденному сплочению вокруг США ведущих европейских стран, что совместно с изменением под влиянием США концепции НАТО (с упором на «силовое умиротворение») сковало свободу политической воли стран и в конечном итоге обеспечило их добровольную подчиняемость США. Это, кстати, является главной целью любых психологических операций. В результате США используют международный авторитет, материальные возможности и людские ресурсы приобретенных таким образом союзников во всех конфликтах со своим участием, формируя и продвигая образ коллективного участия всего международного сообщества в разрешении или эскалации конфликтов, прикрывая свои агрессивные действия различными мандатами доверия от «международного сообщества», представленного своими союзниками, манипулируя принципом коллективной ответственности и делая наиболее рискованные политические решения руками союзников.

Вместе с тем нельзя игнорировать тот факт, что терроризм представляет собой новую реальную угрозу международной безопасности. В отличие от прежних террористических акций, вызванных бедностью и отчаянием, совершаемых в рамках национальных государств, современный терроризм принял поистине глобальный характер. Терроризм сегодня борется не за чье-либо счастье, национальные права, свободу и независимость, как это было ранее, а за «безнаказанность зла», установление контроля за потоками наркотиков и оружия, за контроль над ресурсами и в конечном итоге за власть [57].

В этой борьбе террористическая сеть как новая форма транснациональной организации международной преступности использует различные изощренные методы, в том числе информационно-психоло­гического воздействия. Отечественные исследователи уделяют серьезное внимание роли террористических организаций в России и на пространстве СНГ. В своих работах они отмечают, что действия террористов в России рассчитаны не только на нанесение материального ущерба, на создание угроз жизни и здоровью людей, но и на информационно-психологический шок, воздействие которого на большие массы граждан создает благоприятную обстановку для достижения террористами своих политических целей. Исследователи терроризма указывают на учет террористами особенностей информационной эпохи: террористы используют глобальные СМИ, готовые освещать их деятельность, создавать «террористические сенсации», давать им соответствующий комментарий, т. е. пытаться эффективно воздействовать не только на состояния умов и настроения в стране, подвергшейся террористической атаке, но и на мировое общественное мнение [146, c. 17].

Способность СМИ, в том числе электронных, быть эффективными средствами формирования общественного мнения максимально используется отдельными людьми, организациями, в том числе преступными, пытающимися при помощи этих средств решать свои политические и другие задачи. В работе Э. А. Галумова «Основы PR» достаточно подробно излагаются технологии воздействия на общественное сознание при помощи СМИ, в ней показана специфика политических и кризисных коммуникаций, в частности при актах терроризма, которые классифицируются как преднамеренные [147, c. 275]. В этом контексте также возникает проблема управления общественным мнением в кризисной ситуации, а также подготовки, использования специалистов в сфере «паблик рилейшнз» и соответствующих технологий воздействия через СМИ на массовое сознание.

Специалисты-«кризисники» рекомендуют СМИ при возникновении события, в том числе террористического акта, не создавать туманных завес и колебаний, не уклоняться от прямых ответов и заниматься простым разглагольствованием, а демонстрировать честность, сочувствие и сострадание, открытость и искренность [148, с. 190–192].

К сожалению, у международного сообщества нет единого подхода, универсальной оценки терроризма как новой угрозы человечеству. Международно-правовая практика не выработала общепризнанного определения терроризма, хотя квалификация террористического акта принята в законодательстве отдельных стран, в том числе и в России. Серьезным препятствием на пути формирования международным сообществом единой позиции в отношении к терроризму является практика «двойных стандартов», когда политические соображения доминируют над объективностью.

Зачастую, руководствуясь политическими соображениями, лидеры Евроатлантического союза и подчиненные им СМИ приклеивают ярлык «рассадников терроризма» на неугодные им режимы, негативно относящиеся к политике США и их союзников. Отождествляя неугодные Западу режимы с терроризмом, ведущие СМИ Евроатлантического союза развивают информационно-психологическую обработку мировой общественности, подготавливая почву для силовых акций против «общей угрозы».

В рамках психологической технологии формирования образа общего врага создан политический миф о так называемой «оси зла», в которую вошли страны, по мнению США, поддерживающие международный терроризм. Здесь умело использованы и спроецированы на сегодняшний день ставшие уже архаичными идеологические штампы времен Второй мировой («страны Оси») и «холодной» войн (Советский Союз и страны соцлагеря). Образ «оси зла» сформировал известный в психологии ассоциативный ряд и обеспечил перенос исторического негатива на иные объекты. Неудивительно, что в число стран, входящих в «ось зла», тут же попали принципиальные политические оппоненты США – Ирак, Иран и Северная Корея. В сознании многих граждан мир оказался разделен на своих (сторонников политического курса США) и то «зло», с которым надо бороться.

В рамках концепции мирового доминирования США провели большую работу по переориентации военно-политической направленности блока НАТО под цели обеспечения реализации собственного внешнеполитического курса, изменив основную концепцию участия НАТО в политических конфликтах с «мирного урегулирования» на «силовое умиротворение», подразумевающее прямое и практически ничем не ограниченное применение силы не только в международных (для участия в которых этот альянс и создавался), но и во внутренних этнополитических конфликтах.

В рамках анализа психологических операций НАТО примером использования технологий комплексного информационно-психологи­чес­кого воздействия на сознание населения в зонах этнополитических конфликтов являются технологии «гражданско-военного сотрудничества». Важнейшим нововведением 1990-х гг. в области
антикризисного реагирования НАТО стало введение в теорию и практику альянса американской концепции гражданско-военного взаимодействия (Civil-Military Cooperation – CIMIC), впервые опробованной НАТО в Боснии. Идея состояла в том, чтобы одному из
модулей/компоновочных блоков в системе CJTF придать исключительно функции взаимодействия с «гражданскими» организациями в области реализации гражданских (невоенных) аспектов мирного соглашения. «Центр гражданско-военного сотрудничества» (ЦГВС) должен заниматься оказанием разнообразной поддержки различным межгосударственным и неправительственным организациям, занимающимся проблемами беженцев, гуманитарной помощью, восстановлением местных административных органов, разрушенной экономики и т. п. (на момент начала развертывания СВС НАТО в Боснии действовало 530 таких организаций) [149, с. 22–25]. При этом вся концепция гражданско-военного взаимодействия НАТО подчинена прежде всего военным задачам: в рабочих документах НАТО «гражданско-военное сотрудничество» определяется как «военная операция, основной задачей которой является поддержка гражданских властей, населения, международных и правительственных организаций, которая будет способствовать выполнению военной задачи» [150], т. е. определение «гражданско-военного сотрудничества» дается в официальных доктринах НАТО в терминах операций информационно-психологической войны. Сами же технологии «гражданско-военного сотрудничества» строятся как технологии информационно-психологического воздействия и управления сознанием гражданского населения и различных общественных объединений, обеспечивая их добровольную подчиняемость деятельности альянса на территории их собственных стран. И эти технологии эффективно действуют.

В новой Стратегической концепции НАТО, принятой на саммите альянса в марте 1999 г., особенно четко просматриваются стоящие перед альянсом проблемы в области парирования угроз, связанных с региональными этнополитическими конфликтами. Так, в стратегических документах НАТО декларируется принципиальная универсальность военных операций при проведении миротворческой деятельности. Согласно Стратегической концепции НАТО, для успешного предотвращения конфликтов и реагирования на кризисы годятся те же военно-политические ресурсы и возможности, что и для обеспечения «коллективной обороны» [150]. Таким образом, в концепции прямо указывается на то, что в дальнейшем НАТО будет ориентироваться на управление политическими конфликтами, используя для этого технологии антикризисного управления – один из видов технологий информационно-пси­хо­логи­ческого воздействия на массовое и индивидуальное сознание населения как в зонах конфликтов, так и вне их, в центрах формирования мирового общественного мнения. Таким образом, использование технологий информационно-психологического воздействия на этнополитические конфликты нашло в основополагающих документах альянса доктринальное закрепление, причем использование психологических технологий кризисного управления, поддерживаемых различными сервисными функциями, например локальными военными акциями, признано в концепции приоритетным инструментом политического управления современными конфликтами [151]. Авторы концепции отказываются классифицировать имеющиеся в распоряжении альянса силы в соответствии с поставленными перед ними задачами (коллективная оборона, с одной стороны, или антикризисные и миротворческие операции, с другой), подразделяя формирования НАТО лишь в зависимости от степени их боеготовности и мобильности. Это полностью соответствует взятому альянсом курсу на отрицание принципиального различия между полномасштабными военными действиями и «операциями невоенного типа» (т.е миротворческими и иными специальными психологическими операциями) и на объединение «солдата и миротворца в одном лице» (наиболее ярким выражением этого курса является концепция международных оперативных сил).

Новая внешнеполитическая стратегия НАТО, демонстрирующая отказ от традиционного миротворчества в пользу силового умиротворения, состоит в попытке противостоять угрозам, связанным со сложнейшими этнополитическими конфликтами, методами «кризисного реагирования» (являющихся адаптированной разновидностью психологических технологий кризисного управления), использование которых неизбежно характеризуется крайней политизированностью, высокой ролью средств массовой информации, технологий управления массовым сознанием.

Другим ярким примером использования информационно-психоло­гических технологий в целях управления политическими конфликтами являются различные кампании по мягкому, ненасильственному изменению государственного строя – «бархатные революции» в Сербии («бульдозерная революция»), Грузии («революция роз»), Украине («оранжевая революция»), в Центральной Азии – Кыргызстане («революция тюльпанов»), «кедровая революция» в Ливане, а также неудавшиеся попытки в Беларуси («васильковая революция»), Узбекистане и Мексике (в 2006 г.). В этот перечень также можно включить «революцию гвоздик» в Португалии, ставшую бескровным военным переворотом, и «бархатную революцию» в Чехословакии, приведшую к распаду страны на две части. В качестве технических предшественников «бархатных революций» можно назвать «народную революцию», произошедшую в 1986 г. на Филиппинах, и события в Китае на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 г.

Интересно, что американские политические деятели, обозреватели и ученые в своих публичных заявлениях и комментариях к политическим событиям нередко проясняют истинную природу «бархатных революций», как уже свершившихся, так и еще только находящихся в стадии подготовки. Так, в отношении стран на постсоветском пространстве д-р Эндерс Вимбуш (S. Enders Wimbush), директор американского Центра стратегий безопасности будущего (Center for Future Security Strategies) и старший научный сотрудник Hudson Institute, делает следующее замечание: «В бывшем СССР возможны, как минимум, три сценария смены власти. Во-первых, демократический путч, наподобие грузинского, в ходе которого Саакашвили, пользуясь своей популярностью, прогнал Шеварднадзе и после выборов занял его место. Во-вторых, возможна «цветная революция», в ходе которой оппозиция консолидируется непосредственно во время выборов, как произошло в Украине. В-третьих, может произойти и «обычный» переворот, как это было в Кыргызстане. Любопытно, что два из этих сценариев не зависят от результатов выборов или референдумов. Любой из них может быть осуществлен в любом государстве бывшего СССР» [152].

Очень показательно, что в своих высказываниях он относит «бархатные революции» не к стихийному волеизъявлению народных масс, стремящихся к демократическим ценностям, а сравнивает с театральной постановкой, у которой есть сценарий; при этом одной из «бархатных революций» (в Грузии) он дает точную правовую характеристику – это «демократический» путч (в данном случае «демократический» – не форма совершения путча, а условное обозначение политических сил, осуществивших переворот). Интересно, что к «цветным революциям» Вимбуш относит и распад СССР: «Опыт трех из четырех революций, произошедших в этом регионе (я включаю сюда и революцию в России, произошедшую в 1992 г.), показывает, что для успеха «цветной революции» важно наличие объединенной оппозиции. В Кыргызстане имела место другая ситуация, хотя это маленькая страна, и, на мой взгляд, тамошние события не являются моделью идеальной «цветной революции» [152]. Он также указывает на то, что к одной и той же стране технологии «бархатных революций» в случае необходимости могут быть применены неоднократно: «В Грузии уже произошла «розовая революция», но это не гарантирует того, что революция в этой республике не повторится. Если режим Саакашвили не сможет выполнить свои обещания, то возможно повторение подобного сценария» [152].

В отношении России Эндерс Вимбуш заявляет следующее: «Не стоит забывать и о России. «Цветная революция» возможна и там, она способна положить конец ослабевшей власти Путина» [152]. Его мнение в отношении очередных кандидатов на «бархатную революцию» дополняет Марк Катц, профессор политологи Университета Джорджа Мейсона (George Mason University) и автор ряда книг о бывшем СССР: «Если говорить о наиболее вероятных кандидатах, то я бы поставил на первую позицию Беларусь. Она находится в окружении демократических государств, и поэтому её политическая система не считается нормой, она воспринимается как аномалия, даже в сравнении с Россией. История показывает, что гораздо трудней сбросить автократический режим в случае, если в соседних государствах также правят автократы. … У Казахстана есть хорошие перспективы для эволюционного демократического развития. Подобное возможно в Армении, хотя оппозиционеров там пытаются изобразить «марионетками» Запада. Вероятна и постепенная демократизация России, которая приведет к последующей демократизации большей части этого региона» [152]. Его поддерживает Марлен Лорель, научный сотрудник Международного исследовательского центра им. Вудро Вильсона (Woodrow Wilson International Center for Scholars): «Нельзя исключить возможности совершения «цветной революции» в Таджикистане и Казахстане в случае, если нынешние лидеры страны будут испытывать затруднения с уходом от власти. Власть в Таджикистане слаба, ей угрожает многообразная оппозиция, в которую входят разные силы – от исламистов до «западников», кроме того, в Таджикистане довольно хорошо развито гражданское общество» [152].

Западные СМИ откровенно пишут, что сегодня технологии проведения операций по созданию демократии через выборы и гражданское неповиновение настолько отточены, что их методы превратились в руководство по победе в чужих выборах и смене политических режимов. Например, в отношении «оранжевой революции» в Украине корреспондент Гардиан Иэн Трейнор пишет: «…молодые демократы-активисты мобилизовали обычно политически пассивную Украину... Однако, хотя Украина получит все достижения оранжевой «революции каштанов», эта кампания – творение американцев, утонченное и блестяще спланированное учение по массовому маркетингу и продвижению западного брэнда, которое было использовано в четырех странах за 4 года для спасения фальсифицированных выборов и свержения непривлекательных режимов. Кампания, спонсируемая и организованная американским правительством с привлечением американских консультантов, социологов, дипломатов, двух ведущих американских партий и неправительственных организаций, впервые была использована в Белграде в 2000 г. для обеспечения поражения на выборах Слободана Милошевича. Ведущая роль тогда досталась послу США в Белграде Ричарду Майлзу. В прошлом году, будучи послом в Тбилиси, он повторил в Грузии тот же трюк, научив Михаила Саакашвили, как свергнуть Эдуарда Шеварднадзе. Спустя десять месяцев после успеха в Белграде посол США в Минске Майкл Козак, ветеран подобных операций в Центральной Америке, особенно в Никарагуа, организовал почти идентичную кампанию с целью разгрома белорусского диктатора Александра Лукашенко. Однако эта попытка провалилась. «В Белоруссии не будет Коштуницы», – объявил белорусский президент, намекая на победу в Белграде. Впрочем, накопленный в Сербии, Грузии и Белоруссии опыт оказался бесценным для составления плана свержения режима Леонида Кучмы в Киеве» [153]. Другая известная на постсоветском пространстве революция – «революция роз» – была организована как инициированный и манипулируемый извне протест населения против подтасовки результатов парламентских выборов [137]. Основные учреждения, участвующие в организации этих массовых кампаний по мягкому изменению конституционного строя государств, «делающих только первые шаги на пути к истинной демократии», – это американские компании: Национальный демократический институт при Демократической партии, Международный республиканский институт при Республиканской партии, Госдепартамент США, Агентство международного развития США (USAID), а также неправительственная организация «Freedom House» и Институт открытого общества Дж. Сороса. Для организации фокус-групп и использования данных опросов общественного мнения при разработке стратегии нанимаются, как правило, американские рекламные, пиар- и социологические агентства, а также профессиональные консультанты.