Особые подразделения Вермахта в преддверии начала Второй мировой войны

Наряду с «недостойными военной службы», которые были осуждены гражданскими и военными судами, имелась еще и третья группа, которая уже давно приковывала к себе внимание военного руководства. Это были те военнообязанные, которые не подчинялись приказам, которые в силу своих личных качеств (недисциплинированность, упрямство, вялость, «невоенное» поведение и т. д.) ставили под угрозу проведение военной операции. В их число попадали те, кто из раза в раз наказывался офицерами, то есть не воспринимал всерьез дисциплинарные взыскания. На языке офицеров эти люди значились как «дисциплинарно-трудные элементы». Надо заметить, что их провинности не были крупными, а потому «трудные элементы» не попадали под действие судебных санкций.

После долгих обсуждений в различных структурах Военного министерства и Вермахта в 1936 году было принято решение: сформировать из упомянутого круга людей так называемые «особые подразделения», которые официально получили бы статус «воспитательных подразделений». Новые подразделения должны были также служить для того, чтобы принимать в свой состав военнообязанных и солдат, которые в силу своих прежних судимостей считались «опасными для сохранения самообладания в военной части», но в то же время не существовало ни поводов, ни причин делать их «недостойными военной службы».

Непосредственным толчком для появления подобных соображений стало письмо, направленное 22 января 1936 года Управлением Вермахта Военного министерства в адрес командующих трех видов вооруженных сил. В нем, в частности, говорилось: «В связи со случаями отказа от службы по политическим соображениям, в том числе коммунистическим образом мышления, было принято решение о создании особых штрафных подразделений. Проведенный в них срок не должен засчитываться в срок военной службы. Свои соображения просим прислать в срок до 25 февраля». Вольфганг Керн обобщал последующее развитие дел: «В обсуждении вопроса о создании подобных подразделений принимали участие командование трех видов вооруженных сил, а также представители правового отдела и управления Вермахта Имперского военного министерства. Командование военно-морского флота, время от времени поддерживаемое представителями Люфтваффе, настаивало на том, что создание особых подразделений из числа «недостойных несения службы» должно происходить не в рамках Вермахта. После интенсивных обсуждений возобладала точка зрения – создавать «особые подразделения» не из числа «недостойных военной службы», но из «трудно воспитуемых солдат Вермахта… в качестве высшей инстанции для подобных формаций было предусмотрено создание общеармейского управления».

При этом упускалось из виду, что на создание «особых подразделений» существенно повлияли представители немецкой военной психиатрии, считавшиеся «помощниками военной юстиции» в деле укрепления действенности воинской части. Как заметил один шутник, на этом участке они являлись «фланговым прикрытием». Уже 2 апреля 1936 года военный министр принял у себя главного армейского санитарного инспектора, в сферу деятельности которого попадала и военная психиатрия. После доклада инспектора было принято следующее соглашение: «Чтобы охватывать недовольных военнообязанных и в то же время не перегружать военную часть их воспитанием, была выработана идея о создании воспитательных подразделений. Военный судья Землер должен поддерживать связь с санитарным инспектором, дабы затем представить доклад господину министру». В том же самом месяце свое мнение высказал патриарх немецкой военной психиатрии Эвальд Штир. Сославшись на проходившее обсуждение, он взял за основу формулировки военных юристов. Указанный круг людей, вызывавших подрыв дисциплины в части, он обобщенно назвал «психопатами». Учитывая тот факт, что «накопление неполноценных элементов в тылу несет в себе едва ли не большую опасность, чем их использование на фронте», Штир предлагал использовать их для «будущей войны»: «Только относительно слабоумные и относительно неполноценные должны использоваться в тылу, а более опасные элементы должны направляться в концентрационные лагеря». «Использование в тылу» отнюдь не подразумевало гражданские занятия, а военную службу в опасной прифронтовой зоне. В 1938 году уже другой военный психиатр рекомендовал ни в коем случае не поднимать вопрос об увольнительных для «менее опасных элементов». «Увольнительная могла иметь предельно пагубное влияние на физически здоровых, но в то же время психически больных или слабоумных элементов, которые по складу своего характера отличаются от других людей, не поддаются восприятию этических установок и воспитанию».

И далее: «За исправление подобных неустойчивых, зависимых от окружающей среды психопатических качеств и способов реагирования полагается премия, которую бы можно собрать легко за счет искоренения недовольства службой, безразличия, отказа соблюдать дисциплину, активного упрямства и пустой индифферентности». Как конкретно предполагалось исключить «пагубное влияние», пояснялось уже в 1940 году на очередном собрании военных психиатров: «Исходя из опыта, можно говорить, что ужасом для командира общевойсковой части являются те психопатические солдаты, которые умеют вести себя так, что не попадают под действие военных судов, но в то же время вновь и вновь продолжают мешать военному порядку и дисциплине. Так как часть должна освободиться от подобных элементов, их нужно собрать в особых подразделениях. В них во время тяжелого труда они столкнутся с предельно строгим дисциплинарным обращением. У них будет ограниченный паек. Они не смогут укрыться от вражеских обстрелов и прочих опасностей войны, так как будут нести военную службу. Пример этих людей, скорее всего, удержит других недовольных службой от нарушения дисциплины».

Приведенные выше факты говорят сами за себя. Нет никаких сомнений, что идеи, высказанные отдельными представителями немецкой военной психиатрии, были положены в основу для создания специальных команд, которые в предписании Имперского военного министра от 25 мая 1936 года назывались «лагерными формациями», а позже получили наименование «особые подразделения Вермахта». Еще раз подчеркнем, что эти «особые подразделения» были созданы в мирные времена. Уже в ноябре 1937 года вышел специальный приказ. Именно с этого момента попавшие в них солдаты при дальнейшем неподчинении приказам могли направляться в концентрационные лагеря.

Итак, посмотрим на структуру «особых подразделений Вермахта» на момент их создания, то есть на 6 октября 1936 года. «Особое подразделение I» располагалось в Штаблаке (военный округ I). Для военных округов II и III предполагалось единое «Особое подразделение II» в Альтенграбове. В Кёнигсбрюке находилось «Особое подразделение III» (военные округа IV и VII). «Особое подразделение V» в Мюнзингене охватывало военные округа V и XII. В Графенвере базировалось «Особое подразделение VII» (военный округ VII). Военным округам IX и XI полагалось «Особое подразделение IX» (Берген). И, наконец, в Мюнстере находилось «Особое подразделение X» (военный округ VI и X). Однако в классификаторе Верховного командования сухопутных войск и «Директивах по воспитанию состава особых подразделений» от 2 февраля 1937 года отсутствует «Особое подразделение Берген». Оно было либо закрыто, либо так и не было создано. А 31 января 1937 года (видимо, вместо него) было сформировано Особое подразделение Ордрурф». В 1938 году «Особое подразделение VII» было переброшено на полигон Ван. В рамках военно-морского флота было также сформировано особое подразделение, которое поначалу располагалось в Восточной Пруссии. 1 октября 1937 года оно было переведено в Альтенвальд, находясь в непосредственном подчинении коменданта фортификаций Северного Фризланда. В мирные времена особое подразделение было сформировано и при Люфтваффе. Его формирование началось в апреле 1937 года. Эта единица обозначалась арабской цифрой «7» и располагалась в Дедельсторфе (округ Гифхорн).

Для определения круга людей, которые будут попадать в эти особые подразделения, 25 мая 1936 года был принят особый приказ. В нем указывалось:

«а) военнообязанные, которых на основании их прошлого нужно рассматривать как угрозу для дисциплины части, если они не вели себя безупречно при отбывании трудовой повинности;

b) солдаты, пребывание которых в части является нежелательным из-за их поведения, образа мышления, жизненных установок;

c) солдаты, которые за позорные действия наказаны в судебном порядке, а в последующем по служебным и дисциплинарным причинам продолжение их службы является нежелательным».

Список упомянутых в первом пункте военнообязанных был уточнен 17 июля 1936 года. Тогда был издан новый приказ. Теперь, «как правило», речь шла о военнообязанных, которые были осуждены в свое время:

а) за умышленное совершение преступлений, карающихся заключением в тюрьму на срок свыше года;

b) осужденных по §§ 175, 175а или 175b Имперского уголовного кодекса».

До тех пор имелся лишь § 20 «Предписания об освидетельствовании и аресте» от 21 марта 1936 года, указывавший не использовать подобных личностей в дальнейшем для активной военной службы. Далее в письме сообщалось: «В случаях, указанных в пунктах а) и b), командир части направляет свое заключение военному инспектору, а тот командующему военного округа. Он решает, может ли бывший заключенный оставаться в расположении части или должен направляться в специальное подразделение. При вынесении решения относительно пункта а) учитывалась не только мера наказания, но и совершенное преступное деяние, которое не должно было быть позорным действием. В качестве таковых рассматривались кража, изнасилования, грабеж и т. д., но в то же время к ним не причислялись нанесение увечий, нарушение неприкосновенности жилища, оскорбления. При вынесении решения военное руководство учитывало поведение при отбывании имперской трудовой повинности.

Недостаточные сведения о «позорном» или «не позорном» преступном деянии в делах осужденных за антигосударственную деятельность должны были компенсироваться изучением вопроса, в какой мере это были политические дела. Как уже говорилось, «недостойными военной службы» являлись все, кто пребывал в тюрьмах и лагерях по «антигосударственным» статьям свыше 9 месяцев. Осужденные за антигосударственную деятельность, но оказавшиеся «достойными несения военной службы», направлялись не в «особые подразделения», а в регулярные части. Так дела обстояли на практике. Как видим, «особые подразделения» предназначались для особых случаев. Например, для тех, кто, несмотря на совершенное преступление и длительное заключение в тюрьме, все-таки не был лишен «чести нести военную службу». Как правило, на это оказывали влияние смягчающие обстоятельства, например, юный возраст преступников и т. д. Но даже эти люди прибывали поначалу в регулярную часть, имея в документах особую отметку. Исследователям удалось найти лишь один случай, когда военнообязанный был направлен в «особое подразделение». Речь шла о стрелке Т., 1915 года рождения, который был осужден накануне призыва в армию. Руководитель «особого подразделения X» писал о нем: «Т. обладает хорошим характером. Он производит приятное впечатление, но тем не менее во время политических беспорядков 1932 года он попал не в те руки и в итоге в 1933 году был осужден за антигосударственную деятельность. Он пребывал в заключении 1 год 9 месяцев. Очевидно, что такое жесткое наказание вызвало необходимое очищение и раскаяние».

В одном из недатированных документов, написанном главным полевым врачом Отто Вутом, говорилось об изучении анкет в семи «особых подразделениях». В итоге все сводилось к вопросу об учете приверженцев левых идей и членах КПГ. Стоит отметить, что сам Вут был заведующим кафедрой военной психиатрии и воинской психологии в Военно-медицинской академии, а также председателем совета военно-санитарных инспекторов. В подготовленной им таблице, которая, увы, не содержала в себе никаких абсолютных цифр, в графе «КПГ» значилось 4 %. Вторая таблица относилась к 200 освидетельствованным военнослужащим, находившимся в «особых подразделениях». В ней сообщалось о 14 коммунистах, что составляло 7 % от общего состава. Наряду с такими личностями, которые как вышеупомянутый стрелок Т. были осуждены только за политические правонарушения, имелись «политические», которые были осуждены по криминальным статьям (что не исключало сугубо уголовный компонент). Это относилось, прежде всего, к экономическим статьям, например, преступлениям против собственности. Сравнительно небольшая доля «политических» отчетливо указывает на то, что «особые подразделения» не были ориентированы в первую очередь на «принятие» сознательных антимилитаристов и соответственно политических противников нацистского режима. Даже тот факт, что отдельные случаи принципиального отказа от несения военной службы по политическим или религиозным соображениям ничего в принципе не менял. Кроме упоминавшихся уголовников (прежде всего воров), в документе от 25 мая 1936 года второй категорией, предназначенной для направления в «особые подразделения», считались осужденные по статье 175 (гомосексуализм). Угроза (фактическая или мнимая), исходившая от гомосексуалистов, описывалась в 1957 году генерал-майором Ратклиффом, который, по собственным словам, «перед войной три года был комендантом крупнейшей тюрьмы Вермахта». В журнале «Искусство войны» он сообщал следующее: «Особая опасность в части заключалась в том, что истинный гомосексуалист не искал контакта с людьми таких же наклонностей, а был устремлен к молодым неиспорченным юношам. Командованию стоит помнить о случае с юнкером, который стал жертвой хитроумного совратителя. Юноша застрелился на могиле отца, который не смог пережить позора. И это лишь один из многочисленных трагических случаев, которые остались в памяти».

Если вопреки патологической ненависти, которую большинство идейных национал-социалистов испытывало по отношению к гомосексуалистам, осужденных по § 175 оставляли в армии, то подобное решение имело под собой две причины. Например, они соответствовали тем идеям, которые были положены в комментарии к понятию «антигосударственной деятельности». Военно-психологические теоретики были уверены, что значительная часть осужденных по § 175 лишь однажды «сбились с пути», а потому посредством перевоспитания могли быть возращены на правильные, гетеросексуальные позиции. В 1942 году Отто Вут сформулировал второй аспект. Он звучал следующим образом: «изгнание из рядов Вермахта за «противоестественный разврат» могло рассматриваться многими из этих психопатов как поощрение, а стало быть, указывало простой путь для подражания этим недостойным элементам». Направление в «особые подразделения» должно было предотвратить подобную негативную тенденцию. Упоминавшиеся ранее исчисления Отто Вута дают возможность для определения доли предполагаемых и действительных гомосексуалистов от общего количества служащих «особых подразделений». В одной из составленных им статистических таблиц в графе «гомосексуалисты» значатся цифры – 23 человека, 11,5 %. В другой таблице, которая содержит только относительные цифры, значится – 16 %.

Надо обратить особое внимание на пункт b)приказа от 25 мая 1936 года. А именно тех солдат, «пребывание которых в части является нежелательным из-за их поведения, образа мышления, жизненных установок». В этой связи в документах устанавливалось: «К таковым в большинстве случаев причисляются солдаты, которые не выполнили приказ о своевременном прибытии в часть, а были позже доставлены в нее в принудительном порядке». Однако туманная формулировка пункта b) касалась гораздо большего количества людей. Абсолютно нечеткие, преимущественно «государственно-политические» и военно-полицейские формулировки позволяли создавать критерии, которые могли применяться к любым военнослужащим. По сути, направление в «особое подразделение» становилось своеобразным произволом. Очевидно, что, говоря о военной эффективности, «действенности воинской части», руководство Вермахта ориентировалось в первую очередь на наведение жесткого порядка.

Наконец, упомянутые критерии в течение 1937 года неоднократно «уточнялись». На этот раз применялись воззрения военной психиатрии, которая помогала командирам частей опираться вплоть до 1940 года на классическую типологию Курта Шнайдера. Она гласила: «а) особые отделения предназначены, согласно предписаниям, для трудновоспитуемых военнослужащих. В их число попадают ленивые, небрежные, неопрятные, протестующие, упрямые, анти-и асоциальные, жестокие, необузданные элементы, лжецы и мошенники, поддающиеся инстинктивным порывам, иначе говоря, психопаты, которых обозначают как гипертимики, одержимые величием, с неустойчивым настроением, безвольные и черствые. Если говорить в двух словах: нарушители, плохо проявляющие волю к службе. Далее для особых подразделений предназначены люди с проявлением легкой формы слабоумия, которое граничит с физиологической глупостью, с характерными моральными дефектами. Для воинских частей они являются особо опасными элементами. Подходят для перевоспитания в особых подразделениях также те солдаты, которые совершили преступления под воздействием алкоголя… b) для несения службы в особых подразделениях не предназначены душевнобольные, а также совершенно слабоумные. В особых подразделениях не должны служить люди, страдающие душевной депрессией, болезненной чувствительностью. Короче говоря, неудачники, которые не могут нести воинскую службу».

Подробно расписанные в данной типологии различия между «психопатами», «нарушителями» и «неудачниками» были широко распространены в немецкой армейской психиатрии, начиная едва ли не со времен Первой мировой войны. Причем политическое содержание «нарушителей» оставалось неизменным на протяжении десятилетий. Главный штабной врач Симон продолжал эту традицию. По крайней мере, 2 ноября 1937 года в Мюнхене он прочитал перед высшими чинами Вермахта и CA доклад на тему «Проблема психопатов в Вермахте». Опираясь на опубликованный в 1938 году Военно-медицинским обществом отчет о данном заседании, можно установить, что Симон продолжал проводить различия между так называемыми психопатами, неудачниками и нарушителями. Примечательно, что «нарушителей» он считал «левым крылом психопатов». Он неоднократно подчеркивал это: «Мы знаем, что это левое крыло психопатов не может использоваться на войне в качестве солдат. Но, с другой стороны, накопление подобных элементов в тылу представляло бы еще большую опасность, нежели их использование на фронте. Мы испытали на войне,^[1] особенно в конце войны, во время революции 1918 года, во время спартаковского мятежа, насколько вредной может быть деятельность левого крыла психопатов».

Симон требовал раннего распознавания «левых психопатов», составления специальных списков и обязательный жесткий контроль за ними, как при инфекционных заболеваниях. «Эти сведения должны регистрироваться органами власти, например, отделами здравоохранения или, вероятно, еще лучше полицией, так что в случае возникновения угрозы государству сразу можно изолировать опасные элементы, прежде чем они начнут развивать свою вредную деятельность. Поскольку левых психопатов невозможно ни использовать на фронте, ни оставлять в тылу, то они должны находиться под особым контролем. Господин Штир предложил направлять самых опасных из них в концентрационные лагеря. Я полагаю, что их можно будет использовать в лагерях, в которых во время военных действий будет много свободных мест для трудовой повинности. Мы способны опознать психопата, мы знаем о существовании левого крыла, мы знаем, какую опасность оно представляет». Как видим, размытое употребление понятия «психопат», которое в то время считалось весьма условным, с одной стороны, служило тому, чтобы дискредитировать политических противников нацизма, с другой стороны, это способствовало тому, чтобы действительно психически больные люди толкались на путь совершения преступлений.

В конце концов, за подобными формулировками всего лишь скрывалась «научная», а также идеологическая подготовка нацизма к уничтожению антипатичных меньшинств, социально пограничных групп, политических противников, которые якобы являлись «нежизнеспособными». Среди слушателей процитированного доклада Симона был и генерал Райхенау, начальник управления Вермахта в Имперском военном министерстве. Именно он начал обсуждение доклада в журнале «Немецкий военный врач». Как писали немецкие историки: «Для него была характерна позиция: спасти все, что нужно спасать, и позволить рушиться всему, что должно быть разрушено». Это была цитата генерала относительно доклада Симона. В итоге на практике все выглядело именно так, как сказал генерал. Местом, в котором должно было происходить пресловутое «спасение» или неизбежное «разрушение», должны были стать именно «особые подразделения».

Официально штатным составом «особых подразделений» должен был быть уставной и инструкторский персонал. Подбирать его надо было с особой тщательностью. Главной задачей подобранной команды было «воспитание к безусловному послушанию», «возвращение провинившихся к законной и упорядоченной жизни», влияние на их восприятие государства, народа, превращению в умелых солдат. Там, где «перевоспитание» проходило наиболее успешно, «особое подразделение» в течение трех месяцев могло быть превращено в обычную регулярную армейскую единицу.

О численности в период 1936–1938 годов состава «особых подразделений» есть несколько сообщений. Численность каждого из них колебалась от 55 до 84 человек. Общая численность семи «особых подразделений» (по состоянию на 31 октября 1936 года) составляла без штатного персонала 483 человека, из них 99 человек были направлены из призывных пунктов, а 384 – из воинских частей за неоднократное нарушение дисциплины. Согласно документам к 28 февраля 1937 года в армии осталось лишь шесть «особых подразделений». При этом их численность повысилась до 664 человек (241 – попали прямо из призывных пунктов). Год спустя, в 1938 году, вновь возникло седьмое «особое подразделение». На этот момент в этих воинских единицах числилось 1357 провинившихся. Если говорить об «особых подразделениях» Люфтваффе и военно-морского флота, то ясных данных нет. Можно сказать лишь, что до начала войны через них прошло от 3 до 6 тысяч человек.

Прежде мы обратимся к сюжету о том, как указания ключевого психолога Вермахта оказали влияние на состав «особых подразделений», посмотрим на результаты анкетирования Вута: «Существует достаточно высокая доля солдат, предрасположенных к спиртным напиткам (11 %) и стремлением делать долги (11 %). Еще большая доля является бабниками (39 %), причем 15 % имеют внебрачных детей. Никакого слабоумия(…) немного самоубийств и попыток самоубийства, немного психопатии. (…) Большинство не обнаруживает нехватки интеллекта (…) преобладающее большинство жизнерадостно, по-товарищески настроено, но многократно проявляло слабоволие (…) С социологической точки зрения эти солдаты происходят преимущественно из низших слоев. Мы находим среди них воспитанников интернатов – 9 %… Большое количество предпринимали попытки самоубийства – 24 %… Высокое количество внебрачных детей – 10 %. Единственными детьми в семье являются 17 %, вследствие этого не обладали готовностью к призыву в армию. При этом у 15 % в семье существовали проблемы – ссоры родителей. Очевидно негативное воздействие среды».

Если Отто Вут констатировал в целом при рассмотрении «особых подразделений» «немного психопатии», то при сравнительном рассмотрении двух групп – сразу же направленных в «особые подразделения» и переведенных туда из частей регулярной армии, можно найти некие различия. В первом случае пресловутой «психопатией» страдало 3,3 %, то во второй группе эта цифра возрастала до 25,31 %. Подобное негативное сравнение наблюдалась и по другим критериям: склонность к алкоголизму соответственно 6,61 % и 31,64 %; «замкнутость» – 19,83 % и 32,91 %; «умеренное слабоумие (умственная ограниченность)» – 6,61 % и 16,45 %.

Уголовное прошлое было выявлено у 13 % опрошенных. Причем 51 % совершали преступления против собственности, 8 % были осуждены за хулиганство, 6 % – за преступления против нравственности (в этой группе не учитывались гомосексуалисты). Согласно статистике, 23 % оказавшихся в «особых подразделениях» проходили по § 175 (гомосексуализм). Примечательно, что среди опрошенных только 1 % имели судимость за «государственную измену». Если говорить об армейских нарушениях, то более половины имели таковые. Причем 42 % были подвергнуты дисциплинарным взысканиям, а 33 % попали в военные суды. Некоторые из служащих совершили более десяти воинских проступков. Относительно провинившихся в рядах вооруженных сил Вут заключал: «Преобладала неспособность свыкнуться с новыми условиями (превышение пребывания в отпуске, самовольное оставление части, упрямство). Отчасти воры и мошенники не отказались от криминальных склонностей – 27 %». Согласно данным Вута, 5 % были наказаны за обман, 4 % – растраты, 13 % – воровство у товарищей. Классические военные провинности выглядели следующим образом: превышение отпуска – 28 %, самовольное оставление части – 13 %, дезертирство – 7 %, упрямство – 33 %. В графе «шпионаж» значился прочерк. Еще 16 % попали в «особые подразделения» за пренебрежение выправкой. Заключительный вывод Вута звучал так: «В сущности, итоги психиатрического тестирования совпадают с результатами военных наработок – 60 % являются вполне воспитуемыми».

Между тем ведущие представители психологов из рядов Вермахта сожалели о неоднородном составе «особых подразделений». По мнению доктора Негельсбаха, основным препятствием в достижении «воспитательной цели» являлась именно подобная «разнородность». В «неоднородном составе» Негельсбах и его коллега Хессельманн видели «самую крупную проблему «особых подразделений»: «Личный состав особых подразделений является предельно разнообразным с точки зрения представленных там типов. Командование военного округа направляет сюда людей с несколькими судимостями и тех, кто выразил недовольство своей службой в армии, то есть просто невыполнившими поставленный приказ. Элементы, недостойные службы, находятся среди тех, кто дезориентирован собственными или чужими мыслями, социально испуган или разочарован. По своим задаткам они ни в коем случае не являются нравственно неполноценными. Часто по мере военного воспитания они отказываются от прошлого и оказываются пригодными к службе».

Принимая во внимание фразу о «нескольких судимостях» напомним о том, что подразумеваются не тюремные заключения, так как они автоматически приводили к «недостойности несения службы». Когда Негельсбах говорит об «элементах недостойных службы», то подразумевает не специфическую нацистскую формулировку «недостоин несения военной службы»,^[2] а психологический тезис – расширенное понятие достоинства и чести, на котором базировались воззрения большинства немецких военных психологов: «Среди переведенных из регулярных частей есть небольшая группа запуганных людей, которых ошибочно наказали. В действительности среди них могут находиться трудновоспитуемые, с которыми нельзя справиться в коллективе. С ними нужно специальное обхождение. Здесь можно найти самые различные отклонения, которые трудно выявить в некой совокупности особых подразделений. В качестве примера можно выделить следующие группы:

– обманутые и дезориентированные элементы, которые могут прятать внутри добрую волю, могут наставляться на правильный путь небольшими искусными воспитательными приемами;

– действительно трудновоспитуемые, с глубоко вжившимися ошибочными жизненными установками, которые мешают нормальной деятельности части – относительно небольшая группа;

– нравственно неполноценные, неспособные к усовершенствованию люди с проявлением психопатических дефектов. Морально нездоровые. Люди необузданных инстинктов. Сексуальные извращенцы. Во всех этих людях проявляется их асоциальная природа.

– нравственно безупречные, благонравные, но слабовольные психопаты, мечтатели, фантазеры, боящиеся жизни, которые не в состоянии вынести суровую действительность. Часто невротики с психическими подавленными состояниями и непроизвольными импульсами к бегству от действительности.

– благонравные люди с интеллектуальными дефектами. Иногда слабоумные. Они не могут ни воспринимать окружающую их среду, ни отдавать отчета о собственных деяниях. Они действуют исходя из момента, следуют за интуицией, а потому подчас пребывают в конфликте с законами.

Из этой конструкции видно, что особые подразделения как средство для избавления от нежелательных элементов в воинских частях нуждаются в неоднократной перестройке. При этом иногда грубые ошибки приводят к дисциплинарным и административным нарушениям. Таким образом получается, что люди переводятся в особые подразделения по недоразумению. В некоторых случаях эти люди уже являются непригодными к службе».

Негельсбах, в будущем сотрудник «Службы по исследованию пригодности», на основании своих наблюдений делал заключение: «С другой стороны, самое благородное задание психологического персонала военной части состоит в том, чтобы отделить действительно трудновоспитуемых, собственно, группа два, для которой и предназначено особое подразделение, от группы один, которую можно перевоспитать обычными дисциплинарными средствами, и, в свою очередь, от абсолютно неполноценной группы три, в то время как специальные санитарные службы должны проверить на пригодность к службе представителей групп четыре и пять».

Если представителей первой группы можно было оставлять в регулярных воинских частях, то последние две группы рассматривались Негельсбахом как абсолютно непригодные к службе. При этом он настаивал на том, чтобы еще расширить список критериев, по которым можно было исключать из армии. Однако эффективнее всего получилось разработать проект урегулирования «действительно безнадежных случаев», которые и должны были направляться в «особые подразделения». Негельсбах писал: «Факт состоит в том, что большинство членов упомянутых групп психопатов по чисто психологическим причинам никогда не смогут приниматься в расчет для прохождения полевой службы в армии. Альтернатива особому подразделению ничего не изменит, а лишь замедлит решение вопроса и поставит крест на прошлой работе особых подразделений. Было бы желательно, чтобы дин-айг^[3] благодаря соответствующим соглашениям с армейскими санитарными инспекциями, получила возможность сотрудничать по данному вопросу с компетентными медицинскими службами, дабы по общему коллективному решению действительно безнадежные случаи списывались с военной службы и находили бы применение вне Вермахта».

Судьбу представителей четвертой и пятой групп, которых Негельсбах обозначил как «благонравные», надо было решать от случая к случаю. В зависимости от психологических характеристик и социально-экономических соображений их могли использовать или на обычных предприятиях, или в специальных закрытых формациях. При этом Негельсбах умудрился подчеркнуть, что делается это «отнюдь не из ложно понятого принципа гуманизма, а во имя пользы всей воинской части». Походя в этом месте указывалось на то, что к 1939 году предполагалось закончить программу эвтаназии неполноценных детей, а стало быть, данная проблема должна была как бы исчерпаться сама собой. Согласно Негельсбаху также «нравственно неполноценные, неспособные к усовершенствованию люди» (группа три) по возможности должны были освобождаться от военной службы, но уже не минуя «особое подразделение». Примечателен тот момент, что психолог Вермахта обращает внимание на то, что в подобных людях в гражданских условиях никогда не проявлялись их криминальные наклонности. Он говорит здесь о «группе абсолютно неполноценных, неспособных к усовершенствованию людей, которые не могут быть криминальными в гражданских условиях жизни, или не соответствуют, во всяком случае, требованиям солдатской службы по причине неподдающегося влиянию нравственного устройства». В качестве организационного следствия должно было возникнуть специальное заведение (за рамками Вермахта), которое использовало бы этих бедолаг как рабочую силу.

Под этой фразой скрывалось не что иное, как концентрационный лагерь, который должен быть заблаговременно создан для людей с ярко выраженными криминальными наклонностями: «Требуется ли, вообще направление людей с ярко выраженными криминальными наклонностями в особое подразделение? Мне этот вопрос кажется по меньшей мере весьма спорным. Вне всякого сомнения, есть случаи, когда с самого начала можно установить, что люди являются неспособными к усовершенствованию, а их направление в особое подразделение – пустая трата времени. Но в некоторых случаях направление в особое подразделение – это последняя попытка Вермахта воспитать человека, даже если шансы на это невелики».

Далее нам предстоит понять, как эта «воспитательная попытка» Вермахта по-разному реализовывалась на практике в «особых подразделениях» мирного периода. До нас не дошли воспоминания служащих довоенных «особых подразделений», по этой причине нам придется опираться только на официальные нацистские документы. Для расположения «лагерных солдат» (одно из первых наименований) надо было подбирать по возможности самые удаленные бараки. Сочувствие никогда не было отличительной чертой лагерной системы нацистов, но здесь мы сталкиваемся с отдельным случаем. В одном из документов предписывалось: «Надо противиться тому, чтобы солдаты все свободное время проводили в своих казармах, где предавались бесполезным занятиям. Обязательно наличие товарищеских домов, читальных залов, библиотек, хоровых залов, чтение поучительных докладов, физические занятия, которые отложат возвращение в казарму». Внутренний распорядок служащих особого подразделения, которые отличались от штатного состава наличием специальных петлиц, регулировался поначалу «Правилами для особых подразделений», которые были приняты 7 августа 1936 года. Но по мере развития «особых подразделений» режим в них ужесточался. Для примера можно лишь процитировать служебную инструкцию от 26 марта 1938 года, предназначенную специально для «особых подразделений». Там говорилось, что служащие «особого подразделения», в отличие от служащих обычной воинской части Вермахта, наряду с общим «военным воспитанием» должны были дополнительно выполнять трудовые задания. Эта «дополнительная трудовая повинность» касалась в первую очередь служащих тех «подразделений», в которых изолировались солдаты с плохим поведением. Эти солдаты не должны были оказывать негативного воздействия на других воспитуемых.

«Особые подразделения» отличались от регулярных частей Вермахта не только правилами предоставления увольнительных, но отсутствием принципа «жалованье и продовольственный паек». Увольнительная предоставлялась только «в исключительных случаях при необыкновенно хорошем поведении». Служащие «особых подразделений» должны были находиться под специальным и беспрерывным надзором. Особое внимание надлежало уделять переписке «лагерных солдат», а также любому общению с гражданскими лицами. Запретными темами для разговоров были: секс, обсуждение имущественных вопросов, попытки уклонения от службы, антигосударственные высказывания. При этом у служащих «особых подразделений» не должно было складываться чувство, что за ними наблюдают, а их жизнь полностью регулировалась правилами и приказами. Скорее всего, они должны были проникнуться идеей о самовоспитании, пробуждении ответственности перед обществом и воинской частью.