Забайкалье, Восточная Сибирь
Наш обзор сведений по горным областям Советском Азии мы закончим еще более беглыми предварительными замечаниями, касающимися бескрайних горных хребтов Забайкалья и всей Восточной Сибири. Было бы совсем неверно пытаться причислить всю Бурятскую АССР, Читинскую область, Якутскую АССР, Хабаровский край с их горными хребтами и плоскогорьями к ареалу “снежного человека”. Для этого нет должных оснований ни в наличных опросных материалах, ни в физико-географических и био-географических условиях указанной территории. И все-таки было бы неосторожно, с другой стороны, вовсе выкинуть из поля нашего внимания эту грандиозную гористую страну северо-восточной Азии: то тут, то там, до нас доносятся сведения населения — по большей части окутанные густой пеленой легендарности и фантастики, домыслов и басен, но подчас вдруг и удивительно конкретные, содержащие в общем уже хорошо знакомые нам черты дикого человекоподобного существа. Волей-неволей складывается предположение, не находимся ли мы здесь в области очень давних в своем большинстве, принявших поэтому полу-сказочный характер воспоминаний о древнем, ныне исчезнувшем существе, хотя единичные рассказы говорят как будто и о появлении в совсем недавнее время на короткий сезон небольших групп или единичных бродячих особей “снежного человека” в тех или иных восточносибирских горах.
Из с. Тотта Аяно-Майского района Хабаровского края получено сообщение В. Константинова о том, что у эвенков у подножья хребта Джугджур охотники рассказывают о редких встречах “бюляна” — голого человека большого роста, обросшего волосами, похожими на медвежью шерсть, с темным лицом и глубоко сидящими глазами. В одном случае рассказывается, что охотники ранили “бюляна” в ногу, поймали его и долго пытались допрашивать, но тот только скалил зубы и издавал разные крики, которые больно отдавались в ушах. Любопытно, что, по словам наблюдателей, они видели “бюляна” с палкой в руке, а однажды и с сухой бедренной костью какого-то животного, которая, видимо, служила ему ударным орудием. Как рассказывают, однажды, когда удалось убить “бюляна”, он оказался весь обмазанным смолой, особенно ступни и ладони рук (дело было летом) (Сообщение В. Константинова. Архив Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”).
Севернее, в горах Якутии записано немалое количество рассказов о диком человекообразном существе. Его называют “чучунаа”, “кучуна”, “мээлкоээн”, “хээдьек”, “абасы”.
Выдающийся знаток якутского фольклора Г.В. Ксенофонтов опубликовал некоторое число этих записей. В них интересно не то, что сближает этого “дикого человека” с мифологическими существами или, напротив, с представлением о примитивных людях, соседях-чукчах, а то, что подчас, разрозненными штрихами, сближает его с животным, уже известным нам по многим описаниям. Разве похоже на мифологический образ постоянно подчеркиваемое свойство этого “чучунаа” при редчайших встречах с людьми тотчас спасаться бегством, так что видят его почти исключительно убегающим? Во многих рассказах подчеркивается, что бродит он в одиночку, бегает с исключительной быстротой. Строением тела похож на человека, но принадлежит к “шерстистому или волосатому племени”, т.е. тело его покрыто волосами. Кстати, представляется вероятным, что Г.В. Ксенофонтов смешал и объединил вместе два разных предания: “о бородатом народе”, которое он с известным основанием склонен считать отдаленным отзвуком рассказов об айнах, живущих в южной части о. Сахалина, и о “волосатых людях”, которым часто приписывается рост выше или ниже нормального и скорее животный, чем человеческий образ жизни. Правда, именно об этих волосатых людях предание гласит, что этот народ будет разыскан тогда, “когда наступит последний век и начнется светопреставление”. Однако, когда рассказывают о встречах с такими существами, нередко упоминают признаки, скорее интересные для биологии, чем для мифологии. Они свистят, пугая людей и оленей, либо кричат весьма неприятным, хриплым и трескучим голосом. Встречаются исключительно в летнее время. Живут в норах наподобие медведей, пожирают мясо оленей в сыром виде, могут добывать диких оленей, а домашним оленям спутывают ноги тельником. Делают себе запасы пищи, собирая мышей (Ксенофонтов Г.В. Ураангхай-Сахалар. Очерки по древней истории якутов. Иркутск, 1937, т. 1, с. 288 – 289, 554 – 555).
Рассказы, записанные Г.В. Ксенофонтовым, могут быть дополнены двумя записями, произведенными А.П. Окладниковым на Нижней Лене. “Чучуна” — племя полулюдей-полуживотных, обитавших и изредка еще попадающихся здесь на Севере. Внешность у них была необычайная: голова как бы срослась с туловищем, шеи не было. Неожиданно появлялись ночью, кидали в спящих людей камнями со скал; ловили оленей. Якут-охотник Макаров утверждал, что он встречал пещеры, в которых обитают “чучуна” по правому берегу р. Лены ниже Чубукулаха и вплоть до о. Столб, подчас также и на левой стороне Лены, находя в этих природных логовищах оленьи рога и шкуры (Окладников А.П. Исторические рассказы и легенды Нижней Лены. Сборник. МАЭ, 1949, с. 85, 99).
Геолог Н.И. Гогина сообщает, что во время экспедиции летом 1960 г. сопутствовавшие оленеводы, по-видимому, из эвенков, хорошие охотники и знатоки тайги, Егор Павлов и Василий Федоров, на расспросы о том, что такое “чучуна”, сначала отвечали неохотно, а потом много рассказали о том, что в их краях водятся дикие люди. Дикий человек, по их описанию, — очень крупный, высокий, волосатый. Отпечаток ступни (след) — большой. “Не совсем человек — черт, наверное”. Живут дикие люди в Верхоянском хребте. Видели их оленеводы-пастухи в районе пастбищ Кыстатымского колхоза (Жиганский район) — высоко в хребтах в верховьях рек Джарджан, Мянгкяря, Собопол. Раньше их видели чаще, теперь — реже. В поселке Кыстатым можно найти очевидцев. Дикие люди, якобы, похищают детей, подчас возвращая их через долгое время назад, и в таком случае дети сообщают, где и как они жили. До войны похищений было больше, сейчас реже. Рассказчики убежденно заверяют, что в одном хорошо им известном случае похитителем был “чечуна”, так как они сами видели след похитителя — “как большой-большой человек”.
Идет ли речь о местных народных повериях? Н.И. Гогина, с одной стороны, отмечает, что эти рассказы носят локально ограниченный характер: “В 1958 г. мы спрашивали у всех оленеводов, никто ничего не знал, — все они были из равнинной части, а попались оленеводы из Верхоянья, появились и рассказы о диком человеке (возможно, вымышленные)”. Иными словами, если это легенды, то распространенные далеко не повсеместно среди населения края, а приуроченные лишь к определенным географическим условиям. С другой стороны, они вовсе не носят узко локального характера: “Но интересно то, — продолжает Н.И. Гогина, — что если это и фольклор, то уж очень он однотипен с фольклором других народов на эту тему”. О том же говорит добавление геолога Б.Н. Леонова: “В рассказах о диком человеке Верхоянья поражает совпадение сведений с другими районами. Добавлю, что в рассказах указывалось, что по окраске существо похоже на медведя, живет в пещерах, у границы снега” (Сообщение Н.И. Гогиной и Б.Н. Леонова от 18 августа 1960 г. Архив Комиссии по изучений вопроса о “снежном человеке”).
По сообщению одного корреспондента, работавшего ряд лет на севере, в районе рек Яны и Индигирки, согласно внушающим ему доверие рассказам коренных жителей, на хребте Полоустном в недавнее время имели место встречи “дикого человека”, а в б. селении Муурдах имеется даже захоронение убитого “чучуна” в мерзлоте. Корреспондент утверждает, что “примерно в конце 20-х годов власти Якутской АССР давали даже разрешение на отстрел “чучуна” и что у одного знакомого ему якута хранится кусок шкуры такого убитого существа” (Сообщение Павлова. Архив Комиссии по изучению вопроса о “Снежном человеке”).
Научный работник ботаник В.А. Шелудякова со своей стороны сообщает, что по всему северу Якутии рассказывают о “диких людях”, живущих в горах, в малодоступных местах. Приводимые ею описания схожи с цитированными выше. “Рассказы о “кучена” — пишет В.А. Шелудякова — настолько образны, наполнены, такими подробностями, подтверждены такими авторитетными очевидцами, что в свое время заставили ЯЦИК специально заняться выяснением, что такое эти дикие люди — продукт суеверия, или какие-то действительно подозрительные люди, скрывающиеся в необитаемых местах. Очевидцы, рассказывавшие мне о своих встречах с кучена, были люди грамотные, причислявшие себя к местной интеллигенции”. В.А. Шелудякова ссылается на некоторых местных работников и затем рассказывает эпизод, происшедший во время ее экспедиционных работ в районе между Индигиркой и Алазеей: ее проводники, эвен и русский, убившие лося и вечером разделавшие его тушу, под утро разбудили ее сообщением, что только что видели “дикого человека”, небольшого роста, темного, свистевшего и кидавшего в них камни, очевидно, пришедшего к мясу; однако на утро ей не удалось обнаружить никаких его следов (Сообщение В.А. Шелудяковой, Архив Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”).
Газета “Эдэр Коммунист”, орган Якутского обкома ВЛКСМ, в июле 1959 г. опубликовала статью С. Черемкина “Знаете ли вы о хээдьеках?” Автор приводит сообщения старого колхозника П.А. Слепцова из района Момских гор и верхних притоков р. Колымы, относящиеся к одному единственному сезону, хотя, по словам рассказчика, о “хозяевах гор” или “хээдьеках” у местных жителей имеются и какие-то другие менее конкретные сведения. П.А. Слепцов рассказал, как однажды в осеннюю темень к чуму подошли какие-то не то звери, не то неизвестные люди и закидали чум камнями. Спустя некоторое время туда же в чум, еле переводя дыхание, прибежали бросившие своих оленей люди, сообщившие о нападении на них в пути каких-то неизвестных, закидавших их камнями. В том же году родственник рассказчика, отправившийся в горы охотиться на горных баранов и на ночь разложивший освежеванные туши, обнаружил исчезновение части добычи, а затем на него с разных сторон кто-то стал кидать камни; когда он побежал от нападающих, те пустились за ним, забегая то спереди, то сзади, и продолжая кидать камни, а он отстреливался по их едва заметным силуэтам. Тетка рассказчика Л.П. Слепцова, по ее рассказу, подверглась нападению группы семерых высоких, темных человекообразных существ, издававших нечеловеческие пискливые звуки, не имевших одежды (Черемкин С. Знаете ли вы о хээдьеках? // Эдэр Коммунист. Якутск, 26 июля 1959 г.).
Эти рассказы позволяют сделать допущение, что в данном случае речь идет о действительном заходе на один единственный сезон группы человекоподобных существ в далекий северо-восточный район, где современные условия фауны не дают им возможности устойчивого существования. Но если это и так, — перед нами эпизодический заход. Однако, кто знает, не является ли он реликтом постоянного появления здесь этих существ в более давние, точнее — в древние времена?
У нас пока слишком мало данных, чтобы говорить о том, как далеко простиралась тогда на северо-восток граница их миграций. Но есть косвенная причина допустить, что она заходила и на Чукотский полуостров и в область Берингова пролива. Этой причиной является открытие в последние годы довольно обильных данных о таких же самых существах, т.е. о существах, подобных “снежному человеку”, на территории Америки. Попасть туда они могли только через Берингов пролив.
Для ответа на этот вопрос еще недавно мы располагали только приведенными выше данными. Но, как не раз случалось в исследовании проблемы “снежного человека”, в дальнейшем мы открыли, что мы вовсе не были первооткрывателями, — только наши научные предшественники еще не могли связать свой локальный материал с аналогичными данными из других географических областей. Оказалось, что еще в 1908 – 1912 гг. молодой русский минералог П.Л. Драверт собрал (и в небольшой мере опубликовал) в районе нижнего течения Лены, в Кюсюре и Булуне, рассказы о диких волосатых людях, якобы встречающихся в глухих местах Верхоянского округа. С 1925 г. совместно с агрономом-якутом Д.И. Тимофеевым проф. П.Л. Драверт, ставший видным метеоритологом, собирал сведения и об этих “диких людях” Якутии — “муленах” и “чучуна”. В марте 1929 г. они сделали доклад на эту тему в Западно-Сибирском (Омском) отделе Русского географического общества. 26 апреля 1929 г. в газете “Автономная Якутия” была опубликована заметка С. Потапова “Чучуна”, подтверждавшая реальность этих существ ссылками на расследования, произведенные авторитетными организациями Якутии. Включив полностью эту заметку, как и прочие прежние и вновь полученные данные, проф. П.Л. Драверт опубликовал в 1933 г. большую статью “Дикие люди мулены и чучуна” (Драверт П.Л. Дикие люди мулены и чучуна // Будущая Сибирь, 1933, кн. 6). Автор призывал приложить все усилия для изучения и охраны этих представляющих огромную научную ценность “диких людей”. Однако призыв был, к сожалений, в большой мере парализован одновременно опубликованной статьей Г. Ксенофонтова “По поводу статьи проф. Драверта” (Ibiden.), где довольно голословно декларировалось, что “мулены” и “чучуна” являются пережитками каких-то наидревнейших верований предков туземцев севера, сходных с верованиями древних греков в пана или фавна; пана, отмечал Г. Ксенофонтов, тоже связывали со стадами травоядных, с внушаемым им “паническим ужасом”, с преследованием женщин, с криками в горах.
В изложении П.Л. Драверта различимы два пласта представлений о “диких людях”: сначала он представлял их себе по описаниям якутов и тунгусов как сильных волосатых человекоподобных, лишенных даже членораздельной речи; позже, под впечатлением собранных Д.И. Тимофеевым рассказов, П.Л. Драверт подверг всю проблему своего рода переосмыслению — вообразил их как какой-то своеобразный примитивный народ, но все же обладающий уже луком и стрелами, металлическими ножами, огнивом, удивительной одеждой из оленьих шкур шерстью наружу, покрывающей тело сплошь в обтяжку, возможно, что и особым языком, непонятным туземцам. Оба пласта представлений, логически исключающие друг друга, как то переплелись в изложении П.Л. Драверта. Субъективно ему хотелось видеть тут неведомый “народ”, а не человекоподобных животных, и, видимо, поэтому он оказал доверие немногим сказочным подробностям, содержавшимся в собранном фольклоре, не обратив должного внимания на полную несовместимость, например, металлического ножа со звероподобностью других атрибутов изучаемых существ. Если исключить перечисленные черты, по-видимому, привнесенные стремившимися к “реализму” рассказчиками, остаются такие данные о “муленах”-“чучуна”: по строению тела и облику они сходны с людьми, но ростом бывают и выше и ниже человека, бегают необычайно быстро, обладают сильно развитым волосяным покровом, в том числе на голове волосы длинные, на лице — мягкие, короткие, очень сильны; издают нечленораздельные звуки, иногда похожие на мычание (показывая при этом зубы), но подчас в горах или перед нападением издают пронзительный свист, производящий ошеломляющее впечатление на человека и даже временно парализующий его волю “как у загипнотизированного”, вооружены палками и камнями, иногда мелкими, которые могут бросать в людей или в чумы с расстояния до 15 – 20 саженей; изредка нападают на людей в целях отбить пищу или предметы, воруют припасы; угоняют у тунгусов оленей, целые табуны. Живут “мулены”-“чучуна” в пещерах. Встречаются поодиночке или группами не более 2 – 3 особей, при этом об особях женского пола или о детенышах упоминаний нет.
П.Л. Драверт со слов Д.Н. Тимофеева и других подчеркивает, что якуты и, особенно, тунгусы крайне неохотно сообщают о своих встречах с “муленом” и “чучуна”, ибо эти встречи оканчивались в большинстве случаев умерщвлением последних и виновник опасался привлечения к суду за убийство человека; приведено несколько подтверждающих примеров. По слухам, немалое число “муленов”-“чучуна” было истреблено во время гражданской воины в Якутии, когда по безлюдным дотоле пространствам прошли большие массы вооруженных людей. И до революции и после на этих полу-людей охотились; трупы их закопаны там и тут, но “охотники” скрывают места, опасаясь преследования за убийство.
Наконец, в статье П.Л. Драверта приводились некоторые данные о местах встреч и возможных миграциях “муленов”-“чучуна”. Так, отмечалось, что довольно обильны встречи этих существ в хребте Джугджур — продолжении Яблонового и Станового хребта, где якуты называют их хозяином или духом гор и приносят им лакомые подарки при перевале через хребет, а тунгусы относятся к ним как к реальным существам и иногда убивают. Далее отмечены сведения по всему крайнему Северу, в особенности в Верхоянском крае, а также, что характерно, в устьях и нижнем течении больших рек — Колымы, Индигирки, Яны, Лены, Хатанги, и в малонаселенных горных хребтах Севера.
Здесь же, совершенно попутно и предварительно, следует отметить, что некоторые разрозненные сведения о реликтовых диких полулюдях, ведущих животный образ жизни, зафиксированы другими исследователями и далее на запад: у самого северного из народов СССР нганасанов на п-ве Таймыр, в низовьях Оби, на Северном Урале, в низовьях Печоры и вплоть до Пинеги. Излагать эти отрывочные сведения было бы преждевременно. О них стоит упомянуть лишь в связи с общим складывающимся впечатлением, что понемногу перед исследователями проблемы “снежного человека” приоткрывается неожиданная новая глава: расселение или миграции этих существ по всему северному краю эйкумены, куда они могли быть оттеснены человеком несмотря на экологические условия крайне тяжелые, особенно учитывая отсутствие у них огня и каких-либо других элементов человеческой материальной культуры. Эта “полярная” глава будет написана позже. Пока с чисто иллюстративной целью приведем одну фольклорную запись.
Она относится к району похода трех братьев-тунгусов от низовьев реки Нижняя Тунгуска при впадении ее в Енисей до предгорий хребта Путорана (где и разыгрывается основное действие). Запись сделана со слов энца Р.А. Силкина в 1948 г. этнографом Б.О. Долгих. Последний сопроводил публикацию записи таким примечанием: “Очень соблазнительно было бы истолковать образ волосатых амуки энецкого фольклора, как известие о каких-то древних примитивных расах, что-нибудь вроде пресловутого “снежного человека”, с которым сталкивались предки энцев, но для этого у нас нет никаких других оснований, кроме фольклора”. Однако как раз ничего специфически фольклорного в данной записи мы не обнаруживаем, хотя вполне вероятно, что рассказ со всеми подробностями пересказан уже не одним поколением.
Три брата, охотники, оставив становище отца в низовьях Нижней Тунгуски, идут на промысел дальше обычной охотничьей территории. Они уже приближаются к хребту; поднявшись на сопку, видят чумы на прогалине у хребта и, чтобы не быть убитыми, если подойдут к чужим чумам в сумерках, решают заночевать в лесу; этот штрих важен: среди рассеянного на огромных пространствах редчайшего населения царит межродовая вражда и застигнутый на чужой территории человек из другого рода, например, обладающий иной татуировкой лица или иным типом оружия, будет убит на месте и брошен как собака. Младший из братьев отходит от костра, чтоб добыть белок, из-за пурги сбивается с дороги и, проплутав по тайге, на третью ночь замечает вдалеке костер. “Близко подошел к костру и видит, что с одной стороны сидит человек или что-то другое”. “По-моему, это не человек, шибко большой! Все-таки это не человек, руки-то у него — сплошь шерсть. У меня нарка (одежда из оленьих шкур шерстью вверх), а у него не такого цвета то, что его покрывает. Одна шерсть”. Парень пытается вспугнуть сидящего осторожным стуком по дереву, тот действительно оглядывается; не стоит придавать особого значения утверждению рассказчика, что у сидящего оказался один глаз: в рассказе и у брата, и у шурина парня тоже оказалось по одному глазу, так что это — штамп, придающий повествованию налет сказочности; интереснее наблюдения охотника: “он стоит, кругом глядит, головой крутит. Потом сел опять… Но все-таки поглядывает кругом. Думает что ли все-таки о том, что там стукнуло? Ну, как он все поглядывает! Неужели он тоже боится, испугался этого стука?” Несколько успокоившись, сидевший принялся пожирать то, что тлело на огне. Это оказался полуобгоревший труп человека (возможно, убитого и брошенного тут же у костра кем-либо в порядке межродовой вражды). Оторвал у трупа руку вместе с лопаткой, ел без помощи ножа, — “видно все-таки, что не человек он”. Затем, наевшись, заснул лицом к костру. “Ну, как сопка, лежит около костра. Парень все думает, пока тот лежит, попробовать его из лука или нет”… Парень пробует, насколько тугой лук (взятый у брата).
“Если со всей силы до плеча вытяну, то дьявол (амуки) или кто-будь, все равно убью. Давай я его попробую, пока он лежит. Если он не помрет, за мной побежит, я все-таки бойкий. Правда, я сейчас голодный, но я на лыжах, а он большой человек, разве он проваливаться в снег не будет?”
“Теперь потихоньку стал подходить к нему поближе. Идет, идет и за лесины завертывает, чтобы тот не увидел”.
“Лежит спиной, лопатками ко мне. Все-таки подошел к нему на два ремня (около 50 м). Ну, теперь сел на лыжи, не снимая их. На колено положил руку с луком и давай натягивать лук. Далеко-то далеко. Но затем, если вскочит, то сумею увернуться, какой бы он ни был бойкий”.
Положив на лук стрелу, парень заметил, что острие ее частью заржавело от крови. Снова раздумье охотника: “Ну, пойдет ли эта стрела, не задержит ли ржавчина? Надо было бы сперва мне ее вычистить. Но все-таки выстрелил, пустил свою стрелу. Вижу, что попал прямо меж лопаток. Этот дьявол с земли вскочил, что-то хватал с земли рукой и побежал, куда был лицом, а на меня даже не взглянул. А стрела между лопатками торчит. Что такое? Испугался или нарочно притворяется? Все время бежал и скрылся за лесом”. Парень подходит к догорающему костру, трезво констатирует, что налицо действительно останки полусъеденного человека, забирает его топор, поджаривает для подкрепления сил своих белок и лишь тогда решает идти по следу: “Может быть он там за лесом помер. Все-таки моя стрела вошла в тело, только черень было видно. А если он совсем ушел, то гоняться за ним не стану, вернусь”. Наступает день, парень идет по следу с луком наготове и топором за поясом.
“Идет, идет, идет по лесу, куда тот скрылся. Прошел лес. И как раз речка тут за лесом. Он, оказывается, оттого скрылся (из виду), что в яму, в речку (на лед) попал. Речка широкая. Парень увидел, что тот посреди речки сидит. Сидит, вперед наклонившись, куда шел, голова опущена, свесилась на лед. Подошел ближе. Стрела торчит из лопаток. Увидел, что стрела наполовину прошла в нутро. Когда подошел к нему, посмотрел: нет, не шевелится. Обходит его издали, кругом, шагов за десять. Смотрит на лицо: голова опущена на лед. В том месте, где голова свесилась, весь лед в крови. И лицо его в крови, потому что залило лед кровью, “Ну, по-моему помер совсем”. Шаг шагнет, остановится. Снял у себя топор с пояса: “Может быть вдруг вскочит. Глаз не видать и рожа закрыта. Я его тогда топором ссеку”. Близко подошел на шаг. Остановился. Слушает: не дышит ли? Ну, шерсть сплошная, одежды нет на нем. “Ну, как же моя стрела не пройдет, когда одежды нет на нем!” Взял топор за середку топорища и черешком голову шевелит. Голова не шевелится нисколько, примерзла ко льду. “Значит, я его убил”. Топор бросил на лед. Обеими руками ухватился за голову, поднимает его голову и садит (мертвого) на зад. Хочет лицо поглядеть. Да, помер совсем, замерз. Стрелу вынул и на спину положил его на лед. Теперь стал говорить: “Эх ты, дьявол! Я не знал, что ты помираешь от стрелы, а то бы я тебя сразу застрелил. Теперь я знаю это. Пусть вас хоть сколько угодно придет, я вас все равно убью”. Взял топор. Думает: “Что легче будет, рука или голова? Что унесу на показ отцу? Руки здоровые и голова тоже большая”. Поднял топор и отрезал голову по шею. Снял повязки с бакарой (обуви), обвязал его голову и привесил себе за спину на пояс. Пробует, скачет: “Нет, не шибко тяжелая. Дай ворочусь назад, искать буду своих братьев”.
По дороге охотник попадает в чум своего шурина, который утверждает, что отрезанная голова принадлежит “амуки” и расспрашивает, как удалось его убить. Затем после четырехдневного переезда на оленях они вместе прибывают к чуму отца охотника на берегу Енисея. Парень, войдя в чум, садится на свое место, снимает пояс, отвязав голову просит мать передать ее отцу и спросить, знает ли тот такое существо.
“Отец в руки взял. Поглядывает на голову. Из-за старости поднять он ее не может, покатывает по доске”. Отметим кстати, что тут отпадает и единственный сказочный элемент: ни о какой одноглазости “амуки” давно уже речи нет, а тут и прямо говорится о “глазах” во множественном числе. “То глаза посмотрит, то всю ее разглядывает”. “Сын, как ты одолел этого дьявола? — спрашивает отец. — Это амуки. Слышал — никто его не одолеет. Как ты его убил?” “Отец, я его убил стрелою из лука”. “Наши деды — продолжает отец — находить его находили. Людей ел. Но никто не рассказывал, что его убивали. А теперь я знаю, он, оказывается, помирает от стрелы. Это далекая земля, куда ты попал, оказывается; ихняя земля, где они живут. Говорят много их там. Как ты это от них вырвался? Как ты попал туда?” “Отец, я заблудился”. И он все рассказал, как заблудился, как шёл, как убил амуки. Братья же его так и не вернулись, они, по сведениям шурина, погибли от руки тунгусов иного племени (Мифологические сказки и исторические предания энцев. Записи, введение и комментарии Б.О. Долгих. М., 1961, с. 140 – 150).
Мы привели этот пространный рассказ для иллюстрации чрезвычайной конкретности мышления и наблюдений таежного охотника. Рассказы же энцев или тунгусов, имеющие мифологический характер, облачают совсем иной фактурой, они и в отдаленной мере не пронизаны такими чертами бытовой практики, профессиональной психологии охотника.
После этого отступления вернемся еще раз к исследованиям проф. П.Л. Драверта. Последний, подчеркивая, что в полученных им из разных мест Якутии сообщениях не упоминаются ни существа женского рода, ни детеныши, по-видимому, допускал объяснение этого факта тем, что “мулены”-“чучуна” ведут бродячий образ жизни, совершают по пустынным местам большие передвижения в одиночку или мелкими группами и в Якутии бывают лишь сезонно. Так, из Верхоянского улуса сообщали: “появлялись чучуна по 2 – 3 человека рано весной и уходили неизвестно куда (говорят, к чукчам) поздней осенью”; “население полагает, что чучуна приходят из чукотского района и туда же уходят” (Драверт П.Л. Op. cit.).
Как видим, восточная Сибирь представляется в большой степени чем-то вроде гигантской арены блуждений, сезонных и иных миграций “снежного человека”. Стрелка научного компаса указывает отсюда, во-первых, в западном направлении, где в дальнейшем могут быть обнаружены более стационарные очаги обитания, во-вторых, на крайне восточную оконечность Сибири, в область обитания чукчей. Чукотский полуостров и прилегающие территории, несомненно, должны привлечь взимание в данной связи. Это тем более необходимо, что только через Берингов пролив и через Алеутские острова люди могли оттеснить на Американский континент “снежного человека”, обильные данные о котором обнаружены там в последнее время.
Здесь уместно воспроизвести рассказ якута Бычы, записанный П.Л. Дравертом еще в 1908 г. в низовьях р. Лены. Согласно преданиям, здесь некогда обитало сильное, могучее племя, но Красный Дьявол наслал на них горы, задавил их, и лишь немногим, жившим ближе к морю, удалось спастись: “вместе с женами и детьми они уплыли к Теплым островам — и там, будто бы, живут до сих пор…” “А где эти Теплые Острова”, спросил участник экспедиции, русский, не знавший, что так называют Алеутские острова. “Никто не знает этого, — отвечал Бычы; только старые люди передавали, что однажды к земле Чукчей (а ты слышал, как далеко она отсюда?) море выкинуло на песок тело волосатого человека с Теплых Островов. Нельзя было понять живой он или мертвый. Никто не решался тронуть его. К нему боялись подойти даже собаки… И так лежал он на берегу целый день. А на утро его уже не оказалось там… Лишь один почтенный шаман видел ночью, как человек поднялся с земли, трижды обошел стойбище чукчей и потом ушел” (Драверт П.Л. На севере дальнем // Камско-Волжская Речь, 1913, №239). В качестве комментария к этому преданию можно лишь добавить, что в летнее время течение действительно направляется от Алеутских островов на север и могло донести выбившегося уже из сил “волосатого человека” до Чукотского полуострова.
Преодолеть вплавь или по льдам Берингов пролив для крупного животного возможно, это по силам, например, стадам оленей. Может быть еще теснее связывают Азию с Америкой Алеутские острова. О “снежном человеке” некоторые сведения на Алеутских островах уже собраны А. Сэндерсоном и готовятся к печати. В книге путешественника Тода Бенка мы находим упоминания рассказов местных жителей об “айдигадине” или “чужаке” — страшном бездомном дикаре, который рыщет по ночам в горах, приближается подчас к деревне, ворует продукты, а иногда, говорят, даже и детей (Тед Бенк. Колыбель ветров. М., 1950, с. 132). Эти связующие звенья делают правдоподобнее и казавшиеся сначала невероятными сведения о существах, аналогичных “снежному человеку”, на территории западного побережья Канады, Северной Калифорнии, а также и в других местах Америки.
ГЛАВА 9 ● ВОСТОЧНАЯ ВЕТВЬ (АМЕРИКА)
Эта глава поневоле будет носить компилятивный и фрагментарный характер. Ее задача состоит лишь в том, чтобы дать самое предварительное ознакомление читателю с некоторыми опросными данными, заставляющими в настоящее время серьезно относиться к недавно начавшимся исследованиям о “снежном человеке” или “сублюдях” в Америке.
Этнографами давно были записаны предания эскимосов — народности арктического побережья Америки от Берингова мыса до Гренландии — о человекоподобных существах тождественных “снежному человеку”, которых они застали, когда расселялись на этих землях (Weyer E. The Escimos. New-Haves, 1933). Известны были и сходные предания индейских племен в Северной, Центральной и Южной Америке. Подчас не только в американской прессе последнего столетия, но даже и в русской прессе, появлялись сообщения о наблюдении там и тут волосатых диких людей-животных. Так, в одной русской газете в 1903 г. была напечатана корреспонденция об обнаружении “дикого человека” в Америке близ Пембайна около фермы некого Джонса Кота; сначала у последнего необъяснимым образом исчезали овцы, затем дровосеки натолкнулись на “виновника” — в пещере обитал (скрывшийся от них в чаще леса) незнакомец; “он был без всякой одежды, тело его поросло длинными волосами, и сам он был похож на орангутана” (Приазовский край, 17 января 1903 г.).
Но все такие сообщения, разумеется, и в Америке не приводили ни к какому биологическому обобщению до самого недавнего времени. Кажется, только с 1958 г., тогда же, когда начались исследования в СССР, видный зоолог Айвен Т. Сэндерсон начал свои систематические сборы сведений в Америке. С 1960 г. и организатор непальских экспедиций, Том Слик, переключил часть внимания на проблему американского “снежного человека”; его сотрудник Питер Бирн в 1960 – 1961 гг. в дремучих лесах и в горах Калифорнии вел настойчивые розыски “дикого человека”. Предварительные наблюдения Питера Бирна, представляющие большой интерес, известны мне только из частных писем, которые, к сожалению, я пока еще не имел возможности сопоставить с тем, что сообщено в его недавней статье о поисках “калифорнийского большеногого” (Byrne P., Genus. 1962, v. XVIII.). Что касается обильных материалов собранных А. Сэндерсоном, первоначально публиковавшихся в отдельных статьях, то они в настоящее время систематизированы в шести главах (главы II – VIII) его неоднократно упоминавшейся выше капитальной монографии (Sanderson Ivan T. Abominable Snowmen: Legend come to Life. The Story of Sub-Humans on Five Continents from Early Ice Age until Today. Philadelphia – New-York, 1961, p. 1 – 505. Bibliography: p. 491 – 505. Русский перевод: Сандерсон Айвен Т. Тайны “снежного человека”. Серия: Великие тайны. М., Издательство “Вече”, 2000, с. 1 – 511). Он составил обширный обзор всех сведений за сто лет (1860 – 1960) о “лесном человеке”, “саскватче” в Канаде, старых и новейших данных о “большеногом” или “о-ма” с северо-запада США, в частности из Северной Калифорнии и из других мест, наконец показаний индейцев и путешественников из Центральной и Южной Америки. Как уже отмечалось, А. Сэндерсон обозначает все такого рода существа условными буквами ABSM.
В настоящей главе я ограничусь приведением выдержек из указанных шести глав книги А. Сэндерсона. Эти выдержки далеко не исчерпывают приведенного им описательного материала. Это всего лишь избранные отрывки, которые помогут читателю, не имеющему под рукой книги А. Сэндерсона, составить некоторое представление о разных типах собранных им свидетельств, о его манере анализировать их. Пусть же не посетует читатель, что нижеследующий текст данной главы по композиции напоминает хрестоматию.